***
Поезд тронулся, и Драко, наконец расслабившись, из-под опущенных век наблюдал за Поттером и Лонгботтомом, стоящих на перроне и сосредоточенно глядящих на отходящий состав. Разместившись в купе, Грейнджер отчего-то сделалась особенно молчаливой и не задавала никаких вопросов минут десять. Но его молчание настораживало, и она с беспокойством позвала: — Джек? Моментально среагировав, Драко зевнул и постарался изобразить сопение спящего — бездарно, но Грейнджер, кажется, купилась. Он ещё несколько раз устремлял на неё внимательный взгляд, но она будто кожей его чувствовала и начинала беспокоиться. Тогда снова приходилось сопеть, чтобы не быть уличенным в беззастенчивом рассматривании. Остальное время Драко тратил на разглядывание пейзажа за окном — заснеженных полей в зимнем солнце. Мимо купе постоянно ходили, но Драко по старой хогвартской привычке не обращал на это внимания, пока кто-то не остановился прямо у двери. В небольшое окошко, наполовину закрытое шторкой, смотрели внимательные карие глаза, и аккуратный носик прижался к стеклу. За дверную ручку дёрнули — купе не было заперто — и внутрь проскользнула маленькая Джорджия-Оливия-Полин-Корделия в аккуратном голубом пальто и симпатичном розовом платьице, оглянулась, будто впервые попала в неведомую ей страну, заметила Драко и издала радостный полувскрик-полуписк. Он с удвоенным старанием стал изображать спящего. — Кто здесь? — спросила Гермиона, вертя головой, как полевая мышь. Девочка, казалось, очень удивилась, заметив в купе ещё одного человека. — Здравствуйте! — Она кивнула головой. — Извините, что зашла без разрешения. Я Полин Монморанси. Драко приоткрыл один глаз, потом другой: Полин всё равно стояла к нему спиной и не могла видеть, спит он или нет. Гермиона старалась ориентироваться на звук, но её глаза всё равно глядели не на девочку, а в угол купе. — Я Гермиона. Почему ты зашла сюда? Полин, казалось, растерялась. — Мне стало скучно, и я пошла гулять. А потом увидела здесь Дракона и… — Кого? — Грейнджер улыбнулась и, тихо хихикнув, принялась ждать ответа. Важно, как будто ей не одиннадцать, а одиннадцать тысяч лет, Полин объяснила, показывая рукой себе за спину: — Дракона. Вот, он спит тут. — Дракона, — снова хихикнув, повторила Гермиона. — А откуда ты его знаешь? — О, мы познакомились в поезде! Он ехал со мной, бабушкой Энн и бабушкой Вероникой в… как это называется? — Купе. — Да, в купе. Он сказал, что его зовут Дракон. В этот раз Гермиона не стала сдерживаться и рассмеялась по-настоящему под удивлённые взгляды Полин. — Правда так сказал? — переспросила она, а потом вдруг в мгновение ока снова стала серьёзной. — На самом деле, его зовут Джеймс, но ему больше нравится Джек. Послышался разочарованный вздох. — Джеймс? Честно Джеймс? А я уже решила… мисс, вы не будете смеяться? — Постараюсь. — Я решила, что, хотя его и зовут Дракон, а не как-нибудь посказочнее, он может быть моим Прекрасным Принцем [1]. Гермиона действительно не стала смеяться — только снисходительно улыбнулась. — Потому что он красивый, хотя и очень взрослый, и добрый. От следующего вопроса Драко вздрогнул. — А вам он кажется красивым? — Не знаю, — Грейнджер просто пожала плечами. — Я не вижу его. Маленькая принцесса Корделия надула губки и часто заморгала, потом — Драко едва успел прикрыть глаза до того, как его притворство могло быть обнаружено — села рядом с Гермионой и с жалостью, какой обычно награждают сирот, взяла её за руку. — Вы правда не видите? — с придыханием, будто восхитившись, спросила Полин и с сомнением уточнила: — Вы слепая? — Да. На минуту обе замолчали, и