Буду твоим мостом, если примешь меня, как камень. Буду верным тебе псом, но позже буду оставлен. Я не ожогов боюсь, если твоими руками, но если я обожгусь, что станет в целом – с нами?...
Стыдно ли ему? Позади остаётся привязавшийся мальчишка, к которому привязался и сам (не занимайся самообманом). Горько покидать его, тошно, но пребывать рядом длительно тоже удел для героя. Героя, каким Юнги себя отродясь не считал и не считает. В отношениях для его теперешнего состояния не хватает способности регенерировать и лицемерить. Раньше смешивал чудотворно. Сейчас не удается. Забавно, но после тюрьмы запросто стареешь, и старая шкура становится не по размеру. Он воспользовался юным телом грубо, боялся напитать ложной нежностью, предвосхитить распускающиеся некстати цветы. Влюбленность пройдет. Иных симптомов не наблюдалось, Чимин встанет на ноги и забудет. Забудет, как отдался. Юнги точно знает, что был первым, Чимин сам тихонечко признался, засыпая под утро, да и та милая его неловкость, влекущая стеснительность птенца… Не совладать, рука сама тянется к ширинке. Юнги, одумайся. В соседнем ряду – семья. Нельзя. Ребенок играет крохотными лапками с моделью самолета. Не мог бы ты наклонить его так, чтоб и этот разбился? Избавимся от мучений разом, комплексно, тебе не придется вырастать и вляпываться во все это взрослое дерьмо. Мать его замечает взгляд. Душистая чопорная дамочка, шлейф каких-нибудь «шанель», при маникюре цветные стразы. Нет, ты мальца не защитишь. Видали таких. У самого аналогичное скульптурное детство, приукрашенное для правдоподобности леденящей лаской. Запах Чимина словно бы поблизости, а вздохи.. стоят в ушах. Сложно забыть. И полёт над океаном выглядит так смешно, когда в голове разноплановые кадры секса. Гибкий Чимин. Выточенная талия, ореолы сосков и влажные пухлые губки. До чего сочный. Боже, не обратиться ли в католики, видеть тебя почаще? Так хоть причастишься, обретешь спокойствие. Лететь и лететь. Обычно находит сон, а тут больше волнения, сердце чечетку отбивает. Говорят, беспокоиться не о чем. Совесть? А она еще причем? Чимин знал, на что шёл и с кем. Его пора отпустить. Схема исчезновения проста и налажена. В аэропорту встретят. Ждут горячо, как пережившего полный крах, поставят в пример на собрании. Отложено немного на недвижимость в Торонто, старые-добрые знакомые протянули руку. Неожиданно объявились и дали понять, что милости просим. Возможно, Орден красиво примет заново за добрые заслуги перед родиной и неуемную веру в справедливость. Неплохо присмирить гордыню. На нарах думал, что на мёд не поведется, а тут лишь запахло – бежит, как собака сутулая. Противен сам себе, но это ничего, лучше, чем гибнуть на пожизненном, представляя, как отец любил слугу и наоборот. Разыгравшаяся фантазия прерывается предупреждением о скорой посадке. На борту повышается уровень шума, знание языка приоткрывает Юнги некоторые тайны. Многие возвращаются домой. Ступив с трапа на землю, Юнги вдыхает поглубже прохладный воздух, и понимает, что он-то далеко не дома. И вообще, он чужак. То, что привез с собой махонькую спортивную сумку с пожитками, то, что в ней дешевый бритвенный станок и вещи из масс-маркета не так коробит, как состояние не до конца повешенного, не совсем казненного. Не запросить ли из жалости инвалидность?... Душевно хромой. Досадно, зато льготы. И как в былые времена - порхать бабочкой над апокалипсисом. Брось. Ты после куколки сразу преобразился в навозного жука. Его, конечно, встречают. Усаживают в