Эту мумию рано закрыли, рано солнце её отобрали, её тоже когда-то любили, её тоже тогда целовали.
У Чонгука как-то неспокойно на душе или что-то там посреди грудной клетки, а то и вокруг подмерзшего тела. Промозглая сырость и нелетная погода делают событийную ночь еще хуже, часы тянутся вдвое. Огорченный несостоявшимся семейным вечером Хосок, тем не менее, не вешает нос и выдает краткий отчет за три минуты. Слаженно, словно бы готовился. Выжимки, что надо, исключительно по делу. Тридцать два года страховому брокеру, которому не посчастливилось умереть, по мнению экспертов, вчера. Подноготную поднимают, приблизительную цепочку событий восстановят через час, максимум, два. Чонгук выслушивает самое главное, пока поднимаются на лифте в квартиру, неплохо обставленную, пропитанную специфически неприятным запахом. — На этот раз – у нас полный комплект, есть, с чем поработать, — второпях описывает Хосок, идя следом. — Голову отрубили в ванной, перед смертью жертву щедро опоили… — Клофелином, — морщась, заканчивает предложение Чонгук. — Гуманность? — Ну, или не совсем удачная попытка ограбления, — Хосок кивает на брошенную сумку, забитую электроникой: ноутбуком, колонками из домашнего кинотеатра, даже пароварку и ту хотели стащить. — Пока не установили, действовал один или группа, но по какой-то причине убийца оставил награбленное на полдороги. — Чертовщина, — недоумевает Чонгук, заглядывает в ванную комнату, где от переизбытка красных лужиц и брызг получает впечатление, будто смотрит на образец современного искусства в галерее. Крови полно везде, её металлические пары забивают глотку. Со временем ты учишься не обращать внимания, но тошнота не сбивается опытом. — Чем рубили? Спрашивает у копошащихся там специалистов в защитных костюмах. Один из них указывает на топор, валяющийся у унитаза, пожимает плечами. Орудие убийства, место, тут всю суть можно раскрыть меньше, чем за неделю. Как-то неграмотно получается, Чонгук едва ли не расстроен. — Кто бы ни был убийца, он отморозок. Представляете, какой силой надо обладать, чтобы этим отколупать человеку башку?! — Достаточной для смертного, — саркастично вздыхает Чонгук и вместе с Хосоком они выходят из квартиры. Находиться там долго невозможно. Люди периодически выходят подышать, шепчутся о каких-то ужасах. — Ничего общего со случаем Харады, кроме отсутствующей головы. Она могла понадобиться в качестве трофея, полагаю, — облокотившись о перила, Чонгук смотрит на лестницу. Дом приличный. Казалось бы, чем можно было заслужить такую смерть? — И обстоятельства разные. — И в первом случае у нас всё на мази, между прочим. — Точно. Чуть не забыл. После беглого осмотра, переговоров с криминалистами и обмозгования фактов, Чонгук возвращается к машине, подальше от шума. Хочет вызвать Рю, чтобы забрать одного из его «устранителей», который до того убрал Хараду. — Плевать мне, как ты его достанешь, посылай самых своих крепких упырей. Если не отдашь моим парням, я тебе такой срок вкачу, Рю, что мало не покажется! Чтобы уже через час этот псих сидел у меня на допросе! Хотя веры в то, что посыльный Рю и тот, кто расправился с брокером – одно лицо, нет. И чутье Чонгуку подсказывает, что копнут до дна, да не той ямы. Хосоку со стороны кипиш с обезглавленными телами уже не кажется столь романтичным, как раньше, настроение его убито ровно, как и настрой. В глазах шефа читается недопустимая, но уже зародившаяся тревога. — Думаешь, серийник рисуется? — Всё бы хорошо, да ограбление не вяжется. Отрубать голову нормальному воришке ни к чему. Дойдет очередь, поймем, — капитан открывает дверь и ныряет в машину. — Поехали, надо допросить того засранца. Выжать что-то полезное из крепыша по кличке «Молот» не удается. До тех пор, пока Чонгук не использует давление, пока не находит больные точки, с которых угрозы вполне реальны. Задержанный признается, что придушил Хараду голыми руками, затем совершил возмездие по личным мотивам. Тут Хосок, до того сидевший в сторонке, вытягивает шею и смотрит с любопытством. Чонгук, чье уставшее лицо чернее тучи, переспрашивает: — Что ты