Бесполезная иммунная. Часть первая.(Перезалив. "Глава" - старые главы, "день" - новые")

Пахло плесенью и спиртом. Куда ни глянь — темнота, лишь узкий квадратик света, изрезанный черными полосками, лежал на полу, и все. Простыни влажные. И хотя камера двухместная, я сидела в темноте в одиночестве, упрямо продолжая смотреть в пол. Больше заняться нечем. Где-то в коридоре раздались шаркающие шаги. Я закатила глаза и облокотилась об стену, теперь уже, все так же безо всякого интереса, рассматривая кирпичи противоположной стены. — Викочка! — послышался раздражающий голос Галины Николаевны из-за железной двери. — Викочка, солнышко! Я тут тебе покушать принесла! Скоро новая процедура, готовься! — через собачью дверцу внизу протолкнули тарелку, которая громко бряцнула, и Галина Николаевна ушла, напевая какую-то песенку. По спине пробежали мурашки. Я тяжко вздохнула. Под «готовиться» обычно имелось в виду лежать и ничего не делать, пока за тобой не придут, но мне как-то эта перспектива не особо нравилась. Зато нравилась другая. Не то чтобы она казалась мне полезней или радужней, но в моей перспективе присутствовали интересные и побуждающие к действию мотивы. Я бы сказала, что философствовала всю ночь, пока готовилась к этой важной минуты бряцанья тарелки, и не обманула бы никого. Помедлив минутку, я на цыпочках подкралась к двери и прижалась к ней ухом, — и от холодного железа замерзли мозги. Ничего не слышно, только радио вдалеке говорило — это хорошо. Разом съев всю тарелку — какая-то гадкая на вкус и запах похлебка, но лучше такая, чем вообще никакой, — я достала из штанов чудом спрятанный от мерзких охранников нож и перекрестилась. В Бога я, правда, не верю, но все равно. Мало ли, может, я ошибаюсь, и там, за краем, нас ждет нечто прекрасное и волнительное. Еще б меня что-то волновало. Поддев небольшой камешек в стене сбоку от двери, я вытащила его и достала из тайника ключ. «Ах, ну, обронила и обронила» — сетовала Галина Николаевна пару дней назад, пытаясь мило улыбаться. С её-то рожей, мило! Небось, надеялась, что где-нибудь в туалете его выронила и смыла. Дверь щелкнула. Я убрала нож с глаз долой, но так, чтобы можно было сразу же достать, аккуратно закрыла дверь и тихо, по стеночке, направилась вдоль коридора к дребезжащему голосу радио. Я не прижималась в страхе к камням, не вдыхала судорожно медицинский запах стоматологий, а так, осторожненько, но без истерического вдохновения, шла. Кралась. Долго идти не пришлось, спустя минуту я прокралась в комнату, больше похожую на приемную компании какого-нибудь малого бизнеса: светленько, в углу полукруглый стол, огораживающий территорию секретаря, фикусы, не издающие никакого запаха, и кондиционер. Поверить трудно, что в двадцати шагах от этой комнаты находятся тюремные камеры и лаборатории. Секретарша сидела за своим столом, сосредоточенно заполняя бланки и бумажки. Я прошмыгнула мимо неё — она и бровью не повела, все строчила и строчила. Беззвучно проскользив по оставшимся метрам, я остановилась у входной двери. Она была почти такая же, как и у меня в камере, только на вид толще, обитая дополнительными железными листами, да и ключа у меня от неё нет. Осталось дождаться нужного времени. По плану все казалось простым, как пареная репа или пример на дважды два. Действие оставалось все так же простым, но странное такое чувство, подозрительно появившееся невовремя пониже живота меня немного напрягало. И тело — да, тело, — не слушалось вовсе, будто замерло. Встрепенувшись, я привела себя в порядок. Железная леди должна оставаться железной леди несмотря ни на что. А вот и он. С улицы послышались звуки. Я тут же прижалась к стене, выжидая момент. Дверь открылась. Я пулей вылетела в щель, сбила кого-то с ног, от еще кого-то увернулась и, что было сил, помчалась по пустой улице. Вдогонку послышалось: «Хватайте её!..» — но я свернула в первые же дворы и затерялась среди гаражей, чувствуя, что задыхаюсь. Долго я там не задерживалась и, отдышавшись, уже быстрым шагом пошла по виляющим улочкам, победно ухмыляясь. Вскоре ухмылка сползла с моего лица. Но