Obsession.

Глава 8. Sui. You´re my confession. - Я надеюсь, ты способен на что-то большее, чем зарисовки голых женщин. Она усмехнулась, банальнейшим движением откинула назад волосы. Но, черт возьми, да, я готов был всю оставшуюся жизнь писать голую натуру, писать её руки, замершие в пренебрежительном жесте. Писать её всю. Ино была внутри ещё более красивая, чем снаружи. Но это редкое явление – по-настоящему прекрасное тело. Разделась она без лишних слов, я даже несколько удивился этой спешке. Но она ведь уже работала натурщицей – сделаем скидку. На счет три мне надо было выбросить весь эротизм из головы – но сделать это оказалось несколько труднее, чем я думал. Она была безупречной. - Ты устраивал выставки? – её бровки вопросительно приподнялись вверх, губы сложились в узкую линию, и она расслабила шею. - Конечно же, нет. - Тебе глаза… не слепит? – та же почти детская заинтересованность и непонятливость. Конечно же, мне слепило глаза! Но в этих солнечных лучах она была такой полупрозрачной, её тело растворялось в теплоте желтого, белизна её кожи светилась изнутри, а волосы были прожженными солнцем белыми нитками. Я не мог позволить себе сдвинуть шторы и лишить мир этой красоты. Её плоть была обтянута белоснежной кожей, особенно сильно натягиваясь на ключицах и коленях – я видел каждую её косточку. Высокая грудь обладала красивой, округлой формой, а соски – нежно розовые бутоны – остро приподнимались вверх. Две впадинки украшали поясницу, а далее – изгиб ягодиц, обладающий нежнейшей кожей. Линии её тела являли собой идеальную гармонию из впадин и возвышенностей, не давая возможности оторвать взгляд и, что самое иссушающее, - прикоснуться. - Нет, именно то, что мне нужно. Красивая девочка Ино, кто же тебя придумал? Что за скульптор был столь искусен, что придал тебе этот безупречный вид? Я бы мог пошутить на тему «раздеться для первого встречного», задеть её дерзкое самолюбие злой шуткой и посмеяться над её слишком высоко поднятой головой – но я был счастлив, что она разделась, и что она именно такая самовлюбленная и высокомерная – иначе то была уже не Ино. Я жадно в рисунке поглощал все её черты, каждый изгиб её тела, пытаясь ничего не упустить. - Расскажи о себе. Я посмотрел на неё с пренебрежением, показывая всю пустоту и паршивость её вопроса. Мы были незнакомцами. Друг для друга мы, по сути, не значили совершенно ничего. Но у нас была эта самая, присущая лишь незнакомцам, привилегия – исповедь. На счет три мы можем рассказать друг другу самые сокровенные секреты. Начинай отсчет, моя маленькая незнакомка. Я ни сочту за грубость, если ты расскажешь мне про каждого своего мужчину, я не сочту за бестактность, если ты спросишь меня о любой из моих ночей, проведенной не в твоих объятиях. Начинай свою исповедь, моя дорогая – едва не сказал я. Решил предать сцене большей картинности, но вовремя сдержался, углубившись в работу и ожидая-ожидая-ожидая. - Ты знаком с Карин? Лесбиянка со второго курса?.. Началось. - Нет, а почему я должен её знать? Она блаженно-медленно повела плечами, её грудь чуть подалась вперед и я почувствовал, как возбуждение первым импульсом ударило в голову, а потом – обратно в тело. Я не думаю, что слишком бы преувеличил, назвав Ино лучшей девушкой, что я встречал, а её тело – самой поразительной скульптурой из плоти. А этот день и эту облезлую по углам студию – самым лучшим времяпрепровождением… - Она неплохая. Моя внимательность меня поражала – Ино глубоко дышала, и её грудь мерно поднималась в такт вдохам-выдохам. Я, пожалуй, акцентировал слишком много внимания на этом. Ино начала говорить. То была её исповедь, переполненная теми самыми скандальными вещами, о