Записки химеры 1: Первые шаги

24 октября — 12 декабря 617132 года от Стабилизации Институт химеризма, Шесефес, Тартар

      По примеру опекуна я тоже залезла на сухой ствол и устроилась на развилке ветвей, чтобы подумать. Шас не приходил уже двое суток, и из-за этого навалилась тоска. Очень хотелось хоть какого-то нормального общения. Всё-таки в чём-то в Белокермане куда легче — там многие не против поговорить… ну или делают вид, что не против, чтобы не обижать неполноценного гражданина. Тут же никто не проявляет интерес, предпочитая контактировать только по делу.       — О чём так глубоко задумалась? — спросили снизу.       Обрадовавшись, я хотела спуститься, но не успела — Шас первый забрался наверх и устроился на соседней развилке.       — Вспоминала Белокерман.       — Как тебе он? И, заодно, наш мир в целом?       Странный вопрос. Раньше опекун никогда не интересовался моим мнением по таким темам. Что есть — то есть, независимо от того, нравится это мне или нет.       — Белокерман… наверное, хорошо. Больше всего огорчает, что неполноценные граждане не могут стать нормальными. Им даже шанса такого не дают. А Тартар я ещё слишком мало знаю, чтобы судить.       — Я не об этом. — Шас отмахнулся. — Ты веришь, что всё это — реальность?       — Уже давно. — Я кивнула. — Ещё когда в больнице после операции держали — а там долго жила, несколько месяцев. Слишком… даже не знаю, как сказать: банально, реалистично… В общем, слишком обыденная необычность оказалась.       — А вот я долго сомневался. Всё надеялся очнуться. То считал, что отравился каким-то газом и вижу бредовые видения, потом думал, что сошёл с ума… в конце-концов уже даже на плен и такие своеобразные пытки с внушением согласен был. Сомневался не месяцы, а условные годы.       Опекун замолчал, а я со вздохом посмотрела вниз. Если он попал в институт, если проходил через «сумасшествие», оказавшись в одном теле с заклятым врагом… неудивительно, что сомневался. Жизнь Шаса после ренства точно не текла так же обыденно и размеренно, как моя.       Хмыкнула. Да, мне не просто благодарить Белокерман надо, а чуть ли не молиться на него. Не знаю, как с другими странами, но попади я в Тартар, сомневаюсь, что вообще бы выжила. Даже если учитывать то, что вторая личность сориентировалась чрезвычайно быстро, и срабатываться с ней мне не пришлось.       — Хорошо, что у тебя нет этой проблемы, — прервал затянувшееся молчание опекун. — Пусть я недолюбливаю белорунов, но сложно не признавать — они очень бережно относятся к другим разумным. Точнее — так относились во Вне, и так же — в Белокермане.       — Хм?..       — Насколько удалось узнать, белокерманская культура, наверное, самая… По крайней мере, она намного больше тех, которые видел в других белорунских странах, похожа на обычаи в их звездной империи.       Вздрогнув, я повернулась к опекуну.       — Погоди, получается, что белоруны — тоже рендеры?       Нет, какое-то смутное подозрение на эту тему мелькало и раньше, но одно дело — подозрение, а другое — когда-то же самое говорят почти прямым текстом.       Шас тихо рассмеялся.       — Разумеется. Здесь все — рендеры. Или потомки рендеров. Или потомки их потомков. Гибриды из них же, мутанты, искусственно выведенные существа и химеры. Не уверен, но скорее всего какие-то виды уже и здесь появились. Произошли от рендеров или их потомков. Но, вообще-то, иди уже в сеть и сама почитай.       Не затягивая, так и сделала. Интернет подтвердил слова опекуна. Вся жизнь в Чёрной Дыре произошла от ренства. Да что там жизнь, даже почва и воздух когда-то попали из Вне. И хотя точная история неизвестна, самой популярной гипотезой появления местной жизни является грубо названная в Тартаре «мусорная». Согласно ей, ренство уже очень давно приносило в Чёрную Дыру как живое, так и неживое. Но вначале условия были слишком жёсткими, и всё живое погибало. Постепенно, слой за слоем, из всего что попало: из мусора миров во Вне, его обломков и трупов формировался этот мир. И однажды он достиг такого состояния, что очередной попаданец (скорее всего, не разумный, а какая-нибудь устойчивая бактерия) — смог выжить. Потом — ещё кто-то. И так миллиарды, если не триллионы лет.       