Бесполезная иммунная. Часть первая.(Перезалив. "Глава" - старые главы, "день" - новые")

Идти по лесу с ходячей мумией то еще удовольствие. Особенно ночью. Особенно если мумия с ружьем. Я не хотела мешать, все-таки, пользы от меня никакой, поэтому просто плелась позади мрачной черной фигуры Дмитрия, разглядывая темные листья под ногами. Забинтованный же останавливался каждые десять-пятнадцать шагов и напряженно слушал, что происходит вокруг. Лес дышал холодом, даже легким морозцем с речки, комарами и начавшей гнить осенней листвой. Вышла бы я так в путешествие — наслаждалась бы походом, а так… что толку от запахов, если они дурманят голову, вызывают аппетит и вообще мало на что годны? — Гнилью пахнет, — заметила я, переступая через колючий куст. Внимания на меня не обратили. — Ты меня слышишь? — спросила я громче, — трупятиной воняет! — Что? — Дима повернулся ко мне и притих. — Говорю… — Т-с, — он прижал палец к губам. Я остановилась, замерев на месте как вкопанная. Со стороны шоссе слышался шум. И это явно не машина. — Если они сильно погнили, то мы можем бежать, а если нет — то надо пересидеть, все равно они нас не учуят, — прошептал Дима через минуту, оглядываясь в сторону шума. — Воняет сильно, — сообщила я. — Как ты вообще это чувствуешь? — он принюхался. — Я вот ничего. — Э, — протянула я и тут же умолкла. Шум приближался. Раньше запах почти не ощущался, а сейчас ударил в нос не хуже заправского боксера, так еще и привкус на языке появился. Меня тут же потянуло выблевать утренний суп Галины Николаевны, да и Дима поднес руку ко рту, зажимая ноздри. Шум слышался очень близко, воняло так, что и не продохнешь, но через пару минут послышался странный звук, чем-то напоминающий бульканье умирающей совы, и шум, вместе со зловонием, направился к нему. Мы с Димой одновременно выдохнули. Едва все стихло, как я почувствовала горький привкус желчи во рту и скривилась. Мне нужна эта еда, еще неизвестно, когда я смогу поесть! Оставь желчь внутри желчного пузыря! Что она вообще делает в желудке?! Кое-как сглотнув и справившись с позывом, я продолжила идти за Дмитрием, ждать меня, в общем-то, не собиравшемся. Не знаю, сколько мы шли, часов с собой не было, но точно долго. Ноги ныли, рюкзак тянул плечи вниз. Хотелось поплакаться, как в старые добрые времена, когда я с папой в походы ходила, мол «папочка, возьми мой рюкзачок», но называть Диму папочкой, а тем более просить понести мой рюкзак у меня язык не поворачивался. — Как ты вообще его унюхала? — спросил вдруг забинтованный, остановившись посередине маленькой полянки. — Кого? — не сообразила я. — Запах гнили. Как ты его унюхала? Я пожала плечами: — Не знаю. Как молоко чувствуется, что испорчено, так и трупное мясо тоже пахнет. Как бы, — я посмотрела наверх. Сквозь ветки виднелись звезды, — все испорченное неприятно пахнет. — Они шли еще минут десять, овчарка бы только учуяла, — сказал Дмитрий, развернулся и снова направился в чащу. Неожиданно мне пришло в голову, что ходить с таким чудаком по густому лесу не очень хорошая идея. — Каждый бы учуял такой смрад, — возразила я, оттянула лямки поудобней и последовала дальше. Когда идешь по лесу с незнакомым человеком, на самом деле ты идешь в гордом одиночестве. Поговорить не о чем, — да и поддерживать забинтованный разговоры не очень хотел, — хочется есть, пить и бросить надоедливый рюкзак и вообще остановиться. Мое страстное желание поговорить Громову надоедало, но меня можно оправдать, по крайней мере, сама себя я оправдывала. Я почти полгода просидела в одиночестве, и единственными моими друзьями были собственные глюки. — А мы куда идем-то? — спросила я снова. В первый раз Дмитрий мне не ответил, не услышал, наверное. — Идем?.. — произнес он потерянно. — Идем… — Дмитрий остановился у дерева странной формы, каким-то отрешенным взглядом рассматривая его. — Куда мы идем? — А я что спрашиваю? — Мы идем в аэропорт! — резво ответил забинтованный, обошел дерево и двинулся дальше. Я пожала плечами — и следом. Всем в апокалипсисе разрешено иметь уезжающую крышу, главное, что бы эти «все» не двинулись за ней. — Зачем? — поинтересовалась я через пару минут. — Надо, — пауза, — и вообще тебя не касается, — пауза, — хотя, — пауза, — мы идем за машиной. Еще какое-то время я просто молчала, пытаясь вообразить, почему Дмитрий вдруг так стал разговаривать, потом до меня дошел смысл его слов. — За машиной, ага. А ты думаешь, мы её там найдем? — спросила я с сомнением. Как-то не верилось, что в такое время можно найти халявную машину. Сейчас можно украсть кучу бабла, но смысл его? Греться в холодные ночи, поджигая одну бумажку за другой? Говорят, деньги хорошо горят. — Найдем, — отмахнулся забинтованный. — Я там старый друг, мне дадут. — А потом куда? — А куда хочешь: мне все равно. Такой ответ привел меня в замешательство. Мы вроде как не сильно большие друзья чтобы хоть как-то чего-то решать. Если Дмитрий просто знает, куда идти, то откуда я знаю, куда нам лучше всего ехать? — Ты думай, — сказал он, — пока машины нет. Как появиться — мы сразу поедем. — Вместе? — А почему нет? Ну, почему нет. Наверное, потому что очень, все-таки, странно, путешествовать вдвоем с незнакомым человеком. Может быть я хочу его убить? А может быть он хочет меня убить? Хотя зачем я ему? — А аэропорт — это что-то вроде убежища сейчас что ли? — Ну да, — ответил забинтованный, — да. — Там много народа? — ко мне медленно начало закрадываться подозрение. Подозрение это вообще удивительнейшая штука. Иногда, чтобы поменялась вся суть дела достаточно только одного проблеска подозрения. — Ну, порядком, — Дмитрий продолжал идти. А я остановилась меж двух кривых деревьев, растущих в разные стороны, расставив ноги, чтобы не качаться на неровной поверхности у корней. Нос от холодного воздуха будто замерзал изнутри. Если аэропорт — это общественное место, значит, о нем знает лаборатория, а это мне грозит большими проблемами. А я не хочу обратно, увольте. Мне лучше встретить тридцать зомби, чем вернуться в пробирку. Я ж не крыса для опытов. — Я не пойду туда, — объявила я громко. Громов даже не заметил, что я не иду за ним. — Почему? — удивился забинтованный и тоже остановился. Правда, в этот момент он перешагивал куст и выглядел несколько комично. — Боишься, много мужиков — изнасилуют? А вот об этом я вообще не думала, но тоже неплохой аргумент. — Не только, — я скривилась. — Если аэропорт — это известное место, туда заглядывают патрульные из пункта эвакуации, они заберут меня в лабораторию. Догадаешься сам, почему я не хочу туда. Дима пожал плечами: — Да, они заходят. Но подумай сама, — он стукнул себя по лбу, — ты выперлась с каким-то забинтованным психом ночью в лес, и уж раз если здесь ты выжила, то там точно все будет нормалек, — он двинулся дальше. Ответ меня не устроил, но мне пришлось последовать за Дмитрием. — А я вот не верю, что все будет «нормалек». Все будет вообще не «нормалек». У меня нет никаких причин считать, что все будет «нормалек». — У тебя есть я, — ответил забинтованный, снова погрузившись в себя. — Назвал бы ты хоть одну причину, по которой я была бы тебе необходима, как воздух, я бы доверила тебе свою жизнь, — сообщила я без задней мысли. — Но таких причин нет. — Не считая той, что сейчас совершенно нигде нельзя найти напарника, который будет тебя оберегать так же, как и самого себя. Я нужен тебе для защиты, ты нужна мне просто, чтоб не сдохнуть, понятно? — он злобно окинул меня сверкающим взглядом. — Не-а, — мне действительно было непонятно. — Окей, — Дмитрий остановился. — Объясняю для чайников. Я взял тебя с собой, — он тыкнул мне пальцем в ключицу, — потому что я очень неуравновешенный мудак. Под словом «очень» я имею ввиду, что я понятия не имею, что я могу начать делать в следующую секунду. Ты, — он тыкнул в меня сильнее, — девка, сбежавшая из лаборатории, не пищащая от страха, когда перед ней хрен знает кто с ружьем. И мне очень, — забинтованный выделил это свое «очень», — очень, нужен человек, который будет останавливать меня от всякой херни. Я покивала головой: слов не находилось. Дмитрий слишком много всего сказал, и мой мозг, отвыкший от таких потоков информации, сейчас медленно все переваривал. — Ну вот и отлично, — забинтованный встряхнул руками, — даю тебе задачу на все то время, что мы путешествуем: не позволяй мне ввязываться в драки. Я уже так ввязался, что блять, — Дмитрий снова пошел, — пиздец. Не выпутаешься. — Поэтому ты ушел с Желябовской? — вспомнила я «хуемырл». — Да. — Тогда с тобой в огонь и воду, — отозвалась я миролюбиво. Даже на душе стало как-то спокойнее. Оказывается, мое достижение «побег из лаборатории» чего-то стоит. Хотя это было не так сложно, как я думала. Какое-то время мы шли молча. Весь лес накрыла пелена тишины, и единственным, кому позволялось её дырявить шумом, это нам с Димой и совам, которые ухали то тут, то там. Не то что бы они меня пугали до усрачки, но все равно жутковато. А еще пахло очень зеленью сухой, как в коробках, которые мама оставляла на зиму. — Нам долго еще идти? — спросила я, чувствуя, как холод с речки проникает мне под футболку и щекочет живот. От этого по рукам шли мурашки, и зубы сводило. — Да, долго. — Очень? — Ага. — Тогда сделаем привал? Я заметила за Димой невероятную способность спать наполовину. Когда мы сидели в доме, он спал, но при этом один глаз оставался открытым и смотрел с пустотой в одну точку, но, едва я шевелилась, как забинтованный тоже вздрагивал. Полезная особенность, не спорю, но слегка пугающая. Он вообще весь странный, с ног до головы, этот Громов. Но одет тепло: а я водной футболке, ему живется легче. — Днем надо было спать, — не сбавляя темп, он продолжал пробираться сквозь гущу веток. — Поспишь тут с вами, когда… — сзади послышался шум. Дима мгновенно обернулся и стал похож на зайца, пытающегося найти опасность. — Гнилью не пахнет, — прошептала я. — Да? Тогда мы бежим насчет три и как можно быстрее, — забинтованный поправил ружье. — Я устала! — шепотом воскликнула я. — Я уставшая обуза, и если тебя это не устраивает, то оставь меня здесь! — Да епт твою мать! Как там тебя, Вика! — он начал надуваться, как шарик, но тут же сдулся. — Черт с тобой, давай рюкзак. — Святое не отдам! — Отдашь, если жить хочешь! — Если ты меня здесь бросишь я не выживу без него! — Да с чего ты взяла что я собираюсь тебя бросать?! — возмутился Дмитрий. — С того, что мы знакомы меньше дня, а за меня назначена награда! — Так назначена? — Откуда я знаю?! С целых полминуты Дмитрий едва слышно пыхтел себе под нос, не шевелясь. Шум приближался к нам и становился громче. — Дай рюкзак, — он протянул мне руку, — дай чертов рюкзак, возьми меня за руку, и мы вместе побежим, я же сказал, что не брошу! -С чего мне верить твоим словам? — но рука сама потянулась к лямке. Начало пахнуть. Я даже почувствовала, на секундочку, как у меня сердце в груди замирает, когда тяжесть рюкзака передалась Диме в ладонь. Почти бесшумно он кое-как приладил оба рюкзака и Сайгу, и подал мне руку. — Насчет три, — он повернулся в сторону реки, где веток было меньше всего и было легче бежать, — раз, — я взяла его ладонь. Рука горячая, а бинты твердые, местами насквозь пропитанные грязью, — два, — шум приближался, Дима с опаской обернулся, — три! Мы бросились со всех ног. Вопрос бега от зомби состоит из двух вещей, которые надо учесть. Первая — это шум. Какими бы зомби ни были тупыми и гнилыми, у них на удивление острый слух. Я и сама видела в лабораториях, как в идеально закрытом помещении с фильтрацией воздуха полугнилой трупак, — буквально, у него сгнила правая половина тела, — оглядывался на звук и полз к нему, хотя ушей у него как таковых и не было. Но дыр точно хватало. Вторая — это скорость.Если выбирать между скоростью и шумом лучше всего выбирать скорость, но только в том случае, если они тебя заметили и находятся достаточно близко, — ну и если силы есть бежать. Если любой из критериев не совпадает, лучше всего притаиться и беззвучно перетерпеть. Ветки хлестали по лицу, земля под ногами скользила. Луна скрылась за тучами. Мы выбежали к оврагу, при этом я, в своих старых кроссовках, чуть не грохнулась в реку. — Нужно прыгать, это собьет запах, — Дима уже приготовился. — Какой запах, у них нет носов! — я оттащила его подальше, растерянно оглядываясь. Недалеко над деревьями возвышались четыре высокие сосны. — Лучше забраться повыше. — Ты гений, — выпалил Дима с отрешенным лицом. — Спасибо, — я пожала плечами. Забинтованный утянул меня в сторону к елям. Шума слышно не было, — хлест листьев и треск веток его заглушал, — а чувствовать запахи и вовсе невозможно — едва вздох успевала делать. Мы вдвоем перепрыгнули упавшую маленькую сосну, вскочили на какой-то пенек, обогнули полянку и выбежали прямо к елям. — Залазь! — Дима помог мне забраться на нижнюю ветку, кинул оба рюкзака и влез сам. — Нужно выше, у этих скорее всего глаза есть, — проговорила я, едва дыша. Дима сам задыхался от быстрого бега, но кивнул и первым, схватив мой рюкзак, полез наверх. С непонятным своим оружием он не расставался. Я взяла его рюкзак и, когда забинтованный прочно уселся на одной из высоких, но толстых веток и позвал меня, я влезла следом, примостившись рядом, ближе к стволу. Отдышавшись, мы уставились в темноту. Пошли или не пошли? Заметили нас? На дереве нам ничего не грозит, но некоторые зомбаки довольно умны, и могут подкарауливать свою жертву. — Как обезьяны в цирке, — буркнул Дима. — Точно, — я вдруг усмехнулась. — Кстати цирки офигеть какие дорогие, тысячу триста за один билет, представляешь? Забинтованный