Червям подают вино. Червям уже всё равно. В мясе оставив дыры, Они доедают могилы.
Расследование вообще не занимает ум Чонгука, когда он бреется после душа и готовится к встрече. Он оставил Хосоку список поручений, которые проработает завтра следом, а пока… Пока пусть всё идет своим чередом. «Сколько смертей ты видел, Чонгук?». Отвечать односложно – значит, сказать – много. Настолько много, что количество превращает эффект впечатления от факта в обыкновенную вещь, конечный процесс, некую пустоту, принимаемую за данное. Что удивительного в куске мяса, где остановилось сердце, и мозгу уже всё равно? Тэхён приходит вовремя, чуть помятый, взъерошенный и с тем же парализующим безразличием в глазах. Поначалу Чонгук не хотел приглашать его на новую квартиру, он до него из принципа никого не принимал дома, но шататься по отелям надоело, это дорого и не позволяет расслабиться в полной мере. Да и что Тэхён может прятать под слоем непроницаемого пофигизма? Чонгук читает людей, не считая их книгами. У некоторых, например, не находится ни грамма смысла. Тэхён похож на что-то среднее между философским трактатом и «каббалой». Разгадывать его - не то же, что постигать. Но вдаваться в подробности он отродясь не рискнет. Тэхён садится в кресло - единственный предмет мебели на сегодня, осматривает запакованные коробки, стоящие в строгом порядке. На стойке с вешалками полно глаженой чистой одежды. О внешнем виде Чонгук явно заботится в первую очередь. Так же, как и о своем оргазме. Запах в квартире совсем не такой, как в прежней. Там, уверен Тэхён, Чонгуку жить не нравилось. Здесь он, скорее всего, стремится всё обустроить, систематизирует хаос. — Ты частенько меняешь жилплощадь? — Нет. Здесь, надеюсь, надолго пришвартовался, — Чонгук подаёт ему жестяную банку с пивом. — Скатился я. Не планировал с тобой откровенничать. — Я тоже. Но иногда не повредит, да? Людям полезно бывает поболтать, — Тэхён не вскрывает пиво. И не говорит, что давно не глушит алкоголь, заменил на естественное томление. — Ты связан с полицией, если я правильно трактую наличие оружия и нашивки. И ты безоговорочно доверяешь мне, проходимцу из интернета. Почему? Я избранный? Нож в печень. Действительно, с чего бы? Лишь бы наколоться на что-нибудь не пресное, способное сорвать крышу? Чонгук опускается перед ним на корточки, делает глоток и, насмотревшись в бездонные глаза, усмехается. — Сеульский Нео, да. Тэхён изображает восторг, воздушно проводит пальцами по его щеке. — Будешь моим Морфеусом? Чонгук кивает на цветную ленту презервативов. — Тебе какую, красную или синюю?... — Смешно, — не улыбаясь, роняет Тэхён и подается вперед, шепчет: — Но я не умею смеяться, извини… Усталость Тэхёна, его нежелание продолжать и вливаться в шаблонное и избитое, издыхает в кровопролитной войне желания насытиться хоть каким-нибудь чувством, испытать нечто, способное снова вырвать его из плена безысходности. С другой стороны, он будто не хочет вырываться. Не хочет ничего. И пугает этим еще больше. Пивная банка скатывается вглубь кресла, губы Тэхёна накрывают губы напротив. Немного живительной влаги, собрать горький вкус хмеля, забраться к нему в самую душу, пальцами взъерошить копну влажных волос, развеять хвойный шлейф кондиционера. Тэхён, если и нападает, то слабенько, стыдно признать – нежно. Нежность нерастраченная, никому не отданная, и её так много, что Чонгук не припомнит подобного даже при бдении подле матери в глубоком детстве, когда он еще дозволял себя ласкать до приторного. Тэхёна словно разрывает изнутри, словно именно в эту минуту он – горящая эмоция, сплошной океан без единой толики суши. Сжав ладонью худенькое плечико, Чонгук массирует, вдается в поцелуй и притягивает Тэхёна, затем следует потеря равновесия, они плавно опускаются на пол. Чонгуку в эту ночь не до