Дебют

Из дневника Филлипа Карлайла: «Если подумать, то я ведь совсем не знаю Барнума. Действительно, что мне о нём известно? Что он безродный, вылезший в высшем свете как упорный сорняк среди садовых цветов, наглый, нахальный, не останавливающийся ни перед чем в своих желаниях, обманщик, собирающий с людей деньги за то, чтобы врать им в течение нескольких часов, пока идёт представление. Если коротко, то вот, что я о нём знаю. Красочное и яркое резюме, но, почему я всё чаще убеждаюсь, что оно освещает только одну, самую заметную сторону личности этого человека? Он хороший семьянин, честный муж, любящий отец. Мне необязательно об этом рассказывать, я всё прекрасно вижу сам по влюбленному взгляду его жены и обожающим взглядам дочек. Но и это, даже в совокупности с уже мной сказанным, — не всё. Есть же ещё что-то. Что-то, что осталось там, в прошлом, до шоу, до того, как он завёл семью, до того, как начал воплощать в жизнь свои и чужие мечты. Что-то, что всё еще живёт в нём, что отражается во взгляде, которым он обводит публику после финального аккорда. Он смотрит на всех этих рукоплещущих людей так растеряно, словно ему кажется, что всё это вот-вот рассеется, как сон. Буквально несколько мгновений он словно не верит сам себе и тому, что с ним происходит. А потом вновь улыбается. Задорно и ярко, как и прежде. Но эти мгновения, они всё никак не дают мне покоя. Ведь что-то же стоит за ними. Чёрт, почему я никак не могу выкинуть это из головы? Почему не могу выкинуть его из головы?! Почему постоянно думаю о нём?!» (пара чернильных пятен от брошенного пера, продолжено через некоторое время) «Барнум не делится историями из той своей жизни, которая была до шоу. Он не говорит, что не собирается их рассказывать, не просит не затрагивать этих тем. Он всего лишь эффектно и чертовски вертко их избегает. Впрочем, чего ещё можно ожидать от этого обманщика? Он открытый, с завораживающей и покоряющей улыбкой, низким, окутывающим голосом — и если он хочет увести тебя от волнующей темы, перевести разговор в абсолютное другое русло — ему достаточно лишь улыбнуться и поинтересоваться о чём-нибудь невзначай, и ты уже не помнишь, о чём вы говорили до этого. Это со всеми так или только со мной…? Нет, бред. Полный бред. Надо научиться сопротивляться этому трюку. Я хочу узнать, что сделало Барнума тем, кто он есть. Поддержка семьи и безумные мечты? Нет, этого мало, слишком мало. Должно быть что-то, что раз за разом подталкивало его к тому, к чему он пришёл в итоге, и не давало отступать. Скорее всего, что-то из детства (возможно?) или юности — не могу судить. Но мне бы хотелось это узнать. Хоть Финеас и кажется простым и открытым каждому, каждому друг, приятель и крепкое плечо, — на деле он очень многое прячет где-то там, куда просто так не добраться. И всякий раз, когда мне кажется, что я подступаю к этим его переживаниям и воспоминаниям достаточно близко, он либо убегает, сославшись на неотложные дела (которых еще мгновение назад не было), и обещает договорить потом (но, конечно же, не договаривает), либо ловко переходит на другой, абсолютно не связанный с разговором вопрос. Я уже привык не обращать внимания, но любопытство снедает до сих пор. Уже думал отвести его в бар, напоить как следует и, наконец, всё узнать, но есть у меня догадка, что даже после бутылки виски он будет говорить только о своём шоу. Только о нём… О самом дорогом и любимом в его жизни… Ну, после семьи, разумеется. Что-то я отвлекся. Была мысль уже наведаться к нему домой якобы с визитом тогда, когда его дома точно не будет, чтобы поговорить с Черити — его женой (да, это точно её имя, я уточнил). Она тоже из высших кругов, уверен, мы сможем друг друга понять. К тому же его дочки, они всякий раз так рады меня видеть. Раньше, до того, как совершить самую дорогую ошибку в своей жизни, и сбежать с Барнумом и его бродячим цирком, я никогда особо не общался с детьми. Да и… зачем? Родители всегда говорили, будь мне двадцать или уже около тридцати, что пора остепениться, найти приличную девушку из приличной семьи, сыграть с ней свадьбу и, конечно же, родить наследника нашей фамилии. Как они