Немного о сигаретах

Не было секретом, что ученикам 11 "В" не нравилась учительница немецкого языка. Она не была молодой, слишком старой тоже. Ее волосы были подстрижены под каре, и ни один волос не смел выбиваться или лечь как-то не так. Сказать что-то, что противоречило ее мнению - значит нагрубить. Школа помогает отстаивать свое мнение? Может, оно и так, но либо ты становишься троечником, если сможешь вовремя замолкнуть, либо просто молчишь и соглашаешься со всем, что говорит учительница. Мироновой было все равно, что она там говорит. Расскажет классной руководительнице о плохом поведении класса? И что она сделает? Родителям позвонит? Аня ненавидела, когда ее просят читать текст. Раздражало читать на немецком определенный текст в полной тишине. Откуда этот страх - непонятно. Довольно частые заикания заставляли ее все меньше и меньше любить себя, несмотря на не такую уж и высокую самооценку. Заикания не понимали и учителя, хотя ничего и не говорили по этому поводу. – Три,– и Миронова облегченно выдыхает, чуть улыбается на возмущения Меркуловой Маши. –А почему не четыре с минусом?– шепчет Маша, будучи на грани истерики. – Меркулова, тебе плохо? Может, медиков позвать?– издевку не мог услышать только глухой. Учительнице не нравилось подобное поведение на уроке. – Да что их звать-то,– девушка откинулась на спинку стула.– Тут не далеко, я и сама дойду,– сдержанно улыбается, скрещивая руки на груди. – Выйди и зайди нормально,– шепчет Аня, зная, что Машу в таком состоянии может довести до истеричного смеха все, что угодно. И Меркулова сгибается, шмыгает носом, сотрясаясь от смеха. Аня закусывает губу. Звенит звонок, и они синхронно скидывают учебники в портфели, первыми выходя из кабинета. Неплохо они сдружились за эту неделю. – Сейчас география?– Маша с аппетитом съедает пиццу из школьной столовой. – Да,– чересчур сдружились. Миронова вздыхает. А это ничего? Что она привязывается? И что позволяет привязываться себе к кому-то еще? Маша была человеком слишком открытым и веселым, общительным и отзывчивым. Такие обычно берут себе в списки друзей похожих. Таких же открытых. Но Меркулову, кажется, ничуть не отталкивало нежелание общения со стороны Мироновой, и закрытость Ани она не считала чем-то странным. О слухах знали все, и Маша не была исключением. И Мироновой это не нравилось. Не покидало чувство того, что все это из жалости. Или, может, Меркулова хотела как-то насолить Ане. Но. Она не делала ничего такого, чтобы появлялись такие мысли. В действиях Маши не было никакой неприятной резкости, издевательства. Она не говорила с Мироновой отвратительным сарказмом, как это делала Лера на уроках географии. Маша не задавала тупые вопросы по поводу слухов. В ее жестах так же не было неприязни. И Аня хотела ей верить. Ей хотелось смеяться вместе, сидеть вместе. Встряхивает головой, встает за Машей. Она рассказывала, кажется, что-то о сериале. Вроде бы он вышел совсем недавно, но обрел популярность слишком быстро. Аня кивает, кивает, кивает. – Ты меня слышишь вообще?– Маша смеется, немного подается вперед, чтобы увидеть лицо Ани. – Да, слышу,– растерянно хлопает глазами, стараясь вспомнить последние слова Маши. Это был какой-то сериал... Название вертелось в голове одинокой мыслью, но Аня не могла составить словосочетание. Кажется, название было из двух слов... Или, возможно, из трех. Меркулова качает головой, ничего не отвечая. Все понимает. Аня мнется, продолжая вспоминать название сериала. – Может, покурим?– У Мироновой вдруг возникло резкое желание покурить. Желательно с кофе. Или, может, с лаймом? – Перед географией?– Меркулова изгибает правую бровь, оглядывая одноклассников и дверь четвертого кабинета. – А что не так?– Взгляд Ани падает на учителя, который копошится с дверью, пытаясь открыть ее. Мысленно, наверное, даже проклиная ее. Маша пожимает плечами, впрочем, как и Аня. Курить они не пойдут, и Аня разочарованно вздыхает, плюхаясь на стул своей излюбленной парты. Маша садится рядом, прося листок и ручку у Ани. В классе большинство пишут на листках, которые, кстати, выбрасывают в маленькую черную урну в этом же кабинете географии. Аня вырывает листок, дает ручку, а сама открывает тетрадь. Опять это чувство. Аня поджимает губы, смотря на пустой лист тетради. Откуда? Чувство безразличия в последнее время стало возникать у неё слишком часто и неожиданно. Как гром среди ясного неба. Или, может, это походило на волну. Эта волна появлялась неожиданно, и окатывала она Аню с ног до головы, не оставляя сухого места, но оно и понятно. Руки не слушались, они отказывались выводить буквы, отказывались и выводить очертания рисунка. Были лишь какие-то наброски человека. Он был худощав, а волосы беспорядочно лежали на голове. Он смотрел на рукава большой для него кофты. Это был удачный набросок. Даже очень. Урок шёл ровно сорок пять минут, но Ане так не казалось. – Кирилл Юрьевич,– Аня неловко поджимает губы,– не угостите сигаретой? Кирилл оторвался от журнала, приподнимая брови. Миронова? Сама Миронова решила стрельнуть у него сигаретку! Он улыбнулся, и тонкие длинные пальцы протянули сигарету. – С лаймом,– сказал он, оттягивая уголки губ.– В первый раз, помнится, ты угостила меня лаймовой. Она ничего не отвечает, только открыто улыбается, показывая белоснежные зубы, несмотря на свою вредную привычку. – До свидания. Зря Вы так, Кирилл Юрьевич.