Перематывай неугодное, не оправдывай удушение, ты есть частица свободная, готовая к воскрешению.
И все же Хосоку тревожно за Чонгука. Не за его положение, а чисто по-человечески. По сути, сообщать выше о случившемся намеке на покушение – значит, сложить лапки и передать дело коллегам из федеральной службы. Слив может обеспечить шефу безопасность, но без его ведома – не дай бог сотворить такую оказию. Хосоку страшно и подумать, каким трехэтажным массивом он его приложит. Недопустимое самовольство. Поэтому Хосоку куда выгоднее работать с тем, что имеется, а имеется не густо. Глупо предполагать, что они могут иметь дело с каким-нибудь профессионалом или безумным гением, тем же "серийником". Действия больно уж театральны, исполнение незаурядно и кульминация в виде посылки - не апогей гениальности, акценты расставлены блекло, как если бы преподносились доказательством торжества в качестве красивой подписи в свадебном приглашении. Знамо, что отрезанной головой Чон Чонгука не припугнешь, тупо поиграешь на нервах или создашь эффект противоположный. Хосок не припомнит, чтобы кто-нибудь играл с ним в "поймай, если сможешь" и бился на слабо. Иной ход – взять в заложники родственников и приструнить через похищение был бы эффективнее, если бы не одно «но». Технически Чонгук числится сиротой. Еще в академии познакомился с сонбэ, порекомендовавшим немного перекопать генеалогическое дерево и сразу подрезать корни во избежание будущих потерь. Фикция не раз оказалась полезной еще в годы федеральной службы. Мать и тётя носят другую фамилию, и даже при слежке за Чонгуком несложно установить, что он видится с ними гораздо реже положенного, а если и да, то не дома, чаще заезжает на работу. Хосок об этом нюансе узнал спустя год общения с Чонгуком, а до того жалел его напропалую, представляя, как тяжело одному. Чонгук и с семьей одиночка. Непросто ему раскрываться и существенно сложно поддерживать равнозначные близкие отношения. Может, виной тому обида на отца и его несостоятельность, а может, Чонгуку просто не хочется ломать кому-то судьбу, повторяя отца в полном отсутствии в жизни семьи. Работа для Чонгука будет в списке первых в любом случае. В руках худенькая папочка. Подшивка фактов и отчетов. Бумажной волокиты придумали - чокнешься. У полиции времени на расследование уходит меньше, чем на заполнение всех бумажек. Отличная попытка сосредоточиться, Хосок. Давай, соображай. Значит, ни к селу, ни к городу остаётся лишь убийство брокера. Достаточно показушное. И угрожающий к нему явно причастен, жирно выделяет соприсутствие. Хочется связать первую расправу со второй, но у первой уже и дело-то закрыто, там предельно ясны границы человеческой ненависти и блюда-мести. А тут… Да, хитрым слыл брокер, забрал куш себе на пару с дружком. Партнера как раз не нашли – скрылся и баста. Они вдвоем скооперировались для того, чтобы хапнуть бабла и поделить на двоих, а после разъехаться. Можно бы и не официально, лично заняться проблемой, еще разок перерыть список всех тех, с кем аферист контачил последние шесть месяцев. Хосок встает у доски и берет маркер. Чонгуку подобное тоже иногда помогает: если разложить по полочкам, вывести самое очевидное, где-нибудь проступит связь. Скрипя маркером, Хосок рисует круги и скорым почерком выписывает известное. Ах да, на квартире с пропавшей башкой использовался цирковой номер, типа иллюзия ограбления. К чему? Такое чувство, что ляпали убийство в спешке, пытались сбить с толку. Именно «ляпали». Грубо, неотесанно и крайне неэстетично. Сценаристу не хватило либо ума, либо времени. Явно – второе. — Чем это ты занят? — шеф встаёт позади и разглядывает каракули. — А, всё никак не успокоишься. — Разве можно? — Хосок качает