Держит судья весы, ничего не зная о весе. Вот приговор: часы, плата за мракобесие.
Положение Тэхёна теперь незавидное, он сам не понимает, как вошёл в воду, на ту глубину, где берёт своё начало многолетний айсберг. Его raison d'être может быть предельно прост и так же неминуемо трагичен. Либо ты даёшь обет быть мёртвым, не подпуская ближе, либо отдаешь в себе всё нажитое и сокрытое полностью. А второе означает - исчезнуть ровно тогда, когда исчезнет тот, кому ты это отдаёшь. Возможно, его и минует участь полного растворения. ...Без понятия, куда они едут. Дорога ведёт в густонаселенный район. О, так мистер Чон хочет передержать Тэхёна у себя, омраченный эпизодом с недоброжелателями Намджуна, обезопасить. — Пару-тройку дней побудешь под моим присмотром, — стучит пальцами по рулю и нервно смотрит вперед, на вставший наглухо ряд. — Я займусь проблемой твоего кузена. Не нравится мне это. Дурное предчувствие. Ненавижу, когда такое. — Я не беспомощен, — неубедительно говорит Тэхён. — Могу поехать к родителям. — Ты не поедешь, — утверждает Чонгук. Непривычно быть в квартире не гостем, оставаться на ночлег и следить за тем, как устроен пропадать Чонгук вне работы. У Тэхёна ничего нет из вещей, и он получает разрешение пользоваться хозяйским гардеробом. Вещи Чонгука из натуральных тканей, простые, без аппликаций, надписей и сложных рисунков, рубашки какие угодно и в любом количестве. Притронуться и примерить равнозначно акту полного доверия, к чему Тэхён надежд не питает. Чонгук видимо собирается на ночную смену, выходит из душа и вытирает голову, смотрит по сторонам в поисках закинутого куда-то сгоряча мобильника. — Пока опасно крутиться возле твоего дома. Если Намджун отсиживался там последние месяцы, ребята, которым он должен, наверняка займут наблюдательную позицию. Так уж принято, — он замечает ступор Тэхёна, перебирающего рубашки. — Бери любую, не парься. Серый цвет. Не слишком темный, не слишком светлый. Кондиционер отдаёт чем-то мятным. Та же перечная мята присутствует в парфюме Чонгука. Он подсознательно ищет спокойствия? Тогда чего же ищет Тэхён? Чем вообще пахнет смерть, кровью? Нет. Она пахнет, как он, медленно убивающий, совершающий твоими руками суицид. — Тебе придется предупредить родных, что поживешь какое-то время у знакомого, не говори обо мне и адрес тоже не свети. Ни в коем случае, ясно? — Чонгук берет его за подбородок и заставляет смотреть на себя. — Да, — Тэхён не справляется с застегиванием пуговиц. — Хорошо. Со здоровьем как, таблетки какие-нибудь привезти? Перестань же ты нарушать правила, сволочь!... — Что-нибудь из ядов, если можно, — ухмыляется Тэхён. Чонгука не должен задевать его сарказм, ему весь этот фатализм параллелен. Принцип воспитания, не более, мама учила, если уж связываешься с кем-то, не уходи без прощания, а если не прощаешься, имей совесть довести до развязки. Подписал не секс-контракт, а приговор. Знай Тэхён, чем обернется, вскрылся бы задолго до. До того, как губы Чонгука оставят след, до его объятий-оков. Ненадобность застегиваться дальше, поскольку Чонгук тратит на него драгоценное полицейское время и отталкивает к кровати, налегает сверху и вжимается между ног, горячо проводит рукой по бедру и жадно целует в шею, но в удивительный момент, когда Тэхён начинает плавиться и выгибаться, рдея до ушей, он с силой отстраняется, глядя сверху-вниз на покорную, готовую к распятию жертву. — Мне пора. Как проверка. Испытание на прочность. — Вали, — тяжко выдыхает Тэхён, не поднимаясь. Чонгук пропадает из виду, шуршит где-то по комнате, снимает с вешалки отпаривателя брюки и звенит бляшкой ремня. Его сборы занимают около семи минут. — У тебя хотя бы книги есть, чтоб не сдохнуть со скуки?... — В какой-то из коробок, что у стеллажа, все никак не доберусь выставить. — Ты переезжаешь целую вечность, — саркастично замечает Тэхён. — Я очень редко бываю дома. — Отговорки. — Эй, — Чонгук