Хлопья снежные и холодные, Взгляды колкие и бездушные, Нам объятия неудобные, И сочувствие нам – ненужное.
― Тэхён, мне необходимо, чтобы ты поменялся с ТоГю в эту субботу. У него отец болен, уехать человеку надо, потом он за тебя отработает. Ты уж будь другом, ладно? ― владелица бюро, тучная женщина с мраморным лицом, на котором из заметного лишь татуажные брови, продолжает допекать Тэхёна с завидной настойчивостью. Честно, Тэхён кажется ей странноватым и не от мира сего, допустимо ущербным, но она терпит его ошибки в расчетах, исправляет косяки в документации и ваяет надбавки к премии. Важно, чтобы её роман с молоденьким коллегой Тэхёна хранился в тайне и не подлежал распространению ни в коем виде. Не назвать его везучим, если пару месяцев назад он застал их трахающимися в кабинете, там запомнился удушающий запах абрикосового масла и почему-то блестящие от пота виски ТоГю. Таким неурядицам Тэхён не придает значения, ему фиолетово, что там у других людей, и страх начальницы он считает неоправданным, но отказаться от благ и легкой манипуляции трудно, когда есть возможность. Почему бы и нет, раз уж судьба столь благосклонна? ― Хорошо, я его подменю. У меня все равно нет планов. ― Без проблем, да? ― она пытается удостовериться. ― Без проблем, ― кивает Тэхён. Он часто испытывает желание пройтись до залов крематория в подвале, но всякий раз останавливается, понимая, что не увидит ничего будоражащего и нового. Мертвечина превращается в песок. И что в этом необычного? Иногда у него побаливает поясница. Вот как сейчас. От того, что сутулится, наверное. Спроси его кто – чем он гордится в себе, и Тэхён не найдет ни одного качества или свойства, описывающего его сполна. Он ощущает себя пленочной субстанцией и одновременно не ощущает вообще. Он не выдерживает, у него не хватает сил, чтобы выносить тяжесть и непроглядную тоску. Раньше он бы сказал, что это элементарная грусть, состояние переходящее и изменчивое, но не теперь. Теперь он не видит ни малейшего просвета. …Выбирая самые тихие общественные участки, вопросы он задает из разряда вон. Хмурится сердито, потом сверлит Тэхёна подозревающим взглядом и намеренно долго выдерживает паузу. ― Я спрашиваю: чего ты хочешь от жизни? ― Смерти, ― отвечает Тэхён и продавливает в розовой глазури пончика мягкую лунку. — Тебе трудно понять. Ты можешь осуждать мои взгляды снова и снова, но я ничего не жду и никуда не стремлюсь. Намджуна пугает его поведение, заученные наизусть однобокие и скучные фразы, безотчетная боль в глазах. Тэхён дает понять, что это не лечится и нужно смириться, а не стараться расковырять его до мяса и снять проклятье. Намджуну кажется, что он ничего не хочет по той простой причине, что нигде и ни в чем не осмеливается себя попробовать. «Аппетит приходит во время еды». Но это правило Тэхёна словно не касается, он слушает Намджуна с некоторой отстраненностью, разглядывает ярко-лиловую блузку сидящей поодаль девушки и уже жалеет, что выбрался из дома в пятничный вечер. Намджун – единственный устоявшийся социальный контакт, да и то потому, что является его кузеном. ― Давай завтра сходим куда-нибудь, а? ― Намджун делает бросок в никуда. ― Во-первых, мы уже пришли. И это кафе – дерьмо. А во-вторых, мне завтра на работу, ― говорит Тэхён, мысленно благословляя подвернувшийся повод. ― Я подменяю коллегу. ― Чёрт подери твою контору! ― Ну, кто её только не дерёт, ― пожимает плечами Тэхён. Похоже на вяленькую попытку пошутить, Намджун осторожно улыбается. ― Тебе нужно расслабиться, отпустить тревоги. Беда в том, что ты зациклен на своем горе, ты его персонифицируешь, оно уже как твой постоянный спутник. — Мне с ним комфортно, поверь. И Тэхён снова молчит. — Я добра тебе желаю, Тэхён. — Знаю. Ценю, как умею. Намджуну видно, как он напряжен, как зажат и глубоко потерян. Впрочем, судить он тоже не решается. Внутренние демоны Тэхёна – его личное дело, и вмешиваться ни к чему. Но Тэхён именно из тех людей, которых невозможно оставить надолго в одиночестве, за него действительно страшно. Он не привязан к реалиям, он не влюблен ни в окружающий мир, ни в самого себя. Его сложно назвать эгоистом, в некоторые моменты он способен откликнуться на помощь, но в какие-то и пальцем не пошевелит. Они стоят у входа, под козырьком