головой. — Твои беды – мои беды. — Я же сказал, что разберусь, — сетует он, садясь за стол. — Дай хоть возможность изобразить бурную деятельность… — Хосок делает вид, что заинтересованности на ноль, переводит тему. — Как поездка? Помог своему парню? Формулировка застыла на языке. Чонгук хмурится, впервые слышит из уст Хосока вопрос о личном без ноток сарказма. Со стороны воспринимается именно так, приватно? — Он мне не парень. — Ну-ну, как скажешь. — Родственники у него самые обыкновенные. — Стало быть, замуж мальчишку не позовешь, — хихикает Хосок. — Заканчивай комедию ломать, — улыбается Чонгук почти довольно. — Уж я-то точно выхожу за рамки традиционного брака. — Признай, что ты просто своим существованием за рамки выходишь, — не унимается Хосок и радушно смеётся. Возможно, Чонгуку подойдет кто-нибудь рядом. Да, характер не сахарный, но тому «бронированному» на эмоции ничего не стоит с таким справиться. Более того, Хосоку очевидно, что Чонгук усердно отрицает привязанность и старается опускать разговоры о контрактном партнерстве. Ему кажется, что всё это рано или поздно иссякнет, а случайные мысли о Тэхёне – результат опьянения чистой физикой. Пройдет, как любая плохая болезнь, иссякнет. Симпатия впервые ассоциируется с проказой. Углубление в мир Тэхёна словно разъедает до кости, ты гниёшь заживо и не можешь остановить процесс или на что-то повлиять. Чонгуку близко по духу – быть где-нибудь на пределе, это его удерживает, а еще то, как незабываемо и остро Тэхён реагирует на прикосновения. Происходит какая-то необъяснимая магия и обращение камня в цветок, когда Чонгук снисходит до нежности, а в ответ получает проникновенное почтение и благодарность за данный шанс не быть холодной пусто́той.***
Редкое исключение для персон особой важности – посетители. Спустя третьи сутки Юнги прощается с дорогим костюмом и облачается в местную серую одежку. Комбинезон делает его похожим на рядового рабочего, готового пахать от рассвета до заката. Близко к народу. Близко к состоянию полного отторжения. Перспективы мрачные. После очередного разговора с адвокатом Юнги муторно. На него вешают посредничество японской мафии в распространении наркотиков, и у объявившегося внезапно тайного свидетеля есть компромат. Некий героиновый принц якобы заключил с Юнги договор, и есть люди, присутствовавшие при встрече. Ум за разум заходит. В последний раз Юнги посещал Токио лет пять назад, и то – по работе. До криминала он не опускался даже при выгодных предложениях со стороны, которые, разумеется, поступали. Так что, подлог чистой воды. Не сработает и взятка, кто-то давит сверху. Грязная игра. Если товарищи-масоны решили избавиться от могучего спонсора, для того должна быть веская причина, а он не помнит, чтобы кому-то переходил дорогу или вмешивался в сомнительные кампании. Теперь Юнги не выглядит тем уверенным и принципиальным продюсером с замашками на исполнение мечты. То есть, выглядит он паршиво, растрепанным и слабым. И ему стыдно представать перед мальчишкой, что еще недавно делал ему минет и смотрел с всеобъемлющим обожанием. Сейчас то же, но с примесью сочувствия, почти жалости. — У нас не так много времени, чтобы молчать, — говорит Юнги в трубку. — Музыкальная пауза, — пытается пошутить Чимин. — Сонбэ, я не знаю, что стряслось, но тебе тут не место. — Некоторые считают иначе. Чимин поглядывает на охранника, стоящего у двери за спиной Юнги. Говорит вполголоса. — Видел выпуск новостей. Полная чушь. Тебя ведь кто-то подставил, правда? — Сложно сказать. Слушай, Чимин… Спасибо, что пришел. В свете такого позора я не надеюсь на чью-то помощь. Не уверен, что могу доверять кому-либо. — Есть мысль, что и адвокат продан. Иначе чем объяснить его