возникает над ним снова, уже одетый и причесанный, хренов плейбой. — Ты на моей территории, не возникай. Тэхёну лень ворочать языком, но желание задеть берёт своё. — Тебе не приходило в голову, что я могу просто взять и уйти, когда ты скроешься за горизонтом? Предположение опасное. Возьми и задуши, перестань мучаться и мучать. Тэхён рискует и искренне не сожалеет о сказанном. — Не выйдет. Помимо обычного, у меня электронный замок, отпирается только снаружи. — Вот тебе тюрьма, дружок, а вот и дядя с пистолетом, — напевает и закрывает рукой лицо. Чуть не вырвалось дурацкое: "О тебе же забочусь". Чонгук глотает слова в испуге. Страшные вещи творятся. Ты наблюдаешь, как хищник вгрызается в сочное мясо и не можешь определить, чья роль - твоя. Придумает Тэхён какое-нибудь ухищрение или нет? Сбежать можно и другими путями. Он никогда не пытался выпилиться, сам говорил. Не желает легкого избавления. Неисправимый приверженец индивидуальной эсхатологии. Он дождётся, пока судьба помилует и затянет нимб уже на шее. — Скажи честно: ты хотел, чтобы тебя убили, Тэхён? — Чонгук присаживается и ждёт ответа. Немало ждёт, внимательно прислушивается к звуку участившегося дыхания. Настаивает на правде. Иди и занимайся своей работой, какая разница, что он озвучит и без того очевидное? Как ни странно, констатация факта делает болезненный укол. Чонгуку не нравится находить собственные догадки вовне. — Да, я хотел. И в этом страдательном взгляде ни капли лжи. Вздохнув, Тэхён тянет руку к руке Чонгука, подхватывает запястье и кладет на свой открытый тёплый живот, гладит. И Чонгук заводится. Это нормально для молодого организма. Пусть ему пора, пусть некогда и пусть чувствует, что им не совладать и не переступить через закон естества. — Специально, да? — мотает головой Чонгук. — Болван, ведь обязательно вляпаешься во что-нибудь, если будешь настойчиво создавать иллюзии в своем странном котелке. — Волнуешься? — Тэхён садится и прижимается виском к твердому плечу. Рука Чонгука зажимает ему пах, в глазах темнеет. — Найдешь нового кандидата. Мы одинаковые в этом. Мы боимся привязаться… — Громкий выдох. Обжёг. Прячет глаза. — Ой, блять, что это? Я откровенничаю. Нуждаться и не брать. Никогда не вестись на временные обещанные блага. — Заткнись, — просит Чонгук. — Я не буду с тобой… — и он почти ноет, кусает губы. — Не будь. Недостаточно жёсткий тон, не холодный, Тэхёну не сделать больнее, чем уже есть. Чонгук сжимает ему член и свободной рукой оттягивает за волосы, чтобы вдохнуть меж разомкнутых губ саму жизнь. Но не целовать в агонии. Припудрить самолюбие и отпустить, заставив кончить. Смотря слезящимися глазами, Тэхён скребет пальцами по ляжке, содрогается и сладостно стонет. Он так славно пахнет, слабея, сжимается и стыдливо отводит взгляд. Проявить к нему внимание – многое значит, прижаться поцелуем к влажной переносице, продолжая путать пальцами пряди. Утешать. Нельзя давать мертвым надежд и обещаний, но Чонгук мало что может поделать. Всё против него. Рассчитывал на флирт, на лёгкое избавление и никогда еще не отказывавшую в действии способность прощаться и отпускать навсегда. Забыл, что заведенный матерью механизм на отдачу – запустится рано или поздно. С кем-то вроде него, этого безнадежного депрессивного создания, свалившегося с поднебесья виртуальности. Тут впору взмолить: «За что?!», трагично заламывая руки. В такой-то тишине, когда можешь отследить его усмирившееся дыхание, делаешь выводы. Что держишь. Держишь его. — Занимайся тут чем хочешь. Можешь порядок навести, если совсем будет хреново. И пиши-звони. Заеду где-то около восьми, проверю тебя. Ты, наверное, будешь спать… Хотя присутствует понимание, что четыре стены не лечат, а выгуливать не имеет смысла. Ты это создание приручаешь не для собственных нужд. Ты просто хочешь, чтобы он был рядом по каким-то необъяснимым причинам, хочешь спрашивать его и даже не столько слышать