Драко показалось, что Полин сейчас встанет и выйдет из купе, ничего не сказав. От этой мысли почему-то остро кольнуло меж рёбер. — Тогда давайте я вам расскажу, как Дракон выглядит! — И Полин принялась так внимательно его разглядывать, что смотреть на неё из-под опущенных век стало невозможно. — У него красивый нос, как у Принца в моей книжке про русалочку. Он спит, и я не помню, какого цвета у него глаза. А ещё у него белые-белые волосы, как у Снежной Королевы. И на шее под подбородком родинка, как изюм. Вот. И Полин вздохнула, то ли замечтавшись о своём Прекрасном Драконе, то ли от облегчения, что она хорошо сделала свою работу. — Как думаете, он согласится быть моим Прекрасным Принцем? Грейнджер заговорщически прошептала: — Я лично его попрошу. — А он вас послушается? — с недоверием спросила Полин. В её представлении Драко был ужасно взрослым, а взрослые делают то, что хотят, и никому не подчиняются. — Принцы слушают только своих принцесс, но вы ведь… — Нет. — Грейнджер опять тихонько рассмеялась. — Я не его принцесса. Джек — мой кузен. — Ой, как мило! Значит, когда я выйду за Дракона замуж, вы будете моей родственницей. Бабушка Энн говорит, что родственники должны тепло относиться друг к другу и стараться радовать. Мы же с вами почти родственники. Хотите, я вам почитаю? Бабушки всё равно спят и не заметят, что меня нет, а одной мне скучно. Грейнджер, наверное, кивнула, потому что Полин, взвизгнув от восторга, рванула к двери и уже через секунду мчалась по коридорам к своему купе. Драко задумался, переваривая подслушанный разговор, когда его отвлёк голос: — Ты, похоже, не спишь. Он встрепенулся и ошарашенно уставился на Гермиону. Она же… не может же она… — Не сплю. Как ты.? — Просто было такое ощущение, — спокойно сказала она, как о каком-то самом обыкновенном пустяке. — Давно притворяешься? — Недавно. — Если подумать, он честно ответил на вопрос, что бы она ни имела в виду. И спящим, и её кузеном он притворяется не так давно. «Недавно» — понятие, вообще, очень растяжимое. — Я обещала ей попросить тебя… — Ты же не думаешь, что я правда на ней когда-нибудь женюсь? — Драко наконец смог сменить положение и сесть, опустив сложенные руки между разведёнными коленями, а не прислоняясь к спинке диванчика. — Нет, конечно. — Гермиона фыркнула. — Она же совсем ребёнок, а ты для неё — слишком старый. Но побыть её Прекрасным Принцем можешь. — И как ты это себе представляешь? — Сделай пару комплиментов и всё. Я же ей обещала. Драко только хмыкнул. И зачем втягивать его в детские игры? Ну и какое обещание — так, слова, да ещё и сказанные ребёнку! Но за дверью снова раздались шаги, и он, смалодушничав, закрыл глаза. В купе легкокрылым ветерком ворвалась Полин с ярко-зелёной книжкой наперевес. — Вот, — она неизящно плюхнулась на сиденье рядом с Гермионой, — это моя любимая. Называется «Энн из Грингейбла» [2]. Вы её знаете? — Нет. В детстве я читала взрослые книжки. — Бедная. — Полин ласково погладила Гермиону по руке. — Для хороших книжек, даже если они детские, никогда не поздно. И она стала медленно, стараясь выдерживать паузы и интонацию, читать: — Дом миссис Рэйчел Линд стоял у широкой дороги, там, где она, выходя из Эвонли, спускалась в ложбину, известную в деревне как ложбина Линдов. Здесь в тени ольховника протекал ручей…***