крыши, смотрят на февральскую метелицу. Намджун курит тяжелые сигареты, а Тэхён просто стоит и прячет лицо в поднятый воротник. — Не смей ничего с собой делать, — выдыхает Намджун. Как падре-настоятель, с интонацией всезнайки, как у него частенько выходит. — Пожалуйста. — Не делай вид, что тебе действительно есть до меня резон. Я присматриваю за твоими отпрысками, когда вы с женой заняты и именно этим я тебе выгоден. Прозвучавшее – шоковая терапия, за такое бы дать ему в челюсть. Нагоревший пепел обваливается с сигареты Намджуна, как маленькое вулканическое образование. Он обалдело смотрит на Тэхёна, проглатывая обидное, но отчасти верное суждение. Их с женой родители в другом городе, квартира в ипотеку, машина в кредит, а это значит – работай, как вол с утра до вечера, времени на воспитание двойняшек маловато. Тэхён, когда отрабатывает три дня, еще три сидит дома, почему его и запрягают за милую душу. — Я хуёвая нянька, понимаешь? Если я захочу вскрыться, ни твои «пожалуйста», ни твои дети меня не остановят, — Тэхён вышагивает за пределы укрытия, и на макушку тут же сыплется снег. — Твои амбиции привели в итоге к тому же, к чему приходит большинство, вот почему опека и советы твоего авторства мне неинтересны. Разберись сначала со своими проблемами. — Окей. Тебя не волнует семья и ты ни в ком не нуждаешься, это давно понятно, но поливать меня грязью не надо, Тэхён. Я найду няню своим детям и больше тебя не побеспокою. Делай ты что хочешь, мать твою, хоть вешайся, хоть травись, я устал тебе задницу подтирать, — зло шипит Намджун и, швырнув окурок, уходит, напоследок толкая брата плечом. Он проезжает мимо на машине, не предлагая подвезти. Тэхён отрезает его, прекрасно зная, что Намджун остынет и не отстанет. Натура у него такая. Они ссорятся уже не впервые. Родственные связи Тэхён тоже считает бессмысленными, их не выбирают, но почему-то превозносят, как ценное. А ценного здесь нет. Тэхён кое-как собирается, по утрам с таким трудом поднимая веки и пробуждаясь, что первую четверть часа всё валится из рук. Он выбирается на поверхность настолько рано, что прохожих почти нет. Идёт и проверяет в интернете погоду на сегодня. Затем поднимает взгляд и резко останавливается. Впереди чёрно-белая мёртвая кошка, из-под брюшка которой струится алая лужица. Высунув язык и устремив остекленевший взгляд в пустоту, она, распластавшись, лежит посреди тротуара. Тэхён столбенеет. Откуда она взялась и что с ней стряслось – непонятно. Но она мертва и совсем недавно. Ей нельзя заказать катафалк и погребальную церемонию, она ничья, бездомна и одинока, и некому спрятать её истощавшее тельце, некому вспомнить её и сказать о ней доброе слово. Вряд ли она знавала ласку и человеческое тепло, вряд ли она верила, что ей когда-нибудь повезёт есть досыта, высыпаться и ластиться о чьи-то любящие ладони. Тэхён обходит трупик стороной. Если окоченевшие люди не вызывали у него эмоций, то с животными обстояло иначе. Грудь щемит. Он терпеть не может насилия над теми, кто слабее. Какими бы ни были обстоятельства, это животное не заслуживает такой печальной кончины. Он оборачивается. Никто не узнает, что он позволяет себе чуть разломать доспехи и показать нечто похожее на чувства. — Покойся с миром, — и глаза его блестят от влаги. Но он совершенно ничего не может предпринять в том плане, чтобы упокоить несчастное кошкино тело. Ей уже не помочь, а он, задержавшись хоть ненадолго - опоздает.***
Напротив картина на холсте, где ярко-рыжая лисица, собирается нырнуть в сугроб на фоне зимнего живописного леса. Упитанная охотница учуяла добычу. Как ни странно, но нельзя предугадать, что подготовил художник ей по итогу. Насытится она или нет – решать зрителю. На столе блюдце с клюквой и чашка горячего чая, над которой клубится пар. Нордический блондин в черном костюме берет немного сахара и посыпает им ягоды, пробует на вкус и кладет на язык немного свежеиспеченной сдобы, чтобы окончательно скрасить кислоту. Создается ложное впечатление, что он доволен жизнью, достигнутыми благами, роскошью обстановки и богатым убранством большой комнаты, где высокий потолок в кессонах из лепнины, а центральную часть венчает спиральная люстра. От голубоватых стен веет холодом, и молочный свет витражных окон скупо