ничтожные потуги над процессом освобождения? — Мне нужно, чтобы ты связался с одним человеком. Когда я общался с ним в последний раз, он показался честным. Есть надежда, что он сможет помочь. Чимину достаточно услышать имя, в остальном разберется. — Сделаю, что смогу. Держись тут, ладно? — Выбора нет. К тому же, тут неплохо кормят и засыпать легче: нет призраков прошлого. Действительно, новые стены не несут той тихой угрозы, что идет по пятам в большом доме. Пожалуй, в пребывании на тюремном постое Юнги начинает находить плюсы. Чтобы не свихнуться от резких перемен. Чуть улыбнувшись, Чимин вешает трубку, верит, что лёд тронулся. Потребность быть нужным обезличенному кому-то мутирует при смене всего одного условия: быть нужным тому, кому поклоняешься. Юнги не в самом радужном положении, но история испод не волнует Чимина, Чимина волнует само их соприкосновение в пространстве обычных смертных. Бог снизошёл.***
Как ни парадоксально, но лучшие из вестей за последнее время приходят из морга. После закрытия дела, позабытый и невостребованный труп Харады Коичи кремирован и захоронен на бюджетные средства. Хосока мучает странное предчувствие, будто бы они все что-то упустили и допустили халатность. Не ставя в известность занятого Чонгука, он возвращается к просмотру фотографий со вскрытия и немного зависает, увидев на внутренней стороне бедра Харады невнятный контур. Деталь, которой они не придали значение, имеет вес. Приглядевшись, Хосок различает татуировку. Перечеркнутый треугольник. С первого взгляда незаметное приобретение, со второго – не вызывающее подозрений, если учесть причастность автора к преступной деятельности. Но именно это - знакомое. Что-то очень знакомое. Хосок где-то видел точно такую же и готов поклясться, что не единожды. В отличие от Чонгука, Хосоку запах риска не по нраву, в обычных ситуациях он лучше гору обойдет, чем на неё взойдет, но не в этот раз. Ему становится интересно заехать к старому-доброму авторитету. К Рюноскэ, тому самому осведомителю «Рю», укрепившему корни в сеульских джунглях. Искать его можно где угодно, а вот найти нелегко. Правда, у Хосока пара дежурных местечек на примете. С третьей попытки, удается застать цель в лофт-баре, где знаковые «шишки» частенько собираются для приличной игры в покер под звуки живой музыки и при обслуживании красивеньких девушек. Благо, у зала для покера Хосока сразу узнает один из телохранителей Рю, и проблем не возникает. Тот машет ему рукой и продолжает пожевывать папиросу, слушая истории из жизни товарищей по цеху. Через несколько минут объявляется перерыв, и Рю вальяжно подплывает к гостю, скромно вставшему у барной стойки. — Хосе! Сколько лет, сколько зим!... — Рю похлопывает его по плечу, втирается в доверие и ищет взглядом Чонгука. — А где старшой? — Некогда ему, — чеканит Хосок. — Давай-ка опустим обмен любезностями. Ты обещал нам кое-что, да так и не выполнил. Получив возможность не лицемерить открыто, Рю хмурится и уже не скрывает презрения к полицейскому. — Да? А то, что вы моего пацана посадили – норм? — Не будь мстительной сучкой. С кадрами у тебя проблем не бывает, — Хосок выдерживает паузу, пропуская мимо проходящих людей. — Что тебе известно о Тору Кьё? — Каков простак! Хочешь инфу за хер собачий? Щаз-з! — Рю показывает известный всему свету посыльный палец. Разговор не клеится. Хосока расстраивает, что его не воспринимают всерьез. Рю почему-то привык считать, что Чонгук берет его в качестве дополнения и вообще за напарника не считает. Маловероятно, чтобы этот ублюдок знал, какие задания приходилось выполнять Хосоку, на какую жестокость приходилось идти. Неожиданно Рю меняется в лице, ощутив в паху дуло пистолета. Они стоят таким образом, что