***
Они со Споком остаются одни, и вот уже несколько часов Маккоя сопровождают только два звука — вой ветра в ущелье и тяжелое, захлебывающееся дыхание вулканца. В задумчивости врач возвращается в глубину пещеры и медленно, неслышно занимает свое место рядом с пациентом. Тот не удостаивает его даже взглядом, хотя, несомненно, знает о присутствии человека. Лицо Спока — как и всегда, впрочем — абсолютно бесстрастно, но каждая черта его болезненно заострена. Сухие потрескавшиеся губы, потерявшие блеск глаза. Белоснежно-пепельная мраморность кожи, все как в учебнике. Facies hippocratica. Лицо умирающего. Маккой подается ближе, сосредотачивая свое внимание на подсчете пульса и делая это скорее из чувства долга — больше чтобы успокоить себя, нежели для Спока. Удивленный, Леонард сбивается со счета и поднимает глаза, стоит Споку коснуться его предплечья. — Мне нужно увидеться с Джимом, — изрекает он своим привычным командным тоном, хотя голос уже успел словно застыть от долгого молчания. Его пальцы перехватывают руку человека крепче. Многие обессиленные и истощенные больные, будучи при смерти, обретают странную силу в руках. Маккой уже не раз это видел. Они не способны ступить и шага, но с легкостью рвут на клочки покрывала и слои бинтов. — В первую очередь вам нужно на корабль, — отрезает Леонард, но Спок не отпускает его, а только вцепляется крепче. В случае со Споком и его вулканским происхождением, эта сила колоссальна: Маккой стискивает зубы, чтобы не заныть, когда бледные пальцы мертвой хваткой смыкаются вокруг его руки: — Я просил вас привести Джима. — Хочешь поболтать с ним перед смертью? — он с раздражением вырывает и разминает онемевшую конечность. — И не мечтай. Придется дождаться, когда мы поднимемся на корабль и найдем антидот, а ты наконец поправишься. Потом признавайся ему в любви, сколько душе угодно. Спок не отвечает на выпад. Его рука обмякает, вяло ложась обратно на камни, и он рассеяно обводит глазами их жалкое укрытие, словно мало надеясь когда-нибудь его покинуть: — Вы не понимаете, — просто констатирует он, с какой-то усталостью и укором взглянув на Маккоя, и Леонард чувствует, как этот глупый бессмысленный спор бешено его раздражает: — Я отлично все понимаю! — он повышает голос, забываясь и теряя и так с трудом сохранившиеся за часы ожидания остатки профессиональной этики. — Вы небось как всегда уверены, Спок, что вы весь такой невероятно неповторимый и сложный, и мне до вас далеко? — Вы иронизируете, доктор. Вам нужно успокоиться. — Это я-то, значит, не понимаю… — раздраженно продолжал бормотать Маккой, проверяя бинты и не обращая внимания на эту жалкую и издевательскую попытку его усмирить. — Я действительно не понимаю! — бросив все, он резко поднялся и заходил по пещере взад-вперед, с досадой пнув медицинский трикодер носком сапога. — Не понимаю, что, черт возьми, делает вас таким особенным, в то время как я в ваших глазах вечно играю роль идиота? — Я не пытался вас оскорбить. Кажется, Спок говорит это достаточно искренне, но Маккой чувствует, что теперь это задевает его чуть ли не еще больше: — Забавно, Спок, но у вас получилось! Вы любите со мной спорить на ровном месте и выводить из себя, а потом делать вид, что этого не планировали. Люди нередко получают совсем не то, что хотят, так вы говорили? Видимо, теперь и вы не исключение. Спок молча наблюдает за мелочно-гневной тирадой человека, и его осунувшееся посеревшее лицо как никогда отвечает всем принципам вулканского отречения от эмоций. — Я уже озвучил свое желание, доктор, и вынужден подчеркнуть— Маккой останавливается, издав выразительный шумный выдох. — А хотите узнать мою точку зрения на все это, Спок? — он оборачивается, сощурившись и чуть понизив голос, звуча по-настоящему угрожающе. — Нет, правда. Хотите посмотреть, как я хоть раз поставлю вас на место и заставлю