машину, везут и поясняют сухо, как будет завтра-послезавтра. График у Юнги расписан на неделю вперед. Ого. Отель неплох. Четыре с половиной звезды. Одну сняли, чтобы не портить фешенебельность апартаментов, располагающихся поблизости. Впрочем, на что жалуемся? За чужой счёт нетрудно потерпеть любое унижение. Что бы ты ни делал, прежнего положения все равно не займешь. Есть необратимые процессы в данной среде обитания, возврат с былой короной невозможен априори. Вышедший из элиты и на птичьих правах входит туда не самым приятным образом. А каким, Юнги понимает, когда к нему приводят группы веселеньких мужчин, а он едва вытерся после душа, стоит полуголый, часто моргает. Застигнут врасплох. Врасплох интереснее. — Как здорово снова быть с нами, господин Мин, правда? Мысль о том, что нужно срочно бежать – первая из разумных на сегодня. Осталось только придумать – как. Ложные обещания. Схема на дурака. Где та дама-призрак, что вставила бы: "Юнги, ты опять?"... Встрял. Ком в глотке ни вверх, ни вниз. Несварение от местной воды. Они приближаются, коллеги, с которыми баловался другими юношами. Подумаешь уже после. Когда тебя хорошенько опробуют. Оценишь счастье на вкус, проверишь предсмертный рефлекс оторванных крылышек.***
Тэхён отходит назад, смотрит на хреново произведение искусства и только спустя полчаса замечает испачканные руки, язвительно цокает языком. Качественный же состав упомянут на банке? Должен отмыться без проблем. М-да. А красить стены не так-то уж легко, как выглядит на видео в сети. «Тяп-ляп и готово» - не применить. На пятой минуте уже и жалеть начинаешь, что взялся. Тем не менее, ты тоже обещал, так что раскисать не время. Действуй. Отведи душу. Моментами думай, что получается красиво, а ты весь такой мастер во плоти, ждешь, пока Муза позвонит и спросит: «Как ты?», ответишь ему: «Крашу». А он, посмеявшись, где-то там на очередных полицейских разборках, скажет: «Могу себе представить». Не ясновидящий, не выпендривайся. Телефонные басни, а не переговоры. Тэхёну в новинку пользоваться интонацией и слышать свой голос кокетливым. Оставлять напоминание о себе не стоило бы, конечно, но Тэхён уверен, что надо доделать. Массовик-затейник, не знаешь ли о законе инициативы? Наказать есть кому. Хозяин сообщил, что снова будет поздно. Специфический запах немного дурманит голову. Наверное, сегодня опять не до ужина. Обойдется. Сам что-нибудь сварганит. Тэхён и не умеет готовить. Если бы его взяли на небесную кухню – двенадцать апостолов синхронно вернулись бы на планку бытия пониже, пожрать чего подобрее. Чонгук возвращается с работы и вместо «заготовок» видит уже полноценную аппликацию на стене. То есть, полотно. Что-то вроде. Покрашено так себе. А чудо-маляр по локти в пятнышках, на щеке тоненький след белого. И добавим – прощай, домашняя футболка. Новый дизайн, с другой стороны. — Арт-хаус, — после раздумий находит подходящее слово Чонгук и ведет Тэхёна на кухню, усаживает на его любимую подушку. — Подожди здесь. Дальше долгий процесс, требующий выдержки. Чонгук пропитывает ватные диски оливковым маслом, смачивает чистые в специальной жидкости, затем тщательно втирает в пострадавшую от неаккуратности кожу. — Я так понимаю, ты этим впервые занимаешься, — усмехается он. — Просто скажи, что я молодец, — в глазах Тэхёна что-то наподобие искорки. — Главное, что тебе нравится. На мой взгляд, слегка неровное покрытие, но это можно исправить. — Пальцы Чонгука останавливаются на тонком запястье. Пульс едва ли прощупывается. Такой