охране позади не видно происходящего, и у Хосока зачетные козыри. — Я отстрелю тебе яйца быстрее, чем успеешь пикнуть, — сурово говорит Хосок. — Повторяю вопрос. Что тебе известно о Тору Кьё? Смятение и паника пропадают так же быстро, как и появились. Видимо, Рю угрожают не впервые. — Сынок рыбака, ничего примечательного. Был подобран влиятельной фигурой по фамилии «Мин», а после смерти братца в ужасе свалил обратно. — Почему? — Есть мнение, что это как-то связано с деятельностью его пропавшего без вести отца, тот намутил грешков по молодости. Какая-то тёмная и мистическая страшилка для детишек. Типа мужик уехал в лес, чтобы побыть наедине с собой и помолиться за содеянное, а после канул в лету. В семействе зародилось понятие о родовом проклятии. Там через одного по мужской линии пробелы: мужчины то при несчастных случаях погибают, то пропадают, то доходят до суицида. — Так я в эти бредни и поверю, — злится Хосок. Не хватает еще и экстрасенса нанять. Из записок сумасшедшего, ей-богу. Всему есть разумное объяснение, в конце концов. Напряжение нарастает. С натянувшейся рубашки Рю падает одна пуговица, и ниже правой ключицы виднеется маленький треугольник. Хосоку понятно лишь то, что связь между погибшим Харадой и Рю – одна банда. Но что, если символ не принадлежит местным силам? Не потому ли кто-то в Японии яро настаивал на транспортировке трупа?... — Алло, легавый, кончай пялиться и убери пушку от моего члена, — шипит Рю и вырывается из хватки. Взмокшие виски красоты ему не придают. — Ну, Хосе, козлина! Я был о тебе лучшего мнения! Он покидает Хосока, а тот и не держит, впав в ступор. Что-то Рю не договаривает, умышленно наводит муть и играет в дурачка. Семья Мин тоже фигурирует неслучайно. Если Тору сбежал из страны, кинув своего хозяина – то явно не из страха. А если Чонгук получает от кого-то отрубленную голову в качестве угрозы, то затем, чтобы не лезть в чьи-то тайны. Всё должно быть гораздо проще. В том, что шоу подстроено, Хосок теперь уверен и едва ли оказывается удивлен, когда выпуски новостей пестрят вестью о задержании Мин Юнги. Он - один из ключевых субъектов, подписанных в сценарии, как "козел отпущения".***
Западающая в душу ситуация. Ублюдки на кухне. Смахивает на розыгрыш. Вот только разыгрывать Тэхёна некому. И о том, что дело всерьёз, говорят, пожалуй, выставленные напоказ, отнюдь не поддельные пистолеты. Одурь от хлороформа в форме легкого головокружения. — Братан твой где? — Намджун который. Уточняют еще, разжевывают. Что же, они с ним разминулись?... Намджун в курсе, интересно, что за его головой охота? Тэхёну не нравится быть связанным, но его пока не бьют и не истязают пытками, за человека еще считают немного. Без вины виноватый хозяин квартиры сидит на стуле подобно изваянию, с которым не решаются поступить хоть как-нибудь. Бить вроде жалко - и так ссадины, издеваться ни к чему. От жажды в глотке саднит, а у этих сволочей на бесовских рожах раздражение с насмешкой. Их, видите ли, забавляет, как Тэхён выглядит, забавляет поношенная гигантская футболка с надписью «I was born at the bottom», что одним, слегка понимающим иностранный, понимается, как «рожденный быть снизу», а не на «дне». Отсюда же его сакральный шёпот дружку. Он делится мыслью, и оба ржут, кривя гримасы. — Так чё, пидорок, где Намджун? — Не знаю, — без обид отвечает Тэхён. — Он ушел перед вашим приходом без отчетов. К глотке резко приставляют нож. — Лучше тебе сказать правду, мальчик. Несущественное давление, и Тэхёну в яремную ямочку скатывается кровь. Щиплет, надо же. Каково само ощущение - быть жертвой? Быть безвольной овечкой перед мучителем и пастухом? Тут, по крайней мере, присутствуют сами пастухи. В обычной жизни ты