которых ты расскажешь только незнакомцам. Она продолжала говорить, а я тем временем внутренне сокрушался: почему у меня нет с собой акварели? Ино была такой яркой, такой цветной, и её образ, запечатленный на моем холсте в карандаше, выглядел слишком бедно. Я слушал её и сбивался. Это получилась не из скуки или неуважения - просто иногда Ино уставала, и её прозрачный силуэт маячил из одного конца студии в другой. Она отводила руки назад, разминая уставшие мышцы, она впивалась пальцами в волосы, и мне становилось мучительно жарко в этой комнате с ней наедине. Ино была прелестной - я понимал Учиху. На нашем вечере искупления я вел себя непозволительно грязно - я ужасно хотел её. Я вслушивался в её рассказ о девушке Карин, чье тело её очень привлекало, я испытывал жуткую ревность к Саске, которому был выделен весомый кусок её рассказа. Я ненавидел одного из её мужчин, от упоминания которого она не могла удержаться и одновременно с этим совершенно не хотела вдаваться в подробности. Тот безупречный коктейль из желания, сострадания и эстетического восторга – о, сколько чувств она вызывала! - Эти глупые-глупые истории всегда так хотят, чтобы их рассказали, - усмехалась блондинка, очередной раз прогуливаясь по комнате. Я откинулся на стул, переводя дыхание. За пару мгновений она преодолела разделявшее нас расстояние, подошла ко мне со спины, напевая еле слышно какую-то несложную песенку. Её руки скользили по моей шее, а потом нарочито медленно, дразня и иссушая, спустились вниз - по торсу и до самого паха, награждая своими прикосновениями. Она была немилосердной. Её обнаженной грудь уперлась мне в затылок, её легкая песенка путала мысли, а руки, руки! Они сводили с ума. Её рассказ прекратился, не дойдя до очередной самой интересной и болезненной части - ей надоело. Ино стало скучно, зато мне стало очень весело - я сдерживался, чтобы не застонать и не накинуться на неё, тем самым проявив бестактность. Пара мягких шажков босых ног - и она оказалась напротив меня. Её лицо было поразительно красиво и близко. Кто-то всю жизнь целует других людей, кто-то - сжимает в объятиях. Ино же, насколько я мог понять, держалась на расстоянии и этим расстоянием сжигала до основания всех бедных мальчиков, захлебывающихся в желаниях. Но я был иным - я не позволил бы ей так быстро меня сломать, хоть она и не была лишена того магического обаяния учителя композиции. Но там был другой случай - там моя надежда играла с гормонами и меня не особенно спрашивали, хочу я чего-то или нет. Здесь, с Ино, я обладал выбором, и мой выбор был – держать маску полубезразличия. Не давать этой чертовке раньше времени приковать меня, сумасшедшего, к стулу. Да, надо было признать, что некоторые очки были всё же в пользу Ино - особенно в тот самый момент, когда я мягкой кожей шеи чувствовал её твердые соски. Но это было неважно, я вас уверяю, совершенно неважно. Ино смотрела на меня в упор, я сбрасывал секунду за секундой свое помешательство и принимал на себя роль нарочитой небрежности и еле заметной заинтересованности. - Ваша фигура чрезвычайно красива. Но мне гораздо больше нравится, когда модель сидит на стуле и закидывает ноги, как я ей говорю. Если же вы хотите проявить оригинальность - то можете попробовать удивить меня собственной трактовкой жанра ню. Ино засмеялась. Её фигурка мягко опустилась на мои колени, а руки обвили легкими прикосновениями мою шею, очевидно ощущая непридуманную дрожь всего тела. * D. Весь сегодняшний день я провел в преддверии чего-то страшного, неожиданного, того, что схватило бы меня за горло, а я не в силах был бы выбраться. С самого утра стало очевидно, что все эти предчувствия слишком