пекутся об этой проклятой фамилии! Порой мне кажется, что ей они дорожат, собственно, больше, чем мной. Так о чём я… Ах, да. Наследник. Очевидно, что благодаря настойчивым увещеваниям моих родителей, дети сами по себе вызывали у меня… нет, не отвращение, не боязнь, а некоторую неприязнь. Но всё это куда-то исчезло, когда я познакомился с прелестными дочками Барнума. Они привязались ко мне очень быстро и теперь, всякий раз, когда Черити приводит их в цирк, они в первую очередь летят не смотреть на диких животных, а кататься на моей спине. И это может скрасить даже самый серый день. Лишь бы только Барнум об этом не узнал, а то, уверен, из своего помощника он быстро переквалифицирует меня в няню. Но стоит хотя бы раз закончить свою мысль. Успешно или нет, но я всё равно пытаюсь понять Барнума. Рано или поздно что-то получится. И откуда во мне столько самоуверенности? Никак всё то же пагубное влияния этого хозяина самого величайшего шоу на Земле. Надо же было выдумать нечто столь претенциозное. Барнум, ты неисправим…» *** Шум с улицы Финеас услышал не сразу. С головой погрузившийся в разбор новых счетов в своём тихом кабинете, темноту в котором разгоняла мягким светом стоящая на столе лампа, Барнум не слышал решительно ничего. До тех самых пор, пока голоса не стали слишком уж навязчивыми, громкими и не сулящими совершенно ничего хорошего. Финеас оторвал взгляд от бумаг и повернулся к окну, прислушиваясь. А через мгновение с тихим и резким «Проклятье», забыв на вешалке пальто, в одной рубашке и жилете быстро сбежал вниз по ступеням и оказался на улице. То, что предстало перед его глазами, оказалось даже хуже, чем он предполагал. Раньше стычки можно было остановить словами и окриками, то сейчас обычная ругань уже переросла в драку, и мешкать тут нельзя. — Эй! — Барнум подошёл ближе, привлекая своим окриком слишком мало внимания. — Прекратите! Кто-то из труппы ещё обернулся на звук его голоса, останавливаясь, но многие, в числе которых Барнум успел заметить Василия и Даблю Ди, уже были слишком распалены, чтобы останавливаться. — Прекратите немедленно! — Финеас подлетел, разнимая одного из актёров и очередного возмущающегося жителя Нью-Йорка. — Сэр, я настоятельно прошу вас уйти отсюда. И ваших друзей захватить. Но пока Барнум пытался разнимать одних, другие продолжали потасовку, грозившуюся перерасти в массовую драку. Шоумен вмешивался как мог, кое-где ему приходилось даже применить силу — не чтобы ударить, нет, чтобы образумить и удержать распалившихся дракой. Финеас привык решать все споры словами, но когда к твоим словам не прислушиваются — приходится действовать иначе. — Бегите, уроды! — крикнул кто-то из толпы, когда всё больше людей начало отступать. — А ты, циркач, — Финеас обернулся на голос, — выметайся из этого города. Барнум выпрямился и сделал было шаг, чтобы ответить, как из той же толпы, последним вылетел еле державшийся на ногах Филлип. — И щенка своего забери, — насмешливо раздалось следом. Лицо Филлипа в кровоподтеках — было последним, что еще осознавал Барнум. Дальше — темнота, а из темноты — несколько пар крепких рук, которые сжимают его плечи в попытках оттащить от одного из недовольных. Финеас видит, как этот бедолага зажимает нос, с которого на землю капают алые капли крови. Финеас чувствуют саднящую боль в костяшках пальцев, и понимает, что хватит. Он одним движением высвобождается из рук своих актёров и оправляет жилет. — Я еще раз настойчиво прошу вас уйти отсюда, — бросает он, как ни в чём не бывало и, не дожидаясь ответа, уходит сам вместе с труппой внутрь цирка. Когда дверь за Барнумом закрываются, все артисты переглядываются, не решаясь что-либо сказать. Провокации — провокациями, но реагировать на них они не должны были, и Финеас уже много раз им об этом говорил. Но он мог их понять, поэтому не винил никого. — Все целы? — спросил он кратко и, увидев редкие короткие кивки, ободряюще улыбнулся. — Главное, чтобы завтра могли выступать. Не стоит показывать этим… — Финеас сдержался — джентльменам, что они могут сорвать нам шоу. Барнум бросил взгляд на стоящего позади и облокотившегося на стену Карлайла, который