повернулся ко мне. С минуту он выжидательно смотрел на меня, пока я еще чего-нибудь скажу, потом откашлялся и проговорил тихо: — Цирки уже полгода как не работают. — Как и все остальное на этой ебучей планете, — ответила я и закрыла глаза. — Хочу спать. В глубине глазниц поселилась тяжесть. Шею свело с непривычки тяжелого рюкзака. Ну и ноги — они жутко ныли. — Сильно сомневаюсь, что ты здесь заснешь, — забинтованный окинул взглядом полянку. — Я тоже, — я облокотилась на ствол, — но надо. Иначе я не дойду до этого твоего аэропорта. Дима хмуро уставился на небо, потом посмотрел на меня. — Нам идти еще, — он мысленно прикинул, — завтра к жаре доберемся, если задержимся здесь не дольше полутора часов. — Дай мне сколько угодно времени, — проговорила я. Спать и вправду хотелось очень сильно. -Спи, я что, — он отвернулся, — через полтора часа разбужу. Не свались. — Отлично. Нихрена ничего отлично не было. Сколько о сне не моли, а мозг осознает, что его тело находиться на гребаной ветке, с которой можно упасть и сломать себе шею. — Рюкзак мой отдай. Не открывая глаз я протянула Диме рюкзак. Он в нем пошебуршался, — этот звук меня начал безумно раздражать, — и продолжил шуршать потом, но только тише. Минут через пять Дима тихо позвал меня. Я приоткрыла один глаз. Между двумя соседними ветвями Дима сконструировал что-то вроде спальника, обвязав вокруг них веревку. — Да ты гений, — похвалила я. — Спасибо, — отозвался Дима, — ложись. Укладывайся, так сказать. С опаской я села на такую ненадежную кровать, но она без проблем бы выдержала, наверное, вес тройной меня, если не четверной. Я снова облокотилась на ствол. Дима сначала мялся, что-то вроде хотел сказать, а потом грубо меня отпихнул от ствола и положил мне на плечи свою руку. — Какого?.. — Чтоб в другую сторону не завалилась. — А, — я закрыла глаза снова. Как бы мне хотелось, чтобы все было не так плохо, как мне кажется. — И, вообще, на, — забинтованный стянул с себя куртку и отдал её мне. Я приняла её с благодарностью насмерть замерзшего человека. Сначала напряжение из-за, ну, скажем так, не самого лучшего местонахождения кровати, не пропадало, а даже наоборот усилилось, но в какой-то момент я просто забила на все большой болт и расслабилась, чувствуя тяжелую руку Димы на плечах. — У тебя есть парень? — спросил вдруг забинтованный. — Я вроде сплю, — ответила я сердито. — «Вроде» не считается. Так есть? — Был где-то, — я качнула головой, устраиваясь поудобнее, — где-то. Полгода назад вот был, а потом — хрен знает. — Отлично, будешь моей девушкой? Я приподняла голову и посмотрела на Диму. Пару минут я так на него смотрела, а он — на меня, с таким искренним взглядом, будто и не ляпнул только что какую-то чушь. — Ты чё, дурак? — Нет, — тут же ответил Дима, — просто подумал, а почему нет, — он отвернулся. — Человечество вымирает, ты можешь стать прекрасной леди рода Громовых. — Ну или ты сядешь на бутылку, — предложила я альтернативу, — хрен тебе, мы знакомы меньше суток. — То есть, когда будут сутки, можно предлагать? — с хитрым огоньком в глазах спросил Дима. — Ебнутый блять, — пробубнила я. Как ни странно, сон пришел ко мне мгновенно. Разбудил меня Дима, как и обещалось, через полтора часа. Я не выспалась, но чувствовала себя более ли менее свеженькой. В дальнейшем нашем пути мы не встретили никаких препятствий, опасностей и прочего. — Хорошо у них тут уборщики работают, — заметил Дима. — Уборщики? — я огляделась. Ну да, мусора не было, но странно, что Дима нашел «хорошим» именно это. — А, — проронил забинтованный, — уборщики — это те, кто уничтожает зомбаков рядом с поселением или базой. — Понятно. До стены аэродрома мы дошли как раз тогда, когда предсказывал Дима, но забинтованный почему-то пошел не туда, куда обычно все ходят, — к главному входу, — а ровно в противоположную сторону. Я решила ничего не спрашивать. Он знает, что делает, хоть и психованный. Ну, не то чтобы психованный, просто до удивления странный. Хотя я не лучше ведь. В конце концов Дима остановился у двери, внезапно появившейся из-за кустов. Я подошла осмотреть её поближе, выглядывая из-за «широкой» «мужественной» спины напарника. Дверь как дверь, обитая железными листами, с шипами, как раз для апокалипсиса. В лаборатории и то хлипче. Единственно, не вязался звоночек с камерой, и что-то в нем было такое напряженное, гадкое. Как из-за неровно положенного на середину черного стола листа бумаги — вот такое напряжение. — Алле, — сказал забинтованный, нажав на звонок, — гараж. Хозяин явился. Увидев, как у меня приподнялись брови, он объяснил, что когда-то помогал обустраивать на аэропорте базу, поэтому здесь его принимают с радушием. В общем-то, в это радушие входит кров, еда и машина. — Нехило, — присвистнула я. — Димон! — радостно раздалось из динамика. — Явился! А це кто с тобой? — Це май, — он осмотрел меня с ног до головы, — скажем так, партнер. — А! — отозвался динамик. Дверь запиликала, открываясь. За ней тянулся длинный темный коридор с светом в конце, тот самый, который обычно виден при смерти. «Очень радушно», — подумала я. Дима двинулся первым. — Ты когда-нибудь думал, — протянула я задумчиво, — как интересно звучит слово «партнер»? Партнер по сексу, партнер по убийству, партнер по работе, партнер по… — Мне больше смущает поток твоих мыслей, — отозвался забинтованный, — почему у тебя сначала идет секс, потом убийство, а потом работа? — Интересное замечание. Коридор выводил на огромную площадь наполовину развалившегося аэропорта. То тут, то там, прикрываясь от солнца самодельными зонтиками, сидели рабочие и собирали что-то, отдаленно напоминающие машины. Дима оглянул всех, чуть нахмурился и свернул налево, к маленькому зданию. Никто не обращал на нас внимания, зато я рассматривала новый аэропорт во все глаза. Неподалеку, в углу, лежало несколько куч мусора, под навесом стояли готовые машины, большие похожие на огромные драндулеты, чем на ржавые корыта из фильмов про апокалипсис, к ящикам рядом кто-то то и дело подбегал и что-то доставал. Каждый занят работой. — Огроменная просьба, — сказал забинтованный, — если что вдруг — говори, что я твой парень. — Отлично, — ответила я. — Я серьезно, — он притормозил, чтобы я догнала, и мы пошли рядом, — здесь, знаешь ли, мало кто будет беспокоиться о твом здоровье, — «Включая тебя! — перебила я, а Дима пожал плечами, — и им как-то по-барабану, что с тобой будет. Зато чужую собственность уважают. — Человечество столетия выбиралось из патриархата, а все для чего? — спросила я. Ответа не последовало — он и не требовался. — Просто обещай что… — Да-да-да, — протянула я несколько тоскливо. Не люблю быть под ничьим началом. «Напарник» он на то и напарник, что «парный», то есть, равный, такой же, составляющий пару. — Ну вот и отлично. — А ты