Когда поезд прибыл в Лондон, зачитавшаяся Полин встрепенулась и ахнула: — Бабушки! Они же проснулись! И вылетела из купе, позабыв на столе книгу. — Растяпа, — провозгласил Драко, беря в руки потерянную вещь. Принцип «что упало, то пропало» вообще был ему очень симпатичен, а те отрывки, которые зачитала Полин, до того понравились, что он решил прочитать эту, пусть и детскую, историю. — Может, там есть адрес? — спросила Гермиона. — Ага, а ещё номер телефона и почтовый индекс. Но на заднем форзаце в книгу действительно была вклеена записка, сделанная аккуратным почерком: «Если вы нашли эту книгу, просьба вернуть её по адресу Оксфорд, Морган Сквер 13 или позвонить по телефону…» Драко с ухмылкой захлопнул книгу. — Похоже, бабушки Полин знают, что их внучка знатная растеряша. — Что? — На книге есть адрес и телефон. Прежде обеспокоенное будущей печалью своей новой подруги — ведь Полин расстроится, когда обнаружит пропажу — лицо Гермионы просветлело при этих словах, и она улыбнулась. А потом вдруг вспомнила, что Полин ей сказала про Джека — «белые-белые» волосы. В детстве её кузен был шатеном.***
Вместе они вышли из такси, и Драко, придерживая Гермиону за руку, помог ей выбраться из машины, но она уже достала свою трость и, лёгким движением её расправив, шагнула вперёд. Ей и самой нравилось заново учиться ходить, поэтому не приходилось напоминать, что это необходимо. Они поднялись по лестнице, и, когда Драко уже вставил ключи в замочную скважину, за дверью послышалась мышиная возня. Драко оглянулся на Гермиону: она делала вид, что ничего не заметила, но нахмурилась и губы поджала. Осторожно, чтобы не создавать лишнего шума, он провернул ключ в замке и нажал на ручку. Дверь тихо, без скрипов приоткрылась, и Драко перешагнул порог, коротко бросив Гермионе: «Стой здесь!» В коридоре он схватил первый попавшийся предмет — зонт — и только посетовал, что вынужден защищаться, как настоящий маггл. На цыпочках он проскользнул к кухне, откуда доносились звуки, не заметив, что за ним, опираясь рукой о стены, пытается идти Гермиона. Человек на кухне, кажется, не заметил, что в квартиру вошли, и продолжал заниматься своими делами, насвистывая какую-то мелодию, причём Драко казалось, что он её слышал буквально на днях. Он прижался спиной к стене и, покрепче перехватив зонтик, заглянул на кухню. — Чёрт, Блейз! Блейз Забини спокойно попивал чай на его кухне и не догадывался, что был близок если не к смерти, то к инвалидности. — Салют! — Он помахал рукой и дружелюбно улыбнулся. — Чаю? На него замахнулись зонтиком. — Предупредить можно было, что придёшь? — А что такого? — протянул Блейз, мигом вытягиваясь по струнке от столь негостеприимной встречи. Ответить Драко не успел. — Джек! — растерянно и испуганно позвали из коридора. — А вот что такое! — прошипел Драко и, бросив Блейза на кухне одного, метнулся к мнимой кузине. Грейнджер стояла у шкафа, не решаясь пройти дальше, и только постукивала тростью вокруг себя. Она пошатнулась, когда Драко к ней подлетел, и поспешила схватиться за его руку. — Кто там? — тихо, словно их могли услышать, прошептала она. — Не волнуйся. — Драко приобнял её за плечи и повёл в гостиную. — Мой друг, оказывается, сделал себе ключи и пришёл меня навестить. — Хорошо. — Гермиона выдохнула и послушно опустилась на диван, к которому её подвели. — Сейчас я вас познакомлю. — И Драко, обернувшись, совсем другим, «менее мягким» голосом позвал: — Блейз! Но, вместо того, чтобы дождаться его в комнате, Драко сам кинулся на кухню и запер за собой дверь. — Так, никаких фокусов, Забини! — лихорадочно забормотал он. — Нельзя, чтобы она что-то заподозрила. А-а-а, ну зачем ты вообще припёрся? Блейз полез в карман брюк. — Ты просил достать билеты. — И он буквально впихнул их Драко в руки. — Вот я и зашёл их занести, а потом решил отдохнуть — у тебя отличный чай. Я ж не знал, что ты так рано вернёшься. — Спасибо. Так, запомни: я Джек, Д-ж-е-к, не Драко. А теперь за мной. И Драко чуть ли не за руку потащил Блейза знакомиться с Грейнджер.***
