Бесполезная иммунная. Часть первая.(Перезалив. "Глава" - старые главы, "день" - новые")

Зазвучал роботизированный и, наверное, слишком громкий для этого утра голос, который всем желал хорошего дня и извещал, что перед работой нужно хорошо поесть, и повара уже ждут, чтобы мы насладились их стрепней. Дима взвыл, накрыл себе голову подушкой и сделал вид, что его здесь нет, перевернувшись со спины на бок. Точнее, попытавшись это сделать: мой напарник, не удержавшись на кровати. свалила прямо на пол с глухим звуком «Бум!» и довольно звонкими словами, неизучающимися на уроке русского языка, но которые обязательно знает каждый выпускник. — Ах, не матерись, меня раздражает звук твоего голоса, — протянула я радостно. В окно светило солнце, яркое, слишком весеннее для этой осени. Оно с улыбкой развесило солнечные лучи по комнате, и теперь в них витала пыль, больше похожая на маленьких серых мух или же старые воспоминания, которые хранятся в виде лепестков засохших ромашек в книгах вместо закладок. Похоже, у меня довольно чудесное настроение, несмотря на то, что я заснула всего полчаса назад, по крайней мере, так говорит маленький будильник на тумбочке с неработающим звоночком. Неужто я за такое короткое время умудрилась выспаться? — Еще чего… — Дима поднялся, совершенно пофигистически относясь к своему обнаженному виду, — поразительно, а ведь недавно он бинты отказывался снимать, — и встал в позу Леди Гаги «руки в боки я шикарен аки звезда на небе». Правда, подобных звезд на этом самом небе ох как много, а вот луна одна, поэтому… Самим, впрочем, стоит это решить, — мы же не пойдем на завтрак? Я зевнула, выражая все свое мнение по этому вопросу. Идти на завтрак в такую рань у меня не было никакого желания, совершенно не было, тем более, что у меня сегодня, полный счастья и радости, выходной. И я ну никак не хотела портить его ранним поднятием себя с кровати. И даже возмущенное лицо Димы с его гримасой отвращения к сегодняшнему утру не так уж и сильно портило мне сегодняшнее теплое и удивительно домашнее утро, которое является таковым вопреки апокалипсису. Хотя на самом деле на его лицо я не особо смотрела — торс привлекал как-то немного больше. — Как ты считаешь, твои стоны слышал весь Эридал или только Владик, который с нами на этаже живет? — задумчиво спросил мой напарник, садясь на кровать спиной ко мне и отбирая у меня плед. Одеяло я ему не отдам — это моя собственность, сейчас меня от него будет не оторвать, как Капитана Джека Воробья от его шляпы, Эрена от его ключа и Лизель от её «Книжного вора». — В Эридале больше никаких Владиков нет… — сказала я, поудобнее закутываясь, — и, кстати, твои стоны были куда слышнее. О, дай-ка, я сейчас могу даже напрячься и вспомнить! — весело хихикнув, я сделала вид что задумалась, а затем начала издавать томные звуки, чем напоминающие стоны человека, занимающегося очень тяжелой физической работой, которая приносит ему моральное удовольствие. Хотя физическое тоже, если так подумать. — Заткнись! — возмущенно прикрикнул на меня Дима, заливаясь краской. — Я не стонал! — Ох, ну да, — я захохотала, да так громко, что уже через пару секунд этого смеха у меня заболели ребра, — это ведь я говорила, что ты не ожидал такого, что я… — я захлебнулась в потоке нескончаемого ржача. Потому что Дима действительно так говорил! Нет, серьезно! Вот уж я точно выложилась на полную… Все что смогла, и, похоже, мой напарник пребывал в том состоянии, когда признать, что ему «понравилось» было стыдно, но если хочешь продолжения, то это нужно сделать. — Ну-у-у-у, и что? И что? Есть какие-нибудь проблемы? — Дима посмотрел на меня с подозрением. Кажется, он пытался угадать, сколько у меня было ПАЛАВЫХ партнеров до него. По опыту как бы много, а по физическому состоянию, мать его, нет, вот он и думал, пристально в меня всматриваясь. — И вообще, с кем ты была до меня? Чересчур уж ты… Гибкая. Мне его «гибкая» дало повод еще разочек как следует поржать. Я так долго это делала, что под конец начала задыхаться, но это заставляло меня еще больше смеяться, и я издавала странные булькающие звуки. Когда же я немного успокоилась, я смогла ответить. — Я просто не рождена бревном, мальчик мой. То, что ты пытался сделать что-то там со мной