тонкой кожей кости обтягивать природе не стыдновато ли? — Слушай, ты ел вообще? Опускаются ресницы. Нет, ну поясните – зачем такой объем и кукольные приемчики? Легкая виноватость изображается ловко. Кто-то чувствует, что забыл о базовых потребностях. — Не совсем. Кофе пил и что-то зажевал из твоих спортивных ништяков. — Вот куда мои протеиновые батончики деваются. — Бог велел делиться, — парирует Тэхён. — Я думаю, он к тебе не имеет никакого отношения, — чуть улыбается Чонгук. Да, наверное. При создании Тэхёна участвовала сила всепоглощающего хаоса, он рожден в сумерках, в подвальном цеху. Вчера они зачем-то обсуждали детство и всё, к нему прилегающее. Непонятно, как из-под теплого родительского крыла в полет отправилась ледяная оглобля, подъедающая саму себя. У Тэхёна за спиной поддержка и полк обожающих родственников, которых он ответно терпеть не может. У Чонгука горячие руки и заискивающий взгляд, и Тэхёну снова немного страшно. Заходит за пределы. Руку надо освобождать, а тело в целом. — Я голоден, — он этим пытается отвлечь. Процедуры окончены, жертва помилована. Чонгук придирчиво касается покраснений, вызванных его чрезмерной заботой. — Более или менее. За раз не отмоем, еще парочку – и выведем. — Ты это прекращай, — Тэхён угрожает. — Что? — Чонгук не боится, приближается к его лицу, дышит в губы. — Пользовать конструкцию «мы», — не оправдание вовсе, Тэхён доходчиво излагает, металлически. — По-дурацки звучит. Не люблю. Тем паче, крашу один я. — Давай вместе. Завтра специально задержусь дома. Научу, как надо. — Дальше что? Совместная готовка и селфи на фоне обоев?... — искусная насмешка. — Продолжай. — Потом я тебе мини-Чонгуков нарожаю, и будем летать на Чеджу в отпуск, я у твоей мамы заучу рецепты твоих любимых блюд, научусь вязать – свяжу тебе на Рождество трусы. Да, шерстяные, чтобы хозяйство не мерзло. Блять, Чон Чонгук, за кого ты меня принимаешь, ну? А давай не будем вслух о том, что оба представили, как выглядело бы? И потому люто смешно, и Чонгук упирается коленями в подушку, хлопается лбом о плечо Тэхёна, попутно загребая тельце в объятия. Пространство схлопнется, и всё стекло в квартире лопнет. Тэхён перебарщивает. Так много видеть Чонгуку не стоит. Он для него всё же белая, нетронутая и неодолимая стена. Хочется ладонями по его чернющим волосам, расчесать пальцами, а за ухо укусить. В постели прокатит. Здесь Тэхён сдерживается. — Ты в курсе, что я по этой теме не прусь, — отслонившись, Чонгук приходит в норму. — Вот и славно. Я думал, ты совсем крэйзи. Отчасти. С кем поведешься же. Следует несложный ужин из разогретых в микроволновке полуфабрикатов. — Сделаю завтра рамён, хочешь? — спрашивает Чонгук, видя, что аппетит у партнера слабоват. — Можно… — Тэхён задумчиво смотрит вдаль. — Завтра задержишься, значит? — Да. И просто, и потому, что всё как-то заебало. Одно и то же. Монолог о несущественности материи Тэхён предпочитает впитать, не вдаваясь в обсуждение. Просто удивительно, как легко заразить тленностью. Всего лишь подтверждает теорию: внутри каждого пустота, не подвергаемая реставрации. Переход в спальню. Слишком тихо, Чонгук задумывается над потраченным, кажется, на ублажение собственных нужд, временем, листает какие-то документы, притащенные с работы. А говорит – одно и то же. Лишь бы не сосредотачиваться на сущем? Тэхён ждет, лежит на спине и рассматривает потолок. Мама так поражена, мягко говоря, что он живет не дома, а с кем-то. Полагает, нашел кого-то и молчит пока, не признается. Этот (не