Зачитавшись, ужаснувшись и, если честно, весьма так запутавшись в истории формирования Чёрной Дыры, я отложила эту тему. Придёт время — вернусь к ней. А пока и ознакомиться по верхам вполне хватило для хоть какого-то представления. Но впечатление гипотеза произвела сильное, и я по-новому взглянула на окружающий мир. Если она верна, то всё: воздух и почва, горы и реки, луга и моря — формировалось не из местных материалов, а из обломков миров. Более того, не только из обломков, но и из погибших рендеров. И тогда получается, что в этом мире на самом деле нет ничего изначально своего. А мы сейчас живём не просто на свалке из Вне, но и на гигантском могильнике.       Хмыкнула. Теперь понятно, почему опекун назвал химер истинными аборигенами Чёрной Дыры. Пусть даже они появились за счёт неудачного ренства, но во Вне их не найти. В отличие от людей, белорунов и, судя по всему, большинства прочих видов.       Каждое утро мне и опекуну присылали результаты исследований. Не знаю, как для него, а для меня вся эта куча непонятных данных пока оставалась загадкой. Наверное, именно по этой причине Шас посоветовал сосредоточиться на знакомстве с Тартаром, а разбираться и поскольку приводить полученные сведения в систему уже после окончания обследования.       Но одно понять удалось: я всё-таки умудрилась пустить деньги на ветер, когда покупала определение жизненных кодов в Белокермане. И ведь предупреждали, говорили, но всё равно забыла, что не просто химера, а организм ещё не сформировавшийся — а значит, такой, качества которого могут сильно измениться. Радует только то, что изменения идут не в сторону сужения или смещения, а наоборот — пределы расширяются. Причём значительно. Из-за этого уже сейчас территория Белокермана для меня не смертельна, а всего лишь в пограничной зоне — как у белорунов. И это организм ещё не стабилизировался. Поспешила я уезжать.       — Глупости, — не согласился Шас. — При том образе жизни, что ты вела, ты бы не сформировалась, а погибла — слишком неблагоприятные условия. Вот если бы потратила часть денег на оптимальное по параметрам помещение…       Вздохнув, я с тоской посмотрела на опекуна. Наверняка на такую квартиру пошло бы куда меньше, чем на этот институт. Впрочем, жалеть уже поздно — вот и нечего думать о том, что не изменить.       Кроме процедур и уже привычной регулярной искусственной комы (из-за чего появилось впечатление, что вторая, лидирующая, личность химеры заинтересовала институт сильнее, чем моя) меня почти ежедневно заставляли проходить несколько тестов, описывать услышанное, увиденное или воспринятое с помощью остальных органов чувств, сравнивать, выбирать одинаковые и отличающиеся объекты и многое другое. К сожалению, отнюдь не все эксперименты были приятными, хотя для исследователей наверняка представляли интерес.       Например, с какой-то целью в институте мне изувечили почти всю спину. Разметив кожу на зоны, в одном месте её срезали, в другом — прижгли огнём, в третьем — холодом, отдельные участки смазывали разъедающими плоть до мяса кислотами или щелочами, облучали и многое другое. Потом накрывали плоскими полупрозрачными колпачками — в результате в зеркале это выглядело очень мерзко — как какие-то вздувшиеся гнойники. Впрочем, вид меня беспокоил гораздо меньше, чем испытываемые ощущения. К счастью, общего воспаления эти опыты не вызывали, но всё равно не удавалось отделаться от ощущения, что кожа превратилась в одну большую рану. Любое движение причиняло дискомфорт, а опираться или спать на спине я отвыкла напрочь. Радовало только то, что через некоторое время боль пусть и не отступила, но стала более привычной. По крайней мере, жить она мешала гораздо меньше, чем воспалённый мозг или печень. Но я всё равно опасалась, как бы при таком обширном поражении инфекция (какой-то гадостью тоже заражали) не пошла внутрь.       — Не волнуйся, такого не допустят, — успокоил Шас. — Всё прописано в договоре. А заживает на химерах хорошо, так что шрамы сами сойдут.       Невольно рассмеялась от мысли, что опекуна шрамы беспокоят чуть ли не больше, чем меня: я уже давно поняла, что не так важно, как ты выглядишь — главное, как чувствуешь и насколько дееспособен.       