ответ, сколько видеть подготовку к нему, быть свидетелем метаморфозы воды, тающей изо льда и обратно. Пусть сколько угодно Тэхён прячется, увиливает, не считает обязанным показать, сколько впитал за избранное одиночество. Тэхёну смешно, что Чонгук щедр на нежность. Они обречены, потому что загнали себя в ловушку, в которую люди испокон веков попадаются парно. Тэхёну охота завыть. — Сколько тебе нужно времени, чтобы разобраться с этим делом? — Дня два или три, — отвечает Чонгук, чувствуя давящие сроки. Им отмерено? А кто измеряет и чем? — Не думаю, что Намджун далеко ушел. — Надеюсь, что он еще жив вообще, — сухо выдыхает Тэхён и идёт в сторону душевой. — Ничего, что я воспользуюсь твоим полотенцем? — Да, бери любое. Дверь за ним закрывается, и Чонгук в ступоре. Впустил. Принял. Взял и растворил в себе. Чонгуку разложить по полочкам проще, нежели ему. Разумеется, начинаешь заниматься самоанализом, упрекать в том, насколько мягкотелый, а потом списываешь на добавляющийся из года в год возраст, серую действительность и желание иметь что-либо в запасе. Нормально, если бы попутно не мечтать. О том, как мог бы сам мыть его тело и волосы, мог бы кутать в полотенце и одевать в свои рубашки. Словно куклу. Живую, послушную, теплую и радующуюся сексу, как единственной возможности показать наличие эмоций. И всё же, искаженное. Неправильное понятие, достойное осуждения, а не милования. В идеале контракта и прописных истин нет, и между ними, помимо притяжения, рождается болезненное, проклятое, настоящее и потому ранящее по всем фронтам чувство. Чувство, что отрицаемо обоими и признано выдумкой. Чонгук считает, что всё из-за неожиданно прорвавшегося сочувствия, оно ослепляет. Тэхён и его брат, брат и семья того, умершая девочка… Как будто невольно и сам участник их несчастий. Потому тянешься чисто из человеческих побуждений помочь, защитить и дать поддержку. А с бывшими претендентами отчего же не срабатывало, как бы они там ни жаловались? Давай, Чонгук, ищи весомую причину слить его в бездну. И потихоньку сходи с ума, осознав, что искать нечего. Тэхён де-факто не может уйти бесследно, как было оговорено вначале, поскольку он наследил глубоко в тебе.***
Довести до Чонгука правду-матку оказывается непросто. Сначала он злится на Хосока за проявленную вольность, ругается, что тот ставит под угрозу свою задницу и, по всей видимости, ею же и думает, предпринимая попытки самостоятельно разрулить ситуацию. Влезть по самые уши в криминальное дерьмо международного масштаба и – вот вам, шеф, скоро будут ордена за доблестные заслуги перед обществом! — Ты бы хоть словом обмолвился! — Чонгук яростно разбирает предоставленные отчеты, показания и сведения, пыхтит, рвет и мечет. Успокаивается уже скоро, поняв, что срывы не от доброго. — Ладно. Отлично сработано, ничего не скажешь. Но инстинкт самосохранения у тебя отмороженный. Хосок, если ты еще раз позволишь себе действовать вне моего ведома, я буду действовать согласно регламенту. — Прости, — жалостливые глазки напротив. — Больше не повторится. Я жив-здоров, правда ведь? — Твоя удача. По Чонгуку заметно, что ум его занят чем-то другим, он часто отвлекается и пользуется чисто дежурными фразочками, поддакивает и не вникает в суть, а должен. И пока они обсуждают открытия и ходы, Хосок в этом убеждается окончательно. Время шефу поделиться информацией. У него минимальное количество художественных оборотов, констатация в её лучшем проявлении. Надо же. Как интересно. — Ким Намджун, хм-м… — Хосок смакует имя, как знакомое. — А что Тэхён, он в порядке? — Да. Даже Хосоку не говорит, где он сейчас. У стен есть уши, и Хосок это понимает. Да и не обязательно ему знать подробности. Не до пустой болтовни. Между тем, делается запрос на Намджуна, ночь обрастает возней, и после заполнения очередных бумаг подводятся итоги. У Хосока из тайных переговоров с «анонимом» из Японии, проясняется практически