пока я была в бесознании ведь ну никак с тем что было ночью даже не стоит рядом… Я права? — я многозначительно повела бровью, намекая на то, что бить по голове меня не стоит. — Ну… — Дима еще больше залился краской, умирая от стыда. — Ну да, да, не стоит рядом. Все-таки когда второй партнер умеет двигаться это немного приятнее, — он вдруг хитро улыбнулся. — Хоть в чем-то ваше величество полезно. Минут пять я буравила взглядом своего недоделанного напарника, а потом набросила на него с подушкой, нанося удары прямо по голове в надежде, что она у него все-таки отвалится. Дима заорал и свалился на пол, — меня это не остановило, и я продолжила его дубасить. — Вы чего орете? Чего завтракать не идете? — в дверь просунулся Владик. Мой напарник тут же стянул с кровати плед и накинул его на себя, а я, в общем-то не особо стесняясь, спряталась за широкой и «мужественной» спиной Димы. — Эм, а, а, а, — рыжий встал, подбирая слова, — а, вы это чего тут?.. — Владик, солнышко, золотой ты наш, — произнесла я, думая, что меня окружают воистину нетактичные идиоты. — Захлопни дверку и иди на пост, нам нужно еще кое-что закончить. Кожа несчастного Владика приобрела цвет, схожий с оттенком его волос и, громко хлопнув дверью в самом что ни на есть ужасном ужасе, убежал, проклиная себя за «медлительность». на самом деле, даже если бы бедный охранник не медлил, ему бы все равно ничего не светило: шарм Димы ему не победить. — Кто-то хочет продолжения? — хохотнул напарник. — Тебе не хватило пяти часов? — Да, я надеялась, что умрешь за это время, но почему-то не сложилось, — поймав недоуменный взгляд, я снова засмеялась, — видишь ли, если кончить тридцать раз, то можно умереть. В твоем случае получилось пятнадцать, и ты не достиг своего предела! Я хочу на это посмотреть! Дима смотрел на меня самым из непонятных взглядов, существующих на нашей планете: — То есть, это была попытка убийства? Причем явно очень изощренная, — недоиммунный прижал руку к подбородку, делая вид, что он глубоко задумался, — с такой ведь даже в суд не подашь. После этой фразы я принялась заканчивать то дело, от которого меня отвлек Владик. Точнее, от убийства Дмитрия Громова с помощью подушки. Я почти достигла цели: напарник начал задыхаться, правда, не от подушки, а от смеха, но это не суть важно, главное, что он посинел, валяясь на полу и пытаясь увернуться от моих ударов, но Дима умудрился-таки стащить меня с себя и встать на ноги. Долго он не стоял, и повалился на кровать, едва я его толкнула чтобы гада этого все-таки убить, правда, мне это снова не удалось. Если быть точным, то меня схватили и прижали в матрацу, лишив движения, и я не смогла продолжить свершение своего чудесного плана. — Ди-и-и-и-им! — заныла я умоляюще, делая вид, что повержена подлой стрелой врага. — Все, все! Ты выиграл! Все, ты выиграл! А-а-а-а-а! — Дима начал меня щекотать! Как же это низко, он же знает, что я боюсь щекотки! — Ты победил, все! Я больше не буду тебя трогать! — я взвизгнула, когда шаловливые пальцы уже переступали грань между «пощекотать» и «замучить до смерти». — Честно не буду! Пощади, изверг! — застонала я, чуть не плача. — Ну ладно, ладно, — напарник, громко смеясь, потянулся и встал, подойдя к стулу. На его спинке висели трусы и штаны, причем в довольно-таки опасном положении, когда если что-то коснется их, то они тут же свалятся на пол, имея цель стать новой половой тряпкой. — Ты не видела мою кофту? Вытирая слезы, выступившие от невообразимых мук, причиненных мне этим полудурком-недоиммунным, я махнула рукой, указывая на потолок. Дима посмотрел наверх и увидел свою кофту, одиноко висящую на негорящей лампе. Скорчив рожу, которая ясно выражала его недоумение «ичтоонатутделает», напарник напялил на себя что было в его поле досягаемости, а затем сбил-таки кофту с лампы. А я осталась лежать на кровати. Мне стало скучно. Зевнув, я завернулась в одеяло, сделав вид, что я гусеничка, которая собирается окукливаться, так и осталась лежать. — Ди-и-и-им, — позвала я напарника, — можно задать вопрос, совершенно не связанный с тем, как мы провели ночь? Дима явно заинтересовался. Он повернулся ко мне и кивнул. — А, ну, — я замялась, думая, как бы так выразится, чтобы мой напарник не подумал, что я