47 days to change

23 декабря 1932 года Каждый волшебник рождался с даром магии, которая дремала в крови до того самого момента, покуда у ребенка не возникала наиболее острая необходимость в этой силе. И тогда в нем полностью пробуждалось волшебство — непредсказуемое и могущественное. Такую магию волшебники называли стихийной. Как известно, порой и стихийное волшебство может быть опасно — иногда оно даже способно привести к магическим взрывам. Но Том ничего об этом не знал. Для него магия была лишь орудием мести. Выпущенная им разрушительная сила, развеявшись, оставила после себя полнейший хаос и кавардак. Повсюду были разбросаны осколки и обломки мебели — ничего не осталось нетронутым. Без свистящего звука вращавшихся в воздухе предметов комната погрузилась в зловещую мертвую тишину, разбавляемую лишь приглушенными всхлипываниями Билли. Гарри с побледневшим лицом стоял посреди спальни, не зная, как на все это реагировать. В груди сжалось от вида разрушений, учиненных Томом. Пусть Гарри и остановил мальчика своей магией, ущерб уже был нанесен. Не успел он придумать, что сказать, как Том шагнул ему навстречу. За последние двадцать лет Гарри ни к кому не испытывал столь противоречивых чувств. Но Том… Том всегда был особенным. Буквально только что Гарри был обескуражен и разочарован свойственными Тому жестокими наклонностями. А теперь был переполнен нежностью к гордо стоящему перед ним маленькому мальчику — одинокому и не доверяющему никому в целом мире. Они стояли лицом к лицу. Том не отводил полного чувства собственного достоинства взгляда, не обращая внимания на стекающую по лицу кровь из ужасной раны. Порез тянулся от уголка века до кончика носа, чудом не задев глаз. Но, казалось, Тома это совсем не волновало. На лице застыла неестественно хладнокровная для его лет маска — лишь где-то в глубине эбонитовых глаз можно было уловить сокрытые мрачные чувства. Том мог казаться каким угодно спокойным, но Гарри все равно разглядел за столь тщательно сдерживаемым притворством подлинное расстройство. Даже если когда-нибудь в будущем Том станет Темным Лордом… По крайней мере сейчас перед Гарри стоял всего лишь напуганный маленький мальчик, нуждающийся в помощи. Гарри собрался было успокоить, утешить мальчишку, как вдруг раздался полный злобы крик: — Гарри! Не подходи к нему! Он… Он урод! Это Билли в конце концов очнулся от парализующего шока. Наверное, теперь… Едва избежав смерти, Стаббс, наконец, понял, что все это время провоцировал силу, о которой совершенно ничего не знал. Неестественную, ненормальную! Ни один живой человек не должен был обладать таким могуществом — столь неправильным, пугающим, чудовищным и губительным. Он кричал, срывая голос от переполнявших его эмоций. Билли обвиняюще указывал на Тома безудержно дрожащими пальцами — то ли от боли, то ли от невиданного доселе страха. На этот раз его вызывающее жалость состояние было искренним — сейчас Стаббс совсем не притворялся, не играл перед Гарри. На мгновение Гарри удивился подобной реакции маггловского мальчишки, но затем… Он понял, что сам это и допустил. Детям свойственны невежество и бестактность, особенно в отношении того, чего они не понимают. Гарри вдруг осознал свою ошибку. Он понял, как заблуждался, лишь взглянув на Тома, губы которого дрожали от все повторяющегося «урод, урод»… В эту минуту сердце Гарри буквально разрывалось от сострадания к Тому, болело за весь тот ущерб, который причинила мальчику его беспечная ошибка. Если бы Билли не был так поглощен собственным страхом, коварный мальчишка наверняка бы заметил промелькнувшее на лице Гарри раскаяние. Но он не обратил на это внимания и допустил свою первую ошибку — единственная искренняя реакция Стаббса оказалась фатальной, разрушила все его планы. — Урод! Урод! Урод! Урод! Умри! Урод! Умри! — Билли, не прекращая, выкрикивал грубое ругательство, швырялся им снова и снова, будто забрасывая камнями преступников. Камнями с грузилом вековых страхов и охоты на ведьм. По мере того, как Стаббс повышал голос, выражение лица Тома становилось все отрешеннее. Черные глаза омрачились безразличным смирением. Гарри нерешительно замер: ему хотелось закрыть мальчику уши, уберечь его от злобы и оскорблений. Гарри хотелось сказать Тому, что он его понимает. Что он такой же. Что он знает, каково это… Когда тебя называют уродом, когда отвергают, когда издеваются и боятся тебя лишь за то… Что ты отличаешься. Гарри хотелось обнять мальчика и сказать ему, что он никакой не урод. Но… Как и с чего начать? — Билли! Замолчи! Потрясенный строгостью голоса Стаббс поднял взгляд на бледное лицо Гарри. Билли недоуменно моргнул — он никогда раньше не видел у мистера Поттера такого холодного и сурового выражения лица. Сам Гарри, глядя в искаженное ненавистью и страхом лицо Билли, видел в обычно таком воспитанном мальчике Дадли и его друзей. Тогда он понял, где все пошло не так. Он ошибался с самого начала. Билли оставался магглом. И как бы Гарри не мечтал о взаимной дружбе магглов и волшебников — все же они принадлежали разным мирам. Как двое детей, которые никогда не были и не будут по-настоящему равными, могут расти братьями? Сжав губы, Гарри подошел к Билли и, осмотрев его раны, сказал уже более мягко: — Пойдем со мной, Билли. Нужно тебя подлечить…