вся картина. — Тору Кьё, Рюноскэ Ёсимура и Харада Коичи – всё та же часть никуда не сгинувшей тайской группировки. Вывозили людей на органы, проституток, наркотики, кстати, в меньшей мере. Рюноскэ осел в Сеуле, Харада работал дилером и осуществлял сделки с товарищами из Таиланда, а Тору какое-то время работал связующим с Токио. Все трое были знакомы еще в студенческие годы, попали в плохую компанию и после зарабатывали, как умели. Выслуживались, если быть точным. — Появление Тору в семье Мин тоже неслучайно, верно? — Чонгук шуршит его досье. — Полагаю, что так. Есть показания старушки, у которой Тору по молодости снимал комнату, она говорит, что за несколько дней до приезда важного гостя он сильно нервничал и тратил последние деньги на звонки с таксофона. — Разумно, если они отслеживали его появление. — Боюсь, что мотивы личные: для Тору это был единственный шанс вступить в группировку. Ему повезло меньше других. Рюноскэ пробился наглостью, Харада пользовался внешностью и скакал по постелям одиноких дам за сорок, а у Тору не оказалось ни красоты, ни воли. Пользы от него было мало. Мин старший стал его своеобразным условием. — Как он втёрся в доверие? — недоумевает Чонгук. Колкая тишина. — Слово курсивом: «втёрся», — Хосок двигает бровями, давая подсказку на межстрочный контекст. — Твою мать, — цедит Чонгук. — Сердцу не прикажешь, не мне тебе рассказывать. Грубо говоря, дела сердечные. Пробиваться задним ходом для некоторых – единственный выход. Или вход, — лыбится Хосок, осекается и, откашлявшись, продолжает: — так или иначе, нам сейчас все силы надо бросить на поиски Намджуна. Спросишь – с чего бы? Не обязательно. Чонгук в курсе. Прочёл о нём и догадался самостоятельно. — Намджун работал в паре с нашим обезглавленным брокером. — Гениальный финансист, надо сказать. — Но преступник из него херовый. — Так и есть, — прищелкивает пальцами Хосок. — Для прикрытия собственной расправы он хотел имитировать убийство Харады, чтобы заставить следствие пахать на версию о серийном убийце. Если бы он знал, что мы это так быстро раскусим, поступил бы умнее. И помнишь типа «недоограбление» в брокерской квартире?... Думаю, это изначальный его план. Он хотел оставить напарника в дураках, пробрался к нему и провернул необходимые манипуляции с его компа, надеялся обставить для того ограбление. Однако, не ожидал быть застигнутым врасплох. — Товарищ по цеху вернулся и взбунтовался. — Именно. Завязалась драка. Как мы установили по присланной голове, Намджун сначала приложил его чем-то тяжелым. Он мог бы остановиться на том, что напарник потерял сознание, но нет, дождался, пока тот придет в себя. — Потом опоил клофелином? — задумчиво спрашивает Чон. — Мог бы обставить самоубийство, нам бы и придраться было не к чему. Нет же, рубил топором, подгонял факты. Зачем было так изгаляться? — А вот тут мой котелок тоже перестал варить, — кивает Хосок, но уже думает продолжить мысль. — Пока я не догнал, что в одиночку Намджун бы действовать не стал. Особенно, лично заниматься обезглавливанием и посылкой в виде башки тебе. Явное противоречие здравому смыслу, набор нелогичных действий. У него был мотив действовать безумно, но не до такой степени. Чтобы решиться на подобное – надо совсем отключить мозги. Намджуном двигало чувство, и долга, в том числе, но тут напрочь лишение рассудка, что вряд ли. Ему требовалось заработать денег на благо умирающей дочери, как можно больше денег. Чтобы еще и родственникам помочь, дать семье будущее. — Здесь не хватает кукловода. — Чон Чонгук в студии. Правильный ответ. Угадай, кто пообещал ему золотые горы семьи Мин? — Хосок сияет. — Уж точно не Рю, — кривит рот Чонгук. — Тору. Тору, мать его за ногу, Кьё. Как я это понял? Мелочи. Вроде бы бессвязные нити, имеющие значение. После разговора с Чимином я обратил внимание на внезапную смерть жены Юнги. Ни пришей, ни пристегни на первый-то взгляд. Её проблема в