сказал? «Молот» не обладает красноречием, жуёт слова, безумным взглядом смотрит в стол, руки трясутся. — Я ждал, когда Харада облажается. Наконец, месть свершилась. — Какая еще «месть»? — Это он её довёл. Он её подсадил, — лепечет не своим голосом «Молот», глаза краснеют в приступе бешенства. — Этот сученыш Харада подсадил Сучжин, затем обрюхатил её, но отказался принимать ребенка, заставил её аборт сделать. Я говорил, что помогу вырастить, а она не слушала. Бабы, мать их… Сделала всё-таки. Хосок встаёт, не веря своим ушам. — Так ты близко знал подругу Харады, — говорит он. Становится понятным практически всё, Чонгук больше не подбирает вопросы на засыпку. — Да… — губы дрожат, наручники звякнули, и полицейский у входа тянется к табельному, Чонгуку приходится сделать утешающий жест. — Она была самым добрым человеком из всех, кого я знал. Теперь у Чонгука есть резон посадить этого ублюдка за решетку. Месть во имя любви – не оправдание этого чувства. Напротив. Свидетельство деструкции личности. Такие люди опасны даже в рамках организованной преступности. И Рю как-нибудь переживет отсутствие ненормального в своих рядах. — Ты специально вошел в банду, чтобы отомстить за смерть любимой девушки. Что ж, очень жаль. — А я не жалею, — он поднимает полные ненависти глаза и решается показать «копу» средний палец. — Теперь делайте со мной, что хотите. Мне уже параллельно. Лишь бы ей «там» было спокойно. — Прискорбно тебя огорчать, но… ей бы твой поступок понравился едва ли. Уведите его. На момент второго убийства у «Молота» всё равно алиби, а значит и допрашивать его не имеет смысла. Зло, оно как уроборос в извечном перерождении. Досталось одному, перейдет на другого, и давай по кругу, жрать себя за хвост. Сколько подобных инцидентов видел Чонгук? И в глубине каждого несносная с виду причина в виде сердечной привязанности. У сердца из привязанностей – разве что, клапаны. Проходя мимо Чонгука, арестант замедляет шаг и шумно втягивает воздух. Чонгук не шелохнется. — А ты такой же как я, капитан. Нихрена ты не лучше. Насторожившись, Хосок наблюдает опасную сцену и лишь когда они с шефом остаются наедине, в полутемном кабинете, спрашивает, не угодно ли обсудить. — Ну и ночка, а? Что этот перец имел в виду вообще? Наезд еще устроил. — Не парься. Нам важнее разобраться со свежим делом, не затягивать. Не люблю я финансовые замуты, а с брокером иного не предусмотрено. Приоритеты расставлены. Разговаривать на тему о минувшем Чонгук не намерен, и Хосок уважает это решение, беспрекословно подчиняется дальнейшим указаниям и собирается передавать инструкции. Что-то гложет его, как и всякий раз, когда он оказывается впечатлен и принимает ближе, чем стоит человеку его профессии. — Вроде бы у этого парня имелись весомые причины, а? Может, не будем портить отношения с Рю и отпустим пацана? — То есть, ты считаешь одержимость – здоровой причиной к обезглавливанию другого человека? Хосок, не мели чушь. Сегодня у него мотив в виде мести, а завтра он снимет башку кому-нибудь, кто по неосторожности толкнет его на улице. — Разумеется, ты прав. Но разве, сталкиваясь с подобным, ты ни разу не задавался вопросом: а смог ли бы ты убить ради любви?... Для Чонгука откровения глубокой ночью все равно, что кульминация мыльной оперы. Хосоковы высказывания вгоняют в ступор. Видимо, вне федеральной службы он совсем размяк. — По-моему, ты компенсируешь недостаток общения с семьей, дружище. Возьми дополнительный выходной на этой неделе, я разрешаю, — доброжелательно советует Чонгук. И Хосок верит, что нет, не из-за любви ни её ради, Чонгук бы не расстался с рассудком, заточенным на реалии.***