здесь вроде как авторитет, да? Тебя здесь все слушают, уважают и всякое такое? Дон Периньон? Мои соображения по поводу создателя шампанского основаны только на моей любви к этом напитку. Я искренне уважаю Дона Периньон, и готова была бы его слушать за его содействие многим сомелье и алкоголикам, будто он, конечно, жив. — Последнее не понял, но да, — отозвался забинтованный, — и все равно лучше не высовывайся. — Сиди тихо и не высовывайся, — повторила я. Мы приблизились к зданию. — В чем смысл апокалипсиса, если в нем надо сидеть тихо и не высовываться? — анархия, разрушение и счастье свободы, да. Какая уж тебе свобода. Дима закатил глаза к небу и открыл дверь, пропуская меня вперед. — Буду сидеть тихо и не высовываться, — выпалила я тихо, едва только увидела, что внутри. Первый этаж здания походил на бар и закусочную в одном лице. На второй этаж вела кривая лестница. У одной из стен стояла барная стойка, там же находилось несколько дверей без табличек, а все пустое пространство занимали столы, грубые скамейки и редкие стулья. За каждым столом сидело минимум два мужчины, и едва я зашла, как все взгляды тут же обратились на меня. — Превосходно, — ответил Дима и направился к стойке, я — следом. — Давно не виделись! — он подал руку бармену. Тот её пожал, мельком оглянул забинтованного и уставился на меня. — Партнер? — спросил он, усмехаясь. — Тот еще партнер, — Дима тоже усмехнулся. Они начали разговаривать, но все я пропустила мимо ушей. В чем смысл что-то слушать, если разговаривающие тебя считают табуреткой? — Ну, возьмите, — протянул бармен, — с машиной разберемся. — Отлично, — Дима схватил ключ, — идем, — он махнул мне. Спиной к такому сборищу поворачиваться очень неприятно: буквально прожигают взглядами. Я шумно сглотнула, когда взбиралась по лестнице. Каждый, кто сидел в комнате, пристально смотрел на меня. Мягко говоря, ощущала я себя не очень, такое состояние «не по себе», когда думаешь, что находишься совсем не в том месте, где тебе следовало бы быть. Ощущалось это странным щекотанием в носу и тяжестью где-то между печенью и кишечником, в том районе. Второй этаж — небольшой балкончик над столовой, окруженный перилами из арматур. Двери пронумерованы неаккуратными цифрами, у забинтованного в руке находился ключ от седьмого номера, который прятался в углу, между стыками стен, самого дальнего. Идти от него до лестницы вниз под пристальными взглядами… Фу. Дима открыл дверь и впустил меня в комнату первой. Я успокоенно выдохнула и, в нежданно наступившем расслабоне, стянула рюкзак, кинув его в единственно свободный угол комнаты. Стояла двухспальная кровать, — она меня напрягла, — шкаф, тумбочка и одинокий стул. Рядом со шкафом была еще одна дверь, — я заглянула в неё, — там находилась ванная. Точнее, унитаз и шланг, рядом с которым стоял тазик с кувшинчиком на длинной ручке. Ляпота: в лаборатории вместо шланга обходились просто трубой, а работники, типа Галины Николаевны, шиковали трубой с подогревом. — Стремные они какие-то, — произнесла я, когда Дима закрыл дверь, щелкнув ключом, и села на край кровати с измятым, но чистым бельем. — Кто? — Ну, эти… — мимо меня пробежал таракан, я взглядом проследила за ним, — мужики. Забинтованный тоже уставился на таракана, пытающегося залезть в щель в полу. — Потому и говорю тебе не высовываться, — проговорил он с отрешенным выражением лица, словно нашел в таракане смысл жизни и сейчас изучал нирвану. Тяжко вздохнув, я повалилась на кровать, уставившись в потолок. Под ней что-то запищало, — я села, — и из-под кровати выбежала большая тощая крыса. Я подняла ноги. Крыса пометалась по комнате, — к Диме даже не подошла, — и спряталась под шкафом. — Крыс боишься? — усмехнулся забинтованный. — Не то чтобы, — ответила я, — просто они мерзкие. — В голодное время самое то, — Дима сел рядом и принялся стягивать берцы. — Лучше не сыщешь. — Еще чего ты такого несъедобного ел? Он задумался: — Ну, я… червяков, — один забинтованный стянул, — если его как следует посолить и проглотить сразу, он даже почти не будет чувствоваться. Только в желудке может вихляться, да… — Дима снял второй и лег поперек кровати. — Рыбешку мелкую тоже можно. Солью прямо вот густо мажешь и целиком ешь. — Вместе с чешуей? — Её неудобно потом из зубов выковыривать, а так ничего. Я усмехнулась. Жрет черти-че, и сам выглядит как черти-че. И в моей жизни происходит черти-че. И сбоку бантик. — У тебя ножницы есть? — спросила я, рассматривая эмблему на своей футболке. Я, конечно, тот еще эксперимент, но слишком уж палевно. — Зачем ножницы когда есть нож, — Дима лениво перевернулся на живот. — Сейчас бы поесть да завалиться спать до вечера, — он зевнул, — а вечером поужинать и снова спать. — И так — вечность, — протянула я, продолжая изучение надписи «Эксперимент 95». А может и ножом справлюсь. Интересно только, Дима что-нибудь заподозрил? Эксперимент, как-никак. — Вечность, — согласился забинтованный. Я стянула с себя футболку, достала из штанов нож и повернулась к окну. Работаем аккуратно с хирургической точностью, потому что это единственная более ли менее чистая футболка. И всю одежду из рюкзака нужно постирать, а мне ходить, пока что, не в чем. Да и футболок у меня больше нет, только кофты, а жара еще не закончилась. — Ты говорила, — раздалось с кровати, — что у тебя нож в рюкзаке. — В рюкзаке он у меня тоже есть, — ответила я без интереса. — Ах ты сучка. — Тяф-тяф. С трудом и не без потерь я отцепила эмблему и засунула её в один из карманов штанов. — Что ты так смотришь на меня? — удивилась я, заметив, что Дима пристально на меня глядит. — Да так… Точно встречаться не хочешь? Уже почти сутки. Я скривилась. Почему в апокалипсисе у мужчин начинают играть гормоны? Типа, я мужик, я царь мира, буду делать что хочу? Я не против, чтобы мужики делали что хотели, если это не касается лично моей персоны. А сейчас Дима очень даже вторгается в мое личное пространство и лезет к моей персоне. — Я тебе сейчас в нос дам, — ответила я. Еще одно такое предложение, и точно в нос дам. — Да ладно тебе, под футболкой грудь было не видно. Я расставляю приоритеты. — То есть, моя грудь тебе важнее, чем твой нос? — спросила я. Немного раздражает. Не сильно: меня уже давно ничего сильно не раздражает, но Дима стал казаться мне назойливой мухой в душном классе на экзамене. Дима с гаденькой улыбкой нахмурился: — А почему нет? Хочу сказать что без футболки тебе идет даже больше, чем с футболкой. — Предлагаешь мне ходить без неё? — я кинула футболку на подушки и поставила руки в боки, разглядывая забинтованного. — Ого-го, я не против, — у него аж глазки заблестели, как у детишек в новогоднюю ночь. Девственник, что ли? — Отлично, — я подошла к двери, — тогда посмотрим, как скоро меня сейчас изнасилуют, и какова будет доля твоей