зависимости от наркотиков привела бы её в могилу чуть позже. Я почти на все сто уверен, что её смерть подстроена Тору. В её крови был обнаружен клофелин. — Одинаковые методы. Очевидные улики, которыми Тору выдает себя целиком. Он хотел, чтобы мы знали. Погоди. Разве Рю не отрицает, что знаком с Тору? — Еще бы. Своя рубашка ближе к телу. После того, как стало известно, что Тору стал подстилкой у Мин-старшего, клан его вычеркнул. Я встречался с одной тайской шестеркой, и тот сказал, что Кьё прислали мёртвую птичку в ящичке, мол, предупредили – «домой» ни ногой. Кьё казался им бесполезным, тогда его к счетам еще не подпускали, да и воровать он особо не хотел. — Он мог в действительности испытывать симпатию к отцу Юнги, — предполагает Чонгук, кивая. — Возможно. Мы всяко распутываем последствия продуманной мести. Устранение Харады тоже неслучайно. Тору еще до его приезда нашел основного врага в виде бывшего морпеха, влюбленного в девушку, что Харада довел до того света. Дальше ты знаешь. — Минус один засранец, — считает Чонгук. — Ага. С Рю, разумеется, сложнее. Он окружен охраной, а врагов на него натравить непросто. — Располагая финансами известной семьи, можно хоть группу личных киллеров нанять. — Точно. Вот только Тору подошёл к вопросу обстоятельно и решил потопить Рю в честную. По старой памяти он обрубает крупную поставку юных девчонок, сдав точку сбыта полиции. У Рю перед главой в Таиланде – долг. Позже Тору переманивает на свою сторону его крупного поставщика, кстати, он задержан и сам признался. Поставив Рю в положение, когда нужно срочно искать дополнительный источник дохода, он посылает к нему того самого брокера, якобы нуждающегося в поддержке своей гениальной затеи, с заманчивым предложением: использовать деньги Мин, что направляются на инвестирование недвижимости в Токио. Для этого достаточно было увеличить налоговую квоту и типа ждать подходящего момента для хака. За кулисами: пока Тору начнет переводить деньги, естественно. — Вот только нанятый Тору малый решил и его в дураках оставить, судя по переводам, — Чонгук откладывает в стопку выписки из банка. — Верно. И для этого он находит помощь в лице Намджуна. Правда, у последнего хватает совести пойти к Тору и сознаться, что дружок не чист душонкой. Так они и познакомились. А потом поддерживали связь. Тору курировал действия Намджуна из Японии и дал слово безболезненно вывести для него все деньги по окончании шоу. — Смело. Это ва-банк, как есть. — Ну, Намджун оказался бы в плюсе, если бы до совершенных ошибок не влез в долги к парням из другой банды. Деньги-то от Тору он получил, но поздно. — Его дочь к этому моменту уже была мертва. — К сожалению. Таким образом, нам остается прикрыть бизнес Рюноскэ и исполнить последнюю волю Кьё. — Почему последнюю?... — Блин, ты думаешь, откуда я столько знаю, шеф? Хосок готовился показать эти фотографии еще в начале. Но дождался кульминации, молча протянул Чонгуку телефон. На первом фото Тору Кьё с перекошенным лицом застыл в петле, а на второй предсмертная записка в двух частях. Чистосердечное признание и обращение-покаяние к Мин Юнги. — Мои парни на днях нашли тело на одной из заброшенных ферм в Нагасаки, — Хосок, подуставший говорить, запил горечь водой. Чонгук словно посмотрел фильм о чужих судьбах. Одна загубленная душа может наломать столько дров, потянуть за собой, а потом распалить пожар, какой стихийно поглотит еще сотни, даже тысячи. Видимо, когда Тору лишился человека, что верил в него, ему снесло крышу. Эмоции убивают. Они всему виной. И Тору взялся доказывать миру, что он – справедливость в высшем её воплощении. — Чёрт… — Чонгук прикрыл ладонью лицо. — Да он же больной ублюдок. Он всё это время просто хотел сдохнуть. И неприятная ассоциация, родившаяся в мыслях, заставляет Чонгука до скрипа схватиться за подлокотник кресла. Бояться надо живых, так говорится? Нет, живых надо беречь, пока еще можно.