заткнуться, потому что хоть о чем-то в жизни я знаю больше, чем вы? Спок выглядит будто немного удивленным, — что, не ожидал? — и это словно придает Леонарду уверенности. — Нас всех учили быть ответственными и мужественными. Учили стойко переносить смерть наших друзей и товарищей, но только я лучше вас с Джимом, лучше всех на этом чертовом корабле посвящен в то, что такое само умирание. Вы вообще когда-нибудь задумывались о том, что вынуждены видеть фронтовые хирурги? Спок хранил молчание. Или у него закончились силы, или он не ожидал, что их спор перейдет в эту плоскость. — Я расскажу вам. Может быть, вы поймете. Каждый гребаный раз, когда что-то происходит — мелкий конфликт или перестрелка с клингонами, пожар, наводнение, взрывы или контакт с агрессивными формами жизни, будь они неладны, в куче пострадавших, которых единовременно тащат ко мне на стол, обязательно найдется придурок, который, глядя на белый потолок, непременно решит, что он уже одной ногой там. Только не надо так удивляться, будто я говорю не про вас. Таким раненым тут же мерещится и свет в конце тоннеля, и сонм ангелов с лирами, и хор мальчиков в синагоге, да хоть сам чертов Кришна, распевающий национальный гимн — мне плевать! — и эти идиоты, будто бы чувствуя близкую гибель, принимаются пересказывать мне историю всей своей жизни и готовятся прощаться с товарищами и близкими вместо того, чтобы бороться. А когда их друзья, их жены приходят, эти ублюдки из последних сил мямлят три или даже — ого! — целых семь долбанных односложных фраз и решают, что в этом мире ими уже все сделано и их больше ничего не держит, расслабляются— черт знает, как это еще назвать, — и подыхают! Он хищно втянул остывший воздух. Пахло сумерками. — Так что если хотите, ну что ж, можете мне рассказать о себе, начиная хоть с самого детства. Но Джима вы не увидите. И я тоже не буду ничего ему передавать и выслушивать для него никаких прощальных посланий. Не надейтесь, что я позволю вам расслабиться, Спок.***
Он не знает, что делать. Джиму стоит поторопиться, потому что Спок угасает. Маккой вообще удивлен, что вулканец продержался так долго. Из груди раненого вырывается прерывистое убывающее дыхание — за чередой частых вдохов следует долгая пауза, и после каждой этой глубокой тишины Маккой не уверен, что Спок задышит снова. Он приподнимает его за плечи, помогая сесть и облокотиться на себя, потому что положение ортопноэ должно облегчать акт дыхания — так его учили. — Вы же видите, что происходит, — хрипит Спок, цепляясь за его запястье. — Позовите его. Маккой игнорирует просьбу и держит Спока одной рукой, не давая снова сползти на землю, пока раздумывает, пришло ли время израсходовать последнюю порцию оксидной смеси. — Доктор, — на этот раз в голосе Спока явно слышится угроза. Может, если заставлять его злиться, он дольше пробудет в сознании? — Я этого не сделаю, — как можно более равнодушно информирует его Маккой, не решившись добавить, что Джима здесь нет, и его не получится позвать при всем желании. — Вы совершаете ошибку, — едва слышно говорит Спок, лежа у него в руках, правда в его голосе уже чуть меньше уверенности и сил, чтобы настаивать.***
Они проводят так еще час, и Боунс чувствует, как у него ноет спина, потому что Спок слишком тяжелый. Вулканец откидывает голову ему на плечо, рефлекторно выгибаясь и шумно втягивая воздух, и Маккой вежливо отворачивается, чтобы черные пыльные волосы Спока не касались его щеки. — Вы снова торопитесь, Спок, — стараясь не раздражаться, объясняет он. — Когда вы торопитесь, дышать становится труднее. Наверно, если бы Спок мог, он бы уже его убил. — Еще раз, — терпеливо и как можно спокойнее диктует он вулканцу почти на ухо, — Раз… Спок послушно сосредотачивается и под его контролем делает глубокий спокойный вдох. Леонард чувствует, как в него упираются острые лопатки вулканца, а грудь