будем показывать пальцем) таинственный «друг» со статной спиной привыкает к компании. Быть не одному в комнате в час, для того предназначенный – нонсенс. Он потому и ведет себя странно. Если они продлят сожительство, столкнутся с феноменом человеческой души. Тэхёну же не терпится вернуться на работу, где души провожают. Раздумав заниматься серьезными вещами, Чонгук откладывает лишнее на стол и возвращается к Тэхёну, ложится на бок, подперев голову рукой. Можно ли поверить, что ныне молодая кожа и привлекательное лицо когда-нибудь изменятся и станут другими? Тэхён расслабляется под прикосновениями: Чонгук гладит его шею и грудь, живот. Чонгуку нравится. Подкатывает ком к глотке. Они нервно переглядываются, как будто ищут подтверждения: в этом ничего нет. Тэхён не паникует. Рано. Пренебрежения бы. Вернуться назад и не звонить ему в дверь, быть для него никем. Нет, не выдерживает, отворачивается, утыкается лицом в подушку, но оставить его в покое Чонгук почему-то не может, гладит по голове и напоследок похлопывает по спине. Странное ощущение. Он отдаляется, вокруг холоднее. Он, наверное, шутит. Стреляет в него без оружия, как они точно не договаривались. — Как только закончится история с Намджуном, я хочу расторгнуть наш контракт. Минимизировать потери. Выйти к спасительной концовке или намекнуть на её несбыточность. Тэхён вжимается в подушку еще сильнее. Задуши меня лучше. Приближение грозового облака. Ток. Всего лишь быстрый взгляд Чонгука и неловкая попытка добавить что-то вроде «как-то же жили раньше?». Безумие. Разрывающий грудь хлопок, беззвучный крик в вакууме. И непонятно толком, что случилось. Тэхён испытывает двойственное чувство. Радости от того, что получает свободу, излюбленную, пропитанную одиночеством, и блядского торжества забитого гения, ужаса перед неизвестностью, похожего на мимолетное сожаление при падении со скалы. Ах, да. Он уже разбился давным-давно, история пройденная. Терять-то тебе изначально нечего. Отряхнешь мокрые перышки – и ползи дальше. «Тысяча и один способ сказать человеку прощай. Версия Чон Чонгука». Ан-нет, чем-то кроет. — Имею в виду, что больше не могу встречаться с тобой исключительно для ебли. Не знаю, как это объяснить. С другими, до тебя – такого не было. Ты уже большой мальчик и понимаешь, в какую пиздятину мы вляпались, да? — Чонгук не подготовлен ни разу, говорит напрямую. Не прощание? Тэхён поворачивается к нему, в глазах рассудительное понимание. — Ты мне что-то предлагаешь кроме секса? Вакансию маляра? — Ха-ха, — грустный смешок. — Нет. Варианта всего два. По твоим ощущениям. Не хочу тебя заставлять, хотя о дуле у виска ты мечтаешь. Когда мы найдем Намджуна – хочу знать твоё оформившееся зрелое мнение на ситуёвину, а пока… — он притягивает его к себе и обнимает, укладывая голову на плечо, гладит и слегка касается губами виска. — Пока протянем и так. Окей? Дурацкие слова и безнадежное объятие. Тесно. Плохо от него, голова кружится. Тэхён не может понять, важно ли то, как теперь Чонгук относится к нему, как меняет черное на белое и преображается, возвращаясь к исходному, вразрез ожиданиям. Тяжело принять эту его нежную сторону, когда зависал прежде от одного намека на плотское единение. Общего по-прежнему ничего, а то, что имеется, для Тэхёна под строжайшим запретом. — Ты пахнешь порохом, — напоминает Тэхён. — Я пахну прахом… Завуалированно, изощренно. Тэхён щадит его, считая, что он имеет право знать заранее.***