Солнечный свет касался её лица, и Гермиона щурилась не от его яркости, а от приятного ощущения тепла. Диван поскрипывал, стоило ей пошевелиться, но ткань была до того приятно гладкой, что она не могла удержаться и пальцами ощупывала мягкий подлокотник. Сквозь закрытую дверь до неё доносился разговор, сдавленный и различимый лишь на уровне интонации, скачущий, как стрелка на компасе, оказавшегося рядом с магнитом. Скрип! — открылась дверь, потом шаги, сначала тяжёлые, потом другие, лёгкие, почти заглушённые первыми. Она почувствовала, как Джек подошёл к ней, потом ощутила его руку на своём плече. — Гермиона, это мой друг, Блейз… Смит. — Очень приятно, — сказала она и едва не ахнула, когда на тыльной стороне её ладони запечатлели поцелуй. — Безумно счастлив познакомиться. — Голос показался странно знакомым, но о ком он ей напоминал, сообразить Гермиона никак не могла. — Я так, заскочил на пару минут, оставить… ладно, просто заскочил, уже ухожу. — Может, останетесь? — С радостью… ой, остался бы, но не могу — тороплюсь. — Тогда до свидания. — До свидания. — Я провожу, — торопливо сказал Джек, и Гермиона осталась в комнате одна. За Блейзом очень быстро закрылась входная дверь, как за нежеланным гостем. Когда Джек опустился рядом с ней на диван и сидение прогнулось, она спросила: — Вы давно знакомы? — Лет сто, наверное. Учились вместе в школе. — У него знакомый голос. — Блейз раньше… работал на радио. Может, ты слышала эфир и запомнила. — Да, — согласилась Гермиона, но неохотно, — может… Они замолчали — снова нужно было искать точки соприкосновения — пока Джек с театральным энтузиазмом не предложил: — Ну, книгу Полин мы вернём, а пока, хочешь, я почитаю вслух? Не дожидаясь её согласия, он раскрыл книгу, нашёл отрывок, на котором они остановились, и как можно выразительнее начал: — Взрослые стояли в полной растерянности. Потом Марилла принялась неловко утешать девочку: — Ну погоди, ну чего ты плачешь? — Как же мне не плакать! — Девочка на минуту подняла распухшее лицо с дрожащими губами. — Вы бы на моём месте тоже плакали, если бы были сиротой и приехали к людям, которые собирались вас удочерить, а потом узнали, что не нужны, потому что вы не мальчик. Ничего более трагического и представить себе невозможно!***
После спешного обеда — Драко позабыл, что еда не появляется из воздуха, поэтому пришлось довольствоваться полуфабрикатами — Гермионе было предложено начать разбирать её чемодан. С помощью Драко она неторопливо выкладывала вещи, пока не нащупала что-то необычное, не соответствующее ситуации. — Странно, — сказала она, перебирая пальцами ткань, — это точно моё выходное платье, но зачем Полумна его положила? — Я попросил. Через, — Драко бросил взгляд на часы, — два с половиной часа мы с тобой едем в Королевскую Оперу. — Что? — Я купил билеты. Про постановку не скажу, это сюрприз. Времени немного, так что собирайся.***
«Слава Мерлину, она слепая!» — радовался Драко, пока заколдованный утюг разглаживал складки сначала на платье, а потом и на взятом напрокат смокинге прямо у Грейнджер на глазах. Уж что-что, а «домашние заботы по-маггловски» обычно приводили его в бешенство, особенно глажка (как люди умудряются убирать складки, если их от утюга, наоборот, становится только больше?), поэтому большинство его вещей позволяли просто разок встряхнуть себя после стирки и сушки. Неизвестно, как бы он справился с платьем из тонкой шифоновой ткани и смокингом, про который и говорить