вины в этом, — и схватилась за ручку, забыв, что закрыто. — Так блять, — Дима вскочил, — ты так не шути! — он взвился пружинкой и злобно засопел. Я фыркнула. — Тогда я в душ, — отмахнувшись от надоедливой мухи, я забрала с кровати футболку. — Я был бы не против сходить с тобой, — отозвался забинтованный, возвращаясь в прежнее положение овоща. — Нахуй сходи, — посоветовала я. — Уже был, — буркнул Дима, — не понравилось. Я пожала плечами и удалилась, как пишут во второсортных романах, в ванную. Интересно, а я во второсортном романе? Если бы писали обо мне историю, навряд ли она стала бы классикой. Скорее, те самые книжки между классикой и бестселлерами, полку которых покупатели в книжных магазинах проглядывают. Хотя, в теории, если я спасу человечество, моя жизнь могла бы стать и бестселлером. Не знаю. Вода была жутко холодной и текла тонкой струйкой из шланга. Пока тазик набирался, я отмывала клейкий треугольник от эмблемы с футболки и стирала белье. А хозяйственное мыло вообще вещь незаменимая. Один кусок — и безбедная гигиеничная жизнь на две недели в апокалипсисе тебе гарантирована. — Ты что, в одежде мылась? — удивился Дима. — Ты не бойся, я не зайду, чего уж прям так… — Пошел ты нахер, — я кинула джинсы, единственное из одежды, что осталось сухим, на пыльный стул. — Сама иди. — Уже была. — И как? — Ну, — я сделала вид, что задумалась, — не сказать что прям охуенно, но в целом и в общем… — Сколько у тебя было партнеров? — Дима повернулся ко мне. Я села рядом с ним, заметив вдруг, что у меня все ноги в синяках. — Несколько. Там, три или… Нет, кажется четыре. Да, четыре. — И ни с кем не охуенно? — с жалостью поинтересовался забинтованный. — Могу стать пятым, со мной будет охуенно. Честно. Никто не жаловался. — А ты когда-нибудь ебал кого-то, кто умет, ну не знаю, — я пожала плечами, — разговаривать? — и легла рядом с психом, подложив руки под голову. И вправду, хочется только спать и есть, спать и есть. И так до скончания жизни. — Ха, — Дима, обидевшись, отвернулся. Я закрыла глаза. Одеяло спину колет, и ногам холодно, — носки и ботинки я оставила в ванной, отсыхать от водной ревизии, — но все лучше, чем спать в лесу на ветке. — Хей, псих, — позвала я, — ляг нормально. Ты так улегся, что нормально не поспишь. — Разрешаю тебе лечь мне не лицо. Даже сесть разрешаю. Я отпихнула забинтованного ногой и легла на подушку, завернувшись в одеяло. Тот фыркнул и лег рядом. Никогда раньше я не спала несколько раз в день. Приходило, конечно, в голову составить себе расписание и спать, как Никола Тесла по полтора часа через каждые два или сколько там, но неизменно выходило, что час из этих полтора я засыпаю. Апокалипсис неожиданно благотворно повлиял на мой сон: теперь, когда я сбежала из лаборатории, я засыпала почти мгновенно. Странный сон мне снился. Когда проснулась, я с трудом его помнила, только урывками, но в голове осталась странная картина зеркала. В него смотришь — а вроде и ты, а вроде и не ты. Что-то среднее. И жуть пробирает до дрожи: не с чего, а смотришь на себя, и не узнаешь. То ли веснушки на щеках не так расположены, то ли волосы неправильно всклочены, то ли взгляд слишком эмоциональный, не мой. Может, это я из прошлого? Я раньше очень веселой была, хохотала без умолку, любила шутки всякие дурацкие. И в депрессии, бывало, смеялась без умолку. Но что сейчас? — Ебтвою мать, вставай, — меня стянули с кровати, не устояв спросонья на ногах, я шандарахнулась на пол, да там и осталась. Конечности превратились в вату: я устала, и тренировки, которые я сама себе устраивала в лаборатории, чтобы не стать неподвижной мышью, ничуть не помогли. — Мать мою не трожь, — я зевнула, — или я трону то, что уродила твоя. — Я был бы не против, чтобы ты меня потрогала, — отозвался забинтованный напряженно, — но это потом. Шатаясь, я села и открыла глаза: — Ты отказываешься от великолепной возможности, — челюсть свело в зевоте. Я в расстроенных чувствах потрогала кость слева: что ж меня тело-то так предает? — А ты не издевайся. Одевайся и марш вниз, у нас проблемы. — Какие? — я более ли менее проснулась. — Патруль, — бросил забинтованный и исчез из комнаты, будто его и не было. Хочу сказать, мигом отрезвляет. У барной стойки я стояла уже через две минуты вместе с Димой. Бармен — его зовут Гвоздь, он же хозяин аэропорта, — отвел нас в подсобку. В одном её углу было свалено оружие, в другом — всякий хлам, в третьем — одежда, а четвертый приватизировали муравьи. Вместе с забинтованным отыскали мне водолазку с высоким горлом и более ли менее белую футболку взамен старой черной — клейкое пятно так и не отстиралось и оставалось подозрительным. Джинсы тоже нашли новые, — Дима сказал, что если награду все-таки назначили, то точно сообщили, в какой одежде я убежала. Пока мы разбирали тряпье, Гвоздь стоял стоял с абсолютно понимающим лицом, будто все, что происходит, ему давно не ново. Я иногда оглядывалась, но в конце концов перестала чувствовать напряжение: Гвоздь, хоть и был выше и меня, и Димы, казался грузным, но все-таки добрым. Мою же одежду спрятали среди этой кучи. — Кофту бы тебе найти потеплее, — протянул Дима, разглядывая подсобку. — Холодать будет с каждым днем, — он посмотрел на Гвоздя, который все так же стоял в дверях. -У меня есть в рюкзаке, но её нужно постирать. — Постираешь вечером, — он схватил меня за плечо и приблизился к моему лицу, — слушай сюда. Если вдруг, ну совершенно случайно, патруль начнет с тобой говорить делай вид, что ты зараженная, но не сумасшедшая. Ясно? — Ясно, — коротко отозвалась я, — и не сраться кирпичами. — А это вообще самое главное, — Дима ухмыльнулся, — так, иди сюда, — он достал из кучи мелочи резинку, которой газеты скручивают, — твой бедлам нужно как-то убрать. Слишком заметно. С трудом, но я собрала волосы в маленький хвостик, торчащем над шеей. — Славно, — оценил Дима. — Если робота на составили, то не узнают. Я кивнула. — Через сколько они прибудут? — Минут десять, — забинтованный вышел из подсобки, — посидим у Гвоздя. Если мы будем на виду, тебя никто не заподозрит. Главное… — Не высовываться, — закончила я, наблюдая, как запирают дверь на склад. — Именно. Мы сели на высокие барные стулья, взяли у Гвоздя по одной коричневой бутылке и неспеша принялись распивать, обсуждая все на свете. Дима даже начал мне казаться неплохим собеседником, когда громогласный голос из динамиков у Гвоздя объявил о прибытии патруля. — Мне крышка, — сообщила я в абсолютном спокойствии. Чутье мне подсказывало, что скоро я встречусь с Галиной Николаевной, а она будет очень зла. Как же, её любимый эксперимент!.. И ежедневное «Викочка, я тебе покушать принесла!..» — я вздрогнула. И здесь, среди кучи голодных до женского тепла мужиков и отдельно взятого пристающего Дмитрия Громова было лучше, чем