неуверенно пытался дотронуться до ссадин на лице. — Филлип, в мой кабинет, — сказал Финеас и, убедившись, что Карлайл слышит его и понимает, отправился наверх по лестнице, сопровождаемый тихими, чуть шаркающими шагами своего помощника. Когда они зашли внутрь кабинета, Барнум запер дверь, стянул с плеч Филлипа пальто, и указал ему на диван. Карлайл, не говоря ни слова, подчинился. Финеас еще несколько мгновений возился в шкафу, доставая необходимое, а после сделал свет чуть ярче, и присел рядом с Филлипом с какой-то коробочкой на коленях. — Ты ведь не будешь меня сейчас как мальчика отчитывать, да, Барнум? — сделал попытку ухмыльнуться Карлайл, чем всё же вызвал улыбку на посерьезневшем лице Финеаса. — Нет, не собираюсь. Только не дергайся. Барнум аккуратно коснулся рукой идеально выбритого подбородка, и Филлип непроизвольно вздрогнул. — Здесь даже нет ссадин, Филлип. Не бойся и не дёргайся, — как ребенку растолковывал Финеас, аккуратно вертя лицо помощника и рассматривая на свету синяки и ссадины, так безжалостно в это мгновение уродовавшие столь красивое лицо. Барнум еле слышно вздохнул и будто нехотя отпустил подбородок Карлайла, отрывая от него взгляд и начиная рыться в коробочке с медикаментами. — Расскажи мне, что случилось, — спросил Финеас, продолжая свои поиски. — Я уже привык к тому, что на ребят не действуют уговоры и убеждения. Ты-то зачем полез? Достав необходимое дезинфицирующее средство, Барнум вылил несколько капель на кусочек бинта и, вновь ухватив подбородок Филлипа, аккуратно смочил лекарством ссадину на левой скуле. Карлайл зашипел и зажмурился, рефлекторно пытаясь отстраниться, но Финеас не позволил. — Тише, тише, — прошептал он, и вдруг нежно подул на свежеобработанную ссадину. Прохладное дыхание чуть успокоило горящую кожу, и Филлип облегченно вздохнул, приподнимая взгляд на шоумена. — С дочками только так и делаю, — ответил Финеас, улыбаясь.- Но ведь легче? Карлайл ухмыльнулся в ответ и коротко кивнул. — Энн, — только и ответил он. — Энн? — Барнум налил новую порцию средства на чистый бинт и, оказавшись совсем близко, — прикоснулся к новой ране. Кожу тут же начало жечь, но Филлип терпел, ему было на что отвлечься. — Да. Эти ублюдки оскорбили Энн, и я не сдержался. Финеас довольно хмыкнул, одобряя поступок, но его глаза, в которых всегда пряталось то, что ему так тщательно удавалось скрывать, выражали незнакомую Филлипу печаль. Она промелькнула и тут же растворилась, будто бы и не существовала никогда. Карлайл смотрел, не отрываясь, скользя взглядом по такому близкому сейчас лицу, по изогнувшимся в ухмылке губам. Смотрел в растерянности и нерешительности. Он не замечал новой боли. Он видел лишь, как в одно мгновение пропадают дюймы воздуха разделяющие их, как он накрывает эти неровно приподнимающиеся в улыбке уголки губ своими губами, как скользит руками по крепким плечам, вплетает в пальцы в мягкие волосы, не даёт Барнуму вздохнуть, приникая к нему всем телом. Навязчивое видение не хотело уходить, и Филлип, забывая обо всём на свете, потянулся кончиками пальцев к еле заметной ссадине у левого виска Барнума. Финеас не отстранился, но лишь замер недвижимый под осторожным, еле ощутимым прикосновением. Их взгляды пересеклись, но первым не выдержал Барнум. Неуверенная улыбка появилась на его лице. — Геройство — это прекрасно, особенно ради девушки, Филлип, но, прошу тебя, оценивай свои силы трезво, — наконец, заговорил Финеас, как ни в чем не бывало, продолжая обрабатывать боевые ранения и легко касаясь светлой кожи кончиками пальцев. — Их было слишком много, ты бы не справился. Карлайл пренебрежительно фыркнул и тут же поморщился от боли. — Нас тоже было немало. — Вы бы всё равно не справились. Они не стоят того, Филлип. «Твоих ран не стоят», — добавил Барнум про себя, особо нежно касаясь царапины на лбу помощника. — Не знал, — чуть помолчав, произнёс Филлип, — что ты умеешь драться. — Кто угодно умеет, когда возникает необходимость, — парировал Финеас, обдавая холодным дыханием очередную ссадину. В эти мгновения он был чересчур близко, и Карлайл не всегда знал, куда деть смущенный взгляд. — Удар был очень