Чимину намного лучше. То есть, он и не пострадал ни капельки. Несколько синяков от соприкосновения с асфальтом – не причина переживаний для Мин Юнги. Но он не спешит махнуть на младшего рукой и это создает ложное впечатление, что его трогает ситуация и он в её эпицентре. — Мне через десять минут нужно будет срочно уйти, я и так уже опаздываю, — Юнги извиняется, глядя на золотые часы. — Тебе точно ничего не нужно? Вызвать тебе такси? — Господи, сонбэ, перестаньте вы со мной нянчиться. Допустимо ли думать, что будь у Юнги сын – Чимин бы подходил на эту роль идеально? Держать старшего он не станет, пусть и лишнее внимание не претит, а мажет по самолюбию. — Вы свободны завтра вечером? Хочу вам показать мою любимую закусочную. Хочет воспользоваться шансом и наладить отношения, заодно сгладить вину. Юнги вовсе не выгодно, чтобы юный мальчик в статусе студента водил его на ужины. Если и так, то их не должны видеть вместе. Требуется проявить инициативу. — Давай сначала я покажу тебе свой любимый ресторан? Завтра мой шофер заедет за тобой в шесть, хорошо? — Юнги протягивает ладонь, и Чимин, сглотнув ком в горле, пожимает. Дает согласие на званый ужин. Как легко сонбэ поддается манипуляции! Ликование Чимина для Юнги очевидно. Он считает, что однажды восхищение Чимина иссякнет, ведь это не что иное, как встреча с идолом. Легкая степень фанатизма. Юнги уверен, что эти замашки проходят у молодых быстро. — Одеться нужно с иголочки, да? — Как тебе удобно, это не принципиально, — чуть улыбается Юнги. Чимин чувствует, как сердце пляшет чечетку. Эти морщинки у его глаз, его музыкальные руки, теплота и серьезность, манеры и градиентно-мускусный, взрослый запах дорогого парфюма… Он хочет его автограф на каждом сантиметре кожи.***
Наверное, пора выбираться. Рубашка прилипла к телу. Возможно, плохой сон. Тэхён не помнит. Как долго собираешься спать? Вставай, ну же. Тебя ждут великие дела. Ха-ха-ха. Какая глупость. Величие нам только снится. Поразительно, как это тело забавно шевелится под слоем уютного одеяла, как нервные импульсы, разряжаясь по растянутым нитям, приводят в действие системный колосс мышц и органов. Удивительно проработанный механизм, придуманный творцом, пожелавшим остаться неизвестным. Тэхён уже не задается вопросом: зачем? Ему понятно, что проснуться пораньше его вынуждает даже не будильник, в его законный выходной кто-то настойчиво звонит по домофону с намерением непременно докопаться до печени хозяина квартиры. Он смотрит в потолок, пережидает, надеясь, что надоест человеку трезвонить рано или поздно. Однако, он не сдаётся, и Тэхён вынужден проволочить свою сонную тушу до коридора, где без света всё еще темно. — Да? — Богом клянусь, если не откроешь, я вызову полицию! Намджун еще не уехал? Или уже вернулся? В любом случае, Тэхёну неинтересно. Он вешает трубку. Звонки не прекращаются. Назойливость девяносто девятого уровня, непревзойденный навык. Хватит ли его злобы, чтобы навредить Тэхёну? Несмотря на тяжелую форму внутреннего загнивания, он никогда не выступал жертвой избиения (если не считать того раза, когда единожды попытался защитить мать от выпада надравшегося в стельку отца). Что-то заставляет его нажать на кнопку и снять дверь с замка. Оставив её открытой, он идёт умыться и через пару минут выходит на кухню – поставить чайник. Он не убирает кровать по выходным, проводя в постели большую часть времени. Намджун застаёт его ковыряющим растворимый кофе в банке. — Вот ты где. И происходит то, чего Тэхён меньше всего ожидает в свой адрес. Объятие. Намджун по-медвежьи сгребает его в охапку и ощупывает, точно бы Тэхён успел пару раз разбиться. — Ты в порядке? В новостях говорили об убийстве в вашем районе, я волновался. — Ты… волновался? — мямлит Тэхён, немного потерянный и отстраненный. — Но это же в другом доме. — Все равно рядом. Ты в порядке? — Я как всегда, — Тэхёновы потуги вырваться из объятий венчаются успехом. — Но, братишка, это не значит, что я не в обиде за твоё поведение. Мог бы хоть написать пару строк. Тем не менее, Тэхёна тревожит сквозящее в неведомой доброте намерение. — Мне не свойственно спрашивать, как у тебя дела, но выглядишь ты не как обычно. Не так уверенно. И даже не осуждаешь меня с порога. Ему что-то нужно. Тэхён не предлагает брату поесть, поэтому тот сам копается в холодильнике и находит лишь пару купленных сэндвичей. — М-да, о запасах ты тоже не шибко печешься, — вздыхает он. — Верно. У меня неприятности. Мы с женой съездили к её родителям и результатом стало то, что мне пришлось