Нет, ну это просто смешно, уморительно! В период депрессии находить примятую бумажонку под запылившимся учебником, словно бы первым делом после того, как слез с распятия, кинешься с жадностью к педагогике, чтобы отвлечься. — Откупился. Посмотрите на него, бумажку мне со счетом сунул. Идиот!... Как будто мы в прошлом веке, и я умоюсь его золотыми подачками. Сукин ты сын, Мин Юнги! И чек на приличную сумму отброшен, чтобы вскоре оказаться порванным. Юнги, стало быть, вернул немного денег и тут же ими распорядился «правильно». Цифры – вместо тысячи слов. А хватит одного, чтобы Чимину не приходилось искать таблетки, находить их просроченными и сдуру биться о стену. Он уже который день не выходит вовне. Мир снаружи поблек и сдулся. Наверное, и самая дешевая шлюха так себя не чувствует, как Чимин. У него идола отняли, у него божество отобрали, веру, надежду, любовь. Всё поместилось в сумку, купленную ими совместно. Как же мало нужно, чтобы исчезнуть. Имеется в виду мозгов. У взрослого, прежде внушающего доверия, дяденьки. Начиналось хорошо и, по мнению Чимина, обязано было окончиться «хэппи». Они могли бы жить без взаимной любви, Чимин бы вывез, хватило бы надолго. Чимин плохо спит, а сквозь видит, как мутный призрак склоняется и шепчет: «Мой хороший, мой милый Чимин». Правда, он такое шептал, когда трахал, задвигал глубоко и, пожевав шею, наклонялся над ухом. Неразборчива любовь, слепа – из бабушкиных нравственных сундуков. «Будь с тем, кто тебя любит, а сам сможешь и свыкнуться. Но не наоборот». То-то же она счастливая собралась на тот свет, перебрав всех кандидатов и ни одного не приняв. Чужой опыт следует учесть, но копить собственный. Успокоительных нет. От просроченных мало толку, только кишки вывернуло. А Чимину бы выспаться, не грезить наяву. Ему даже для суицида не хватает смелости. Интуиция что-то рисует, воображает, как самостоятельная. Галлюцинации достойны полотен Дали. Нет, с Юнги что-то стряслось. Ну, куда он денется, куда поедет на свои гроши? Кто его, бестолочь эдакую, примет? Отчаянные меры. Пусть думают, что чокнутый. Чимин с пятой попытки находит в телефоне номер Чон Хосока. Записал на всякий пожарный, мало ли что. Вот оно и пригодилось, не для себя опять. Фортуна никак лицом пожаловала – с первого прозвона отвечает бодрый голос. На часах около двух дня. Да, это Чимин еще в пижаме, за тумбочку держится, у него Земля не вращается вокруг солнца, а танцует. — Алло? Кто это? Ступор. Имя-то твоё как, дурачок? Забыл. Память склизкая, не поддается. Прочесть в паспорте без запинки. Просьбу брать уже из головы, язык заплетается. — Пак Чимин. Извините, что беспокою, но мне снова нужна ваша помощь. Сомнительный голосок. Тут и подумаешь, что Чимин на чём-то плотно сидит. Хосок, прокашлявшись, соглашается встретиться. Нет, ну золотой человек! — У меня есть твой адрес. Не против, подъеду через часик? — Нет-нет, давайте где-нибудь… И Чимин чувствует, что где-нибудь – это в нижних слоях земной коры, потому что он летит. Да так лихо, будто под ногами и впрямь бездна разверзлась.***
