дауншифтинг

хосок не успевает даже толком-то и шагу сделать за пределы зала для получения багажа, а на него уже запрыгивают тяжеленной веселой многоножкой с визгами, криками, этими мокрыми, зареванными лицами, и в общем-то хосоку кажется, будто никуда он и не уезжал. он стоит — чемоданы валяются где-то за километр, зеленая кепка упала под чьи-то кроссовки, отросшую черную челку растрепали, и теперь она беспощадно лезет в глаза, а вокруг такой крик, что люди бросают на них остро-осуждающие взгляды и вообще смотрят настолько косо, как будто у них здесь оргия, а не встреча после двух лет расставания. пошли в пизду. хосок улыбается им всем ярче солнца и почему-то среди разноцветных голов не видит юнги. и блять, не то, чтобы он надеялся, что тот приедет его встречать, потому что как бы нет. юнги ведь гордый дохера, и крутоты там больше, чем в сваренных вкрутую яйцах, но да, хосок в очень глубокой глубине своей наивняковой душонки все-таки надеялся. он смотрит на них — повзрослели, выросли, вытянулись в плечах, чонгук вон совсем обогнал уже в росте половину из этой оравы, особенно рыжего, ого, привет, чимина, и лицо стало какое-то, ну, альфаческое, и плечи уже совсем как у джина, а он стоит — весь такой «хен-хен-хен», глаза по пять копеек с сердечками, улыбка мягкая, кроличья, до ушей. хосок так скучал по ним всем, ну очень, но по своему тощему злому юнги, конечно, больше всего. а сейчас его среди них нет, и хосоку вдруг неуютно. то есть, конечно, два года ведь прошло, и мало ли, может, там уже «кто такой хосок просто», но верить в это отчаянно не хочется, и хосок очень-очень старается правда не. а чимин, беспощадно рыжий чимин, тянет его локтем за шею, улыбается на все свои белоснежные тридцать два из тридцати двух и говорит, что рад, что скучал сильно, и столько вообще всего произошло, пока хосок в своей америке прохлаждался, и чимин столько новых танцевальных штук освоил, что батл теперь точно не продует, и хосок рад, правда рад. он ведь тоже их всех любит, даже если они глуповатые временами, шумные, как толпа детсадовцев, и смешные-родные-самые-самые, ну честно. только ему бы в тонкую бледную шею уткнуться, вдохнуть мятный шампунь с загривка, насильно поцеловать за ухом и смеяться потом долго, до колик в селезенке, и руками закрываться от многочисленных ударов, потому что кое-кто слишком смущен от всего этого безобразия, и целовать холодное хмурое лицо снова, потому что юнги только с виду не дается, а хосок его давно уже раскусил. чтобы опять как раньше: вечерние прогулки по набережной, та самая придорожная закусочная в каком-то богом забытом месте с острыми, как кимчхи юнгиевой бабули, топпоки, две бутылки теплого лимонного пива, начос с острым перцем прямо в постели, пачка ментоловых мальборо на двоих, поцарапанный и заслушанный до дыр альбом лучших хитов эминема — подарок хосока на какую-то там годовщину, долгие смущенные объятия на диване в гостиной, ненавистная пачка апельсинового сока в холодильнике юнги, хосокова смешная пузатая кружка на полке его шкафчика для посуды, зеленая зубная щетка и растянутые треники в шкафу. хосок хлопает себя по карманам — привычный тонкий ключ валяется в недрах мягких шорт цвета хаки — и весело думает, что если гора не идет к хосоку, то хосок идет к горе сам. он падает на переднее сидение большущего сокджинового черного внедорожника, шустро подсоединяет полусдохший телефон к стереосистеме, та подвывает ему в такт совершенно богическим голосом tinashe, и хосок смеется, фальшивит на высоких нотах страшно и едет к своей этой крутой горе, и вся эта тусовка едет следом. улюлюкает громко, когда хосок выскакивает из салона с батареей пива наперевес, походя на рыцаря из какой-нибудь хуевой сказочки, долго машет руками, и хосок машет свободной клешней в ответ, уговаривает себя собрать, наконец, дерьмо, мужик он вообще или где, и тычет безнадежно дрожащими пальцами код на стареньком домофоне. он спешно поднимается по лестнице сразу на пятый, несколько раз успокаивает сбившееся ко всем херам дыхание, дергает ручку на себя, и... там... незаперто. хосок изо всех сил давит расползающуюся по губам улыбку законченного имбецила, шлепает босыми ступнями в спальню и... юнги спит. прямо как два года назад — уткнувшись в сложенные руки на захламленном бумагой и кружками с темной кофейной кляксой на дне рабочем столе, и сопит носом, как маленький домашний мопс. хосок осторожно снимает с его растрепанной, теперь еще и белобрысой башки огромные наушники, накрывает тонким пледом и сваливает на кухню с подступающей к глотке эндорфиновой истерикой. потому что юнги наверняка опять отрубился на несколько продолжительных часов голодным и будет страшно недовольный спросонья, и вообще. он сгружает пиво в холодильник, сваливает острые начос на подоконник и засучивает рукава свободного, в тон шортам, лонгслива до локтей, готовясь варганить воистину королевский то ли ужин, то ли завтрак, и чувствует себя официально самым счастливым человеком на всем диком западе за все времена.