забрать их в нашу квартиру. Там такое дело, что тесть под старость проигрался и задолжал втайне охренительную сумму, заложил дом. Время выплаты прошло. Естественно, собственность изъяли. Я теперь втройне должник. Мало проблем, так еще и их нянчить буду. Обязан. Дело пахнет керосином. Намджун не просто огорчен, Тэхён осмеливается предположить, что он на грани, но хорошо сдерживается. — Семейные традиции, посмотрите-ка, — из Тэхёна выжимается издёвка, правда, не задевает. Намджуну не до придирок по глупостям, ему помощь Тэхёна необходима, как воздух. Он остервенело набрасывается на сэндвич и тут понятно, что несколько дней недоедал. — Не буду ходить вокруг, да около. Могу я пожить у тебя некоторое время? Мне отсюда удобнее добираться до основной и дополнительной работы. Да, помимо офиса я еще взял смены в круглосуточном... Паника у Тэхёна тихая. С одной стороны, его личному пространству грозит неминуемый конец, а с другой… Намджуна жалко. Жалко по-плохому. Его разводят, как лоха, набросили хомут «долга». Несчастный. Весь смысл его жизни ныне сведется к унылому наращиванию рабочего горба в попытке предотвратить распятие семьи налоговой. Да, Намджун просит проникнуться и своих родителей, и все вместе они когда-нибудь справятся, но благо, что Тэхён не планирует доживать до этого триумфа. Сто с лишним лет – для него слишком. — Рано или поздно все разочаровываются, — кивает Тэхён. Он вполне может выгнать Намджуна с его проблемами, знакомых и друзей у брата много. А вот у Тэхёна никого. Случись какая неприятность, и обратиться не к кому, к предкам он не пойдет. — А это ничего, что будешь редко видеться с женой и детьми? — Она согласна на такой компромисс. И места им там побольше. Теща с девочками будет сидеть, тестя я устроил на склады, жена работает. Разберемся. Ты не подумай, я не депрессую. Отпив кофе, Тэхён прикрывает глаза. Анализирует. Чувств – ноль, одно раздражение. Какой же Намджун идиот. Не понимает, что временное растягивается на постоянное, что обычными способами смертные в обществе не зарабатывают гонорары, что это всегда жертвы и лишения. — Самовнушение – отличная штука, Намджун. Помни: если надоест, я подберу тебе самый дешевый похоронный тур. — Ты же не против, что я останусь? Вопрос в спину. Тэхён выходит и видит в прихожей его большой походный рюкзак, набитый вещами. — Против, ты это знаешь. Однако, ты уже здесь. Я требую выполнения нескольких условий. Не мешай мне деградировать, не вмешивайся в мою жизнь и не слишком грузи меня своей. Намджуну нечего возразить. Он на территории Тэхёна. Где на столе кружок кофейного пятна, а в шкафчиках и на полках холодильника копится пыль. На территории, где не приветствуется мирская суета и тщетность. Еще Намджун хочет спросить, нет ли выпивки и одергивает себя на полуслове. Тэхён не запивает отвратительный вкус бытия, не питается суррогатами невозможного счастья. — Есть что-то еще, да? — Тэхён как будто знает наперед, и лицо Намджуна меняется, он сдается, опускает голову, он задушен горем. — У одной из моих девочек нашли метастазы в желудке. На лечение тоже придется искать деньги. Ты на себя не бери. Мы справимся. Тэхён отводит влажный взгляд и старается ретироваться без лишних голосовых порывов. Да, за это Намджун и берётся воевать с действительностью, это его основной стимул подниматься в ближайшие месяцы, а не лезть сразу в петлю. Тэхён вспоминает мёртвую кошку. Тут он тоже ничем не поможет.***
Изрядно охладевшие кожные покровы согреваются массирующими движениями. Раз-два – и красивое тело брошено в постель, три-четыре, и Чонгук накрывает его собой, играет с его сосками и, расцеловав живот, принимается за сфинктер. Тэхён настраивается дольше. Он витает в облаках, стонет как-то глухо. Неужели его голова в такие минуты забита опилками? Он превращается, раскрывается медленнее, но все с той же отдачей. Чонгук толкается в него и ловит губами горячий выдох. Эй, мертвяк, впейся в шею зубами, слабо? Тэхён расцарапывает ему спину, изгибаясь в такт, и исполняет. Кусает в шею, прилипая вспотевшей кожей. Чонгук из него выбивает дурное, Чонгук и себе должен вбить завет о том, что секс – есть секс. Без декоративно-прикладного общения сверху… Чонгук мучает его несколько часов, отвлекается от безумия, происходящего каждодневно. В первые разы всегда попроще. Пока не вдаешься в человеческое не тело, но что-нибудь глубже. — Чонгук!