***
Утром Лиза просыпается и несколько часов лежит на месте, не двигаясь и не отводя взгляда от потолка. Она игнорирует развевающий шторы ветер, собирающуюся на работу Дашу и запах свежего кофе с кухни. Разум, как заглохший автомобиль, иногда издает выхлопы из обрывков воспоминаний и размытых кадров. Время, кажется, доходит до полудня, и девушке приходится встать, чтобы хоть немного разогнать кровоток. Она не смотрит на себя в зеркало, зная, что глаза распухли и налились кровью, контрастируя с трупно-бледной кожей и грязно-черными кругами под нижними веками. Как робот она натягивает первую попавшуюся под руку байку, нащупывает в карманах джинсов мелочь и зажигалку. Горло неприятно саднит, дополняя картину живого мертвеца. Дверь открыть получается совсем не с первого раза. Лиза несколько раз толкает ее от себя, но что-то снаружи мешает распахнуть ее полностью. Кто-то мешает. Со всей силы пиная ее ногой, девушка слышит приглушенное мычание и шорохи. Через пару секунд Данил поднимается на ноги и отходит, позволяя девушке покинуть квартиру. Парень молча провожает взглядом ее удаляющийся силуэт. Лиза бредет к супермаркету. Она, дойдя до автоматизма, заполняет корзинку мелочами вроде молока и яиц и на мгновение запинается у стеллажа с алкоголем. Пальцы тянутся к бутылке. Пакет с продуктами заметно утяжеляется под весом прозрачной стекляшки. Когда девушка возвращается домой, под дверью никого нет. На пыльном коврике она замечает только небольшую коробочку из плотного картона. Новый телефон. — Ты вернул долг. Можешь уходить, — говорит она, захлопывая дверь. Лиза знает, что он здесь, сидит на ступеньках на пролет выше. Парень только горько усмехается и возвращается под дверь. В подъезде холодно, и он стелет на пол тонкую осеннюю ветровку, которую хочется облить канистрой керосина и сжечь к чертовой матери после всего того, что побывало в ее карманах. Телефон разрывается от бесконечных сообщений Тушенцова, Юлика и босса, которому он ответил одно короткое: «я больше не работаю». «Мальчики не плачут, да?» — думает он, снова вытирая краями футболки мокрые щеки.***
Лиза восстанавливает старые данные на новом мобильном. Пара пропущенных от мамы, тысяча от Даши, и миллион от Тушенцова и Онешко. Водка уже не лезет в горло. Зарыковская возвращается домой поздно. Она прячет слезы, держа Лизины волосы, когда та в очередной раз прочищает желудок.***
Все в тумане. Следующий день, еще один, и еще. Подруги скоро начинают делать вид, что ничего не произошло, только молча завтракая, ужиная и смотря какое-то ненавязчивое кино каждый вечер, перед тем как разойтись по комнатам и уснуть под утро, давясь апатией. Лиза иногда думает о неизбежно наступающей на пятки учебе. А из университета не исключают за без остановки кровоточащую рану в солнечном сплетении? Данил проводит все меньше времени на таком привычном пыльном коврике у двери. Он возвращается домой, чтобы подолгу стоять в душе и бесконечно пытаться стереть разъедающие кости вину и горечь; чтобы выбросить очередную пиццу, к которой не смог притронуться; чтобы переодеться в свежую висящую на нем из-за истощения одежду. Кашина взяли на работу. В компанию, где когда-то ему предложила проект Даша Зарыковская. Где он с девяти до шести сидит в офисе, что ему бы даже понравилось, если бы не сердце, из которого как из половой тряпки выжали черную воду со всеми его чувствами. А по вечерам он напивается до синьки, иногда приглашая Юлика и Руслана, чтобы втроем так же молча пялиться в мелькающий шестидесятидюймовый экран и глушить джин. Ровно через неделю после того, как он отказался от предыдущей работы, Данила избивают. Как своеобразная процедура выхода из игры. Он не помнит, как вышел из дома за сигаретами, как всю дорогу от и до ночного ларька чувствовал обжигающие спину взгляды. Не помнит как выглядел ни первый, ни второй, ни пятый амбал. Он просто лежит на асфальте, захлебываясь кровью. В голове проносится единственная мысль о том, что лучше умереть сейчас, хотя парень знает, что ему бы никогда не нанесли несовместимый с жизнью вред. Таков принцип: втоптать человека в грязь, заставить молить о смерти и оставить, как мусор, под темным звездным небом наедине с отвращением к самому себе. Он думает о том, что это не походит на наказание за уход из дел. Скорее за то, что они были начаты. И за все то, что он разрушил.