грубости, временами он стремится к обретению покоя и чистоты. Тэхён целует его в шею, торопливо справляется с наполовину застегнутой рубашкой, рассыпает поцелуи по груди, лижет соски и, краснея, ёрзает по стояку, давая обоим шанс ощутить на вкус само время. Немного неуклюж, нерасторопен, переоценивает силы и возможности, пытается сдержаться, не даваясь сразу, но устоять не может. Чонгук чувствует, что их накрывает, штормит и возносит. Чонгук хватает его за половинки, сжимает, затем хватается за талию и рывком подминает под себя, наваливается сверху, втираясь меж дрожащих ляжек. Контрактный трах, помнишь? Оплата телами. Возможностью обменяться, разрядиться и изложить в форме какой угодно, лишь бы не в речевой. Последняя хромает качеством передачи цвета, там не те контрасты. Опасные игрища с доверием. Дурацкий слоган, взрывающийся в голове. Невовремя. Когда Чонгук толкается внутрь, шлёпая по избытку лубриканта. Любовь нельзя купить, для остального есть «мастер-кард». Любовь не покупается потому, что её нет. Он убежден, проверял и доказательства находит ежедневно. Ты же не уличная блядь с трагическим прошлым, парень? Так почему не стремишься к обретению полного счастья, не признаешь талантов, не ищешь подходящей обстановки и не меняешь условий? Это я, легавый, испорченный, видавший виды закоренелый циник, имеющий право очерстветь, а ты-то куда лезешь со своей нежной смугленькой кожей, со своими вздохами, вибрациями, отдающими в груди, жарким дыханием, раскрывающейся за каждым движением чувственностью? Откуда столько инея на твоих густых ресницах? Откуда в этом ходячем мертвеце взялась зима? В прошлый раз – безумие и танцы на кровати, а в этот – полноценный, мать его, катарсис. И им, свободным, будто бы предписано мчаться дальше на головокружительной скорости. В агонии Тэхён раздирает ему лопатки, но не метит до крови. Без насилия и аккуратно, словно догадываясь, что Чонгук - поклонник меры. Со второй встречи проясняется, что Чонгук ощущает Тэхёна подозрительно хорошо, плоть ко плоти, он непростительно наращивает темп и вдруг останавливается, заводит руки над растрепанной его головой, смотрит в глаза, устраивает недолгий перерыв. У Тэхёна с виска, как слеза с тающей свечи, капает влага. Под мокрыми веками что-то страшное, затаившееся, но не влечение к смерти. Наоборот. Настолько сильное против того, что Чонгуку мгновенно хочется ему отомстить за дерзость бросать вызов устройству вселенной. Тэхён не живёт. Он оживает. В определенные моменты выходит из анабиоза и показывает фокусы из-за приоткрытой двери. Дальше не пускает, заставляет вязать петлю и точить ножи. Дыхание – верный показатель принадлежности к живому. Одно на двоих, в унисон, сливается, как ни иронично, при действиях, публично облитых грязью, но тайно движущих прогресс. …Чонгук крепче сжимает ему запястья, чтобы не вырывался, и двигает бёдрами резко и мощно, долго выжимает из Тэхёна стоны, пока не осознает, что начинает пылко целовать, вразрез с установленными правилами не перебарщивать со слюной, получая исключительно животное удовольствие. Зачем ты такой громкий? Тэхён кричит, изгибается и колотится в оргазме, привлекательность неузнаваемо искажается уродливой гримасой, он закатывает глаза, и горячие волны захватывают уже Чонгука. Тэхён сжимает его внутри и издает хныкающие, ниспадающие до хрипоты вздохи. На лопатках Тэхёна, на его спине и локтях, коленях, будут следы. Незачем искать мягкую плоскость. Половой акт, как есть. Жёсткие доски не обязаны гладить и целовать. В физическом мире у всего находится начало и конец, всё подлежит детальному описанию. В ментальном у стихий нет названия и ничто не имеет образа, не кормится с рук, не поддается с легкостью и не идёт образцом под увеличительное стекло. Тэхён и меняется только в сексе, разительно. Неожиданно. Хотя