Ещё один из опытов, гораздо более интересный и приятный, проводился в частично наземном, частично подземном саду, расположенном с другой стороны стороны института. Я ходила по аллеям, останавливаясь в определённых местах и сравнивая открывающуюся картину с различными вариантами её изображения на специально выданном приборе, отмечала сходства и отличия, а потом тоже самое проделывая со звучанием окружающего мира и его ароматом. В институтском саду было много странного. В некоторых местах росли необычные светящиеся растения, в других кусты казались подёрнутыми туманом или даже его испаряющими, кое-где воздух дрожал, словно марево в жаркий летний день, а порой над газоном парило неправильной формы тёмное пятно. Через некоторое время я по-настоящему заинтересовалась этим исследованием. В необычности сада оказалась какая-то система. И во мне — тоже. Судя по всему, загадочное восприятие развивалось. С одной стороны, это воодушевляло, а с другой — выматывало, вызывало сильную головную боль, головокружение и тошноту. Самое неприятное заключалось в том, что после опыта ощущения не возвращались в норму, а оставались такими же. К счастью, почти сразу ко мне приставили лаборанта: он учил, как избавиться от недомогания (а заодно и от необычного восприятия) и наоборот — как войти в непривычное состояние без посещения специального кабинета.       Данный тест повторяли каждые несколько дней. Сотрудник, работающий со мной в этом исследовании, откровенно выражал радость от результатов, но и несколько раз сетовал, что из-за особенностей контракта меня нельзя подвергать ещё каким-то, по его словам, «чрезвычайно полезным и интересным» опытам.       Однажды вечером пришедший ночевать Шас прямо-таки лучился довольством.       — Очень за тебя рад, — сказал он. — Ты обладаешь редкой, высоко ценящейся способностью. И пока нет противопоказаний к её развитию. Если и дальше их не обнаружат, то рекомендую получать профессию извращенца-самоубийцы.       Уже не знаю в который раз проглотив накатившее раздражение, я молча отправилась наводить справки про «извращенцев-самоубийц». Оказалось, что в Тартаре это официальный термин, обозначающий определённый род занятий. «Самоубийцами» называлось большое направление профессий, сопряжённых с высоким риском, причём преимущественно природного происхождения или хотя бы не связанных с цивилизациями стабильной зоны Чёрной Дыры. Экстремальные исследователи опасных, неизвестных земель, и люди, проводящие в них те или иные работы: некоторые, особые виды разведчиков, проводников, спасателей, военных и так далее, и тому подобное. Кроме места работы (в основном — за пределами стабильной зоны), данную группу профессий объединяло ещё одно: высокая смертность.       «Извращенец» сильно сужал количество профессий, хотя кое-какой выбор всё равно оставался. Общим для всех извращенцев-самоубийц являлось то, что они имели дело с короткими путями и тем, что в принципе могло ими стать. Разобраться в дебрях характеристики оказалось сложно, но, судя по описаниям, людям данных профессий нередко приходилось работать с минимумом или вовсе без оборудования (причину этого я так и не поняла). Соответственно, возрастала вероятность травм и гибели. Кроме того, для полноценной профессиональной деятельности было необходимо неким образом различать, а то и пользоваться теми короткими путями, которые для остальных оставались невидимыми и неощутимыми.       При просмотре списков вакансий и объявлений о поиске работы становилось очевидно, что извращенцы-самоубийцы в дефиците и что плату им предлагают высокую. Нередко встречались числа за тысячу, а иногда превышали пять тысяч в месяц (плата за отдельные задания с неизвестным сроком выполнения вообще могла составлять шестизначную сумму) — заработок уборщика в Белокермане даже рядом не стоял. Ради интереса я сравнила зарплату людей разных профессий и выяснила, что в Тартаре начинающий уборщик (обязательное требование — наличие образования по профессии) зарабатывает примерно столько же или в полтора раза больше, чем я в Белокермане (то есть от двадцати до тридцати рублей). А в целом средняя плата за месяц (условный) работы колебалась от тридцати до двухсот-трёхсот рублей.       