намекаю, тем более, что я вправду не намекаю, — а вот ты представлял меня своей женой? Ты представлял нашу жизнь после свадьбы? О-о-о-о! Чтоб я еще хоть раз что-то личное у него спрашивала! Мой напарник буквально тут же стал красным как помидор. Такой чудесный румянец бывает у диатезных и упавших в кипяток. — А-а-а это не твое дело, — протянул Дима, кое-как открывая рот. У него, похоже, от удивления челюсть свело. «Опа! Похоже, он напредставлял себе нечто интересное!» — тут же догадалась я. Во мне уже проснулся дикий интерес, и пока я его не накормлю он не уснет, а значит, что нужно узнать как можно больше об этом. — Ну Ди-и-и-им! Ну расскажи! — я посмотрела на психа щенячьими глазками, думая, что это сработает. Результат не заставил себя ждать: всего минуты две уговоров, и великий Дмитрий сдался. — Только не смейся, ладно? — попросил напарник, садясь на край кровати. — Ну да, представлял… Особенно когда тебя вчера ждал, — Дима скуксился. — Подумал, мало ли, может я все же смогу вылечится, и ты придешь в порядок, ну, перестанешь забывать свои чувства… И вот полюбишь меня и все такое… А потом можно вместе дом построить и собаку завести, на Вика похожую, — он горько вздохнул. — Вот, как-то так. Думал, это прикольно было бы, — напарник замолчал, видимо, размышляя о своем. Мне эти слова показались такими милым, что у меня тут же поднялось настроение на триллион процентов. Я подскочила к Диме я схватила его за щеки и принялась их мацать и растягивать, делая своего напарника то похожим на хомяка, то похожим на золотую рыбку из аквариума. Дима тут же заулыбался. — Как же ты смешной, Громов! Аж замучить тебя хочется! — я оставила мучить щеки и перешла к прическе, делая её больше похожей на ирокез, чем на обычную шевелюру, которая лежит на его голове, подобная какой-то части шкуры длинношерстного медведя. Напарник засмеялся и прижал меня к себе с такой силой, что я тут же чуть не задохнулась. На самом деле мне даже в какой-то момент показалось, что у меня треснули ребра. — Ты же сможешь это исполнить? Сможешь? — спросил Дима тихо, лицом зарывшись в мои кудрявые волосы. — Конечно! — я засмеялась. — Клянусь тебе! Не сразу, конечно, но ты сильно изменился, и ради такого тебя я совсем не против постараться! — Правда? — удивился напарник. Он произнес это дрожащим голосом, и мне вдруг стало страшно. Я как-то еще не сталкивалась с дрожью в голосе у мужчин, несмотря на амнезию, я в этом абсолютно точно уверена. — Ты что, плачешь? Громов, ты что, там ноешь из-за меня? — я попыталась выпутаться из сильных рук, чтобы посмотреть в лицо напарнику, но тот не отпускал меня. Мне стало невыносимо жаль Диму, и я захотела его как-то успокоить, обнять, что-то сделать. Я уже приподнялась, чтобы быть на уровне глаз этого недоиммунного, как вдруг опустилась и уткнулась лбом ему в плечо, тяжело дыша. Неожиданно для себя я вдруг поймала этот момент, тот самый, когда я вдруг резко перестала чувствовать жалость — забыла её. И я уже не чувствовала ничего, совершенно. Ни радости, ни грусти, ни обиды, ни злости. Ничего. Медленно я снова приподнялась и обняла Диму за шею. — Не плачь, зачем плакать? Все будет хорошо. Когда-нибудь все обязательно будет хорошо. Не плачь, ладно? — я прижалась к Диме, желая почувствовать то, что чувствовала лишь мгновение назад. Горькое, но вкусное, приторное, такое знакомое, но забытое. Так хотелось, так сильно я этого желала…, но чувствовала что-то другое. Смотря на подрагивающие плечи парня и слушая, как он громко дышит, беззвучно всхлипывая, я чувствовала боль, слащавую, тягучую, как мед, и от этого не менее мучительную. Она словно бы была не моей, но в тоже время моей, и я совершенно ничего не понимала. Я хотела ощутить приятный горький вкус, кофейный, а вместо этого получала большой комок в горле, который не давал дышать, и тугую слабую боль. Я хочу это чувствовать? Нет, не хочу. Я хочу это забыть. Забыть, и никогда не вспоминать. Дима осторожно положил меня на одеяло, нависнув надо мной, стоя на четвереньках. Хотя в комнате было светло, я не видела его лица, но мне очень сильно этого хотелось. Может, я надеялась, что петля боли от этого ослабнет?  — Я люблю тебя, — прошептал Дима, коснувшись губами моей щеки. По телу прошлось горячая волна и остановилась где-то в районе бедер, словно вся кровь вдруг разом вскипела, а потом разом остыла. Дышать стало еще трудней. Громов сжал мои ладони в своих и поднял их над моей головой, прижав к кровати. — Я вправду так сильно изменился? — спросил напарник и наклонился чуть ниже к моему лицу. В глазах Димы стояли слезы, и все его лицо было мокрым, но грустным он, вроде бы, не казался. Даже наоборот: его улыбка была широкой, хотя, наверное, мне она казалась немного вымученной. Как можно одновременно и плакать, и смеяться? У меня никогда это не получалось. — Ну, э, конечно да, — если честно, то я совершенно не понимала что происходит и почему я нахожусь в столь странной позе неодетая. — Конечно, ты изменился. — И ты любишь меня таким? — напарник говорил с такой надеждой, что мне тут же стало стыдно за то, что я не могу почувствовать то, чего от меня просят. Но что мне сделать? Соврать? Или сказать правду? «Сорри, конечно, ты не подумай, но на меня вдруг просто накатил психоз и только поэтому мы с тобой провели ночь вместе, сейчас же я пришла в норму и теперь мне совершенно на тебя плевать»? Так? Или как? Тем более, что это неправда. Мне не плевать. Я знаю это, я это чувствую, мне не плевать. Я просто знаю, что не плевать и все, я знаю, что мне не все равно, я знаю, что чтобы не произошло Дима сможет положиться на меня. Я просто знаю. Не знаю, чем это подтвердить, не знаю, чем доказать. Я просто знаю. Мне не все равно, но до любви пока еще, как мне кажется, далеко. Не то чтобы очень, но далеко, скажем, километров двести сорок. — Люблю, да, конечно люблю, — сказала я. Дима обнял меня, и мне было немного приятно, что ему стало хорошо, но совесть, ах, совесть мучила меня, скребя острым коготочком по сердцу и нашептывая «А врать нельзя, моя милая, врать нельзя…» — Мне нужно выйти, Дим. Напарник отстранился, и я, быстро натянув на себя джинсы и фланелевую красно-черную рубашку, выскочила из комнаты в направлении кабинета Максима Ярославовича и Сан Саныча. Я ненавидела себя. Любить, как мне раньше казалось, это совсем не трудно, это легко. Ты просто любишь, ты просто чувствуешь это и все. У тебя нет проблем с выражением этого чувства, тебе хочется касаться — ты касаешься, тебе хочется писать — ты пишешь. Но что делать, если ты не знаешь, любишь ты или нет? Такое чувство, очень противное, что я ДОЛЖНА любить, но не люблю. Это «должна» меня пугает, ведь я никогда и никому не была ничего должна. Но сейчас… Почему это происходит сейчас? О, Господи, дай мне сил разобраться в себе! С Сан Санычем я столкнулась в коридоре рядом с его кабинетом. — Привет, Вика! Ты в порядке? Выглядишь как-то не очень, ты спала сегодня? — спросил доктор, перекладывая кучу папок из одной руки в другую. — Здравствуйте… Да, я в порядке. Просто немного голова болит, шла вот за таблеткой к вам, — протянула я, рассматривая папки. Среди них я разглядела «Дерьмо…» моей мамы. — А, ну тогда пойдем, — Сан Саныч поманил меня в свой кабинет. — Хорошо что мы встретились сейчас, мне очень нужно с тобой поговорить. Когда мы зашли в помещение, где, к моему удивлению, не было Максима Ярославовича, а ведь он отсюда никогда и не выходит, врач пошарился в ящиках и достал таблетку «Нурофена». Я выпила её и села на пластиковый белый стульчик, думая, что серьезных разговоров для меня сегодня слишком много. Хотя сейчас ведь только утро! — В общем, в Екатеринбурге собирают всех ученых с Предуралья и соседних с ним территорий для обследования вируса, — с серьезным лицом начал Сан Саныч. — В Эридал тоже прислали приглашение, но ни я, ни Максим Ярославович не можем поехать, здоровье не позволяет. А ты… — О, нет — перебила я доктора, — простите, конечно, но я же не обладаю такими знаниями, какими обладаете вы! — я была сильно удивлена таким выбором Сан Саныча. — Послушай, я знаю тоже самое, что знаешь и ты в этой области, не принижай себя! — воскликнул врач. — Насколько я понял, ученые будут там рассказывать свои доклады, а затем из всех проектов выберут самый лучший и, по общему мнению, самый полезный, а затем будут реализовывать его. Ты сможешь выступить со своей теорией по поводу франция и щелочи, уверен, что её воспримут всерьез. Я задумалась. Решать сейчас это… Ох. нет, мне было не