… Ого! Он умеет кричать его именем, стараясь удержаться в эротичном экстазе, будучи прижатым к стене. Чонгук держит его на весу и, возвращаясь на кровать, прихватывает за волосы. Его не должно касаться по какому именно поводу колотит Тэхёна. Тот впервые достигает анального оргазма. Похоже на какое-то непостижимое при жизни ощущение полного слияния с вечностью. На миниатюру смерти с аналогичными судорогами. Впервые Чонгук застает, чтобы под ним происходило перерождение, догоняя Тэхёна, он нависает над его искаженным блаженно-глупым выражением, лишенным признаков причастности к сущему. Тэхёну запоминается, как бывает хорошо и насколько, у него нет сравнений. Он тянется до губ Чонгука и привлекает его к поцелую, долгому, влажному, уравнивающему страсть и похоть. Тэхён назавтра будет испытывать проблемы с поясницей и задним проходом, внутренняя сторона бедер у него покроется синеватыми следами, а ляжки пятнышками от хватки Чонгука. Он не думает, что это плохо отразится на здоровье. Они в полусне, в мире, находящемся за пределами доступа. — О, так это убийство по высоким мотивам? — выслушав, Тэхён лежит на боку и гладит Чонгука по груди. Он и не помнит, с чего вдруг заговорил о работе, зацепился же за что-то несущественное, развил мысль. По итогу они застревают в диалоге. Увязывают. — Да. Хосок еще предложил его отпустить. Теряет хватку. На моем поприще люди с годами либо сохнут эмоционально, либо превращаются в истеричек. Мы с ним, как два эталона. — Тогда каждый из вас бьется за личную правду. Но это прошлый безголовый, да? А тот, что в доме напротив моего? — Мы расследуем, всё в процессе. Он был должен некоторым коллегам, потом провернул сделку, из-за которой карьера пошла в гору. Вполне вероятно, что кто-то заказал его. Не думаю, что там нечто серьезное. — Люди такие тупицы, — Тэхён откатывается на подушку. — За напечатанные бумажки готовы на всё. Стадо кроликов, гоняющихся за подвешенной морковкой. — Ты просто не держал в руках больших денег. Говорят, это портит. — Байки. Портят врожденная алчность и слабость, мания потреблять. Чонгук поворачивается к нему. Слушает успокаивающееся постепенно дыхание. Рассматривает контур тела, шею, голову. Ресницы у Тэхёна загибаются кверху. Он притрагивается к ним кончиком пальца. Нелепый жест настолько неуместен, что Тэхён не находит, как разузнать – к чему бы? — У моей матери такие же. — Тэхён выдерживает паузу. — Ресницы. Они достались мне по наследству, если ты вдруг думал, что я настолько педик, что их наращиваю – нет. Странно, что это тянет на шутку. Чонгук, посмеявшись, отстает. — К слову, о маме. Когда я был маленьким, она читала мне всякие истории на ночь. Так вот, твои уголовные мутки мне кое-кого напомнили. «Кубикадзири». — Это еще кто? — Злой дух, который при жизни отрубил себе голову, а в загробном существовании откусывал их другим. Делится чем-то сокровенным. Чонгуку не по себе. — Отличная, блин, сказка. Служителю закона в отличной форме разве может быть страшно? Тэхён слышит, что его грудной смех прекращается, он сопит громче. Проваливается в сон окончательно, поскольку выжал все соки. Из Тэхёна тоже. Непонятно почему, Тэхён поддается секундному желанию, подкатывается к нему ближе. Жутко полагать, что этот прокатившийся по спине холодок – подобие страха, а тепло можно отыскать рядом с другим человеком, представителем рода, к которому Тэхён принадлежит сам, который так терпеть не может. В то же время, Чонгук отличается от остальных. Чонгук видит в нем какой-то призрачный импульс, он греется у камина, который давным-давно истлел и, вороша угли, надеется, что от одного воспалится искорка, и разгорится долгожданное пламя. ...Тэхён принюхивается к его телу, перебирает меж пальцев пряди волос и, кротко поцеловав в плечо, наконец-то расстается с сознанием.