Однако несмотря на очень высокий заработок, профессия извращенца-самоубийцы показалась мне непривлекательной. Во-первых, судя по описанию, эта работа лежит вне сферы моих интересов. Во-вторых, из-за риска. Не люблю рисковать больше необходимого: меня никогда не тянуло заниматься даже опасными развлечениями. К тому же, и без дополнительных усилий сама жизнь в Тартаре вполне подходит под раздел экстремальных. Ну и, в-третьих, даже если бы всё получилось, возникает вопрос: зачем мне столько денег? По идее, даже двадцати рублей в Белокермане вполне хватало. А такие суммы… куда их девать? Сорить деньгами? Покупать модные шмотки, двухсотметровые квартиры, яхты или ходить по дорогим ресторанам? Глупо и бессмысленно. Лучше уж получить не такую высокооплачиваемую, зато более безопасную и интересную работу. Ту, что по душе.       Примерно в этом духе я и высказалась опекуну. Тот понимающе хмыкнул, ненадолго задумался, а потом сказал:       — Ты кое-что не учла. Тебе хватало заработка на жизнь в Белокермане — но в нём существуют серьёзные льготы на жизненно необходимые средства. Если бы тебе пришлось покупать недостающие препараты за свой счёт, то денег оказалось бы недостаточно. Впрочем, тут такой проблемы не возникнет — данная местность подходит тебе по жизненным кодам, так что в принципе… Но всё равно лучше пойти на извращенца-самоубийцу. А уже потом, поработав и приобретя опыт по специальности, можешь получить второе образование — то, которое тебе по вкусу, и перейти на другую работу. Окончательное решение всё равно будешь принимать сама: к тому времени, когда придёт время поступить, уже будешь на свободе, и я тебе приказать не смогу. Но очень советую не отмахиваться от рекомендации.       — Не понимаю, почему именно эта профессия. — Я пожала плечами. — Единственный плюс — деньги, но мне не нужны такие суммы. Тем более, как ты сам говорил, тут меня изучат и глобальных проблем с медицинской помощью уже не возникнет.       — Да, это так. Институт действительно даёт химерам возможность не просто существовать, а жить относительно полноценно, — подтвердил Шас. — Дело не в деньгах… точнее, можно сказать, что в них, но не совсем в обычном смысле.       Я выжидающе посмотрела на опекуна. Тот долго молчал, о чём-то размышляя.       — Ладно. — Шас вздохнул и поудобней устроился на ветке. — Пожалуй, тебе уже пора узнать. Начну издалека — сам когда-то с трудом осознал данный нюанс, поэтому опасаюсь, что и у тебя возникнут сложности.       Дождавшись моего согласия, опекун продолжил:       — Для любого государства человек, неважно, гражданин он или нет, в первую очередь является товаром, рабочей силой, ресурсом, а уже во вторую — чем-то и кем-то ещё. Причём это не зависит от того, насколько социально ориентировано государство — всё равно сначала на человека смотрят как на ресурс.       — Даже в Белокермане? — поинтересовалась я, вспомнив оказываемую там рендерам поддержку — между прочим, в ущерб интересам страны.       — Даже в Белокермане. — Шас заметил сомнение на моём лице и криво улыбнулся. — Везде. Что бы ни говорили и чем бы ни прикрывались. Социальная направленность государства характеризуется тем, насколько большое значение в нём имеет не только человек как ресурс или товар, но и человек как личность. Однако даже в Белокермане человек как личность — не на первом месте, а лишь на втором. Иначе бы Белокермана быстро не стало. Как косвенный признак значимости человека-ресурса идут, в том числе, условия иммиграции — они принимают не всех, а только представляющих для страны интерес: здоровых, обладающих востребованной профессией, способных и желающих работать. Иные случаи встречаются редко, причём, чаще всего, по политическим причинам. Но я отвлёкся. — Опекун сделал паузу. — Так вот, в большинстве стран на первом месте стоит человек-ресурс, на втором — человек-личность. Но бывает и так, что человека-личности для государства не существует. Подобное происходит не очень часто, но среди гигантских стран две именно такие: рассматривают людей только как товар и ресурс, источник прибыли, но не как личность. Одна из таких стран — Тартар.       — А вторая? — Я задумалась, пытаясь совместить слова Шаса с тем, что удалось узнать из всемирной сети.       — Мориотар, — сухо сказал опекун. — Мне очень не нравится сравнение моей страны с этой… но против правды не пойду. В основе отношения государства к человеку два этих представителя гигантской пятёрки очень похожи: оба являются асоциальными.       — Минутку. — Приподнявшись, я осторожно перелегла на другой бок, стараясь не задевать ноющую спину. Поудобнее устроилась на покрытом одеялом сене и продолжила: — В сети часто встречаются упоминания, что в Тартаре достаточно легко получить вполне приемлемый государственный кредит на образование, лечение, даже на процедуры по продлению жизни и многое другое. Как это сочетается с твоим утверждением об асоциальности страны?       — Очень просто. — Шас спрыгнул со ствола и тоже развалился на подстилке. — Тартару плевать на человека как на личность, но как товар он нашу страну интересует. Профессия повышает цену человека-ресурса, хорошее здоровье помогает дольше работать и принести больше дохода… дальше объяснять требуется?       Я недоверчиво хмыкнула и задумалась.       — Да, в принципе, понятно, — помолчав, сказала опекуну. — Но что, если кто-то взял кредит на то же обучение, а потратил на что-то другое? Или на обучение, но сам усилий не прилагает — а значит, и специалистом станет посредственным?       Шас только отмахнулся.       — Во-первых, естественно, на руки кредит не дадут — его переводят непосредственно организации, с которой человек заключил договор. Во-вторых, если кто-то взял кредит на обучение, но успеваемость неудовлетворительная — то обучение прекращают финансировать, а взявшего кредит навсегда лишают права называться разумным существом. Ну, а в-третьих, — опекун хищно прищурился, — кредит может получить не всякий человек. Это уже тонкости, но они есть — и, в целом, наше государство всё равно в выигрыше. Как ответственным людям выгодно пользоваться услугами Тартара в области кредитования, так и Тартар получает с этого нормальную прибыль. Но мы опять ушли в сторону, сейчас разговор не об этом. — Шас решительным жестом прервал намечающиеся возражения. — Пока просто запомни, что, хотя Тартар совершенно не обращает внимания на человека-личность, зато создаёт достаточно хорошие условия для человека-ресурса. Наше государство сотрудничает с теми, кто стремится повысить свою ценность и стоимость — ему это тоже выгодно. Но социальной поддержки, помощи человеку просто за то, что он живой, разумный или личность, в Тартаре не существует.       Он снова сделал паузу, и я попыталась сообразить, что именно имеется в виду. Может, это опять просто какое-то извращение понятий? Потом попросила описать ситуацию подробнее.       — Понимаю, сам был в таком положении. — Шас серьёзно кивнул. — Попробую прояснить на примерах. Ну вот… взять хотя бы детей. Именно из-за отсутствия социальной составляющей в Тартаре нет понятия детства. Официально нет. Поэтому родителям приходится защищать собственных потомков, беря их в рабство. По аналогичной причине нередки случаи, когда люди регистрируют как раба своего престарелого или серьёзно заболевшего родственника, близкого друга или хорошего знакомого. Но проблема не только в этом. Кроме прочего, в Тартаре не существует такого распространённого в других странах явления, как страхование — есть частные конторы, но с учётом местного менталитета они либо не выживают, либо наживаются — то есть держатся за счёт доверчивых приезжих. Каждый житель Тартара знает, что ему не стоит ждать пенсии, выплат по инвалидности и вообще никакой помощи. Если дети останутся без родителей или других хозяев — то их тоже никто не станет вытягивать, а просто отправят на рынок или утилизируют. Мы не обманываемся — у нас нет государственных социальных гарантий.       Приведённый пример оказался достаточно наглядным, а воображение — живым, чтобы от представшей перед глазами картины замутило. Получается, что если одинокий человек попадёт в сложное положение — ему никто не поможет, а то и поспособствуют скорейшей гибели. От понимания жестокости местных порядков меня передёрнуло.       