до этого. — Через сколько я могу дать ответ? — спросила я, гадая, как воспримет этот шанс на спасение человечества Дима. — Через две недели нужно будет отправить им письмо, потому будет еще две недели на сборы, а потом к Лесному приедет автобус и заберет тебя, — тут же ответил Сан Саныч. — А сколько я там буду? Здесь доктор уже пожал плечами: — Не знаю. Может, полгода? Смотря на скорость работы всех ученых, понимаешь? — Понимаю, — я кивнула, чувствуя, что не поеду. — Я, конечно, еще подумаю, но навряд ли. Вы ведь знаете, Дима… Сан Саныч покивал, показывая, что он, конечно же, понимает, что я волнуюсь за своего напарника и хочу быть рядом с ним: — Все равно подумай. Спроси у самого Димы, может, он будет совсем не против? — Хорошо, — я поднялась со стула и подошла к двери. — Большое спасибо. — Совершенно не за что. Обязательно подумай над моим предложением, ладно? — спросил доктор, зарываясь в свои бумаги. Я кивнула и вышла. Подойдя к перилам, я посмотрела вниз, на первый этаж, там, где стояли машины. Я не могу бросить Диму, потому что чувство любви вырабатывает серотонин лишь когда объект любви находится рядом, в любых же других случаях это чувство вызывает лишь боль и апатию, я знала это. Но в тоже время если я успею, если успеют все, то мы сможем открыть лекарство для всех и всех исцелить полностью, даже этого психованного. И все будет так как он захочет: и дом, и собаку… И все на свете. А может среди ученых отыщется тот, кто поможет и мне. Такой шанс, такой шанс! Но если я, то есть мы, не успеем? Что будет тогда? Спустившись в столовую, я взяла там литровую бутылку воды и выпила её взахлеб, не отрываясь. Есть два пути. и оба. в общем-то, верные. Один эгоистичный, второй не очень. Я — эгоистка? Да. А значит, мне вполне можно остаться с Димой. Положив бутылку на место, я сходила в уборную, а затем снова вернулась к машинам. Наш Шон стоял грустный и покареженный, мой любимейший напарник сегодня собирался заново красить его правые двери — краска совсем облупилась, скажите спасибо мне и моим попыткам обучиться ездить. И все же я решила спросить у Димы, что он думает по поводу моего возможного отъезда, поэтому я поднялась на четвертый этаж, думая, что он все еще там. И, что не удивительно, я не ошиблась. — Ты чего так долго? — спросил Громов, поднимаясь с подушки. Я знаком показала напарнику, что он вполне может остаться сидеть на кровати. — У меня есть хорошая новость, которая вытекает из плохой, и плохая новость, которая вытекает из хорошей. Все зависеть от степени твоего и, не стесняюсь, моего эгоизма, — я поставила стул перед кроватью и села на него, закинув ногу на ногу. — Ты меня пугаешь, но я тебя слушаю, — сказал Дима настороженно. — Окей, — я тяжело вздохнула, собираясь с мыслями. — Начнем с хорошей новости, которая вытекает из плохой. Если говорить коротко, то Сан Саныч предлагает мне поехать в Екатеринбург на встречу ученых, чтобы помочь им в разработке лекарства. Как ты понимаешь, ты со мной поехать не сможешь, соответственно, тебе придется остаться здесь без меня. Но если я поеду то, возможно, смогу помочь в выработке лекарства, убыстрив процесс эдак лет на пять. Плохая новость, вытекающая из хорошей: если я останусь здесь, шансы создать лекарство стремительно приближаются к нулю, потому что екатеринбурские не обладают нужными знаниями. Ваше мнение, какую новость мне сделать настоящей, а какую оставить просто словами? — произнесла я быстро и замолчала. Нет, ну конечно, я хочу остаться с Димой и вообще, это даже не обсуждается, но, чёрт! Все равно где-то внутри, там же, где поселился монстр по имени совесть и змейка подозрительности, сейчас боролись два моих желания: уехать и остаться. И я не знаю чего хочу, так что, думаю, можно просто переложить ответственность на Диму. Едва кинув взгляд на своего напарника я поняла: я останусь. Без вариантов. Хоть он и вредный, и противный местами, и вообще гад мелочный, он нуждается во мне. Нуждается в том, чтобы я была рядом. Нуждается в моей любовной лжи. Да, нуждается. Мы молча смотрели друг на друга целую минуту. Я думала, что она никогда не закончится и так и будет длиться долго и упорно, пока я не скончаюсь от обезвоживания на этом чертовом стуле. — Нет, ты не поедешь. — Хорошо.