мрачны для обычного дня. Мелодия звонка Сасори заставила меня вздрогнуть, а его и вовсе отскочить в сторону. Картина, которую мы пытались повесить, находилась теперь исключительно в моих руках и была подвержена довольно непрочному равновесию. Я чертыхнулся, и уже было повернулся к нему, чтобы высказать всё своё негодование, но лицо Сасори приняло то самое выражение, по которому с особой очевидностью читалась озабоченность, а может даже испуг. Я замер в нерешительности. Поставил картину к стене и напряженно вслушивался в шуршащий голос из динамиков. Сасори не отрывал от меня взгляда, нажав отбой. Моё сердце выбивало убойный ритм, как будто я пробежал пару километров, преисполненный ужаса. - Нобору звонил. Кто-то из полиции интересуется тобой. Как свидетелем. Тишина повисла в воздухе, я прочувствовал всю неслучайность сегодняшнего дня и собственных предчувствий. Я судорожно соображал, пытался найти то преступление, свидетелем которого я мог быть, но в голову приходились лишь смутные, обескровленные временем неясные образы. Образы моей прошлой жизни. - Что-то случилось? Я отрицательно мотнул головой. За последние полгода точно я не имел совершенно никаких контактов с людьми. Я не помнил ни аварий, ни краж, которые иногда происходят на улице. Ничего. Город в моем сознании отошел на второй план, он был мне неинтересен. - Я не могу вспомнить ничего, где потребовалось бы моё свидетельство… - Возможно, они и ошиблись. В любом случае Нобору дал им адрес студии. Я не удивлюсь, если сегодня к нам заявится пара людей в форме. Сасори устало вздохнул – было очевидно, что ему не нравилась какая-либо суматоха, мешавшая выставке… Тем более какие-то судебные разбирательства. Я попытался дальше заниматься делами – продумывать экспозиции, подбирать палитры. Я делал вид, что все хорошо и абсолютно нормально. Где-то внутри меня набухало тревожное ощущение . S. - Это впервые, Ино. Я абсолютно не имею понятия, что мне делать. Она сидела на окне, прижав к груди ноги и мерно покачиваясь в такт собственных мыслей. Ино, я был уверен, была близка с Суйгецу. Она выглядела нарочито небрежной, будто наконец насытившаяся кошка, обретшая покой, тепло… Я редко видел её такой. Чрезвычайно редко. Даже в те долгие два года, имея почти официальные, надежные отношения, она не выглядела умиротворенной. Но её удовлетворенность мало волновало меня сейчас. Перед глазами мелькали сцены недавнего прошлого, сцены, никак не выходившие из головы и пугающие по своей неразрешимости. - Когда меня возбуждают мальчики - я трахаю их. Когда я вижу приятных девочек - я их целую. Выражать свои желания – моя прерогатива. А тут? Как тут? Я не могу схватить его и заняться сексом или любовью или устроить прелюдию. Вся эта физика кажется непозволительно грязной. Тут… другое. Тут ощущения. Хочется показать эти ощущения, но как? Ино смотрела на меня из-под растрепанных волос, её глаза улыбались, но лицо оставалось каким-то презрительно-надменным. - Насколько же ты эгоистичный, Учиха. И это вовсе не красивое выраженьице. Ты… просто невероятно эгоистичен. Что она чувствовала, проведя с тобой два года? Что она чувствовала, если ты только сейчас задаешь подобные вопросы?.. Её тон был бездушен, я мысленно сделал скидку на обиду, аккуратно забравшуюся в её сердце по поводу моего безразличия к её личной жизни. Мы заговорили о прошлом. Так быстро перепрыгнули из настоящих Нас в Нас прошлых и не почувствовали совершенно ничего. Возможно, именно потому, что всегда мысленно были там. Ино ждала ответа. Но её вопросы слишком часто ставили меня в тупик. - Тогда я мог к ней прикасаться. Мог говорить ей что угодно. Черт возьми, мы просто знали, что чувствуем, и