излишне. Заботливая Полумна упаковала для Гермионы туфли и маленькую сумочку, которую хозяйка ни за что не согласилась давать Драко в руки, и он вскоре догадался почему. После того, как в сумочке, которая с трудом могла бы вместить небольшой кошелёк, исчезли шаль, трость, носовой платок и уйма полезных вещей, стало ясно, что без заклятия незримого расширения здесь не обошлось. Всё шло гладко, пока не настало время переодеваться. Растерянная Гермиона, почему-то упустившая этот момент, не знала, как выкрутиться в такой неловкой ситуации. В «Приюте розы» ей помогала одеваться Полумна, но здесь был только Джек — хоть и родственник, но всё равно мужчина. Сошлись на том, что Драко сначала оставит на кровати платье так, чтобы не пришлось искать, где зад, а где перед, а потом выйдет из комнаты. Гермиона позовёт его, когда надо будет застегнуть молнию на спине. Платье цвета гранатовых зёрен сперва показалось Драко нелепым: свободные рукава с манжетами, кружево по подолу, да еще и прикрывающее колени. Пэнси Паркинсон, с которой он тесно общался в школьные годы, не согласилась бы на нечто подобное ни за какие коврижки, но Грейнджер называла это недоразумение «выходным платьем», и спорить было не только бесполезно, но и бессмысленно — всё равно ничего другого нет. Он послушно стоял за дверью в течение пяти минут, слушая, как в комнате тихо ругаются, но на шестой минуте терпение иссякло. Драко решительно распахнул дверь и тут же замер, пожалев, что не подождал ещё немного или хотя бы не спросил, можно ли войти. Грейнджер стояла к нему полубоком и не совсем голая, и не до конца одетая: она успела натянуть платье только до талии, и Драко прекрасно видел её плечи, ключицы и грудь в простеньком бюстгальтере. Казалось, румянец у Грейнджер на щеках сравнялся по оттенку с платьем. Она смущённо молчала, застыв на месте и не решаясь двинуться. Потом, опомнившись, стала перебирать ткань, отыскала повисшие рукава и, едва не порвав платье, вставила в них руки. В полной тишине Драко подошёл к ней и, взявшись за собачку, потянул замок вверх. С тихим жужжанием молния застегнулась, но он никак не мог побороть себя и убрать руки. Кожу Грейнджер трудно было назвать идеальной: несколько родинок, мелкая россыпь шрамов от юношеских прыщей на плечах, — но даже случайное прикосновение к ней отзывалось замедленной шаровой молнией внутри. Всё это потому, что ему восемнадцать, а рядом с ним стоит молодая хорошенькая девушка, которую он только что видел полунагой. Несколько мгновений он пытался восстановить дыхание и, когда это наконец ему удалось, заметил, что Грейнджер всё это время нервно теребила незастёгнутую пуговицу на манжете. Молча Драко убрал её пальцы и вставил пуговицу в петельку, потом повторил это с другим рукавом. — Где туфли? — с хрипом спросил он. — В чемодане. Сначала он мягко подтолкнул её к кровати, заставив сесть, а потом, вытащив из чемодана одну лодочку, встал перед Гермионой на колени. Эта сцена походила на картинку из иллюстрированной книги со сказкой «Золушка»: Драко приподнял её ступню — почему-то надевать туфли на ноги Грейнджер не казалось ему позорным или унизительным. Он не любил её — в этом он был уверен — он не жалел её. Он играл свою роль, но любому, кто увидел бы их в этот момент, стало бы ясно — здесь было хотя бы уважение. Уважение к человеку, который не жалуется на свой недуг всем и вся, не требует к себе особого отношения, а о смерти думает лишь из чувства вины. Гермиона поставила ноги на пол, а руки сложила замком. Драко так и остался перед ней на коленях, опустив голову. Что-то надломилось меж ними — то, чего, возможно, и не было вовсе.***