проливается на мраморные плиты пола. Неспешно окончив чаепитие, он поднимается и проигрывает на домашнем органе часть «Малой мессы по усопшим» Луи Вьерна. Раздается стук, его обозначает человеческая фигура, возникшая в щелке приоткрытой двери. — Господин Мин, прошу извинить, но к вам посетитель. Будет ли вам удобно принять его? Через полчаса подадут машину. — Ничего страшного, я успею. Кто там? — Мин поднимает на слугу осоловелый взгляд. — Представился как Пак Чимин, один из ваших студентов. — Пусть подождёт, я сейчас спущусь. Поправив перед зеркалом волосы, он спускается по лестнице, минуя увеличенную картину Лелуара «Иаков борется с Ангелом». В просторной гостиной его встречает все тот же слуга, при хозяине справляется о желании гостя выпить чего-нибудь, но тот отказывается. Чимин весь поглощен представшим перед ним сонбэ, он здоровается и низко кланяется. — Рад тебя видеть. Присаживайся. Он и забыл, что две недели назад назначал ему встречу. Чимин оканчивает аспирантуру и избрал его, как научного руководителя исследовательской работы. — Примите мои глубокие соболезнования, — с этого и полагается начать. Три дня назад у профессора Мин Юнги при трагических обстоятельствах погибла жена. В консерватории ходят разные слухи, и все строят какие-то предположения, выдумывают обстоятельства и причины. Одни говорят, что она умерла от передозировки снотворного и найдена мертвой прямо в своей постели, а другие слышали о жесточайшем убийстве. В сводке новостей мало что значится: Юнги предусмотрительно связался со знакомыми из мира журналистики, чтобы не дать плодиться глупостям и пересудам в статейках желтой прессы. По скорбному лицу Юнги ничего не сказать наверняка. Утрата даётся ему тяжело, он благодарит Чимина за то, что тот навестил его и, извиняясь, напоминает, что ему необходимо ехать и разговор предстоит вскоре завершить. — Если ты хочешь знать, вернусь ли я к работе – разумеется, — успокаивает профессор. Они мимоходом обсуждают учебу, и Чимину становится стыдно, он не смел беспокоить сонбэ, вваливаться сюда со своими вопросами. Юнги не думает, что визит неуместен и характеризует Чимина с дурной стороны. Чимин - студент без выраженного таланта, но усердный, он не одарен, но имеет способности к быстрому обучению, отлично владеет теорией и на практике звучит вполне обнадеживающе. Ему не хватает искры, по мнению Юнги, но нет того, чего невозможно добиться трудом и самодисциплиной. Конечно, они доведут его исследовательскую работу до логического завершения, и Чимин справится. Тот, кого следовало успокаивать, успокаивает сам. Да, как только Юнги оправится после похорон, он намерен снова преподавать, самовольно, без закона о дани долгу. Пусть это дело его семьи, дар, переходящий из поколения в поколение, Юнги никогда не отказывался от него и осознанно добивался вершин. Он не успел обзавестись наследником, но не будет против и стать последним. Чимин, как и многие другие его поклонники, смотрит с щенячьей нежностью, он ходит на его концерты и посещает чуть ли не каждую лекцию, будь та хоть и для другого потока. Поэтому, да и потому, что у молодого человека гетерохромия, и его карий правый и левый голубой – как маячки на любом занятии, Чимин запоминается почти сразу. — Господин Мин, пора, — напоминает слуга и подносит черное кашемировое пальто. — Да-да, отправляемся. Он пожимает Чимину руку, хочет смягчить прием улыбкой, но безуспешно, и Чимину от его натянутого радушия физически больно. Он даже хочет сказать, что чувствует какую-то связь с Юнги, что видит в нём мотивацию и смысл, в самом его присутствии, деятельности, музыке. О том, что он его кумир и образец для подражания говорить излишне. И Чимина не волнует, что между ними одиннадцать лет разницы, и что сонбэ из-за ранней седины приходится поддерживать холодный оттенок блонда. — Продолжай трудиться, — отечески наставляет Юнги. — Увидимся в консерватории. Храня молчание, они вместе покидают особняк. Погода изрядно попортилась, и Чимин представляет, как долго и трудно ему будет идти отсюда до остановки, ведь этот район не благоустраивали под общественный транспорт из-за наличия у зажиточной прослойки населения транспорта личного. — Садись. Мы подвезем тебя, — Юнги кивает на матово-черный «мерседес». Чимин скромно переминается с ноги на ногу, но вынужден согласиться. Машина плавно выкатывает на дорогу, и Чимин может какое-то время посмотреть на задумчивого профессора, восхититься его осанкой и ужаснуться сдержанной, уловимой лишь во взгляде болезненной потерей. Затем он смотрит на его руки. Никогда и ни у кого в жизни он не припомнит таких красивых ладоней, пальцев, созданных для того, чтобы создавать музыку. — Сонбэ… — Что? — Что вы порекомендуете слушать, когда на душе плохо? Юнги не задумываясь отвечает: — Тишину. Когда тебе по-настоящему плохо, я рекомендую слушать тишину, Чимин. Даже если от этого будет еще хуже.***