в лаборатории с кучей датчиков, шприцов и ежедневным сбором крови «понемножку» «на всякий случай». — Не кипишуй, — отозвался Гвоздь, включая радио громче. Рядом с ним валялась несколько дисков без коробок и флешек. — Их обычно двое, ну максимум трое. Тут любой за тебя в два раза больше уложит, — он улыбнулся. — Класс, — протянула я растерянно и оглянулась на сидящих за столами. Все они смотрели пустым взглядом на стол — понятно, что только что пялились на меня. — А Дима уж тем более, правда, Димон? — спросил Гвоздь. — Конечно, — забинтованный отхлебнул из бутылки. — И с чего такая прекрасная высокая любовь ко мне? — я тоже немного пригубила. Пиво на вкус было ужас каким дрянным, да еще и на пустой желудок, но лучше, чем ничего. — С того что судьба наградила тебя сиськами, — ответил Дима, разглядывая меня, — и не говори, что у тебя их нет, я видел. Гвоздь приподнял одну бровь. Я пожала плечами: вообще плевать, что он там подумает, — и снова увлеклась своей бутылкой. — А вы вообще, когда встретились? — спросил Гвоздь через минуту. Тут же дверь открылась и в зал вошел патрульный отряд. Я не повернулась, — опасно, — а Дима чуть склонился вправо, посмотреть, сколько их. — Двое, -прошептал он, и уже чуть громче продолжил, — пару недель назад. Я кивнула. Пару недель привлекает меньше внимания, чем вчера. — А где встретились? — На Желябовской, — ответила я за Диму. Тут уже ничего скрывать не надо было. — Кстати, а почему ты ушел-то с нее? — обратился Гвоздь к забинтованному. — Вроде, все нормально было… По крайней мере я не слышал ни о каких проблемах. — Нда, — Дима еще раз оглянулся на патруль, осматривающих всех мужиков. Не то, чтобы они их осматривали, просто здоровались и искали новые лица. — Да вот… Знаешь… — он повернулся обратно к бутылке, — многим не понравилось, что я не пустил одну кудрявую девчушку по кругу. Я многозначительно посмотрела на Диму. Тот пожал плечами. А Гвоздь смотрел на нас обоих с равнодушием стакана, который он протирал в руках. — А вы у нас кто? — патруль подошел к нам. -Раньше вас не видел. — Вчера пришли, — ответил Дима и выпил еще немного. — На пару дней за машиной. — Это Дмитрий, мой старый знакомый, — представил забинтованного Гвоздь, — а это его подружка… — Вероника, — перебил Дима. -Здрасте, — поздоровалась я. — До свидания, — отозвался патрульный и прошел дальше. Едва дыша я повернулась обратно к стойке и перевела дыхание. — И что, — продолжил Гвоздь, — только из-за этого? — Ты знаешь, — Дима, который секунду назад явно хотел наброситься на патрульного, — слишком близко подошел. — Они сейчас, м, как бы выразиться… — он нахмурился, — не в себе. Любая фигня — и все, бунт. — Не вернешься? — спросил Гвоздь. — Нет, — забинтованный покачал головой, — куда мне. — Тяжко будет без Желябовской. — Так объединитесь с рынком и вперед к завоеваниям. Я молча пила свое пиво. Вечер еще только наступал, и в водолазке с футболкой было ужасно жарко, я чувствовала, как взмокла спина. — Легко сказать да сложно сделать, — Гвоздь замотал головой, — без тебя не справимся. Ты же у нас, — он усмехнулся, — главный генерал. Я с сомнением посмотрела на Диму. Не сильно-то он был похож на главного генерала, да и на неглавного тоже. Больше всего он был похож на бомжа с чернобыля, который пробрался на запретную территорию разжиться антиквариатом, а потом продать его за бутылку водки. Или две. — Да справитесь, — ответил Дима хмуро, — я уже, — он замолчал. — Не тот. — Так говоришь, словно тебе лет семьдесят, — встряла я, надеясь разрядить начавшую утяжеляться атмосферу. Патруль прошелся по всем рядам и теперь снова возвращался к стойке. — Кстати, да, — подтвердил Гвоздь, — сколько тебе лет? Я уж как-то подзабыл. — Двадцать пять было в прошлом месяце. — Ого, — протянула я, — да ты старик. Гвоздь при этих словах усмехнулся — сам он выглядел лет на тридцать-пять, может чуть меньше. — А тебе сколько? — спросил Дима и допил бутылку. — А ты как думаешь? — усмехнулась я. У меня оставалась еще половина. — Выглядишь лет на шестнадцать, — предположил Гвоздь. Я выжидательно уставилась на забинтованного. Тот сначала молчал, а потом кивнул и сказал «Да, на шестнадцать». — Ты предлагал встречаться девке, которая младше тебя на девять лет? — за фыркнула, — ну и педофилия. — Постойте-ка, предлагал? — Гвоздь с интересом на меня посмотрел. — Ты отказала? — Ну, — я замешкалась. Патруль остановился рядом и прислушивался к нашему разговору. — Вообще да. То есть, не то чтобы отказала… — меня начала охватывать паника. Дима сказал мне, что он теперь мой «парень», а я об этом забыла, и теперь что-то вякнула, чего не стоило вякать, не стоило! — Скажем так, я еще хочу подумать. Две недели знакомства для меня слишком мало. — Ааа, — протянул Гвоздь. — Последний раз, когда девушка отказала Диме ей голову снесло лестницей, — сообщил он. — В смысле, — я уставилась на Диму. — Я был тогда не виноват. Какой дурак не привязывает лестницу к машине? Он тронулась, лестница качнулась и развернулась, а там написано: «Не стой под стрелой…» — забинтованный выглядел смущенным. — И вообще, у меня пиво закончилось. — Принеси еще несколько бутылок, — попросил меня Гвоздь, — там стеллаж, ты их сразу увидишь, — он указал на дверь позади него. — Ладно, — я поднялась со своего места, обошла патруль и оказалась в небольшой комнатке, даже меньше, чем была подсобка. Её всю сплошь занимали стеллажи. Я быстро нашла нужные бутылки, — они стояли на предпоследней снизу полке, взяла четыре и собралась уходить. — Девчушка, — позвало меня несколько голосов приторно-ласково, — ты занята? Я не обернулась. В голове появилось две мысли: одна — про приведений и призраков, выглядывающих из темноты, а все ужастики говорят, что на подобных существ лучше не смотреть, а вторая — про насильщиков, выглядящих так же мерзко, как и призраки. Мысли проскочили у меня мгновенно, как комары у вонючего болота проскакивают между пальцев, и было бы глупо, если бы я, повинуясь законам «стоять и плакаться, мол, отпустите меня», осталась на месте. Не оборачиваясь, я побросала бутылки, и бросилась бежать к выходу. Звон раздался запоздало, забыто, и так же поздно зазвучали тяжелые шаги множественных ног. Я вылетела в проход между дверью и стеллажом и секунду думала, — схватилась за нетвердо стоящий шкаф, навалилась на него всем весом, — шкаф качнулся, — я отпрыгнула, сама чуть не упала, но выровнялась, повернулась, — стеллаж с оглушительным грохотом упал, — звук разбивающихся бутылок смешался с воем, который подтолкнул меня в спину, и я выбежала в освещенный бар. Гвоздь и Дима стояли, направляясь к складу. Я запрыгнула за забинтованного, выглянула из-за его плеча и зашипела, бормоча про «несчастных и бедных животных, у которых есть хозяива, а их все мучуют и мучуют», специально говоря