тут не было… - Ничего. Ничего там не было. Ты впервые начал чувствовать, Учиха. Ино смотрела на меня взглядом победителя, а меня выставляла побежденным, её губы расплывались в улыбке, глаза светились, впрочем, как и всегда, синевой. - Учиха, Саске Учиха… - произносила она, будто впервые услышала. Растягивала слоги, выжимала из моего имени все оттенки, все ей доступное. Я ловил себя на дурных мыслях, вроде того чтобы согласиться с каждым сказанным ею словом. - Я чувствую невероятные вещи, Ино. И невероятное возбуждение. Иногда я жалею, что Наруто никогда не сможет быть похожим на нас. Тогда все было бы проще. Мои слова застыли в воздухе. Она спрыгнула с подоконника и уставилась на меня. Мы оба мысленно повторяли последние фразы, раз за разом находя в них новые, исключительные смыслы. Пальцы Ино дрожали, возможно, от холода – она сведенными в легкой судороге руками опиралась на подоконник. - Наруто перестал бы быть собой, если бы хоть немного был причастен к нам. Настоящим нам. Я согласно кивнул. Да, ему явно повезло, что он не связался с парочкой вечно пьяных. Вся его искренность, доброта и теплота тут же бы обесценились. Он перестал бы быть мальчиком и превратился в паренька, которого легко снять в барах на так любимой нами в прошлом улице. Я рассматривал Ино. Я вспоминал Наруто. Я не мог бороться с возбуждением, обволакивающим меня навязчивой дымкой. Комната казалась тесной, а Ино – слишком близкой. Мне оставалось только аккуратно, желательно абсолютно незаметно наблюдать за ней, любоваться. Её губами, сжатыми в улыбке. Её выбеленной шеей и молочной, полупрозрачной блузкой, в опасной близости прилегающей к коже. Её голыми ногами, скрещенными в коленях. Ино смотрела на меня внимательно и все, черт возьми, все понимала. Стояла и не двигалась, ожидая, что же я буду делать дальше. Пара шагов – и расстояние между нами такое же ничтожное, как и перед любовниками, которыми мы могли бы быть. Она молчит и почти осуждающе на меня смотрит. Я нагибаюсь ближе к её шее, пытаясь избежать этого взгляда, губами прикусывая мочку уха. Её руки безвольно отпускают подоконник. Я прижимаю её к себе ближе. Я целую её белоснежную шею, впиваюсь губами во всю её нежность и не даю шанса воспротивиться. Я знаю, что Ино любит, когда её целуют в шею. Я знаю, что Ино не выносит, когда я касаюсь её сосков. Она сходит от этого с ума. Я нарочито медленно расстегиваю маленькие пуговки её блузки. Вспарываю кожу, под которой находится истинная красота. Она прогибается в спине от холодного ветра из окна. Потом она вновь хватается за подоконник и закусывает губы. Я провожу ладонью по подтянутому животу, добираюсь до лопаток и только когда её тело всё ощупано моими руками, губами подбираюсь к груди. Она изо всех сил пытается скрывать возбуждение, скрывать те тягучие, ноющие ощущения, возникающие во всем теле. Но я знаю её. Знаю всю, она выучена мной, словно любимое стихотворение, и касаться её опять – будто возвращаться домой. Ино почти противится. В её движениях сквозит неуверенность, но я закрываю на это глаза и припадаю губами к груди. Наклоняюсь, и невольно кажется, что она гораздо выше меня, что она гораздо сильнее, что она спасет. Её руки дрожат, Ино мечется из угла в угол своего подсознания, и я слышу дробь её сердца. В конце концов, она обнимает меня. Прижимает к себе как мальчишку, как провинившегося или потерявшегося ребёнка. Не выдерживает и, словно бы в отместку, впивается в мою спину ногтями, пытается добраться до кожи сквозь ткань рубашки. Её руки теплые, они успокаивают и дарят эту заветную иллюзию спасения. Наши тела заведомо изученные, мы – те самые любовники, которые всегда находились на