точный, — хмыкнул он. — Такое ощущение, что такие ситуации для тебя не в новинку. Финеас отстранился, смерив помощника взглядом, словно пытаясь докопаться до его мыслей. — К чему ты клонишь, Филлип? Губы Карлайла искривила лёгкая усмешка, и он отвёл взгляд, будто в его словах не было совершенно никакого подтекста. — Как много я о тебе не знаю, Барнум? — Ты знаешь достаточно, — устало вздохнул Финеас и собрал все лекарства обратно в коробочку, всё еще покоившуюся на его коленях. — А ещё можешь узнать, что я тебя сегодня никуда не пущу. Поспишь тут, в кабинете. Надеюсь, твоя аристократичная спина выдержит ночь на моём самом обычном диване. Недовольно цокнув языком, Филлип с укором взглянул на Барнума. Ему совершенно не нравилось, когда шоумен указывал на их различия в социальном статусе, пусть даже в шутку. Возможно, Филлипу хотелось быть ближе, а Финеас такими комментариями снова и снова проводил черту между ними. При этом сам же её потом и переступал. Вполне возможно, что только ради этого и проводил, но Филлипа это неизменно задевало. — Только при одном условии, — протянул Карлайл, разминая запястье. Потянул, кажется. — Условие? — Барнум заинтригованно вскинул бровь. — Мне достать бутылку и стопки, чтобы мы могли поговорить об условиях? — В этот раз необязательно. Поднявшись с дивана, Финеас убрал коробку с лекарствами на место, стянул с шеи галстук, кладя его куда-то на стол, где рисковал больше не найти под завалами бумаг. — Так каково же условие, Филлип? — Барнум опустился на противоположную сторону дивана, откидываясь на спину, прикрывая глаза и потирая саднившие костяшки пальцев. — Мне трудно уснуть в непривычных местах. Расскажи мне что-нибудь. О себе. — О себе? — Финеас нахмурился, так и не открывая глаз. — Когда я напишу мемуары, ты прочтешь их первым, обещаю. Филлип подсел чуть ближе, но тихо, стараясь не потревожить шоумена. — Давай, Финеас. Я хочу узнать, какой была твоя жизнь до шоу. И не смей уходить от вопроса, слышишь? Не в этот раз. Усталый вздох Барнума был еле слышен даже в тихом кабинете. Спорить не хотелось совершенно — не сегодня, не сейчас. — Устраивайся поудобнее и попытайся уснуть. Тебе необходим отдых. А я расскажу то, что ты захочешь знать. Довольный собой, Карлайл расстегнул и откинул на спинку дивана жилет, вслед за которым полетел и стягивающий шею галстук. Ленивый, но заинтересованный взгляд Барнума так и остался незамеченным, а Филлип свернулся калачиком — большего размеры дивана не позволяли — устраивая голову на коленях Финеаса. Карлайл поразился не собственной дерзости, а тому, каким обычным, нормальным и…правильным это выглядело. — Ты сказал устраиваться поудобнее, — ответил Филлип на так и не заданный вопрос, — а подушек у тебя нет. Поэтому придется терпеть, мистер Барнум. — Я не против, — ответил Финеас, устало улыбаясь. — Так что ты хотел узнать? Филлип закрыл глаза, только в это мгновение понимая, как же сильно вымотался за этот день. Мышцы еще немного ныли от последних дней репетиций, а всё лицо горело от обработанных ссадин. Но всё это, внезапно появившись, тут же отошло на задний план, оставив только Филлипа, темноту закрытых глаз и мягкий голос Барнума. — Для начала — где ты научился так хорошо бить? Финеас тяжело вздохнул, раздумывая отвечать ли на этот вопрос, а если отвечать, то как. — Если скажу — ты мне не поверишь. — Давай ты сначала скажешь, а я уже сам решу, верить тебе или нет, — чуть растягивая слова, произнёс Филлип. — В тюрьме, — пара слов тяжелым грузом повисла в воздухе тихого кабинета. Карлайл медленно, не веря своим ушам, приподнялся, оборачиваясь и смотря на Барнума в упор, словно разыскивал следы неудачной шутки на слишком уж серьёзном лице. — Издеваешься? — коротко поинтересовался он. — Ни капли, — абсолютно честно ответил Барнум. — Несколько месяцев, но за это время пришлось научиться постоять за себя. Филлип откровенно ничего не понимал. Он ошарашено смотрел на Барнума, так, словно видел его впервые в своей жизни, и прямо сейчас удивлялся тому, что вообще на него смотрит. Прокашлявшись, Карлайл неуверенно начал: — То есть я работаю на бывшего заключенного? Финеас хмыкнул чуть более нервно, чем следовало бы. — Мои поздравления. — И за что же тебя осудили? Воровство? Мошенничество? Не убийство ведь, правда?