Бесполезная иммунная. Часть первая.(Перезалив. "Глава" - старые главы, "день" - новые")

Сложно назвать эту неделю самой напряженной в моей жизни. Бывали деньки и потяжелее. Весь мир вдруг сосредоточился для меня в одной комнате, в кабинете Сан Саныча, где я сидела и готовила свой доклад. Сложные, понятные лишь избранным, слова, туманные изречения, расплывчатые ответы на самые волнующие вопросы — это все нервировало меня до крайности. Я как могла строила теории обо всем происходящем, но мир, мир, который должен выглядеть для меня как мозаика или пазл, не был сложенным. Ужасное чувство, когда все на тебя надеются, помогают кто чем может, чтобы у тебя все получилось, а ты говно говном, ничего не можешь и ничего не умеешь. Я не являюсь очень умным человеком. Узнать все из мира химии и физики за полгода невозможно, все заучить и понять, нет, мне это не по силам. Но я могу открыть учебники, — обычные учебники по химии, — и узнать то, что многие не видят, окрыленное словом «радиоактивный». Когда я поставила в своем докладе точку, моя рука дрожала от усталости, а почерк был сравним с почерком курицы, которой уже отрубили голову. Внутри все пело и расцветало неким белоснежным светом, но мое тело устало, серое вещество отказывалось работать, а мир, история которого была частично сложена по кусочкам, растворялся в темноте кабинета. Меня даже не было на празднике в честь Нового года, который устроили в Эридале. Все были, пили, ели, горланили песни, мешая мне работать и разрушая мне тонкую ветвь моих размышлений, а меня не было. Меня и еще одного человека, который сидел рядом со мной тихо, как мышь, слушая шуршание бумаги и скрип шариковой ручки, когда она скользила, выводя нелепые буквы, слова, предложения, а который ни один профессионал не поверит. — Какая же ты умная, — лишь раз сказал за все время Дима, наблюдая, как в узком луче света, исходящем от настольном лампы, двигается моя рука. За такие слова напарник получил щелбан. И вот суббота. Последний день. Тот самый, уже завтра сборы, а послезавтра приедет автобус с учеными. Они, как я узнала, вообще-то не собирались останавливаться ради меня, просто их привезут для того, чтобы показать Лесной, не знаю для чего, если честно, для общего развития что ли?.. Но все же. Суббота. Чувство легкой ненасыщенности и, может, обиды. И снег, белый, лежащий под черными деревьями, на черных деревьях и даже над ними, летя прямо в лицо, заставляя жмуриться. Крыша. И ветер, холодный, влажный, как тряпка для протирания пыли, которой буквально пару минут назад протерли большое желтое солнце. Большое и желтое. — Для чего именно ты хочешь поехать туда? — Дима накинул на голову капюшон куртки, щурясь от мелких снежинок. — Показать миру, что есть не одно радиоактивное вещество, на котором все зациклились, — ответила я устало. — Знаешь, в чем плюс жить в закрытом городе большую часть своей жизни? — В чем? — Ты не становишься похож на остальных людей страны. Ты чуть более старый или чуть более новый, — как повезет, смотря в каком именно городе ты окажешься. Немного лучше или немного хуже, мыслишь не так как все. Я думаю, что виновато окружение. Взять те же экзамены в школе. К ним тянут и тянут учеников большую часть учебных лет, верно? Просто тянут. Не учат, а тянут. В Лесном такого не было, там было так, как раньше: твои проблемы, если не сдашь. И мыслишь как-то чуть свободнее, — я тяжело вздохнула. Морозный воздух проник в легкие, заставив залиться кашлем. — Ты не набит фактами под завязку, ты учишься замечать то, что не видно. — Например? — усмехнулся Дима. — Ты у нас новый Шерлок? — Нет, конечно же, дурак, — я засмеялась. — Просто смотри, отсюда видно, река светится сейчас? — Нет, она уже несколько месяцев вообще-то не светится, — заметил мой напарник и, вздрогнув, словно его ударили электрошокером, схватил меня за локоть и потащил к выходу на крышу. — Пошли, холодно. Я послушно вернулась в теплое помещение. Есть в этом кое-что особенное. В том, что я редко что-то чувствую. Просто эти ощущения, они ярче, чем у других, и они отчетливее, чем у других. Они не смешиваются с другими ощущениями. Одно, яркое, оно единственное находится в сердце и мозге. Одно чувство. Одна эмоция. Только что-то одно. на большее я пока не способна. Но мне было этого достаточно. Холодный мир, ледяной пейзаж, белый апокалипсис — это чувство прекрасного. Пара слов, одно касание и смех, который еще не унес ветер — это чувство любви. Они переключаются между собой, не совмещаясь. Интересно, что же будет, если включить их все разом? Всего неделю я просидела над сложнейшим заданием в своей жизни, и стала, как мне показалось, гораздо серьезнее, чем раньше. Усталость уместно борет во мне все эмоции, не позволяя даже отобразить некое подобие измученной улыбки на лице, поэтому, вдохнув свежего воздуха, я пошла спать. Ну, как