в грязной синей форме приподнимается под его ладонями. Спок дрожит, и он отгоняет рефлекторное человеческое желание обнять его. — Очень хорошо, — констатирует Маккой. — Два… — он придерживает Спока, помогая наклониться и облегчить выдох. — Не пытайтесь делать это чаще, иначе устанете, и все равно ничего не получится. Мы это уже проходили, — добавляет он беззлобно, ожидая, что Спок, может быть, огрызнется, но этого не происходит. Что он — они — будут делать, когда Спок начнет сдавать окончательно? Маккой устало потирает переносицу, из последних сил пытаясь снова включить клиническое мышление и побыть изобретательным. Боже, он мог бы интубировать Спока чертовой трубочкой для сока, но тут нет даже ее — тут вообще нихрена нет. Он снова оглядывается, в который раз изучая один и тот же каменистый пейзаж и стараясь не терять надежду. В этот момент притихший Спок, собравшись с силами, вяло пытается выбраться у него из рук. Он садится сам, оборачиваясь, и как-то странно смотрит на человека. Решительно и спокойно. — Спок? Бледная чуть подрагивающая рука тянется к его лицу в слишком знакомом жесте, и Маккой настолько хорошо понимает, что это может значить, что не успевает даже подумать перед тем, как бьет Спока по протянутой в попытке мелда руке: — Не смей, — рычит он, отбрасывая ее в сторону. — Терпи! — Если я не увижусь с Джимом, то именно вам придется взять мою катру. Это необходимая мера при потере физического тела. Времени остается все меньше, и риск слишком высок. Ждать больше нельзя— — Я понятия не имею, что это значит, — сквозь зубы процедил Маккой, чувствуя, как по позвоночнику пробегают мурашки, — но я уже сказал, что не дам тебе попрощаться и расслабиться, потому что не планирую сегодня терять пациентов. Не в мою смену, Спок. Врач говорит достаточно убедительно и хладнокровно, но тот пытается снова, и между ними завязывается короткая борьба. Она заканчивается тем, что Леонард неосторожно толкает вулканца на спину и с силой прижимает к земле, надеясь обездвижить — что оказывается большой ошибкой, потому что неожиданно это ему удается. — Я не могу этого сделать, Спок, когда же до вас дойдет! Что я скажу Джиму?! Спок! — вулканец больше не сопротивляется, и врач ослабляет давление на грудную клетку мужчины. — Какого черта? — Маккой быстро встряхивает его, но Спок не отвечает. Внезапно Леонард чувствует себя так, будто на него обрушился отрезвляющий ледяной душ. И еще — волну стыда и ужаса. Он застывает над Споком, словно парализованный, совершенно забывшись и выпав из реальности. Он ударил своего пациента. Причем сделал это с достаточной силой, чтобы заставить его потерять сознание и перестать дышать окончательно. Возможно, дело в мышечном спазме в ответ на падение на спину, возможно, в том, что вжимать Спока в камни было не лучшей идеей — но тот был весьма убедителен и настойчив в попытке мелда, и ему ничего не оставалось, кроме как… — Нет, нет… — он осматривает Спока снова, приподняв с земли, но ответом становится лишь эхо его собственного голоса. Черт. Движения Маккоя едва ли можно назвать осмысленными. Скорее механическими: он тащит тело Спока на ровную поверхность и отработанным движением запрокидывает пациенту голову, перед тем как начать сердечно-легочную реанимацию. Боже, почему он не послушался? Почему… почему он вообще решил, что лучше Спока знает, сколько у них осталось времени? Почему отказал ему в мелде? Может, вулканцы лучше контролируют свое тело и могут точнее определять свой запас сил и сколько им осталось, и он не должен был так грубо отказывать, о чем бы там ни шла речь? Или дело все-таки в том, что он переборщил с силой, которую применил… для собственной защиты? Это звучит словно глупое, натянутое оправдание собственному непрофессионализму и беспечности. — Вернись! Возвращайся, твою мать, чертов гоблин! — Маккой выполняет годами отработанные