Вчера – отпечаток. Но всё, что оно принесло, Тэхёну запомнилось, если не уточнить - въелось. Он сидит напротив безупречно выкрашенной стены, где черный контур обозначает две фигуры рядом. Прозвучала же его дебильная и несуразная идея: «А давай типа как при убийствах вы мелом обрисовываете трупы?»... Чонгук совсем без башни, согласился, сказал, что им следует раздеться до нижнего белья, чтобы маркер максимально точно прилегал к телу. В итоге - смешно, когда щекотно, странно щемит в груди, когда касаешься кожи и чуть-чуть больно, когда встаешь напротив и смотришь ему в глаза. Зачем-то быстрые, нещадные поцелуи, опять пятна краски, опять мазки кистей и рук, эротически-художественный союз. Вместо пары часов Чонгук чуть ли не целый день посвящает ему и его новому амплуа заигрывающего купидона. Игра в военных разведчиков, где пойманный убивается наповал объятиями, легкие пинки, щипки, как будто им по шесть-семь-а когда дело касается паха – около двенадцати. Разукрасишь вслух - мечта педофила, не меньше. Шило в одном месте. Хорошо, что совершеннолетние. И здорово, что Тэхён не знает Чонгука с малых лет. Они бы преступили системные правила до паспортов, таким на роду написано. Вот тут, где на полу не отмыто, они упали. Тэхён ушиб локоть, но это еще ладно. Ему и спину растерло, Чонгук ведь такой страстный, подавай ему… Да что там, сам же хотел, выгнулся под ним, прижался по-сиротски, словно обрел что-нибудь свыше. Волосы, тела, всё испачкали. Друг друга замарали напрочь. Спрятать лицо в ладонях. Немыслимо. Тэхён вообще не понимает, как это произошло, как он мог пойти на риск и приоткрыть Чонгуку завесу. Раскрошили контракт на мелкие кусочки, но когда начали? – чёрт его знает. Чонгук вчера впервые увидел его настоящую улыбку и услышал смех, он потому и не смотрел на часы – времени не стало, Тэхён его поглотил и почти похитил. Наверное, взаимно. Чонгук не думал, что Тэхёна стоит выпускать. И венцом игрищ, ласк и секса становится ужин. Тэхён вьется у ароматно пахнущей закипающей воды, мешает Чонгуку и всячески подтрунивает. «Семейные ценности». Чонгук что-то умное на то ответил… Ах, да. «Двое – это тоже семья». — Может и так, но я-то один. Я один, твою мать, — вслух и сегодня отвечает Тэхён никому. Вкус рамёна. Да, у Чонгука определенно талант. Он умеет всё. И отмывать Тэхёна в душе, и дать ему под паром прочувствовать своё сильное тело, дать ощутить твердость мышц, избавить от кислорода и примерить к плитке, затыкая стоны. И полночи рассказывать про службу и разные случаи, спорить с Тэхёном на его любимые темы. Серьезно. Минувшей ночью они разговаривали. Чтобы до Тэхёна дошло, что его возбуждает и голос Чонгука, и его пребывание в непосредственной близости. Совсем чума – ловить его дыхание и вздрагивать до мурашек от воздушного соприкосновения пальцев… Как ни хорошо, но Чонгук разрушает его жизнь, он слишком явно делит её на «до» и «после». Это нужно остановить, пока не поздно. Пока они не пострадали. Посреди удручающих мыслей звонок на мобильный. Славно, не он. Тэхён мнётся, но отвечает на незнакомый номер. На фоне трещит что-то вроде трансформаторной будки, но не заглушает слов. — Тэхён, привет. Тэхён прижимает телефон к уху, Намджуна ближе это не делает. — Привет. — Ты, наверное, уже все знаешь. Прости. — Ничего. Я живой, меня даже не побили. Слезный смешок. — Получается, один я тебе и навалял. Везучий ты чёрт. Ну, хорошо, что ты в порядке. Я волновался. Должен был рассказать, но не смог. Злился на тебя, к тому же… Как там мои? — он о жене и дочке. — Ждут, когда ты вернешься, — Тэхён с удивлением для себя и нагло врёт. Он о них ничего не знает. Даёт надежду? — Когда собираешься назад? Где бы он там ни был. И последовавший тяжелый вздох (всхлип?) как бы ненароком даёт понять суть отрицательную. Выдержав паузу, Намджун возвращается к насмешливо-деловому тону: — Сколько там в твоей конторе стоит самое простое захоронение? Он планирует решить проблему радикально. Отбывать срок, который ему неминуемо грозит, вроде двойного наказания. Пред лицом