праздновать триумф пока еще рановато. Неизвестно вообще, можно ли его праздновать. Заметив за соседним домом патрульную машину, я свернула за угол и побежала что есть мочи, скрываясь за перевернутыми мусорными баками, сломанными детскими площадками и выкорчеванными из земли деревьями. Мысли — сухие, мир — сухой. И я — иссохшая. Едва фонари автомобиля скрылись в предутреннем тумане за поворотом, я остановилась и, чувствуя, как колотится сердце, села на землю. Жутко захотелось пить. Я прикусила губу от досады: если я умру от жажды в городе, выйдет совсем не комильфо. Единственно, где я точно могу раздобыть воду, это в пункте эвакуационного сбора. Вот только оттуда меня упекут в лабораторию, а мне этого не хочется. А я что, крыса? Или кролик? Даже если и так, уважайте чувства бедных лабораторных животных. Слова «во благо человечества», которые обычно произносят со смиреной миной на лице, никак не успокаивают, когда ты корчишься от боли, чувствуя, как по твоим внутренностям ползет трубка с камерой на конце, изучающая «богатый мир». От таких мыслей на моем лице появился насмешливый оскал, но едва я его ощутила, как он исчез. Я задумчиво коснулась пальцами губ, уставившись в пустоту. Очнувшись, с тяжелым грузом ненависти ко всем людям в белых халатах я поднялась и снова пошла. Нужно добраться до края города к полудню, чтобы успеть спрятаться от жары. Все случилось в засекреченном некогда городе Лесном, спрятавшимся в Свердловской области. Вроде бы произошел взрыв, или еще нечто, в любом случае, город смело начисто, оставив лишь гигантский кратер — по слухам. Сама я не видела, но очень интересовалась. Затем, — как всегда бывает, — устроили долгий и упорный траур, длившийся неделю, а вот после него и началось то, чего никто не ожидал. По истечении недели люди, которые жили неподалеку от закрытого города, начали вести себя не так, как следовало бы себя вести. Они были грустные, замученные, перестали обращать внимание на свою жизнь и так далее. Ничего интересного. Никого это особо не удивило, ну что, около них взорвался целый город, у некоторых там были родные и близкие, конечно, они переволновались, нервы сдали. Но нервы лечатся. А люди нет. Далее такое «уныние» пошло дальше: к Центральной России, к Югу и на Восток. Никто так и не забил тревогу, потому что все всё списывали на «нервы». Люди ходили по психологам, психотерапевтам, психиатрам, без особых успехов. У многих были замечены депрессия, бред, голоса в голове, но лечение, назначенное врачами, не помогало. Ссылаясь на усталость, люди не ходили на работу, не могли приготовить себе еду, не имели желания даже сходить в туалет. Всего месяц такого депрессивного настроения у людей — и всё. Началось самое страшное. Виня себя в том, что с ними происходит, люди начали звереть на глазах, и я не преувеличиваю, как часто это делают другие. Ненависть к самим себе губила людей — они так сильно осуждали себя за то, что не способны ничего делать, что потеряли напрочь саму сущность человека, саму душу. Как бы громко и философски это не звучало, но это так. Уничтожив себя как существ мыслящих, человечество превратилось в просто существ. А когда болезнь убивала мысль — она шла убивать тело. Несчастные стали марионетками собственных мгновенных желаний, они даже не думали ни о чем. Они просто хотели. А люди, потакая своим «хотелкам», ухищряются делать такое, что не снилось никаким психопатам. И только тогда забили тревогу. Верхи страны не знали где расположить зону карантина, ведь болезнь сильно распространилась. Пока они думали, — а думают они всегда слишком долго, — вирус распространился по всей Земле, что привело к необратимым последствиям. Самых важных персон забрали в колонию на Марс, а остальным сказали: «Гуд бай, делайте что хотите». Вот такая «гуманность». Те, кто были не заражены, начали делать попытки всё исправить: создали некие подобия лабораторий и начали изучать там вирус, построили новые закрытые города, сделали эвакуационные пункты, — но все без толку. Количество психопатов увеличилось, и хрупкий мир, который и так держался на соплях, рухнул, как