Чонгук в первый раз ожидал под собою древесный элемент, бревно из рассказов сослуживцев о супругах, какие хороши в жизни, но негодны в постели. После нескольких сочных сессий они вдвоем проваливаются в дрёму ровно на пятьдесят пять минут и странным образом высыпаются. На кухонных электронных часах четыре с малым. Чонгук отнюдь не расслаблен. Словно ждёт, когда будет рабочий вызов, и в его способностях будет нужда. Но нет, город полон криминальных клише. За окнами рано или поздно рассветет, и ночь в который раз выволочет наружу пряные багровые потроха невинного утра. Тэхён без спросу – в его рубашке, залезает на подушку, брошенную в угол, щелкает зажигалкой, вспоминая, как курить. Кашляет. От него веет неформальностью и ненормальностью. У него из-за переутомления сигарета сейчас сальто на пол сделает, и будет пожар. Чонгука забавляет его медлительность и отчаянность. Поразительно, но он справляется. И вряд ли подозревает, что обладает каким-то космическим магнетизмом. Юный любитель смерти, старик, скрывающийся под личиной подтянутого тела. Что-то невзрачное и разбавленное, пока не узнаешь его лично. Чонгук сидит на столешнице в домашних штанах, расчёсывает волосы пятерней и ждёт, пока кофеварка покажет готовность заказанного американо, а потом латте. — В чем твоя причина жить? — Тэхён не задает глупых вопросов. — Особенно никогда на эту тему не задумывался. Те, кому есть чем заняться, об этом не рассусоливают, как по мне, — пожимает плечами Чонгук. — Мысли о суициде? — Бывали пару раз. У всех случаются. — Да-да, и у меня тоже. — Не сомневаюсь. — Веришь или нет, но попыток не было, — Тэхён сладко причмокивает фильтр. Он не здесь, не в этом кадре и не совсем в данной реальности. Его точно бы нарисовали, но не раскрасили. — Прикладываться к себе, по-моему, глупо. Я хочу умереть как-нибудь… красиво. — Бред. Не бывает красивой смерти. — Послушай, как звучит само слово… И за дымом его розовыми губами шелестит шёпот, отзывающийся в груди. Так слух ласкает звук дремлющей волны или ветер, заплутавший в древесных кронах. Кофе пьётся в молчании. В осознании, что не собирался угощать, оставлять и выходить на диалог, а вышел за рамки напрочь. Так бы Зевс карал себя за выход с Олимпа за простой радостью порыбачить в море человеческих судеб. Обвинять охота лишь Тэхёна, не себя. В прихожей прозвенело что-то вроде колокольчика. — Твой телефон? — прислушивается Чонгук. Тэхён припоминает, что с вечера его достаёт Намджун. Что-то ему опять требуется, чёрт знает. «Тэхён, ответь хотя бы на одно сообщение!». — Да. Забей. — Может, тебя ищет кто? — Интерпол, — серьёзно отвечает Тэхён. — Реальные проблемы с чувством юмора, — и, встав, добавляет: — Тебе пора собираться. Такси подъедет минут через пятнадцать. Чтобы не затягивать, уже вызвал для него и даже оплатил. Избавляется. — Деньги отдавать не буду, — после душа говорит Тэхён, с трудом натягивает одежду из-за того, что вытерся не досуха. — Потому что я не просил карету. Мы договаривались о полном наплевательском отношении. Ты не несешь за меня ответственность и не приучай наоборот. Иначе… — разошелся, чтобы запнуться, как на детском утреннике. — Иначе – что? — Чонгук помогает ему с рукавом и ухмыляется. — Что-нибудь, — пожимает плечами Тэхён, не до конца уверенный, что стоит договаривать. — Не бери в голову. Это забота эгоиста. Не хочу, чтобы тот, с кем я сплю, шатался по улицам в такое время и что-нибудь подцепил. — О… — Тэхён смотрит в пол, мимо, говорит сбивчиво и быстро. — Ты подумываешь, что я веду активную сексуальную жизнь, да? Такое приходило Чонгуку в голову. Опыт Тэхёна иллюзорен, но разгадать его до конца – удел не из простых. На скоропалительный вывод Тэхён не обижен. Сколько людей, столько и мнений. — Как бы то ни было, садись в чертово такси и езжай прямиком