полпути, чтобы взять билеты и покинуть эту страну, сделать себе новую жизнь и веранду с цветами. Но мы оставались и не прощались, мы были преданы своим идеалам, ограниченным в бесконечной смене любовников и тихой, иссушающей душу боли от этого. Я любовался её телом – к некоторым вещам невозможно привыкнуть. Она вся была как топленое молоко, нежная и полупрозрачная, будто светящаяся изнутри. Но что-то внутри переворачивалось, что-то отчаянно желало другого исхода. Я беспомощно уткнулся лицом в её грудь, вдыхая аромат её духов и наслаждаясь какими-то внезапно возникшими воспоминаниями из детства. Духи, тепло, дом. Дорогие ароматы, желтый свет и просторные комнаты. Я чувствовал, как внутри все оборвалось и все это долго копившееся возбуждение растаяло в воздухе за пару секунд. И вот я видел Ино – и как она вздрагивала от моих прикосновений, разрываясь между отвращением и желанием. Сбиваясь в мыслях. Мы были теми самыми вынужденными любовниками, которые и целовались друг с другом лишь для того, чтобы доказать собственную состоятельность. Она тяжело дышала. В конце концов, мы опустились на пол, я обнимал её в попытке упокоиться. Она прижимала меня к себе крепко, явно радостная, что эта вспышка возбуждения оказалась столь короткой. Я был ребёнком на её руках, ребенком, которого она пыталась успокоить, которого она обязана была успокоить. Глупая, глупая попытка вернуть себе душевное равновесие. Представить что Ино – мать и её объятия – единственное спасение. Но ведь даже руки твоей матери никогда не могли привести тебя в чувство, Саске. - Пойми, Учиха, ты человек… Это нормально, что ты чувствуешь. Это нормально, что ты хочешь тепла. Её слова застыли в воздухе. Да что это ваше понимание вообще меняет?.. . D. - Дейдара? Я чувствовал слабость, окутывающую тело своей неприятной, никак не разгоняемой дымкой. Отвечал на вопросы монотонно, но внутри меня всё горело, пылало от понимания. Да-да, господа, я знал, зачем вы пришли. - Вам знаком Курода Рен? Вот этот человек? Передо мной фотографии – хотя всё и так очевидно. Знаком ли мне Рен? О да, я знал его. Всю его изуродованную душу, всё его переполненное прощением лицо. Внутри меня одна за другой натягивались нити отвращения, отвращения и старой, потрепанной, почти забытой любви. Я смотрел на фотографии с его лицом – наверняка трехлетней давности, где он также свеж и молод, каким я его помнил. Где Рен был красивым, обаятельным «старшим», который спасал маленьких мальчиков, искавших дорогу домой. Фотографии не случайны – наверняка со студии. Настолько глубоко копнули, что даже связались с его ближайшим окружением? Рен, Рен, Рен, ты тут красивый. Даже та печать отчаянья и боли, какой светилось твоё лицо во время всех этих не слишком правильных сцен, не сможет скрыть органичности твоих черт. Ты дарил тепло, ты был домом, возвращаться в твои объятия было одинаково приятно, даже когда всё тело горело от шрамов, даже когда я кричал и просил остановиться. Ты всё равно оставался домом. - Так?.. - Да, мне знаком он. Господин, именуемый следователем, сверлил меня взглядом, наивно полагая, что я ему выложу всё до последней позы, в который мы занимались любовью. Я ловил озадаченный взгляд Сасори – он наблюдал, наблюдал с кошачьей осторожностью, но его лоб прорезала хмурость, как только он увидел фотографию Рена. Медленно, медленно в его голове всплывали воспоминания, и Сасори отчаянно пытался связать всё одной нитью и подвести эту нить к изображению молодого паренька. Что, не получается? Картинка не складывается? Так и должно быть. Я собирал всё имеющееся у меня здравомыслие и спокойствие, ибо каждая эмоция сейчас – ошибка, на которую я не имею права. - Расскажите