монотонные движения, чувствуя, что это дается ему слишком легко и не освобождает голову от мыслей, — Думаешь, можно так просто взять и свалить? Да что ты вообще знаешь… — он давит сильнее на его грудную клетку, вкладывая в это движение весь свой ужас от возможной потери. Идиот, который описал алгоритм реанимации для вулканцев, должен лишиться работы — он найдет его и лично сгноит в аду, потому что это нихрена не работает. — Сволочь, — отчаявшись, он бьет Спока в грудь. — Что, значит, решил его кинуть? Хреновые из вас голубки, вот что я скажу, — и снова возвращается к попыткам вернуть вулканца к жизни. Несмотря на невероятное чувство вины и профессиональной бесполезности, гнев только придает ему сил. — Тупой ты выродок, неужели нельзя было сказать заранее, что… Черт! Да плевать, я просто обещал, что ты не сдохнешь здесь, вот и все! Спок в первый раз молчит в ответ на его оскорбления, и это заставляет Леонарда чувствовать то, чего он никогда не должен был бы ощущать в подобной ситуации. Он словно стал меньше. Одинокий, испуганный, бесполезный. Отчаявшись, он просто из последних сил бьет Спока куда-то под ребра, потому что вроде бы при сильном механическом раздражении можно заново запустить сердце, но он сам едва ли в это верит. — Вы двое думаете, что я идиот и совсем ничего не вижу?! — бессильная ярость не оставляет в нем места колебаниям, когда рука Маккоя снова отвешивает удары. — Не смей! Я заставлю тебя— Он не знает, что подразумевает под этим «не смей». Не смей оставлять Джима одного? Не смей исчезнуть сейчас, у меня на руках? Леонард не знает, но ему и не нужно знать. Его собственное дыхание сбивается, и что-то начинает жечь глаза, пока пальцы ломит от ударов, и наконец Спок вздрагивает и приходит в себя. Он делает хриплый судорожный вздох, больше похожий на всхлип, и Леонард быстро ловит его лицо в ладони — широко распахнутые глаза Спока едва задерживаются взглядом на нем и беспокойно мечутся, смотря куда-то сквозь человека перед собой. — Спок! — он вынужден наклониться ближе, все еще не выпуская лицо вулканца из рук. — Спок! Взгляд Спока становится чуть более сосредоточенным; в нем появляется некоторая осмысленность, и они наконец встречаются глазами, когда Спок ловит его за запястья — рефлекторно и слишком быстро для человека. Как хватаются за борт судна или руку, вытащившую тебя из воды. Маккой пытается прийти в себя и отдышаться, поздно понимая, что его руки тоже его не слушаются. Он заполошно ощупывает всего Спока, будто проверяя на целостность, и сам вцепляется в плечи вулканца, будто благодаря его за то, что тот тот выжил. Что его кладбище пациентов не пополнилось и что ему не придется испытывать унизительное чувство беспомощности над пациентом, а еще смотреть в глаза Джиму и объяснять, почему ему нужен новый офицер по науке. Прежде ему удавалось сохранять профессионализм и хладнокровие в таких ситуациях, но сейчас облегчение от того, что этот паскудный зеленокровый подонок проживет еще хотя бы пару минут, настолько ошеломительно сильное, что заполняет его с головой, наступая, словно волна. Борясь с аффектом, Маккой неуклюже валится на землю, пытаясь прийти в себя где-то неподалеку от плеча Спока, и внезапно ощущает, как его накрыла тяжелая рука вулканца. Это неожиданный жест — возможно, для них обоих — но действенный, потому что Леонард даже не пытается сопротивляться. У него нет для этого ни сил, ни желания. Он хочет просто перебороть наконец в себе чувство этого совершенно нехарактерного для него застывающего в горле ужаса, неуместного гнева на самого себя и чего-то еще, для чего у Леонарда нет названия. — Ни слова Джиму, — рычит Маккой сквозь зубы, надеясь как-то разбавить этот момент их странной молчаливой близости, испортить его, пока все еще пытается выровнять дыхание. Вместо ответа Спок молчит, прижимая дрожащего человека к себе.