вроде как плаксиво. Я не была уверена, что говорила плаксиво, но старалась. Дима сначала посмотрел на меня, потом на склад, откуда все еще что-то орали мне. Или не мне, а просто орали: так и не разберешь. — Что ты, — псих медленно поднес руку к моей шее и цепко обхватил её, — уже сделала? Я фыркнула, но заметив, что патруль никуда не ушел, и оба смотрели на меня взглядом ужаса и подозрения, начала изображать из себя дурочку с переулочка, очень расстроенную и шокированную произошедшим. — Не виноватая я, — всхлипнув, ответила я. Дима убрал руку. «Он воротник поправлял», — догадалась я и наигранно схватилась за шею, начав снова шипеть про несправедливость и ужасное отношение к домашним животным. — Иди в комнату, — бросил забинтованный посредине разговора с Гвоздем. Я прослушала, но, кажется, они обсуждали, что делать с «этими». Я пошла, скрестив руки на груди и опустив голову. Краем уха услышала обсуждение патрульных о «бабах», которые «в последнее время просто бешенные». Кто-то из них что-то сказал про «сьбежавьшую вчерья» «психованьнюю ненорьмальнюю», которая «кокьда тьверь открьивалья», умудрилась «врьезать тьверью по голове» великому «учьенёму», упавшему на дорогу, и «разьбивьшемью себе голову в хьльаям». На балкончике я осмотрела всех, кто был внизу: и ни один человек, даже Дима, не вызвал у меня никакого доверия. Ну, может быть Гвоздь. Он неплохой, вроде, мужик. Какое-то время я сетовала на свою горькую судьбинушку, а потом забила. Паника прошла по щелчку пальцев, как и всегда, — ну, здесь Галине Николаевне слава, — и я задумалась, как я смогла уронить огромный стеллаж с бутылками на разъяренных от несуществующего диагноза «спермотоксикоз» мужиков, не знающих об интересных свойствах их конечностей. На ум пришло только то, что во время опасных ситуаций мы становимся сильнее из-за каких-то там гормонов… Каких-то гормонов. Потолок был весь в трещинах и по нему ползал паук. Большой такой, на длинных ногах, ходил туда-сюда, а потом вдруг остановился и завис прямо надо мной. «В среднем за жизнь человек съедает восемь пауков» — вспомнила я, задумавшись над тем, может ли это нечто упасть мне в рот или нет. — «Хорошо, что доказательств того, что паук может сожрать человека, пока нет». Успокоившись, я закрыла глаза. Сон почему-то не шел, хотя мне хотелось спать. Повернувшись на бок, я снова завернулась в одеяло. Нужно выспаться сейчас, чтобы, когда мы куда-то там поедем, мне спать не хотелось. Попытки заснуть не увенчались успехом, но через час пришел Дима. С кровати я не поднялась и угрюмо спросила: — Ну че, как? — Прекрасно, — ответил забинтованный, — ты когда-нибудь отрезала член парню только потому, что он хотел изнасиловать твоего товарища? — Нет, такого не было, — я перевернулась и накрылась одеялом с головой. — А вот у меня бывало и до сегодняшнего дня, — похвастался Дима, — только кровищи после этого… Не поможешь бинты перевязать, а? Засохнет все к чертям, потом не отлипнет. -Ладно, — я поднялась с кровати, — где бинты? Дима оказался весь облит кровью, с ног до головы, и очень счастливым, но едва взглянув на меня, он как-то поник и расстроился: — Все нормально? — Да, — я пожала плечами. — Бинты в рюкзаке моем, — сказал забинтованный, — там, посмотри. И еще тюбик достань какой-нибудь, если я полезу, то все запачкаю, — он проследил за моими поисками нужных вещей. Весь рюкзак Димы оказался набит бинтами, тюбиками, лежала одна странная книжка, похожая на записную, — я подумала, что потом точно в неё стоит заглянуть, — а в самом низу, замотанные в тряпки, валялись какие-то ампулы и шприцы. — Эй, — окликнул Дима, заметив, что я нашла, — не лезь. Нашла уже все. Сюда иди, — он скрылся в ванной. Я последовала за ним. Дима стянул футболку, куртку, и остался в одних бинтах. Он посмотрел в треснутое зеркало, приставленное к стене, и как-то досадливо цокнул: — Даже волосы в крови, — псих провел рукой по волосам, — капец, голову мыть. — Ужас, — повторила я, раскладывая рядом со шлангом бинты и тюбик. — Ты о чем? — Дима повернулся ко мне. — Как же так, мыть голову, — я скривилась, — лишний раз можно и помыть. Минуту, может больше, забинтованный смотрел на меня с недоумением или подозрением, потом положил руки на бедра и оглянул мою драгоценную персону с ног до головы и медленно, растягивая гласные, проговорил: — Скажи мне, — начал он, отчетливо проговаривая каждую букву, — либо ты отличная актриса, которая сейчас изображает из себя храбренькую малышку, а на самом деле пищит от страха в душе, либо я нихера не понимаю. Я усмехнулась: — Ты нихера не понимаешь, — я прикрыла глаза, продолжая шире растягивать рот в улыбке. Что-то невероятно приятное было в секундном мгновении искры радости, собственного какого-то высокомерия, величия. — Я сбежала из лаборатории, — сказала я многозначительно, — а там вытворяли страшные вещи, — я подошла к Диме. — Мы будем с тебя бинты снимать или нет? — Я отрезал члены трем мужикам, — повторил он, глядя на меня с восторгом. — Поздравляю, — протянула я со смешком, — мне похуй. Сядь и не выделывайся. Дима сел на выступ лицом к шлангу, а я стояла у зеркала и развязывала его странные морские узлы. Работала я молча, псих тоже ничего не говорил, задумавшись. Через какое-то время возиться с узлами мне надоело, и я достала из карамана нож: дело пошло быстрее. Я развязала голову, шею, потом плечи и торс, ошметки бинтов падали на пол. Я поняла, почему Дима носит бинты. Вся его кожа оказалась покрыта фиолетовыми, — где-то больше, где-то меньше, — пятнами. Сами они казались гладкими, но на ощупь ощущались какие-то шероховатости, как от шрамов. Я не спрашивала, откуда они, интерес был, конечно, но не настолько большой, чтобы прерывать такое удобное молчание. Когда я дошла до торса, Дима повернул голову: — А знаешь, ты мне даже нравишься в какой-то мере. Я остановилась и посмотрела на него, ожидая продолжения. — Что-то вроде, — говорил Дима, поминутно замолкая и думая, — дружественной большой любви, основанной на взаимном удобстве. Ты классная, — он глянул на меня с таким видом, будто я была его новогодним подарком. — И в чем же, — я снова принялась за работу, — заключается твое «удобство»? Его слова меня оскорбили. Дима говорил обо мне, как о табуретке, — я понятия не имела, почему я привязалась к табуреткам., но постоянно сравнивала себя именно с ними, — или еще какой фигне, как о вещи. Я, конечно, как и вещи, не имею особенных эмоций, но… Мне стало грустно и тоскливо. -А, ну, — Дима повернулся назад и не видел моего лица, — ты не визжишь из-за всякой херни, мозги особо не колупаешь, и в целом весьма неплохая по характеру. Это я так, иногда, как ляпну чего-нибудь, так обидишься навек. Просто знай, что на самом деле ты будешь мне хорошим напарником в нашем апокалипстическом мире. Будет