В «Stellato» тем вечером посетителей было пруд пруди, и официант с трудом нашёл для Блейза свободный столик. Да и этого он не стал бы делать, если бы Блейз не считался уже в ресторане постоянным посетителем и из кармана его не торчал небрежно краешек десятифунтовой купюры — возможные чаевые. Его усадили у окна, в другой стороне от маленького оркестра, от которого он, рассеянно ковыряясь ложечкой в десерте, не отводил глаз. Она о чём-то тихо переговаривалась со скрипачом, то и дело рассеянно проводящим смычком по струнам, и улыбалась — Блейз млел от этой улыбки. Венера, Афродита, Дева Мария — страсть, красота и невинность сплелись в ней в цветастый узорчатый ковёр. — Сеньор, — официант, почувствовавший в Блейзе влюблённого (а первая аксиома всех официантов гласит — влюблённые денег на чаевые не считают), юркнул к его столику, — не желаете ли заказать что-нибудь у оркестра? Блейз на мгновение задумался. — Пусть, — наконец осторожно начал он, словно боялся упустить мысль, — пусть сеньорита что-нибудь споёт. — И поспешно добавил: — Только не на итальянском и, если может, не на английском. Не хочу вслушиваться в текст. — Это немного не в наших правилах, — замялся официант, но на стол легли десять фунтов, — но я узнаю. Расторопный официант быстро передал это пожелание оркестрантам, и она вышла вперёд, взяв в руки микрофон. Кивнула скрипачу — смычок заскользил по струнам. — Вы, чьи, широкие шинели, напоминали паруса, Чьи шпоры весело звенели, и голоса, и голоса… Он ни слова не понимал, и язык казался незнакомым, грубым и слишком резким. По произношению многие слова походили на итальянские, но коренной житель хоть Сицилии, хоть Тосканы сразу заявил бы: звучит, будто каши в рот набрали. Она спустилась со сцены и прошествовала вдоль столиков, а потом задержалась около Блейза (похоже, официант успел указать ей на заказчика). — О как мне кажется, могли б вы, Рукою, полною перстней И кудри дев ласкать, и гривы Своих коней, своих коней. [3] Казалось, она жила в этом романсе, была его неотделимой частью. Так думал Блейз, пока с изумлением не заметил: никто больше не смотрит на неё, никто не вслушивается в звуки её голоса. Никто не видел в ней то божество, каким она ему представлялась. Для многих она вообще была пустым местом, живым граммофоном, играющим, когда иглу опустят на пластинку. Когда мелодия закончилась, она медленно поднялась на сцену, встала рядом со скрипачом и, улыбнувшись ему, поднесла к губам флейту. Певец — высокий сицилиец с губами амура — затянул «O sole mio» на современный лад, но она уже не блистала, а добровольно оставалась в тени. Ресторан понемногу пустел, и к полуночи в зале оставался только Блейз. Официанты, как выдрессированные псы, встали в стойку и ожидали, когда часы пробьют двенадцать и засидевшегося посетителя можно будет выпроводить. — Мы скоро закрываемся, сэр. — К нему подошёл официант со счётом. — Как будете расплачиваться? Блейз не глядя положил на стол сто фунтов — сумму, в два раза превышающую итог по счёту — и официант, стараясь действовать чинно и солидно, всё же слишком поспешно сгрёб деньги и поторопился уйти, пока клиент не опомнился. — Погодите, амико. — Блейз махнул удаляющемуся официанту рукой, и тот нехотя поплёлся к его столику. — Скажите, как зовут эту сеньориту. Официант проследил за его взглядом: на сцене, переговариваясь, музыканты складывали инструменты. Девушка среди них была одна. — Это наша певица. Не помню имя, вроде Энн. — А потом официант хитро улыбнулся — так улыбается сицилийский мафиози: — Она сейчас как раз пойдёт домой. А ночью темно, проводить некому… Лицо Блейза просветлело, он кивнул официанту и вышел из ресторана.***