домой. Осмысливая, Тэхён делается задумчивым и на какое-то мгновение касается руки Чонгука, его запястья и точки учащенного пульса. Чонгук прямо чувствует, что Тэхён начнет издалека, морозить излюбленную тему, какая и ему не чужда. — Правду говорят, что бояться нужно живых, а не мертвых? — Есть ли они вообще – мёртвые? Может, ты тут уже в сотый раз, как белка в колесе, а выхода не предусмотрено. Слушай, не наш промысел – копаться до сути. Ты занимаешься никому нахер ненужной философией. Мы все тут – рабы, с этим приходится мириться. Умри, если тебе так уж больно, но другим не навязывай. В этой игре одно правило: дотянуть до конца. Тут их позиции сходятся. Тэхён, пожевав губы, уклоняется от ответа, оборачивается на пороге, пронзая Чонгука бесстыдно понимающим взглядом, и незамедлительно уходит.***
Чимин счастлив. Он снова может видеть сонбэ и посещать лекции, пребывать на седьмом небе и получать несравнимое удовольствие от практической части, когда Юнги, размяв пальцы, садится за пианино. Однако, в последнее время за ним словно бы следует незримая тень, извлекаемые звуки чуть глуше и тише, трагичнее, быстрый темп обрёл строгость, стан чеканится почти металлически. Пропала прежняя вдохновленность, и Чимину кажется нечестным, что виной тому какая-то женщина. Он допускает мысль, что потеря делает человека менее цельным, но ненадолго. Никто не должен зацикливаться на другом, никто не имеет права болеть одержимостью, не спать из-за фантазий ночами, прокручивать возможные ситуации и несказанные слова. Чимин хочет, чтобы у Юнги всё наладилось, чтобы его гений вновь ожил и озарил светом унылое студенчество. Юнги заживает замедленно. Удар, пришедшийся по Тору, не радует. Кузен того, в чем бы он ни был замешан, не заслуживает такой отвратительной смерти, унизительного надругательства. Объяснимо и резонно, что Тору требуется побыть в Токио у родственников, и вопрос возвращения остается его личным выбором, принуждать Юнги не имеет права. И никогда не имел. Наверное, нет причин так злиться на праведный ответ по телефону: «Я не вернусь, господин Мин. Простите, пожалуйста». Вишенка на торте: урегулирование проблемы о переносе захоронения в Японию. Юнги оплатит все расходы, денег не жалко. Жалко быть кошельком, который поимели. Неужели Тору напуган и настолько внушаем?... Его там убедили, что дома гораздо лучше. Юнги мечется по кабинету, не поймет, рассержен он или больше опечален. Как будто руку отрезали, отняли нечто важное. Смерть умеет досаждать, когда плод с дерева, а у дерева полно корней. Трубка стационарного телефона отброшена. Вкус предательства, сыроватый, кислый. Все те, кому Юнги безоговорочно доверяет, рано или поздно сталкивают его в сточную канаву. Один из отцовских заветов: «Не делай добра, не получишь зла». Ему следовать нужно, а не считать себя изжившим. Опустошенность. Скрепя сердце, домашнее управление Юнги передаёт экономке, соответственно повышая её статус. И не возражает, что в первую очередь пожилая ведьма занимается кадровой перестановкой и избавляется от самой красивой служанки. Той самой соблазнительной вуайеристки. Не то чтобы Юнги будет по ней скучать, но какой-то изюминки его повседневная жизнь явно лишится, некому будет следить за каждым шагом и предаваться греху под знаменем его имени. Юнги не обязан застревать, ему есть, чем заполнить досуг. Взять, например, недописанный этюд. Или вот проверку теоретической части дипломной работы Пак Чимина. Над пьесой, что ему предстоит представить, он еще усердно трудится. …Встреча в просторной гостевой комнате, где с большими финиковыми пальмами соседствует лишь пианино, состоится ближе к вечеру. От абажуров льется славный теплый свет. Чимину уютно и впервые за долгое время спокойно под крылом терпеливого и чуткого учителя. Горячо поясняя о нюансах задумки, Чимин