карточный домик при резком и сильном порыве ветра. Были, конечно, и те, кто имел иммунитет. Так всегда — какая бы зараза не появилась, всегда найдутся те самые, «особенные», которых можно запереть в лаборатории, навешать лапшу на уши, что все идет якобы «на общее благо», и медленно и мучительно убивать. Некоторые сбежали, например, я. Но мне очень скоро придется резать себе вены, ибо воды-еды у меня нет, а в округе ходят добрые и милые люди, обычно с железной арматурой, имеющие странные желания убить тебя и твоего друга, поменять ваши органы местами и посмотреть что будет. Причём если ни ты, ни друг не оживёте, то добрые и милые люди, скорее всего, очень расстроятся, но решат, что «первый блин комом» и пойдут искать ещё двух людей для продолжения эксперимента. Даже если это уже –дцатый по счету блин. Выдохнув, я мрачно посмотрела на свои изрядно потертые в боях за справедливость джинсы. Что делать? Из города нужно валить. Это во всех книжках написано: при апокалипсисе нужно валить из города в леса и устраивать там сельское хозяйство на основе зомби в виде собаки, гнилой коровы в виде молока и придушенной семь недель назад курицы в виде яиц. А еще лучше будет, если у тебя будет жена, правда, есть шанс того, что она же будет собакой. Я остановилась за кустом, ощущая гадостный привкус похлебки во рту, отдававшийся в нос. Валить так валить, за город так за город. Задумалась. Было бы неплохо найти себе компанию в виде какого-нибудь симпатичного медика. Причём, когда я говорю «симпатичного», я имею в виду, что у него должны быть на месте глаза, рот и нос, хорошо, если на месте будут уши, совсем замечательно, если и все остальные части тела. Оглянувшись, не едет ли патрульная машина, — вестник рядом находящегося эвакуационного, ещё работающего, пункта, — я пошла в сторону частных домов на окраине города. Если бы я не была иммунной, то бросилась бы прямо под колеса этой машины с криком «Заберите меня из этого ада!», но я иммунная, увы, и если так сделаю, то попаду в ещё больший ад. Да и кричать давно не в моей привычке. Единственные, кто не сошёл с ума, оказались те, кто уже до этого был подвержен депрессии. Те, кто до этого мыслили о смерти, те, кто до этого теряли к жизни интерес. Те, кто на тот момент болел, конечно, умерли, а те, кто ранее нашел выход из этого дерьма, стал крыской для опытов. Или успел свалить. Жаль только, что при своей «везучести» на иммунитет я не особо полезна, а точнее, даже наоборот, обуза в команде. Я не умею стрелять и сражаться с зараженными, я видела войну только в играх на компьютере да в фильмах, я не умею быстро бегать, ибо полжизни провела за тем же компьютером, я не умею лечить, не умею ничегошеньки, что пригодилось бы сейчас. Ненавижу себя за то, что, когда у меня была возможность, я не изучала действительно важные вещи, которые могли бы помочь мне в сложившейся ситуации. Солнце окончательно поднялось над городом и начало жутко печь, когда я достигла свой цели — окраиной улицы с табличкой «Улица им. Желябова». За ней было только небольшое поле с недостроенной многоэтажкой, дальше — шоссе, поле, еще поле, еще поле, и лес. Уже отсюда он виднелся, хотя пиликать до него, конечно, еще ого-го. Идти дальше нельзя. Осень только-только началась, пару дней назад, и солнце еще мучило город. А вместе с городом оно мучило и меня, плохо переносящую жару. Лучше я потеряю часть дня, отсиживаясь в каком-нибудь домике, чем грохнусь в обморок посередине поля, и меня там сожрут инфицированные. Нужно все обдумать и решить, что делать, а потом делать. Пригнувшись, — мало ли, — я вдоль забора прошла мимо нескольких домов, завернула в двор одного, перескочила через еще один забор во второй, в третий, в четвертый — и остановилась у покосившегося домика, густо облепленного иссохшим виноградом. Я тут же к нему пристрастилась — а что, изюм в условиях апокалипсиса, ничего — и, кое-как поев, поняла, что сейчас я умру от жажды. Но воды не было, так что я взяла ноги в руки, зашла в дом, — он был таким же чахлым внутри, как и снаружи, — и села прямо на пол. Диван явно заняли муравьи, для меня