Опекун терпеливо ждал, пока я обдумаю сказанное, и продолжил только когда убедился, что слова не пропадут впустую.       — Но и это ещё не всё. Есть один нюанс… который иногда упускают. Человек имеет право на имущество только пока он либо свободный гражданин, либо раб со специальным пунктом в договоре. Причём второе возможно только если свободный гражданин сам заключил такой договор. Если же человека захватили в рабство, он попал в него по решению суда или просто до этого не считался свободным гражданином, как, например, ребёнок или рендер, то у него нет никаких прав — он вещь. Вещь, которую можно продать, можно ликвидировать, выбросить и так далее. Случается, что данный факт граждане других стран и бывшие рендеры упускают или не принимают всерьёз — в результате сталкиваются с огромными проблемами. Если человек попал в рабство не по своей воле или по своей, но без условия о сохранении прав, то всё, что ему принадлежало, либо тут же переходит по завещанию, если таковое есть, либо имущество забирает государство. Раб в этом случае уже не имеет права владеть или распоряжаться своим бывшим состоянием. Никаким. Даже листком бумаги. — Шас серьёзно посмотрел на меня и ровно добавил: — К нашему старому разговору. Именно по этой причине деньги и прочая собственность — то есть богатство — не поможет при исключении из рядов разумных. Оно уже не будет принадлежать новоявленному рабу.       Новые сведения выбивали из колеи. По словам опекуна выходит, что копить деньги бесполезно — они не помогут. Стоп! Нельзя смотреть только в этом ключе. Деньги действительно не помогут при лишении звания разумного существа, а вот, например, в случае болезни — вполне способны сыграть решающую роль. И всё равно что-то кажется странным…       Я нахмурилась, пытаясь поймать ускользающую мысль, и Шас тут же сделал паузу. Что-то, увиденное или услышанное раньше, противоречило нынешней информации. Но что?       Точно! Некоторые налоги! Какой вообще смысл в том же налоге на медицину, если страхования как бы нет? Зачем платить дважды?       — Элементарно. — Шас небрежно хмыкнул. — Налог на ту же стоматологию гарантирует, что в случае, если ты заключишь договор с клиникой на лечение и она не выполнит взятые на себя обязательства или выполнит их недостаточно качественно, то у клиники и её владельцев появятся большие проблемы: от серьёзных затрат и вплоть до исчезновения клиники и исключения владельцев из рядов разумных. Если же ты забудешь или не позаботишься о налоге, а лечение окажется несоответствующим договору — то это уже только твои проблемы.       Вскочив, я прошлась туда-сюда, пытаясь привести мысли в порядок. Тогда получается, что налог — это всего лишь плата за то, чтобы государственные структуры проследили за исполнением договора? Дико, прямо как мафия какая-то получается…       — Многие налоги дают именно такие гарантии, — подтвердил опекун. — Если ты платишь налог на питьевую воду, а тебе под видом таковой кто-то подсунул техническую — то у этого кого-то возникнут проблемы. Если домовладелец указал в договоре, что перебои с энергией не более часа, а на деле не так, то при условии уплаты соответствующего налога домовладельца можно будет привлечь к ответственности. В этом случае тебе, как пострадавшей стороне, тоже выплатят компенсацию, но она не пойдёт ни в какое сравнение с тем, что сдерёт правительство с нарушителя. Поэтому, если, например, налог на питьевую воду уплачен, а ты получила продукт, выходящий за пределы нормы, то поставщик постарается уладить дело миром и предложит щедрые отступные. — Шас усмехнулся. — Но, говоря откровенно, обычно он будет перестраховываться, чтобы не поставить себя в шаткое положение — так что получить таким образом доход лучше не рассчитывай. Но без уплаты налога заключать контракт на поставку воды почти не имеет смысла — ответственности поставщик не несёт. Более того, если у него нужный налог уплачен, а у тебя — нет, то ты можешь оказаться в ситуации, когда должна деньги тому, кто подсунул тебе брак вместо нормального товара или услуги. Подстраховка выполнения контракта — не единственная, но одна из основных функций наших налогов.       