сидит на коленях за журнальным столиком и наблюдает, как Юнги карандашом вносит правки в его пьесу. И между прочим вспоминает о прочитанной теории. — Там всё неплохо. Разве что, я бы добавил более глубокий анализ к части о конфронтации между Штраусом и Ланнером. В этом вся соль. В их страстном соперничестве. Апогей успеха в искусстве достигается двумя путями: страстным желанием или отчаяньем. Великое создается либо вопреки, либо ради. Первое от гения темного, второе - от светлого. Чимин каждое слово будто готов намазать на кожу, втереть в губы. Они так высохли, что он облизывает и глотает ком слюны. Полный обожания взгляд трудно не заметить. Чимин затаивает дыхание. Но Юнги не до того. Студенты для него обнадеживающие персоны, не более. — Хорошо, я понял, — соглашается Чимин и отчего-то мнётся. — Не стесняйся, если о чем-то хочешь спросить. Затем и нужны руководители. — Я слышал, что вам требуется личный помощник. Сонбэ отзывается не сразу. Сначала он прогоняет на пианино получившийся отрывок, утвердительно кивает, хмыкает и снова что-то перечеркивает, только потом озадаченно смотрит на Чимина. — Кто тебе сказал? — Честно говоря, я сам так думаю. Обычно рядом с вами был Тору, но я долго не вижу его, вот и пришло в голову такое спросить. Не слишком ли мальчик умен? Юнги, конечно, приходится непросто. Раньше личный график, встречи и отложенные на потом события контролировались Тору или хотя бы женой, с её сквозными напоминаниями вроде: «А не сегодня ли День Рождения твоей матери?». Ныне Юнги самостоятелен до неприличия. Обещает отойти от аристократизма, вывести семью из закостенелой клетки надоевших традиций. — Нет, Чимин, помощник мне не нужен. — Это всё потому, что я не окончил учебу. Вот справлюсь, вы живенько передумаете, потому что вдвоем мы можем многое, — осмелев, Чимин подаётся к нему ближе, являя во плоти заразительный молодецкий энтузиазм. — Я готов работать под вашим началом, сонбэ, и у вас не найдется причин мне отказывать. Позволив себе неловкую улыбку, Юнги качает головой и треплет младшего по волосам. Он больше никого не подпустит к внутреннему заледеневшему озеру, не позволит кому-то и пальцем дотронуться до ноющих внутренностей. Попытки Чимина к сближению бесполезны, однако заслуживают уважения. — На сегодня мы закончим, Чимин. Прорепетируй вторую часть дома. Увидимся на следующей неделе, в тот же час. Односторонняя привязанность для Чимина подобна проклятью. Но в ней же и удовольствие, манна мазохиста. Ему хочется сорвать маску, перейти черту субординации, утешить и спасти. Нельзя. На выходе опечаленный Чимин сталкивается с каким-то видным мужчиной, доказывающим охраннику, что является давним приятелем хозяина, и не мешкая спешит на свой далекий автобус, идущий в место, где его никто не ждет.***
Опрятно одет и вкусно пахнет, но по шкале «я нормально отдыхаю» выглядит еще хуже, чем вчера. Хосок хочет порекомендовать Чонгуку взять пару дней за свой счёт, чтобы отоспаться и уменьшить контрастную синеву под глазами, но прикусывает язык, когда замечает на шее босса небольшое пятнышко засоса. Причины не спать у него совершенно иные, стало быть. — Выкладывай, что там, — Чонгук садится за стол и перебирает бумаги. Допрос кузена жертвы, по словам Хосока, не дал особых результатов. — Тору Кьё прислуживал семье Мин, да-да, той самой, — уточняет Хосок, ловя вопросительный взгляд. — Харада не ставил его в известность о своём приезде. — Значит, цель визита – не посещение родственника, — кивает Чонгук. — Что еще? — О том, что Харада приторговывал наркотой, братец его тоже не знал, был крайне удивлен. Через знакомых ребят я пробил послужные списки местных банд, и да, в одной из них Харада числился, его признали за свояка. Банда выдаст одного засранца на отсидку взамен на неприкосновенность. — Взяли на себя