там местечка у них бы не нашлось. — Фух, — выдохнула я негромко. Ну что за пиздец? У меня была и есть проблема. И она даже не в отсутствии воды. Она совершенно в другом. Одна гадкая мадама — уже известная Галина Николаевна, — очень сильно хочет найти лекарство и прославиться на весь мир, став спасительницей рода человеческого. Как понятно по сложным словам — ценою многих жертв. Одной из таких её жертв экспериментов стала я. Есть одно средство, благодаря которому люди чаще вылечиваются от депрессии, чем от антидепрессантов и всего подобного. Это ЭСТ, электросудорожная терапия. Суть её в том, чтобы давать импульсы тока в мозг, вызывая судороги, те, в свою очередь, вызывают химические изменения в мозгу, и из-за этих изменений повышается настроение. И как-то добрая тетя решила узнать, что будет, если иммунному сделать ЭСТ. Так сказать, мало ли, где подсказка выплывет, все нужно перепробовать. Перепробовали. На мне. Игнорируя правила проведения этой самой процедуры. В общем, было довольно больно. Ну, как больно — словно тебе черепушку крысы прожирают, а так терпимо. Но и это не самое страшное, что выявилось. Есть у ЭСТ логичные неприятные последствия, так называемые побочные эффекты: потеря памяти и ориентации, чаще всего временная. Это у тех, кто с депрессией. У меня эта процедура дала удивительнейший оборот, который поразил меня, но никого больше, потому что никто об этом не знает, кроме меня, единственного зеркала в туалетной комнате и кирпичей моей камеры. Я начала забывать эмоции. Это звучит довольно странно, кто ж спорит, но это действительно так. Всего секунда, одна, крошечная, во время которой я чувствую что-либо, и тут же — полная пустота. В каком-то смысле это даже полезно — голова всегда ясная, но все же. Нелегко жить, когда ты забываешь, отчего смеялся или плакал мгновение назад. Нужно найти чего-нибудь полезное в этой дыре, чтобы, как начнет темнеть, сразу же выдвинуться в путь. Дом был кривенький, всего пара комнат, в коридоре стояла плита, раковина и стол — все теснилось на площади метр на два. Все грязное, пыльное, заваленное старьем и ненужным хламом. И гадкий запах земли, будто я в могиле околачиваюсь, преследовал меня всюду. Но и этот запах радовал меня больше, чем вонь лекарств и антисептика. В первой комнатке стоял диван, маленький советский холодильник, еще один стол, — видимо, на столе из коридора готовили, а на этом ели, — и большой шкаф. Вторая комнатка была отделена от первой занавеской, и в ней был комод, разбитый телевизор и растерзанный временем шифоньер, у которого стоял еще один диван. И везде валялось тряпье — старые вещи, хлам и прочее. И люди здесь живут? Жили. Покопавшись в хламе, я нашла средней плохости рюкзак. На первое время и он сгодиться. Облазив буквально каждый сантиметр дряхлой хижинки, я присвоила себе еще несколько весьма нужных вещиц: коробок с лекарствами, несколько пар носков, кофту — постираю, и можно быть ходить, а то вонища жуткая, — ремень, небольшой нож и уже всякое строительное, по мелочи. Мало ли, сейчас и гвозди могут пригодиться. Маленький нож я решила положить в штаны, а большой, спасенный из оков лаборатории, в рюкзак, так удобнее. Все сложив и разложив по кармашкам, я пошарила в холодильнике, но в нем если и было что-то, что можно съесть, то все это являлось очень даже живым и могло бороться за свои права. Так что я, поздоровавшись с местными обитателями, закрыла дверь холодильника. Я легла на диван во второй комнатке, крепко держа нож в руке. Не спала всю ночь — разрабатывала план побега, рассчитывала, когда придет доктор Усемский — он вроде бы как на побегушках между лабораториями и пунктами эвакуации, — и все такое. Теперь меня не то чтобы тянуло спать, даже наоборот, жизнь била ключом, но на плечи навалилась ужасная тяжесть. И пересохшее горло будто опутали стебли с шипами — каждый вздох отзывался болью. Я позволила себе расслабиться на пару минут. Есть время — его полно, — отдохнуть и набраться сил, но его очерняло отсутствие воды. Я даже думать ни о чем не могла, кроме как о воде. Прокусила губу до крови и слизнула пару выступивших