Медленно кивнув, я прошла несколько кругов по вольеру. Так вот почему список налогов в Тартаре настолько индивидуален! Естественно, если кто-то не идёт к зубному, то и налог ему платить не надо. Хотя…       — А если мне залечили зуб — и в это время я оплачивала налог на зубного, а плохое качество работы вылезло позже — то у клиники тоже будут неприятности?       — Ты всё это время оплачивала налог или делала перерыв? — уточнил опекун.       — Допустим, сделала перерыв или прекратила оплачивать.       — Тогда ты уже не вправе выдвигать претензии. Только если налог был оплачен с начала оказания услуги и до настоящего времени — тогда государство встанет на твою сторону. В ином случае можешь попытаться разобраться с фирмой, но полностью за свой счёт — это редко когда выгодно. Поэтому отказываться от уплаты налога следует только после того, как убедишься в надлежащем качестве работы.       Я невольно скривилась.       — Деньги выкачивают, — пробурчала себе под нос, — а толку…       — Не такие уж большие деньги. — Шас пожал плечами. — К тому же не забывай — ты в Тартаре. Тут тебе никто ничего бесплатно делать не обязан — даже следить за тем, чтобы договор выполнялся. Но мы опять отвлеклись от главной темы.       Попросив перерыв, я прошла ещё несколько кругов, чтобы хоть немного успокоиться. Ещё бы тут не отвлекаться, когда мир переворачивается с ног на голову! Налоги, безразличие к людям, отсутствие хоть каких-то гарантий по умолчанию — столько нового, что пришлось прилагать усилия, чтобы вспомнить, с чего начался разговор. Наконец, попив воды и сосредоточившись, я вернулась на сено и выразила желание слушать дальше.       Шас скептически прищурился, судя по всему, не слишком-то поверив в готовность воспринимать, но потом кивнул.       — Из-за асоциальности нашей страны люди в Тартаре активнее, чем в других государствах, стремятся объединиться в группы по тому или иному признаку — чтобы хотя бы внутри своего мелкого сообщества создать некое подобие социальной защищённости. Очень условной и частичной — но и такая лучше, чем ничего. Большие семьи, кланы, видовые или профессиональные объединения, сети друзей, хороших знакомых, клубы — всё это частные структуры, поведение в которых регулируется в первую очередь не договорами или деньгами, а личными взаимоотношениями. — Опекун заметил моё недоумение и пояснил: — Любой договор, заключённый с гражданином, теряет силу, если тот перестаёт числиться разумным. Так что подобные гарантии у нас бессмысленны, и те, кто их предлагают, чаще всего рассчитывают на глупость или неумение приезжих ориентироваться в тартарских порядках… — Внезапно Шас осёкся, а потом хмуро заметил: — Так, теперь уже я отвлёкся. На эту тему потом сама почитаешь, а сейчас вернёмся к вопросу о цене. Часть иностранцев думает, что у нас всё завязано на деньгах. Да, в каком-то плане, они в Тартаре имеют большое значение, но не только как деньги или имущество, а ещё как оценка самого себя как товара. Для Тартара я — ресурс, ты — тоже ресурс и любой человек имеет свою цену… в буквальном смысле. Если говорить грубо и примитивно, то чем выше цена человека, тем больше шанс, что если он попадёт в категорию рабов, то его не отправят на утилизацию, а купят и создадут приемлемые условия для работы. Поэтому каждый тартарец стремится повысить свою стоимость или, если она уже достаточна, поддерживать её на прежнем уровне. Это один из важных и главных способов обеспечить себе пусть частичную, но защиту в Тартаре.       — Погоди! Ты имеешь в виду цену человека… как раба?       — Да, именно её. — Опекун твёрдо посмотрел мне в глаза. — Цена тебя как человека-ресурса — один из основных параметров, на которые смотрят наши власти. Сейчас твоя стоимость мала. После исследований в институте она, разумеется, повысится, но вряд ли более, чем в два раза. В результате будешь вместо тридцати рублей стоить пятьдесят — это всё равно слишком низкая цена, чтобы государство относилось к тебе как к нужному ресурсу. Да и эти пятьдесят не за счёт тебя — работника, а только тебя — необычного тела, умеющего говорить, понимающего команды и про которое известно, как лечить. — Шас снисходительно улыбнулся и наклонился ко мне. — Тебе в любом случае придётся некоторое время жить в Тартаре. А если ты хочешь нормально устроиться, то должна повысить свою стоимость. Чем она выше — тем проще тебе, в случае необходимости, будет получить кредит на лечение, да и размер его окажется иным. Хорошее освоение профессии из категории извращенцев-самоубийц очень сильно поднимет твою стоимость.       