весело, — он оглянулся на меня. — Ты чего? — спросил он удивленно. Я разорвала последний бинт, рывком вытащи обратный его конец из штанов Громова: — Ничего. — Я поспешил со словами, что ты мозги не ебешь? Если что не так, то и говори, чего молчать? — Окей, — согласилась я, поднимаясь и беря бинты, — мне не понравилось, что ты говорил обо мне, как о хорошей находке. Типа, — я задумалась, разматывая бинт, — «о, я нашел удобный фильтр, и теперь буду везде ходить с ним, потому что он фильтрует воду, легкий по весу и простой в использовании!», — я повернулась к Диме, — но я же не фильтр. Псих скуксился: — Да, но, — он вздохнул, — я не в обиду это и… — Забей. Что с кремом делать? — я взяла в руки тюбик. — А, — Дима словно очнулся, — эти пятна им мазать, — он указал на свое лицо, на котором фиолетовые нечто тянулись от левого уха до лба, от правого уха до носа и еще чуть-чуть с шеи переходило на челюсть и подбородок. — Тогда сначала отмоем твое окровавленное хлебало, — я вязал в руки шланг, — или ты сам как-нибудь уж помоешься? — Если ты предполагаешь, от твоей помощи не откажусь, — лукаво ответил Дима с улыбкой. Я дернула кран на полную, — из неё, совершенно неожиданно для меня (я-то помню тонкую струйку), вырвался ледяной поток, который, совершенно случайно (нет), был направлен напарнику в лицо. Я отвела шланг подальше, пока псих пытался протереть глаза и отплевывался. — Моя помощь будет очень полезной, — проговорила я, смотря на то, как с Димы текут ручьи красной жидкости. — Конечно, сам-то я себе в лицо ни за что на свете бы воду не пустил, — он тоже посмотрел на ручьи крови, смешивающейся с водой. — Я ощущаю себя женщиной. Я захохотала, и, не в силах стоять на ногах от смеха, прижалась к стене. Дима тоже насмешливо фыркнул, улыбаясь. — Ладно, — сказала я, успокоившись довольно быстро, — давай разбираться с твоими остатками членов. Кое-как я Диму все-таки отмыла. Мы много о чем разговаривали, пока я сводила застывшую частично с его волос кровь, мазала этот странный фиолетовый крем и забинтовывала психа обратно. В целом, он не такой уж и плохой, я даже прониклась к Диме какой-то симпатией и доверием. Наверное, он прав — мы неплохо поладили для только что познакомившихся людей, и можем очень даже здорово проводить время, когда уедем. Мы начали думать, куда можно бы отправиться, но ничего кроме Москвы или Питера в голову не пришло. «Только ехать туда, — сказал Дима, пытаясь не шевелить особо головой, потому что как раз её я и завязывала тогда, — зачем? Чисто по приколу, чтобы посмотреть, как на самом деле выглядят разрушенные столицы?». Так и не решили. — Пойду нам поесть приготовлю, — объявил забинтованный одеваясь, — а ты пока поспи. — Без проблем, — я упала на кровать и тут же уснула. Было ли дело в том, что после веселого разговора мне стало легче, или еще чего, но в этот раз засыпать мне было проще. Мне снова что-то приснилось, но что — я помнила с трудом. Кажется, мне приснилось солнце и какая-то крыша, такая, прямая, как у многоэтажек, и еще жара, но больше я ничего не запомнила… Или ничего не случилось, потому что меня разбудил Дмитрий. — Еда! — громогласно объявил он, врываясь в комнату с двумя тарелками. — Я ужасно хочу есть, а ты? — Менее ужасно, — ответила я, зевая. В лаборатории не есть два, три, а то и четыре дня было нормой. Несмотря на очень большую любовь ко мне, Галина Николаевна часто забывала о моем существовании. Кантовалась как могла. — Да ну? — Дима придвинул стул к кровати, сел на него, заворотив ногу на ногу, и протянул мне тарелку. В ней были самые обычные макароны с тушенкой и сыром, но этому я внезапно для себя обрадовалась больше всего на свете, — не считая жесткого матраса. — Где ты все это достал? — спросила я, уплетая еду так, словно ела в последний раз. — Охмурить кухарку оказалось не сложно, — забинтованный многозначительно повел бровями — под бинтами угадывалось это трудно, — только она очень расстроилась, узнав, что я с девушкой. — У тебя есть все шансы, потому что… — Ты не моя девушка, да, — Дима навязывал на тарелку огромный шар из спагетти и только потом клал в рот, — но она жуть какая страшная, а имение девушки — отличное оправдание. Я скривилась: ох уж эти мудаки, играющие с женскими сердцами. И ведь Дима не так уж и красив, — 8 из 10,по шкале апокалипсиса, балл добавлен после того, как увидела его без бинтов, — но умудряется быть таким… бабником. Или как будет шлюха, только в мужском роде? Почему бабник звучит достойно, а шлюха — издевательски? Требую мужского рода слова «шлюха». Кажется. я где-то слышала… «Шлюхан». — Интересно, а на эту кухарку столько же внимания обращают, сколько и на меня? — сказала я задумавшись. — Ей восемьдесят лет, — уточнил Дима. — И ты с ней заигрывал? — Еда! Ради еды я на все пойду, — оправдался Дима с улыбкой. Он водил пальцем по тарелке, собирая остатки сока из тушенки. — Кстати, ты так и не сказала, сколько тебе лет. Я пожала плечами: — Считай, что мне шестнадцать. — Не-е-ет, — забинтованный усмехнулся, — тебе больше, но на первый взгляд тебе шестнадцать. Девятнадцать? — Двадцать было в апреле, — сдалась я тут же. Чего толку нюни разводить? — Уф, ну, — Дима многозначительно посмотрел на дверь, — главное, чтобы парни не узнали. У них у большинства закон не ебать девочек, не достигших совершеннолетия. — Сильно сомневаюсь, — сказала я, вспомнив, какие же интересные мужики нашли меня на складе. Им, похоже, закон не писан. За это и поплатились. После еды мы решили лечь спать. То есть, Дима решил завалиться, а постель и игнорировать все на свете, и меня очень привлекал вариант сделать так же, но меня ждала моя кофта. Вооружившись мылом, я засела в ванной спасать её от запаха разлагающегося тряпья. У меня промелькнула мысль постирать еще и куртку Димы, но как-то мне стало уже лень, и я повесила свою кофту на холодную батарею, а куртку Димы оставила на видном месте. Ему нужно — он и постирает. Я разобрала оба рюкзака, разложила все по местам и отсекам, вещи сложила, и даже почистила свой рюкзак — Димин был не в настолько бедственном состоянии. И только после этого я разрешила себе лечь спать. Дима привык дрыхнуть без одеяла. Он лежал, как бревно, в гордом одиночестве на серой заплатанной простыне, запихав колючее одеяло в дальний угол. Прямо в одежде. А мне подумалось, когда еще выпадет шанс поспать нормально?.. Решила раздеться. Дима все равно спал, да и не было похоже, что он это все серьезно: про встречаться и про грудь. Может, у него просто шутки такие дурацкие. У многих парней похожие шутки. Сложив вещи у кровати, а нож пихнув под подушку, я нырнула под одеяло и там, в полном спокойствии, притихла. Надвигался вечер. А чувствовала я себя весьма неплохо. Разве что ноги да плечи побаливали — но мне жить здесь еще несколько дней, пройдут.