капель. Я подскочила с дивана и принялась разгребать хлам. Где-то здесь я видела пластиковую бутылку, — оказалось, она закатилась под стол. Достав нож, я отрезала у бутылки донышко и вышла на улицу. Солнце жгло нещадно. Я набрала камней, песка — его было много у забора, — вернулась со своим богатством в дом. В самый низ, к крышечке, я накидала таблеток активированного угля, найденных в коробке с лекарствами. Сверху — песок, потом слой камней, снова песок и еще один слой камней. В этот импровизированный фильтр я налила застоявшейся воды из раковины и стала ждать, продырявив крышку, и подставив под неё побитый стакан. Может, еще не умру от жажды. Ждать пришлось долго. Едва стакан наполнился наполовину, как я разом его опустошила, долила грязной воды в фильтр и, уже спокойная, села на диван во второй комнатке. Как помниться, диван в первой все еще занят муравьями, и в ближайшее время муравьи не собирались от него переезжать. Все, теперь можно отдыхать. Теперь можно уже ни о чем не волноваться. Наверное. Я полежала спокойно минут пятнадцать, как услышала звуки со стороны двери. Схватив рюкзак, я забилась в угол, надеясь, что меня не заметят. Меня не интересовала личность потревожившая мое одинокое спокойствие, скорее я думала о том, как долго она будет меня тревожить. — Да ебаный в рот, — послышалось из коридора, — это пиздец! Самый пиздецовый пиздец в моей жизни! — звук перешел в первую комнатку. — Хотя может и не самый, но такой пиздогробины я от них не ожидал, хуемырлы блять… Опа. Удивительнейший поток матерных слов прекратился. Я напряглась. С чего это вдруг такое подозрительно «опа»? Меня как осенило: мой фильтр! Мое спасение сейчас станет моей смертью, поздравляю, Виктория Гейден. Хотя меня тут же одолело сомнение: человек, говорящий слово «пиздогробина» явно не из простых, может и удастся договориться. — Эй! — крикнул мужским тяжелым баритоном некто из комнаты. — Кто там есть? Выходи! Я тяжко вздохнула. Его никто не звал, а он командует. — Выйду, и что? — отозвалась я. Лучше ответить, чем сейчас этот словарик матерных слов заскочит в комнату и пульнет во все стены. — Пристрелишь? — Посмотрим, — ответил некто, — выходи. Я вылезла из угла, взяв в руки рюкзак, и медленно вышла в дверной проем, щурясь от света, — нож я предусмотрительно пихнула подальше в карман. Этот мудила дверь не закрыл, и теперь солнце медленно сжигало изнутри деревянный домик. Спасибо. Мудила оказался тем еще мудилой, как бы странно это не звучало. Гость выглядел, как террорист на минималках: весь в бинтах, пол лица скрыто под платком, в руках автомат, — или черт знает, что это такое, я в оружии не разбираюсь, — в военной форме и берцах. И штаны заправлены в ботинки. И рюкзак за спиной. И взгляд такой колючий — аж до мурашек пробирает. Вот с таким колючим взглядом в апокалипсисе не страшно, не то что с моим. Как я увидела этого странного… человека (?), я испытала к нему если не симпатию, то глубокое уважение. В голову прокралась мысль: будь у меня такой «милый» напарник, жить в апокалипсисе было бы легче. — Оружие есть? — спросил террорист, направив дуло на меня. — Ну нож в рюкзаке, — ответила я, смотря на некое, кхм, ну скажем, это все-таки автомат. Страха как такового я в себе не находила, ни капли. Скорее. какая-то желчная обида расплывалась в груди: я для чего из лаборатории сбегала? Чтобы сейчас с дыркой во лбу здесь остаться? — Кинь рюкзак, — гость показал дулом на пол перед ним. — А ты свою бандурину опустишь? — спросила я с сомнением. Не, не отпустит — я знала это. — Кидай, торгашка. Я вскинула брови в легком удивлении, — торгашка? — и, положив рюкзак на землю, подтолкнула его ногой к террористу. Потом показала голые руки, хотя он этого и не просил. Но на всякий случай, может, этому мудиле спокойнее будет. Он опустил автомат и пристально меня осмотрел с ног до головы. — Иммунная? Я кивнула, чувствуя, что мое лицо изображает сейчас если не всемирную тоску, то полный похуизм к сложившейся моей несколько противной ситуации. По бирке с номером на футболке и значку на шее, состоящему из двух соединенных