подробней. Как вы познакомились? Кто он вам? Я откинулся на спинку стула. Спокойствие. И побольше пренебрежения. Окатить его ледяным взглядом – значит лишь дополнить картинку, предоставить им доказательства моей с ним близкой связи. - Он художник. Я учился у него. Он устроил меня в художественную школу. - Не слишком ли молод для учителя? – хмыкнул следователь, продолжая с садистским удовольствием смотреть на меня. Такой был только один из них и, пожалуй, это обнадеживало. Другой смотрел на меня с нескрываемой тревогой – слишком чувствительный. Что они нашли на тебя, Рен?.. Я молчал, пропустив колкость мимо ушей. Ни одного слова без их наводящих вопросов. - Хорошо, раз вы, молодой человек, не можете осознать всей серьёзности дела, я, пожалуй, поясню. Этот человек, Курода Рен, подозревается в педофилии. Сексуальные домогательства, насилие, избиение. Полный набор. От вас нам нужны показания, - не слишком чувствительный из них продолжал. – Вы необходимы нам как свидетель или жертва. Зависит от обстоятельств. Вы знали что-нибудь о его действиях? Вы подвергались насилию? Тишина была звонкой – резала уши. Я впился взглядом в Сасори, по лицу которого было очевидно его полное прозрение. Следователи переглянусь, посмотрели на Сасори с каплей удивления, будто бы совершенно забыв о его присутствии. - Для того, чтобы информация осталась конфиденциальной, мы можем поехать в участок. Я посмотрел на фотографии, задержавшись на пару долгих минут на скулах Рена. На его шее. Забавно, мне казалось, я уже совершенно забыл о его магнетической силе. - У меня нет показаний против него. Мы не были в настолько близких отношениях. - У нас есть данные, что вы проживали вместе около двух лет. Я сдался. Я понял всю обреченность положения. Что я должен сейчас сказать, Рен? Как я должен защищать тебя, когда даже себя защитить не смог?.. - Я ничего не знаю об этом. Следователь издал раздраженный хмык, резко отвернувшись. - Речь идет о серьёзном преступлении. Зайдите к нам в офис, если что-нибудь вспомните в ближайшее время или нам придется заехать к вам домой. Оставив фотографии и визитку, они ушли. Сасори закрывал дверь, держа лицо подобно ничего не подозревавшему приятелю. Мои руки дрожали, а Рен с фотографий продолжал на меня смотреть. Сасори молчал. - Он… он любил их. Он действительно любил их, - только и смог выдавить я. Всё тело было объято дрожью, а воспоминания были столь же яркими, словно все происходило вчера, и шрамы будто начали ныть, и призрачный шёпот Рена звучал в ушах. Он повторял, что любит меня. Я обнял свои плечи, пытался спрятаться, желал убежать, забиться в угол, а не сгорать под взглядом Сасори, полным презрения и… злобы. Тихая, спокойная, вымеренная по каплям злоба набухала в его венах на шее, разливалась по телу нервной дрожью и срывалась с языка колкими словами. - Тут всё серьёзно. Твоё вмешательство необходимо. Я молчал, смотрел на него исподлобья, хоть и по плечам пробегали мурашки от размеренности его голоса. Спокойствие Сасори порой становится пыткой, испытанием, которое не каждый может пройти. - Адрес… Я соскочил с места. Водоворот мыслей, где Сасори – просит слишком много внимания, занимает неприлично много времени. Я отворачиваюсь, судорожно пытаясь вспомнить лица его друзей, адреса и телефоны, студии, где первый раз писал… Картины множились и путались с полубредовыми сценами нашего насилия. Темные комнаты, приглушенный свет, запахи красок и растворителей в этих самых студиях… - Мне нужен адрес. Я должен найти Рена. Руки Сасори опустились мне на плечи, своей тяжестью заставляя вернуться на стул. Он давил на меня, он усмирял меня, он пытался подчинить меня. - Отстань, Сасори, он