Стена. Единственная пустая в его новом пристанище. Периодически Чонгук садится напротив серой эпитафии во имя бездны и нехватки времени на ремонт и внимательно изучает трещинки. С момента въезда он так и не может придумать, чем её украсить или оживить. Возможно, стоит прикупить краску и нарисовать что-нибудь оригинальное, проявить фантазию, сделаться Пикассо. Однако, Чонгук в последний раз рисовал в старшей школе. Ну, как вариант сойдет оставить стену девственной и грязной, со всеми её недостатками. Косить под старину ведь модно? Несовершенства Чонгуку нравятся куда больше. Прошло около двух недель с ночи, разделенной с Тэхёном еще на старой квартире. В новой же Чонгук с прокрастинической успешностью медлит с распаковкой чемодана. Жаль, что Тэхён застал его тогда врасплох, надо было вовремя сложить шмотки, а пистолет спрятать в первую очередь. Навалилось столько, что Чонгук потерял последовательность. Тот дурачок вполне способен был всадить себе пулю в висок. Конкретный неадекват. Но личность притягательная в каком-то роде. Сумасшедших Чонгук встречал немало, но данная персона, невыразительная в целом, едва ли не первая подобная на его пути. На ум приходит дурацкое словосочетание «отбитая невзрачность». Согласно договоренности, они уже должны были встретиться, но Чонгук откладывает секс на потом, как десерт и вознаграждение за адские будни. После пяти лет в общаге и четырех на старом днище окраины, полученные апартаменты выглядят слишком просторными для одного, но в действительности площадь невелика. В конце концов, отсюда до работы рукой подать, поэтому грех жаловаться. На его этаже еще несколько квартир, соседей Чонгук ещё не встречал и надеется, что этого не случится в ближайшие пару недель, пока он свыкается с переводом в другой район. Итэвон кажется абсолютно безумным, круглосуточным разноцветным фестивалем, где всё с ног на голову. С того дня, как они с матерью покинули Пусан, сбежав от запивавшего и распускавшего руки отца к тёте, Чонгук так и не может вжиться в образ жителя столицы. Он по-прежнему чувствует себя неуютно в сеульских кварталах. В студенческие годы не раз грозил матери, что плюнет на всё и уедет как можно дальше. Но правда в том, что временное – постоянно. Подростком его расстраивало то, что вся дневная светлость, чистота и радость здешних мест смывается ночами и отблеском фонарей. Волшебство и сегодня выглядит каким-то вязким и мрачным. Чонгуку точно на роду написано влезать в темень, он знает, что она, рассеянная по мегаполису, будет следовать за ним неотступно. Поэтому ли или из-за особых успехов в физической подготовке, выбор Чонгука пал на полицейскую академию. За шестилетку после вуза он насмотрелся на изнанку детективных сериалов и раздутых преимуществ людей в форме, не один раз пережил отчаяние и ужас, намерение всё бросить. Когда был зеленым, мелкие кражи, мошенничество или административные неурядицы щёлкал, как орешки, а потом его повысили, навешали обязанностей и ответственности, дали директиву на дополнительные учения и определили в убойный отдел при Национальном агентстве. Чтобы в один прекрасный день, возложив надежды, сказать, что в одном из участков Сеула не хватает сильной руки и мозгов. Стало быть, Чонгуку пришлось занять место «капитана» и встать за штурвал, взять под контроль тамошних оболтусов и навести полный порядок. Скорее всего, именно этим стрессом и было вызвано желание срочно развлечься с новым секс-партнером из виртуальности. С грянувшим, как снег на голову, переводом Чонгук вынужден свыкнуться. Прибавка к зарплате - то немногое, что его по-настоящему радует. Потому что работёнка не из лучших. Ладно