Такие простые, словно нечто естественное, рассуждения о цене человека как раба снова заставили занервничать. А Шас спокоен, будто сказанное — норма жизни! Надо проверить, но если это действительно так… Выходит, я могла купить себя всего за полторы зарплаты уборщика в Белокермане. И, потратив многие тысячи рублей на этот институт, стану дороже всего на жалкие двадцать!       — А сколько стоит обычный человек без образования, но умеющий говорить и которого известно как лечить? — невольно перебила опекуна.       — Обычного, не редкого, вида, с нормальным здоровьем и необходимым минимумом прививок — не более пяти рублей. Если здоровье плохое, прививок нет, говорить или читать не умеет и многое другое — то цена снижается. — Шас снова улыбнулся, но на сей раз в его улыбке мне почудилась горечь. — Я ведь сообщал, что химеры, особенно дееспособные, ценятся относительно дороже.       Две с половиной зарплаты — и то только потому, что химера! А каково бы пришлось человеку? Да, опекун не лукавил, когда говорил, что здесь нет дефицита разумных. Впрочем, как и тартарский белорун — в том, что стоимость рендеров невелика. Даже понимающих общий язык. Я представила, что происходит с теми, кому повезло меньше. Особенно здесь, в Тартаре. Невольно поёжилась.       — Шас, а какой у вас процент рендеров выживает и приспосабливается… в смысле — получает гражданство, пусть и ограниченное? И какой — в Белокермане?       Опекун бросил на меня короткий взгляд и на мгновение задумался.       — Вообще-то надо бы тебя в сеть послать, но так и быть. В Белокермане, по официальной статистике, — чуть больше двадцати одного процента. Тартар же очень велик и в разных местах показатели сильно отличаются. В сотни и тысячи раз.       — Но ведь наверняка есть некие средние, общие значения, — не отступила я.       — Есть. — Шас жестоко усмехнулся. — В среднем доля успешно адаптировавшихся разумных — почти все с помощью местных — меняется от семи сотых процента на востоке страны до пяти-восьми стотысячных процента на западе. В целом по Тартару — чуть меньше одной сотой процента. Под «успешно адаптировавшимися» я имею в виду не только получивших гражданство, а в том числе, попавших в рабство и которых не пустили в расход, в зоопарк или просто выживших больше двух стандартных лет.       — А гражданство получают?..       — В среднем — треть процента из успешно адаптировавшихся.       Не просто мало — единицы. Представила масштабы и судорожно сглотнула. Даже банально выжить в таких условиях — невероятное, фантастическое везение. У меня получилось — и не в последнюю очередь благодаря Белокерману. Ведь получилось же?       В этот момент пришло понимание, что радуюсь рано. До сих пор я жила практически только в двух ролях — в качестве неполноценного гражданина и как раб. Это не конец пути и даже не середина. У меня нет профессии, нет положения, нет гарантий, что, оказавшись на свободе, смогу избежать судьбы других рендеров. Крепко зажмурившись, несколько раз глубоко вздохнула. Не паниковать. Не отчаиваться. Иначе точно не останется ни единого шанса.       — Я подумаю. И почитаю насчёт того, что ты сказал. В том числе и насчёт будущей профессии, — стараясь, чтобы голос не дрожал, заверила опекуна.       Тот ответил сочувственным взглядом и предложил закончить на сегодня. Так мы и сделали.       В эту ночь я не могла заснуть, вместо этого прокручивая в голове состоявшийся разговор. Хотелось засесть за компьютер, но режим нарушать запрещено — это может исказить результаты исследований. Наконец не выдержав, встала, посмотрела на умиротворённо почивающего Шаса (вот уж у кого нервы железные!) и вышла из вольера, направившись к зданию института. Толку в кровати ворочаться, если всё равно не спится? Но эксперимент портить тоже не дело, так что пусть хоть какое-то успокоительное выдадут. Может, тогда остаток ночи удастся отдохнуть.