нуждается во мне!.. Красноволосый смотрел на меня со всем презрением, на которое был способен. - Глупая псина. Защищает хозяина, который его бросил. Его руки соскользнули с моих плеч в жесте полного пренебрежения, он отряхивал их, словно измазался в грязи, его губы дрожали от отвращения. - Глупая, грязная псина. Он отошел на другой конец комнаты, в тугом молчании мы могли бы провести часы, обливая друг друга презрением и ненавистью, но я не видел в Сасори – Сасори. Перед моими глазами были те самые воспоминания, тот самый Рен, который спасал меня и который сейчас так безумно нуждался в моей помощи. - Эта глупая псина… всего лишь хочет спасти хозяина, который пригрел её. Который любил её. Молчание, тугое, натянутое, пронизанное его ненавистью. Но я почти не жалел о своих словах. Они были правдой. Если я – собака, то Рен – самый любящий хозяин. Я переживу пару ночных кошмаров и порезах на ступнях ради твоей любви. - Я тоже тебя люблю. Я тоже твой дом. Я тоже твой хозяин. Опомнись, черт бы тебя побрал! Он зажегся, расцвел пышным светом уязвленного самолюбия, и, я клянусь, в этот момент он любил меня чуточку больше своего отражения. - Да. Сасори замер и смотрел на меня, ожидая. - Да, я люблю тебя. Но сейчас Рен нуждается во мне больше. С опущенными руками, пропитывая меня взглядом остекленевших глаз, Сасори готов был расплакаться над моей жалкостью. - И эти порезы на ногах – тоже любовь? На тебе ведь живого места нет. Ты слышал свои крики во сне? Это – любовь?.. Он был такой отчаянный в этих слова, задыхаясь от собственных чувств, что я невольно засмеялся. Взглядом непонимания тут же была одарена моя скромная персона, но это – неважно. Я был рад его чувствам. Его участию. - Я любил этого человека. Странной, но всё же любовью. Я могу перетерпеть боль, если это будет его желанием. Сасори, пораженный, смотрел на меня, не желая больше ничего говорить. Молчание стало нашим спасением в оставшемся дне. * I. Пара минут в мучительном ожидании. Мы могли продать друг другу души, мы могли обменяться парой органов, если уж на то пошло, но мы нуждались в других людях. То было нашим проклятьем - невыносимо подходя друг другу, мы, тем не менее, оставались равнодушными. Его выламывало от чувств, но не ко мне. Моя кожа всё ещё вспоминала приятные прикосновения Суйгецу с его нарочитой небрежностью, приправленные дрожью, которую, он надеялся, я не замечу. Все эти сцены - лишь последствия долго искания. Мы нуждались в людях, но люди были вне поля зрения, и мы приходили друг к другу. Спасай меня - было и есть самая популярная фраза, прочитанная по выражению глаз. Саске, переведя дыхание, успокоившись, убирал свои руки от моего тела и подальше – понимая, что эти прикосновения вынуждены. Я встала и бродила взглядом по комнате в поисках телефона. Учиха, невероятно помрачнев, уставился в одну точку и закинул неугомонные руки, ищущие чужого тела, за голову. - Карин? Его взгляд тут же обратился ко мне преисполненный ещё большего раздражения и неприязни. - Мы с тобой давно не виделись. Как твои дела? Ты случайно не знакома с Саске Учихой? Девушка в трубке блестяще исполняла свою роль, прекрасно понимания, какой её представляют. И какой она должна представляться. - Первокурсник. Лапочка, а не мальчик я тебе скажу. Нам тут стало скучно. Не приедешь к нам? Мы в общежитии. У нас есть вино. Карин согласилась быстро, не долго задумываясь о собственной чести и статусе, решив скрасить вечер хоть чем-нибудь, только не одинокой скукой. Я, ещё раз продиктовав Карин все координаты нашего местонахождения, сбросила. Учиха продолжал смотреть на меня, как на последнюю дрянь, и нельзя было обвинить его в неправоте.