хоть с прибавкой будет и себе поддержка, и маме с тётей. Последняя - на редкость взрывная особа, проблем с ней не оберёшься, но Чонгук благодарен ей за то малое, что она прекрасно относится к матери. Мало кто похвастается близкими отношениями с Чонгуком, в его закрытое личное пространство не каждый вхож, к тому же, он не любитель трёпа и пустого времяпровождения. Снимает напряжение из раза в раз случайным перепихоном, но не более. Готов пропустить стаканчик-другой пива в баре с офицером, по счастливой случайности переведенным на пару дней, но тот скорее исключение, подтверждающее правило. Изредка знакомое окружение Чонгука тащит его на прогулки или в ночные клубы, а того хуже – на тисканье грудастых тян. Под градусом ему свойственен героизм, но в разумных пределах. Чаще он осторожен. Осторожен во всём. День за днём ему открываются такие виды и кошмары, каких не показывают по телеку и в рафинированных документалках, а то и зацензуренных напрочь репортажах. Развешанные гирляндами кишки? Пожалуйста! Двадцать ножевых в брюшную полость? Будет сделано! А прожаренное до кости лицо, приложенное к конфорке - как вам? И многое другое, от чего рано или поздно идешь к психиатру за неозепамом и лечишь хреново расстройство сна. Лечишь и калечишь, потому что с ночными вызовами не забалуешь. Стоявший в стороне Хосок, глянув в сторону строго одетого репортёра, закатывает глаза и нервно ёжится. На любой шорох реагируют эти расфуфыренные ищейки, сенсацию им подавай, как же! Завидев приближающегося начальника, Хосок автоматически вытягивается по струнке и козыряет ему. Как всегда собранный и серьёзный, в ебеня уставший, Чонгук едва заметно кивает, поднимая жёлтую сигнальную ленту. Под подошвами ботинок хлюпает каша из снега и грязи. Полчаса назад уборщик ночного паба обнаружил в мусорном ящике обезглавленный труп и сразу же вызвал полицию. — Личность установили по банковской карточке, что уже исключает мотив с целью кражи, — отчитывается Хосок. — Итак, Харада Коичи, приезжий на отдых из Токио. Наши криминалисты проверяют в баре и вокруг каждый сантиметр. — Молодцы, — сухо хвалит Чонгук. Каждый новый выезд включает в схему выяснение личности, обстоятельств и получение первичных сведений, а также тщательный осмотр места преступления. Походив вокруг и собрав информацию, Чонгук возвращается к Хосоку, как раз закончившему опрос трясущегося от испуга уборщика: Хосок показал ему отрубленную часть убитого. — Товарищ любезно взглянул на кочерыжку и признал, что этого сорвиголову не видел прежде, — шутливо сообщает Хосок, прекрасно зная, что проявленная вольность в демонстрации - мера жестокая. — Заканчивай стендап, — выдыхает Чонгук и пробегается по записанным Хосоком кратким ответам в формуляре. — Паб – случайное место слива трупа, не более. Началось всё не здесь. Нужно добраться до отеля, где он остановился и проверить всё, что касается поездки. Сомневаюсь, что он обычный турист, обычные туристы маловероятно натыкаются на подобное зверство. — Попахивает намеренным убийством, согласен. Бля, теперь же еще и с консульством разбираться, и с японскими городовыми… — Я бы сказал, что это мои проблемы, Хосок, но если ты очень хочешь… — Нет, шеф, — беспокоится Хосок, хлопая его по плечу. — Я тебе в этом знаешь, как доверяю? Всецело, вот как. Консультация у коренастого патологоанатома с прилично подстриженной бородкой заняла не больше трёх минут. — Насильственная смерть наступила мгновенно, — пропел он, снимая перчатки, — вчера, между десятью вечера и полуночью. Судя по линии среза, орудие убийства похоже на топор или что-то сродни, причем лезвие заточено неидеально. — Рубил непрофессионал? — Чонгук почти утверждает, смотря на округлый чёрный пакет с маркировкой. — Вероятность - процентов семьдесят. Больше скажу после того, как проведу с очередным мистером Доуэлем свидание. — Только не увлекайтесь, — поддерживает Чонгук. — Спасибо за консультацию. Главный из криминалистов, делая первые выводы по практически отсутствующим уликам, подтверждает, что труп подброшен и обещается отчитаться в подробностях сразу же по прибытии в участок. Поиск возможных свидетелей пока не даёт результатов. Скоординировав работу всех активных начал, Чонгук планирует ехать в отель, прихватив с собой Хосока.