верящей в него семьи будет выглядеть, по крайней мере, жалким. — Тебе по карману, — отвечает Тэхён. Намджун одной ногой на мине, вот на что это похоже. Оттого и вывод напрашивается однозначный. — Ты звонишь попрощаться. Констатация и звенящее согласие. — Верно. Способность улавливать суть у тебя потрясная, как обычно. Запомни адрес, не хочу разлагаться в таком месте. Долго думал тут, что выбрать… — Намджун перекладывает предметы на металлическом столе. — Выстрел в голову кажется наиболее действенным. Вряд ли он шутит и устраивает розыгрыш. Нет-нет-нет, Намджун далек от таких развлечений. На его месте Тэхён видит себя. Сталь, холод и одиночество, претворение приговора. Палач в прямом эфире. Быть на связи в такой момент – кощунство и издевательство, Тэхёну не дозволено повторить. — Люблю тебя, братишка. И им передай… сам знаешь. Телефон словно бы колыхнуло в руке, но это Тэхён вздрогнул от выстрела. И ти-ши-на. Будка трещит током, но её не слышно, поскольку Тэхён не слушает. Кровоток в ушах. Как приложиться к ракушке и хлопнуть чем-то громким снаружи. Оглушительная дерзость. Он контужен этой наглостью брата – взять на пробу метод и привести в действие. Не так, блять, ему следовало покидать страдательное кресло смертников. Тэхён опускает руки и медленно сползает вниз по стене. Надо признать. Без каких-либо эмоций поначалу. Намджуна больше нет, а на него возложена обязанность передать отвратительную и бесполезную фразу. Он не сделает этого и не исполнит последнюю просьбу, она глупая, такая же, как сам Намджун, поспешивший туда, куда его не звали. Поставлена кровавая точка. Как подступиться? У того, кто солнца в глазах не имел, сейчас вовсе потеря. Ты даже не успеваешь спросить: «Что случилось?», как Тэхён молча показывает на листок с адресом и лишь спустя минуту, какую Чонгук силится догадаться, выдыхает: — Он избавился от себя. Намджун вынес себе мозги, дав мне это услышать. Ужас. История с Намджуном подошла к концу, нелогичному, но подразумевающемуся. Чонгук бросает сожалеющий, родственно-теплый взгляд на Тэхёна. — Всё нормально, — говорит тот, отмахиваясь. — Я не переживаю. Он поступил так, как считал нужным. Возможно, его мучила вина за убийство, а может быть, он слишком устал терпеть. Козёл. Он ему завидует?... Чонгуку непонятно. Но злоба оправданная. Чонгук бы похлопотал для этого несчастного, скостил бы ему срок, но не судьба. Теперь Намджуну все равно. Отряхнуться. Прийти в себя и успеть поймать Тэхёна, стремящегося на выход. — Ты куда? — схватить его за плечи. — У меня два варианта, помнишь?... Намджун нашёлся. Я могу вернуться домой. Контракт закрыт. Неудобно же спрашивать: что избрал, уходишь, чтобы увидеться после или…? Чонгук сжимает его плечи сильнее, а признание не выбить. — Пусти. Я - омертвелая субстанция. Ты мешаешь и пробуешь втянуть меня в живое, кипящее. Кипит лишь плоть в капсуле крематория. Я должен уйти до того, как мы погибнем. Ты просто не понимаешь, как будет больно, если я останусь и остыну в твоих руках однажды. Тэхён уходит без слов. Всё бегло – в голове самого Чонгука. И как в тот первый раз, когда он ушел, отключившись, когда просился взглядом быть убитым и вознагражденным. Оставить его в покое, дать нести свой крест и продолжать жить, как раньше. Обернуться к стене с контурами. Маркером – потому, чтобы стереть было проще. Но… Чонгук не стирает. Он уважает желание Тэхёна быть тем, кто он есть и стремление быть в одиночестве, чтобы не дать никому и шанса усложнить и без того мучительные пытки.