Дефицит

У Антона на запястье написано «Ира». Антон написал это сам, буквально сегодня утром, когда снова удалил, не читая, сообщения от Арса и вышел из квартиры, целуя свою девушку в щеку. Кожа у Иры мягкая и пахнет искусственным цветочным ароматом. У Арса постоянно кололась щетина, и терпкий запах мужского одеколона будоражил что-то в животе, Арса хотелось целовать много, как будто Шастун неделю полз по пустыне, а Арс — вода. С Ирой спокойнее. С Ирой правильно. Антон вывел ее имя черной шариковой ручкой, пребывая в странной меланхоличной задумчивости — будто буквы на венах могут как-то повлиять на буквы, что давным-давно отпечатались на подкорке головного мозга и отдаются там мигренью ежедневно. Дело не в том, что это хоть сколько-нибудь романтично. Дело в том, что Антону нужно постоянное напоминание о настоящей жизни  — когда он смотрит в беспокойные светлые голубые глаза, он теряется, как ребенок, оставшийся один в незнакомом городе. Вообще, было время, когда они трахались, не отлипая друг от друга и загоняя все мысли о неправильности и невозможности куда подальше. Было время, когда все попытки поговорить затыкались поцелуями и заканчивались свежими засосами на шее и ключицах, с которыми потом приходилось биться гримерам; а Арс продолжал лезть к нему на съемках и смотреть слишком открыто и влюбленно (блять, Попов, серьезно?) для профессионального актера — потом смеялся и говорил, что это всего лишь шоу, не заметят. Заметили. Было время, когда они молчали месяцами, стараясь не показываться друг другу на глаза и избегая взглядов, от которых вечно собирались мурашки где-то на загривке; когда даже упрямые Позов с Матвиенко не могли уничтожить царившего в помещении с Шастуном и Поповым натянутого электрического напряжения. Было время, когда «давай уже общаться нормально, без гейства, было и было, забудем». Арс вспоминал, что у него есть дочь, и шарахался прикосновений, глядя по сторонам, как самый последний грешник перед Судным днем. О жене он не вспоминал давно. Было время, когда быстрый секс в гримерке, разлохмаченные волосы, сбившееся дыхание, порывистое и надеющееся «а давай…» и снова искры на периферии зрения.  И снова все по гребанному замкнутому кругу.  Антон расчесывает надпись «Ира» на запястье и думает о том, бывает ли аллергия на канцелярские чернила.  Арс несколько месяцев как завершил бракоразводный процесс, видит дочь раз в пару недель и выглядит до невозможности разбитым. Антон совсем не жалеет его — какое ему дело до проблем коллеги? Антон помнит об Ире, пряча буквы за браслетами, Антон любит свою девушку, отношения с которой не похожи на американские горки с вылетом в открытый океан, Антон не думает о бывшем любовнике, когда пытается целовать женские губы. Антон такой хреновый лжец. И еще более хреновый бойфренд. Потому что он не выходит из гримёрки следом за Димой, когда за спиной остается один Арсений, задержавшийся за затягиванием распустившихся шнурков на модных кедах, а намеренно замедляет шаг, рассматривая выученные наизусть стены — вот сюда он был прижат щекой, а сюда сам впечатал Арса — и чувствует, как волоски на руках встают дыбом от тут же повисающего напряжения. Брось кто-нибудь магнитную стрелку — та завертится как бешеная.         — Шаст, — зовет его Попов, — что на руке? — спокойно и равнодушно интересуется он, и Антон все-таки вздрагивает, оборачиваясь на Арса. Не смотрит. Расслаблен. Продолжает возиться с обувью, хотя шнуровка уже затянута и идеальней ее не сделаешь. — Браслеты, — прикидывается дураком Антон. — Как всегда. Ты только прозрел? — А под браслетами? — чуть более раздраженно, но принимая условия игры Шастуна, повторяет вопрос Арсений. Антон хочет снова отвязаться от него и наконец выйти, чтобы не дрожать тут, но пауза затягивается, а оба молчат и не двигаются, разве что Попов отвлекается от обуви, поднимая глаза. Антон сильно кусает нижнюю губу, до боли, а потом сдергивает с левой руки браслеты и вытягивает запястье вперед. Арсений подходит и смотрит на бледную кожу с синими венами и черными буквами внимательно, будто там ответы на все вопросы. Даже аккуратно берется за запястье теплой ладонью, и Антон помнит эти руки, и он просто не может не чувствовать всей этой бури. Это так нелепо и так глупо. — Зачем? — вдруг спрашивает Попов абсолютно буднично, как будто Шаст только что заявил, что решил поехать на метро вместо такси. — Потому что это человек, который важен, — отвечает Антон и получается грубовато. — Напоминание, как зовут ту, кого я люблю. Голос к концу фразы ломается, но Антону уже плевать. Имя чешется. Руки чешутся. Он не целовал и не прижимал к себе Арса уже полгода. — Мм, понятно, — все так же буднично и равнодушно говорит Арсений и отходит, и, если честно, Антону было бы проще, если бы он сейчас кричал, хватал Шастуна за плечи, волосы, бедра, говорил-напоминал о том, что развелся, чтобы хоть что-то в их отношениях стало проще, что Шастун тоже должен сделать хоть какой-то шаг навстречу.                 Арсений не делает ничего из этого. Он находит на столике ручку и выводит у себя на венах легко, без лишней демонстративности: А-Н-Т-О-Н. И спрашивает: — Не знаешь, где по-быстрому найти браслетов прикрыть запястье? Самых дешевых, нормально будет. Антон мысленно забирает обратно свои слова о том, что Арсений хреновый актер. — Зачем ты это сделал? — спрашивает он на повышенных тонах. — Блять, Арсений, зачем? — Напоминание о том, кто важен, — спокойно говорит Попов и смотрит прямо в глаза, а у самого в глазах гроза, молнии и дождь. — Кого люблю. Ты сам сказал. — Ты заебал меня, — говорит Антон и сжимает левую руку в кулак, стараясь стереть мешающее «Ира» с кожи силой мысли, потому что секундой позже он шагает вперед, берет лицо Попова в слегка влажные ладони и грубо прижимается в поцелуе, пытаясь не то укусить, не то выпить до дна. А Арсений, сука, смеется, только как-то вымученно, прижимается всем телом, вздрагивает, утыкается лбом в плечо и рвано дышит, а потом снова берет Шастуна за запястье,  и медленно, будто спрашивая разрешения, зачеркивает слово «Ира». Кожа зудеть перестаёт. Воздух проникать в легкие — тоже.  Через полчаса Антон будет нервно курить, прищуривая глаза и ежась от холода, а Арсений разглаживать на себе смятую к чертям рубашку и снова смотреть на Шастуна с этой случайной, ненарочной влюбленностью.       Через день Антон, смеясь, напишет под полустершейся «Ирой» «Сеня», издеваясь, а Арсений изображать напускную злость, пока не зачеркнет и это; потом долго будет пялиться на результат и заявит в конце концов, что придумал новый дизайн для футболки, на что Шастун ответит фейспалмом и снова смехом. Через неделю Арсений опять хлопнет дверью, чтобы еще через день сорваться и кричать про то, что просто не может так, и по-другому тоже не может, а Антон будет жалеть обо всем, прятать глаза, разбивать пальцы в кровь, но возвращаться-возвращаться-возвращаться к началу.  А сейчас Антон кусает губы, ненавидит собственную слабость и смотрит на Арсения, к которому по-прежнему тянет. Арсений зачеркивает Иру.  И все тут.