никогда не видишь тех, кто дёргает за ниточки, а те, в свою очередь, не видят других, что еще выше. Тамошний общественный пирамидион мерзок. Будь Тэхён хоть мастером по карате, он бы с ними не справился. Да и надо ли? Недаром последние дни душило отвратное предчувствие. Намджун во что-то вляпался, и судя по виду возникших головорезов – крамольное. Слепая вера привела сюда чужаков. Вера в то, что Намджун объявится, узнав о брате в заложниках. Или они его вовсе не берут в заложники, а просто дождутся, когда кузен рано или поздно вернется? В таком случае, Тэхёну нужно перетерпеть малоприятное соседство. Гости ведут себя бесцеремонно, хозяйничают, пользуются благами квартиры, едят, пьют и курят. От дыма дыхание спёрло. — Он нам денег должен. Тэхёну вообще неинтересно, слушать он вынужден. — Дохера, между прочим. — Даже если тебя расчленить и продать – не хватит окупить. — Да, с органами выйдет дёшево, — соглашается Тэхён. — Разве что, попробуете перепродать заграницу. Они пялятся на него как-то подозрительно. Как будто он невзначай подкидывает идею, как частично покрыть расходы. Даже сейчас Тэхёну не страшно. Затекли конечности, пить охота до жути, но ничего более. Если бы и вставили дуло в рот, он бы не дёрнулся, принял, как должное. Уж думает попросить о милости нажать на спуск и довести до ворот, где апостол спросит: «А не слишком ли просто?» и чего доброго – отправит сюда снова. Значит, закрой рот и снова включай терпилу. Заслуженного покоя Тэхёну, конечно, не достаётся. Поджимает и малая нужда. Намджун вовсе не обязан возвращаться, если в курсе о слежке. Тогда варианта два. Либо Тэхёна оставят, либо заберут, как ценную жертву. Похитят. Он по-дурацки улыбается. «Ценную». Это после пожеланий-то смерти его дочери?... Плевать Намджуну. Ему уже не до того в бегах. Становится понятным, что вообще могло толкать его к битве с законом. Обнадеживающий мотив. Здравый. Тот, который любой любящий родитель обязан понять и простить. Когда выхода нет, на всё пойдешь ради, всему пойдешь вопреки. Родитель оправдает родителя, а ребёнок - ребёнка. И самую страшную расправу под соусом благородного мотива воспримут меньшим из зол. Не суди, дурень. Не судим будешь. А кем? Иронично. Являясь основой жизни, узы на деле ближе всего к смерти. Любовь черпает происхождение из магии химических соединений, но откуда родом чувство вне ощущений - неизвестно. Никто не знает, чем обусловлена тяга вне инстинкта, и почему остаются в живых чувства к определенному индивиду даже в условиях, если не остается самого индивида. Чудо ли, красивый самообман, фокус психики?... Тогда как жалок и безнадежен человек, как мелок и незначителен внутренний мир, обреченный на вечное одиночество. Тот, кого никто не знает и не держит – почти свободен, но статус этот недостижим. И так ли уж хороша свобода без привязок? У Тэхёна открывается досуг для праздных размышлений. Рисуя в воображении худший вариант развития событий, он представляет, как вскоре холодное и посиневшее, отвратительно пахнущее тело, забирает полиция, как среди плачущих глаз родственников объявляется сторонний, привычно нечитаемый взгляд настоящего убийцы. Тэхён признает им Чонгука, закрепляет за ним право встать за кафедру возмутителя спокойствия. Они же договаривались или нет, что тем, кто смеет уничтожить стеклянный его сосуд, должен быть Чонгук? Потому что Тэхёну пришла идея, будто он достоин подарить ему эйфорию. Бессвязные кадры. Усталость налипает на веки. Ты словно бы наблюдаешь из грязного окна на разбушевавшуюся снаружи песчаную бурю. И тебе поразительно безразлично, когда уже ничего не чувствуешь и теряешь счёт времени. Что-то звонит. Телефон? Напрасно они ждут реакции Намджуна. Там мама Тэхёна, и