— Филлип нахмурился, и его лоб прорезала неровная морщинка. — Если убийство, то я сейчас вспомнил об очень важных делах на другом конце страны, которые мне обязательно нужно закончить к утру. Финеас не выдержал и громко рассмеялся, смотря в глаза Карлайла, которые вот-вот готовы были улыбнуться в ответ. — Всего лишь клевета, ничего больше. У меня было небольшое еженедельное издание, и многие сенсации я… преувеличивал, скажем так. Нужно же было привлекать к себе внимание. Карлайл еще мгновение смотрел на Барнума, перед тем как развернуться и улечься на его колени вновь, заметив коротко и беззлобно: — Ничего с тех пор не изменилось. Как был обманщиком, так и остался. Барнум усмехнулся, сдерживая желание протянуть руку и дотронуться хотя бы кончиками пальцев до мягкий волн каштановых волос, находящихся сейчас так маняще близко. Нет, нельзя. — Правда твоя. Если говорить честно, — Финеас вздохнул, откинув голову на край спинки, — жизнь до шоу складывалась не лучшим образом. Единственной удачей, улыбнувшейся мне, была встреча с Черити. Мой отец был портным и шил костюмы для её отца. В её доме мы и познакомились. Как бы внимательно ни слушал Филлип. Как бы сильно ему ни хотелось улавливать каждое слово, каждый звук, произнесённый Барнумом, накопленная за несколько дней и сильно усугубившаяся за сегодня усталость брала своё. Одолевала дрёма, он еще пытался открыть глаза, но сон казался сильнее его. А льющийся тихой, мирной рекой голос Финеаса был сейчас лучше любой колыбельной. — Когда отец умер, я оказался на улице — он не успел научить меня тому, что знал и умел. Поэтому я оказался бесполезен. Без работы и законного способа выжить, — Финеас аккуратно оправил смявшийся рукав чужой рубашки. — Приходилось не жить, а выживать, но и это у меня получалось из рук вон плохо. Черити в это время уже уехала в интернат. Я искал любой способ, чтобы заработать хотя бы пару монет — половиной заплатить за еду, а на вторую — купить бумагу и карандаш, чтобы написать ей. Я мог голодать, но если в моих руках оказывалось письмо от неё — я забывал обо всём на свете. Барнум ни с кем и никогда не делился историей своей жизни. Он не любил вспоминать о ней, хоть и контраст с жизнью нынешней радовал его неизменно. Но до этого момента не было никого близкого, кроме жены и дочерей, с кем бы он мог и хотел этим поделиться. А эти трое эту историю знали прекрасно. — Но о лучшей жизни я мечтал всегда. А кто не мечтал, скажи мне? Не о том, чтобы стать владельцем акций железных дорог, например, хотя дело это было в то время очень выгодное. Я всегда считал, что лучшее, чем можно заработать — это делать людей счастливее. Вот и смотри: мне нужно было обеспечить Черити и нашим детям лучшую жизнь, о которой я им так много рассказывал, а заодно найти то, чем я бы хотел заниматься. Исполнить очередную мечту… Финеас, услышав тихое, размеренное дыхание, опустил голову, взглянув на Карлайла, и позволил себе дерзость. Подушечками пальцев он провел по мягким прядям, лежащим всегда, в любой ситуации идеально ровно. Он столько раз обнимал своего помощника, поправлял его галстук, одежду, цилиндр, но почему-то именно этот жест казался Финеасу слишком дерзким, слишком наглым. Барнум улыбнулся спящему на его коленях Филлипу и, дотянувшись до лежащего неподалеку камзола, свернул его валиком. Он положил его под голову Карлайла, сам поднимаясь с дивана. Аккуратно, чтобы не разбудить лишним шорохом. Финеас уже решил погасить свет и выйти, но остановился, когда брошенный мельком взгляд, уцепился за мирное, спокойное и от того еще более юное и прекрасное лицо. Барнум опустился на одно колено рядом и неуверенно коснулся губами виска, позволяя себе то, чего никогда бы не смог позволить, не будь Карлайл сейчас во власти сна. Позволяя себе то, о чём Филлип никогда не узнает. Уходя, Финеас закрыл дверь бесшумно, и ничто не смогло потревожить тишину, царящую в кабинете. И Филлип, наконец, смог выдохнуть. Никогда в жизни ему не было так сложно притворяться спящим…