ответственность, ублюдки. Организованная преступность - наш бич. За что конкретно Хараду обезглавили? Вот только не говори, что он пытался кинуть старших на деньги. Шеф как в воду глядит. Хосоку даже стыдно подтверждать банальнейшую из версий. — Погоди. Ты сказал, что Тору прислуживал? Он уже на них не работает? — Типа как улетел в родные пенаты. И насколько знаю, не возвращался и даже не планирует. Гроб запросили на вывоз из страны в Токийском ритуальном агентстве, с которым контачит одно из наших дочерних, что на севере. Покрутив в пальцах ручку, Чонгук написал что-то в блокноте, зачеркнул и обвел в кружок. — Это странно, не находишь? Пожалуй, я лично переговорю с господином Мин Юнги. — А чё странного-то? — изумляется Хосок. — Мужик боится за свой зад, ясно же, потому и решил, что безопаснее всего будет перебдеть за морем. Кузену башку отрезали, немудрено, что за его возможные грехи придется расплачиваться ближайшим родственникам. Я бы на его месте тоже на дно залег. Любой из нас. Это ж логично. — Отчасти. Гораздо разумнее было бы оставаться здесь, под защитой нашего закона. Тем паче, что под покровительством Мин ему явно не грозило быть убитым внезапно. И мы могли бы обеспечить ему безопасность ничуть не хуже. Нет, что-то тут не ладится. Не знай он о деталях, не стал бы так поспешно покидать страну. — Пахнет жареным, по-твоему? Думаешь, Тору причастен? — Пока не знаю… — Чонгук быстро одевается, стараясь не упустить дурное предчувствие за горизонт. — Рано мы его отпустили. И дай мне номер того агенства, надо придержать перевозку трупа. Хосок скидывает ему номер в "какао" и продолжает сеанс убеждения. — Шеф, у Тору алиби на время убийства кузена и на всю неделю до того, я досконально проверил. Нет необходимости посещать важную шишку. Не хватало репортерам прознать, вляпаемся ведь опять, типа нос суем куда зря… — Я поеду на своей машине и значком светить не буду, не парься, — Чонгук похлопывает коллегу по плечу и подмигивает, придавая уверенности. — Я мигом. А ты не зевай и узнай, как товарищ Кьё поживает в Токио и чем сейчас занят. Может быть, Чонгук уже просто хочет раздуть из мухи слона и умышленно утрирует незначительное? Хосоку не понять. У него-то зубы не акульи, да и амбиций поменьше. Зато в исполнении обязанностей он не промах. И спустя полчаса, положив трубку после международного звонка, сидит в подвешенном состоянии, онемев и сшивая факты.***
На красивую жизнь Чонгук насмотрелся вдоволь, он бывал на осмотрах и в гостях многих знатных семей. А вот к Мин заходит впервые. Пусть тут только единственный представитель, одиноко смотрящийся в огромном доме, некоторый ажиотаж присутствует. Его личность раскрывается при появлении Юнги: тот требует охрану вывернуть карманы гостя и посмотреть удостоверение. — Зачётный приём, — цинично оценивает Чонгук, оправляя пальто. — Извините за излишнюю осторожность, — Юнги велит охране уйти. — Таковы правила. — Примите мои соболезнования… — Чонгук смотрит на дымящееся на алтаре благовоние. — О, спасибо. Я в порядке. Вы же тут не за этим, капитан? — Юнги предлагает присесть. — Есть пара вопросов насчет вашего знакомого. — Опять? Ну, задавайте, — Юнги закидывает ногу на ногу и попивает какао, достойно защищает права Тору и не прогибается под каверзными вопросами служителя правосудия. Какое ему вообще дело до того, чем в свободное время занимался слуга? Чонгук допрашивает холодно и явным намерением вырвать компрометирующую информацию. Пока Юнги не начинает потихоньку раздражаться. — Послушайте, у вас есть основания его подозревать, конечно, да еще и в связи с этим неожиданным отъездом. Но я вас умоляю, не тратьте время на версию о причастности его к грязным проделкам брата! Тору – хороший человек и порядочный гражданин. — Но не совсем порядочный союзник и паршивый друг, раз