В Театр Её Величества [4] съехалась тьма-тьмущая народу: давали настоящее открытие, мюзикл, уже прогремевший на весь мир. В этой толкучке легко можно было бы потерять друг друга, поэтому Гермиона держала Джека под руку так крепко, что чуть сильнее — и кости треснут. Они заняли свои места — Блейз достал для них билеты в ложу, и хотя по словам Джека, сцену видно оттуда было не очень, Гермионе нравилось. Здесь её не могли бы отвлекать посторонние звуки, создаваемые соседями. С замиранием сердца она считала звонки, а после будто очнулась, когда Джек прошептал ей на ухо: «Свет погасили». Как она ни старалась, вызнать, на какую постановку они пришли, ей не удалось. Джек всё отнекивался, а зрители в фойе ни разу при ней не сказали названия. Но вот всё стихло. Бумс! — стукнули по дереву, и громкий, хорошо поставленный голос провозгласил: — Продано. Ваш номер, месье? Благодарю. Лот шестьсот шестьдесят три, дамы и господа: афиша оперы Шалюмо «Ганнибал», поставленной в этом театре. Актёры перебрасывались репликами, как дети мячиками, и Гермиона никак не могла понять, зачем Джек привел её на этот спектакль. Что в нём особенного? И тут её пробрала дрожь. Всё существо её поднялось из глубины к самому горлу, потом выше и засело где-то в центре переносицы. Играл орган, величественный и пугающий, будто предвестник Страшного суда, но, напоминая о реквиеме, он оживлял. «Requiem aeternam dona eis, Domine» [5]. На мгновение Гермионе показалось, что она слышит заупокойную — мелодия вдруг затихла. Актёры то говорили, то переливчато пели. С каждой нотой Гермиона взмахивала невидимыми крыльями, расправляя их, отряхивая каждое пёрышко, и жила теперь совсем по-другому. — Прочь пустые страхи, Забудь ночную жуть, Я здесь, чтобы печали Тебя не удручали. Я твоя свобода, Я твой надёжный щит, Беду предотвращу я, От мрака защищу я.[6] Словно в полусне, она нащупала руку Джека и благодарно сжала его пальцы, холодные, как лёд. Призрак Оперы тем вечером не изменил своим привычкам: пока актёр играл на сцене, настоящий Призрак, скрывающий свою истинную сущность под маской, наблюдал за спектаклем из ложи номер пять. Примечания: [1] Всегда было интересно, чем Прекрасный Принц отличается от нашего Ивана-царевича. Так вот: Прекрасный Принц в сюжете нужен, чтобы спасти деву в беде. Он, скорее, придаток к главной героине, чем герой сам. А Иван-царевич, наоборот, всегда главный персонаж. [2] Отличная серия книг, популярная в Канаде, США и других англоязычных странах, русском переводе чаще встречается как «Аня из Зелёных Мезонинов» (перевод Батищевой), но мне больше нравится перевод Бобровой, где первая книга озаглавлена «Энн в Грингейбле». Оба перевода спорны, так что тут чистая вкусовщина. Все отрывки будут даваться из перевода Бобровой. [3] «Генералам двенадцатого года» — романс на стихи Марины Цветаевой, посвящённый молодым офицерам 1812 года. Записан специально для фильма «О бедном гусаре замолвите слово». [4] Театр Её Величества — театр в лондонском Вест-Энде, в какой-то мере аналог Бродвея. [5] Первая строчка из «Реквиема» (заупокойной мессы) Моцарта. «Покой вечный даруй им, Господи». К слову, это последнее произведение Моцарта, которое он из-за собственной кончины не завершил. Есть версия, которую неоднократно изображали художники, что в день смерти друзья Моцарта исполняли незаконченный реквием, и композитор заплакал, потому что уже не мог завершить своё произведение. [6] Перевод песни «All I ask of you» из официального русского либретто.