пошла — меня отправили чуть ли не пинком под зад. Впрочем, ничего нового. Доклад лежал на тумбочке — всего страниц двадцать, не больше. Я, завернувшись во подбородок в одеяло, тупо смотрела на него, думая, что все-таки повесить занавески на окна была одной из лучших идей Максима Ярославовича. Всего на мгновение закрыв глаза, я открыла их, когда темнота в комнате уже не нуждалась в помощи занавесок, а около меня, примостившись рядышком, сопел Громов. Меня эта картина улыбнула и я, чуть подвинувшись, легла обратно на подушку, в надежде, что мне все же что-нибудь присниться. Но всю оставшуюся ночь я видела лишь темноту. да откуда-то слышала странный звук журчания воды, будто рядом протекал ручеек. И вот наступило воскресенье. Сборы прошли на удивление быстро: еще до наступления обеда в мой рюкзак было упаковано все, что мне могло понадобиться, и весь оставшийся день я бесцельно жалась к Диме. Мне было грустно с ним расставаться, и я уже раз тридцать пожалела, что решилась поехать в Екатеринбург. Мой напарник был на удивление спокоен. Даже, казалось, он был рад. Я по триста раз за час перечитывала свой доклад, волнуясь, что завтра могу сплоховать. Хотя я не очень хорошо понимала, почему именно я волнуюсь. Ну не сделаю, и что такого? Вернусь к Диме, буду жить в Эридале так, как жила раньше, без проблем. Но что же такое? День тянулся медленно, но даже такие дни, в которые стрелка на час полез медленней улитки, имеют привычку заканчиваться, как закончилось и это воскресенье. Начался новый день. Дима отвез меня ко въезду в Лесной. Когда мы прибыли, немного припоздав из-за происходящего на дорогах (или чем это можно назвать) снежного бедлама, ученых только выгружали, чтобы они полюбовались прекрасным видом тупой белой пустыни, на которой то тут, то там виднелись развалины зданий. Встретила нас очень симпатичная бойкая дамочка, которая мне ужас как напоминала Галину Николаевну. Едва я представилась, как меня тут же затолкали в автобус, кудахча «проходи, вот, выбери места, разложи свои вещи, пока ребята осматриваются». Марина Александровна, — так её звали, — меня немного даже пугала. Казалось, что если вместо рук прицепить ей крылья, то эта женщина непременно взлетит, настолько часто Марина Александровна взмахивала руками. Приткнув свой рюкзак в самый задний угол автобуса, я, пройдя тяжелейшее испытание для своих ушей от новой говорливой ученой дамочки, выскочила на улицу, чтобы попрощаться с Димой. — Я верю что у тебя все получится, — парень взял мои руки в свои, сжав в кулак. — Ты долго работала, так что, думаю, ты справишься. Не беспокойся обо мне, ладно? — Очень ты мне нужен, — фыркнула я на автомате, хоть и понимая, что это очень большая ложь. — И вообще-то я работала всего недельку. Здесь многие готовились к этому выступлению чуть ли не два месяца, не говори ерунду. Напарник улыбнулся и поправил мой шарф: — А до этого, что в Мусмене было? Крысеныш, ты дура. Только пообещай мне одну очень, очень, очень важную вещь, ладно? — Хорошо, — я кивнула, — какую? — Не умирай, пока не будет изобретено настоящее лекарство, ладно? — Дима прижал меня к себе. — Да без проблем. Не думаю, что я умру, — я хмыкнула, — у меня же иммунитет. — Иммунитет может исчезать. И еще ты кое-что забыла, — напарник засунул свою руку в карман моей куртки, — флешку с презентацией и ампулу с раствором ЛСД. — Дима! — возмутилась я, — мне не нужен этот раствор! Но Громов только схватил меня за нос, засмеявшись от моего раскрасневшегося лица. «Уже пора!» — воскликнул кто-то, и все тут же полезли в автобус, толпясь и давя друг другу ноги. — Я люблю тебя, — сказал напарник, прижавшись ко мне. Взрыв. Он такой, яркий, великий, как тысячи красок, которые вдруг вылились неизвестно откуда, расплескавшись вокруг фонтаном, как солнечные блики на летних фотографиях, как следы от коньков на зимнем катке. Я прижалась к Диме, старательно выдыхая. Ясное, такое ясное, такое прозрачное, словно воздух в июне над поляной с зеленой травой. Чувство. — Я тоже тебя люблю. — Гейден! Мы долго тебя будем ждать? — прикрикнула Марина Александрова из автобуса. Я резко развернулась и, подбежав к лесенке, запрыгнула на неё. Дверь за мной тут же закрылась. Мгновение — и автобус, кое-как пробиваясь сквозь сугробы, двинулся вперед. Я как можно скорее проскочила к своему место и прильнула к окну. Дима помахал мне рукой, я же в ответ, махнув пару раз для приличия, вдобавок послала воздушный поцелуй. Никогда так не делала, но мне понравилось. Напарник счастливо засмеялся, правда, для меня беззвучно, и исчез, видимо, пойдя к машине. На глазах тут же появились слезы. И когда я успела так привыкнуть к этому балбесу? Облокотившись на холодное стекло, я сжимала в руках свой рюкзак, думая, правильно ли я поступила. Но пути назад все равно не было, так что и смысла уже нет размышлять над всем этим.