оставил вас в трудное время, — подмечает Чонгук, и этот укол неосознанно порождает в глазах напротив неприязнь. — Что ж, благодарю. На этом можно и закончить. — Да. Будьте любезны, — Юнги не глядя указывает на выход. Мало путного удается извлечь из беседы с Юнги, не так уж и хорошо он осведомлен о Тору. Вот будь жив старший Мин, взявший его на попечительство, разговор бы принес пользу. Ничего не ясно с этими япошками, так что копнуть отбросов придется в той самой банде. Сев в машину, Чон набирает в ритуальное агенство "Серебро" и чуть обалдевает, слыша голос, режущий своей глубиной и необъяснимой тоскливостью. Их пути пересекаются кармически, это какая-то злая шутка. — Да ладно? Тэхён? — Наконец-то ты решил позаботиться о погребении, — он узнаёт его моментально, наслушался, запомнил, как "отче наш" в католическом хоре. — Тебе "простой" или "vip-пакет"? — Я подумаю и скажу. А сейчас помоги мне. Заказ, что сделан Мин Юнги, наверняка он особый. Как угодно, но сделай так, чтобы до вечера гроб с Харадой Коичи не покидал пределы вашего хранилища. Я приеду, как смогу. — Боюсь, что только до вечера я и смогу его задержать. Рабочие из компании по авиаперевозкам не под нашей юрисдикцией, так что, если очень надо, поторапливайся. — Ты даже не спрашиваешь, почему я вдруг об этом так внезапно. — Меня не касается, — вздыхает Тэхён, и Чонгук вздыхает в ответ. — Ты страж закона, я страж похорон. Чонгук почему-то считает нужным объясниться, он вроде едет куда-то, слышен звук движка. А Тэхён едва слушает, его занимает интонация, то, как Чонгук излагает, нежели суть. Тэхён смотрит в зал, на приоткрытую крышку демонстрационного гроба, обитого розовым бархатом, и представляет, как Чонгук в сумрачной тишине скрипит его распаренной кожей, иными словами, трахает его прямо в древесном коробе, стоящим над крематорием и полыхающей печью, и они единственные выжившие среди замерших навеки. Кошмар. Но это так возбуждает, что Тэхён прижимается ухом к динамику сильнее и кусает губы, другой рукой водя по затвердевшей ширинке. Он просит Чонгука говорить еще. Что угодно, до тех пор, пока не кончает, содрогаясь на стуле и, покраснев, выдыхает в микрофон. Узнаваемый полустон. Чонгук и не знает, что на это сказать, поэтому он завершает звонок и пробует переключиться на работу, но разумные суждения совершают путь бумеранга, и Чонгука снова и снова ударяет ненормальное видение вещей другого организма. То, что на твой голос могут онанировать - лестно, мерзко, непонятно и в то же время естественно.***
У Хосока не получается скрыть нетерпение тут же выложить, как есть. Он не решался звонить, специально дождался, пока босс вернется. — Похоже, ты был прав. Тут явно какая-то муть творится! Просто жесть! — Что? — Чонгук не снимает пальто, перехватывает с холода горячий кофе. — Ты позвонил? Что там с Тору, он у своих? — В том и загвоздка. Нет его там! И родственники говорят, что он всего день пересидел и куда-то исчез. — Блять! — Чонгук то ли ошпаривает язык резким глотком, то ли выражает негодование, а то и все разом. — Теперь придется сотрудничать с японской полицией и ждать от них вестей. Хороших или плохих. — Быстро собирай наших. Брифинг на скорую руку, Чонгук раздает указания направо и налево. Получившие задания тут же уходят выполнять. Хосок с кипой задач снова в роли его зама. — А ты-то сам куда? — Мешать трупу улететь, — Чонгук проверяет ключи в кармане. — Я обещал успеть до заката солнца. Встретимся в баре в восемь, не забывай. Наведаются к главе банды, где состоял Коичи. Чонгука теперь не остановить, вывернет всех наизнанку. Хосоку остается набраться терпения и пожелать им удачи. — Понесло кобылу в щавель, — сплевывает он и принимается за дело, разбирать клубок по ниточкам. Мимоходом ему кажется, что в Чонгуке что-то поменялось, но что - не понять.