она переживает, что сын не выходит на связь третьи сутки. Тэхёну же из жалости успевают дать баночку для пописать, воды и даже ломтик хлеба. Спустя двое суток оккупации ему хочется выть от налившихся свинцом мышц, но он терпит, как и боль от узлов веревки, натерших запястья и щиколотки. …Удар по затылку сначала глушит, потом пространство вокруг плывет, и стул вместе с Тэхёном заваливается на бок. Чужие покидают квартиру, а Тэхён в последние секунды перед отключкой смаргивает кровь и засыпает. Спасительная надежда не проснуться еще никогда не обретала столь реальных очертаний.***
Отвлекается на свои мысли, лица на нем нет, нервничает из-за пустяков. Явно чем-то грузится. — Старик, ты в порядке? — Хосок склоняется к Чонгуку и гладит по плечу. Вздыхает. На телефоне гаснет подсветка, из вызовов последний – «Тэхён». Так лаконично и без прикрас. Не о жизни своей печется, а о том неземном создании. — Не берёт трубку, что ль? — Не реагирует.. Почти неделя прошла. Мне пар выпустить нужно, а он ни на сообщение, ни на звонки не отвечает… Странно. То есть, ему это свойственно, но не до такой степени, чтоб совсем. Съезжу к нему, наверное. И выразительно смотрит, ищет одобрения и оправдания. Хосок пожимает плечами. — Чё? Ты взрослый мужик, сам решай. Слова не скажу. Хосок еще не говорил о своем открытии в продвижении дела о "безголовых", не хочет пока впутывать шефа; мало ли копнёт глубже, а там - самое, что ни на есть, взрывное дерьмо? Благодаря поддержке знакомых он разузнал об отце Тору. Никакой мистики. Тот просто прислуживал тайскому наркобарону и помогал нелегально переправлять молоденьких девушек. Видимо, их проклятия в какой-то степени, сыграли роль в создании темной легенды, что возникла в среде родственников. В один момент от компаньона решили избавиться в том самом лесу. А перечеркнутый треугольник - знак одной из тайских группировок. Следует проверить причастность к ней Тору, и тогда всё встанет на свои места. В том числе, и в деле Мин Юнги, которого верный пёс, по чутью Хосока, обставил в два счёта, будучи заодно и с Харадой, и с Рюноскэ. Версия требует подтверждения. И как только Хосок проверит - выложит шефу на раз-два, чтобы тот пощелкал чертовы орешки и показал начальству, где раки зимуют. Знания всё-таки - страшная сила. И пока Чонгук в неведении, он в безопасности. ...Принятие Хосока мотивирует Чонгука. На пороге он налетает на офицера с мальчишкой, который срочно требует переговорить. Чимину, к слову, понадобился не один день, чтобы выяснить, где служит Чонгук. — Мне некогда сейчас, пообщайся с моим замом, парень, я ему доверяю, как себе, — он спешно кивает на Хосока и исчезает из виду. Хосоку парнишка незнаком. Что забыл здесь, такой махонький и хрупкий? На школьника похож. — Меня зовут Пак Чимин, — он садится по приглашению, голосок дрожит. — Вообще-то, мне рекомендовали обратиться только к Чон Чонгуку... — Не переживай, мы с ним, как одно целое. — Я от Мин Юнги. Хосок приоткрывает рот. — Так-так-так... Становится всё чудесатее, а? — он предлагает Чимину чашку кофе и закрывает дверь в кабинет. — Ну, малыш, выкладывай.***
Наверное, это безумие - узнавать по базе телефон его матери, а потом, в отупении слыша о случившемся, заявляться в больницу, где он лежит уже которые сутки, тащить с собой фрукты и вбивать в голову: "Он должен быть здоров по контракту, я способствую". И превозмогать мысль-катастрофу, что это неправильно и травит оговоренные истины. Чон Чонгук, куда ты лезешь, в сердцевину атомного реактора, в мерзлоту и колючий лёд его души, не требующей ни малейшего сочувствия? Тэхёну уже намного лучше. Просто он не выбирается из палаты, не хочет обратно, находит причину не возвращаться. Для него это