треугольников, догадаться о моем барьере от сумасшествия не трудно. — Ага-а-а, — протянул он в глубокой задумчивости. — Куда идешь? Я дернула плечами. Как будто я сама знаю, куда я иду. — А может я не буду тебе говорить, возьму свой рюкзак и просто уйду, а? Предлагаю как вариант. — Хуевое предложение, — ответил террорист. — Куда. Ты. Идешь? — Не знаю я, куда я иду, — чего он привязался-то? Я же его вообще не трогала. — Просто иду. Куда-нибудь. В лес. Так, отсюда подальше, — я неопределенно пожала плечами. — Ага, с лаборатории сбежала? — террорист усмехнулся. — Награда назначена? — Еще чего, — отозвалась я устало, — была б я ценной, я бы еще утром патрульным попалась. А так, видишь, тут. Живая. Здоровая. Почти здоровая, — добавила я с кривой усмешкой. Террорист оскалился, — вроде как, с трудом поймешь, — и стянул с лица платок. Ничего не изменилось: все его лицо было в бинтах, как у злодеев в ужастиках. Зато нос есть, и уши, да и руки-ноги на месте. Скажем так, 7 из 10 по шкале симпатичности в апокалипсисе. — Понятно. И идти куда не знаешь, и что делать тоже не знаешь, — он колюче на меня посмотрел, а я стояла, не реагируя на его глубокомысленные взгляды, — со мной пойдешь? — А вы кто есть вообще? — странно, но интересно. Вот только я думала про «напарника» — и вот он мне сам предлагает. Податься в Ванги, что ли? У меня и инвалидность, можно сказать, есть. — Дима. Дмитрий. Громов, — он террорист протянул мне руку, — будем знакомы. — Будем, — я пожала ему ладонь, стараясь особо близко не подходить. Мало ли что задумал этот «Дима-Дмитрий». — Я — Вика. Виктория Гейден. А зачем зовешь? — Одному опасно ходить. Даже ты пригодишься, — он хмыкнул и кинул мне мой рюкзак обратно. Я подняла его, пожав плечами. «Даже ты». — Ты иммунный? — спросила я. И так, в общем-то, понятно — все неиммунняки либо заразились и появились первые признаки, либо бегают по лесам на четвереньках и жрут живых зайцев. — Не проверялся, — ответил Дима. — Почему сразу же в лес не пошла, здесь осталась? — Жарко. — Ясно, — мой новый знакомый сел на диван, кинув свой рюкзак под стол. — Я бы туда не садилась, — предупредила я, смотря на то, как муравейник под диваном начал приходить в движение. Защищать свою территорию! Бегать и кусаться! Мне стало смешно. — Почему? — В жопу муравьи заползут. Дима растерянно оглянулся, но тут же подскочил, заорав «Блять!». О, неплохо. Я уж думала, он с девушками вежливый. Эдакий двуличный ублюдок, а нет. Орет матом всегда и везде. Мне нравиться этот чувак. Мы просидели в домике до вечера, почти не разговаривали, только изредка Дима у меня что-то спрашивал глупое, а я без интереса отвечала. Иногда я поднималась с дивана, набирала воды в фильтр и укладывалась обратно в свой уголок, у стеночки. У шифоньера разлегся забинтованный. У меня не было вообще никаких причин идти с Димой невесть куда, но чутье подсказывало, что если не пойду — то умру уже через пару дней. Неудивительно — леса, скорее всего, тоже кишат инфицированными. Может, и не в таком количестве, как в городе, но сильный напарник, который имеет оружие, и стрелять умеет, пришелся к месту. Я довольно много времени посвятила раздумьям, нафига этому странному персонажу я понадобилась, но пришла все к тому же выводу, что и Дима говорил ранее. «Одному опасно ходить». Даже если я ничего не умею, это не значит, что я не пригожусь — ну, по логике. Я могу быть постовым, к примеру. В любом случае, лучше путешествовать вдвоем, а не по одному, даже если мы познакомились буквально только что и выглядим как два идиота — забинтованная чувырла в маске и девка с криво отстриженными кучерявыми волосами с пометкой «Эксперимент 95» на груди. Когда стемнело, и в воздухе повисла суровая осенняя свежесть, мы с моим новым напарником вышли из домика и направились к лесу. Солнце почти исчезло за горизонтом, оставив лишь фиолетовую полоску на небе, поэтому путь нам освещали звезды и яркий остаток серпа старой луны. Направление взяли вдоль шоссе, к лесу, — асфальт еще пах полуденной жарой. Так прошел мой первый день в этом мире. Весьма неплохо, по крайней мере, я не умерла.