микрокосмос, где он волен пребывать в отчаянии и имеет право. В интерьере больничных стен он уместен. Злостно. Белый халат на голое тело, босые ступни. Он ходит вдоль окна, гуляя "пальцами" по подоконнику. Синева синяков перелита в потертое золото, на приоткрытых губах шёпотом застывает какой-то стих, и в глазах непозволительно для него много сострадания к пошатнувшемуся усталому нутру. С ним что-то случилось, что-то надломило его нерушимое безразличие, и чтобы восстановить преграду, ему понадобилось увеличить срок своего здесь пребывания. Застигнут врасплох среди холода, не успевает прикрыться и выстроить тактику для защиты. Он так ни с кем и не смог поговорить о произошедшем. Чонгук бесшумно ставит корзину с фруктами. Нет, Тэхён отличает его от персонала. Видит, что существо, его посетившее, не кто-то из семьи. Стыдно признать, но этого мужчину он чувствует на расстоянии. Ни шороха, ни звука. Чонгук видит почти затянувшийся порез на его шее, проводит аналогии, но не строит теорий. И по-прежнему ничего не говорит, не сотрясает воздух бессмысленным. Его возникновение вызывает в Тэхёне что-то сродни удивлению и ужасу, испытываемому младенцем при появлении на свет. Тэхёна пугает осознание, что он по-настоящему небезразличен стоящему напротив. Нет. Опаснее страха и глубже всех вместе взятых пережитых депрессий. Неясное, невнятное, размытое. То, против чего он выступает, война, где он заведомо мёртв, продолжается. И посреди поля разрытой земли и развороченных бетонных плит - выживший. Идущий навстречу, как ни в чем не бывало, не отрекающийся от странности, от безнадеги, от того, каков он есть. Единственный, разглядевший дыхание под толщей пепла. Тэхён отступает назад на шаг. Обезоруженный. Чонгук складывает ночь за ночью, фразу за фразой. Он уверен, что действовать по наитию - верно. Никакие "долгие годы", проведенные на лезвии ножа, не важны. Настоящее - всё, что у них есть. Не попробовать - не жить. Не упасть в терновый куст - не понять символики венка. ...Не дав увернуться, Чонгук заключает Тэхёна в объятия, прижимает к груди и осторожно целует в висок. Осторожно - это для Тэхёна воздушно и сладостно, так, как если бы он почти умер, но всё же остался ненадолго, досмотреть до чего дойдет. Тэхёновы пальцы чуть сжимаются, и сердце ощутимо бьётся в груди. Он закрывает глаза, накрывает согревающее чувство наполненности. Призрачное или нет? Он прижимается вплотную и не понимает, зачем Чонгуку этот риск, вызов, надрез скальпелем над их отношениями без обязательств. Он едва не выдыхает: "Я не смогу", как Чонгук запечатывает слова поцелуем, касается его мягких волос, проводит языком по губам и ненадолго лишает дара речи, давая Тэхёну возможность утонуть в мире без тревог. Он невольно пытается его защитить?... Позже они сидят на больничной койке, и Чонгук узнает печальную предысторию, выражает недовольство поведением Намджуна, но никого не осуждает. Привалившись к плечу Чонгука, Тэхён устает говорить и смотрит в окно на брюхатое розовое облако. Не то чтобы желание жить одержало в нем победу. Скорее, он не думает ни о каких желаниях вообще. Только о том, как вечерний свет необычайно приятен глазу и как славно он распадается в воздухе, а еще - как гармонично лежит его рука в руке Чонгука. Умиротворение, с каким не хочется прощаться. Но, возвращаясь к внешнему миру, ты с сожалением понимаешь, что однажды - придётся. И может быть, именно отсюда родом чистая и светлая философия отшельника: не имей, чтобы не терять и не быть утерянным, не множь боль и разочарование, не давай ложных надежд. Слышимое дыхание. Чонгук никуда не торопится. Тэхён поглядывает на него украдкой и очень боится сойти с ума в необъятной и совершенно чуждой реальности.