* * *

Оставшийся совершенно один в разрушенной спальне Том едва держался на ногах. Стихийная магия буквально выкачала из него все силы. Колени были словно резиновые, руки дрожали. Его новые открывшиеся могущественные способности оказались сокрушительными, непростительными — они едва не сравняли с землей недавно отделанную комнату. Сквозь разбитые окна пробивались ярко-оранжевые лучи закатного солнца. Теперь, когда разбушевавшееся здесь совсем недавно побоище стихло, оставив одну лишь разруху, Том чувствовал себя опустошенным, а победа будто ничего и не стоила. Но… Он ведь выиграл! Выиграл: едва ли не до смерти напугал Билли, заставил Гарри побледнеть от страха. Отомстил. Почему тогда… Он чувствовал себя таким опустошенным? Его будто ледяным ливнем обдало горечью и сожалением, а чувством неоправдавшихся надежд словно придавило ноги к полу. С улицы донесся звук подъехавшей кареты, Том услышал крик извозчика: — Кто вызывал кэб на Лондонскую улицу пятнадцать? Том холодно усмехнулся. Пусть никто и не видел, он все равно старался сдержать в себе всю горечь и тревогу, не дать им отразиться на лице. Естественно он знал, что случится дальше — пришло время возвращаться в приют. Да и вообще, разве не он сам так решил? Он добровольно высвободил свою силу, одержал победу, напугал их всех. Разумеется, теперь от него жаждут избавиться, жаждут прогнать прочь опасного зверя, которым он, Том, являлся… Так что он вернется в приют, где не придется притворяться, где он сможет драться, экспериментировать, уничтожать всё и вся — делать, что душе угодно. Том вдруг почувствовал что-то влажное, стекающее по щекам. Он плакал и из-за этого снова разозлился. Даже если никто не видел, ему все равно хотелось оставаться сильным, но слезы не прекращались, стекали вниз, к подбородку. Тома била крупная дрожь, и сил не хватало даже на то, чтобы поднять руку и стереть с лица предательские слезы. Почувствовавшая дрожь ребенка маленькая змейка поняла, как сильно тот расстроен. Но у нее не было рук, она никак не могла его утешить, поэтому лишь сильнее сжалась вокруг его запястья. Дверь резко распахнулась — вернулся Гарри, один и с аптечкой в руках. Том сделал глубокий вдох и, быстро вытерев слезы, стиснул зубы. Он опасливо смотрел на приближающуюся фигуру; пусть у него и покраснели веки, взгляд все равно был пронзительным и недоверчивым, как у скалящегося на незваного гостя волчонка. — Я… Я принес лекарства, — улыбнулся Гарри, надеясь, что получилось у него достаточно ободряюще, и помахал аптечкой. Лицо мальчика рассекала страшная глубокая рана с уже засохшей кровью, искромсавшая кожу, обнажив розоватую плоть. Но Том почти не обращал на нее внимания. Он лишь неподвижно стоял на месте; эмоции в его взгляде нельзя было ни прочесть, ни разглядеть — будто сокрытое под глубокими водами моря дно. — Почему ты меня не боишься? — спросил ребенок. Вопрос прозвучал легко и небрежно — одному лишь Тому было известно, сколько усилий понадобилось на самом деле, чтобы произнести эти несколько простых слов. Гарри снова попытался улыбнуться, но едва он встретился взглядом с ясным, мечущимся между недоверием и надеждой взглядом Тома, сердце болезненно сжалось. Ему вдруг захотелось обнять мальчика. Положив аптечку на перевернутую вверх ногами тумбочку, Гарри, не обращая внимания на злобные взгляды ребенка, опустился рядом с ним на колени. Медленно и осторожно он подался вперед, сокращая расстояние между их лицами, глядя глаза в глаза. — А с чего вдруг мне тебя бояться? — глубоко вздохнул Гарри, глядя на Тома по-теплому ласково — как и прежде. Лицо мальчишки скривилось в широкой насмешливой улыбке, отчего снова закровоточила рана на щеке. — Потому что я урод, — бесхитростно ответил тот, будто считал это самой очевидной вещью в мире. Том всегда знал, что является уродом, что отличается от остальных детей. Он, несомненно, был лучше их всех вместе взятых, но и оснований сомневаться в собственной действительно странной природе у него никогда не было. Вдруг в груди Тома будто что-то сжалось: от взгляда смотрящих на него изумрудных — таких же добрых и красивых, как он помнил — глаз перехватило дыхание. — Нет, — твердо возразил Гарри. Нет? Том недоверчиво посмотрел на Гарри, который выглядел каким-то растерянным, будто изо всех сил пытался скрыть свои истинные чувства. Спрятать их от Тома. Мальчик на секунду крепко зажмурился. Сознание захлестнули грусть, разочарование и горечь. Эмоции ударили по глазам, грозясь снова вылиться в слезы. — Я знаю, что ты собираешься меня выгнать! — грубо огрызнулся Том. Голос прозвучал зло и пронзительно, он выпалил колкую словно нож правду. Темные глаза буквально источали тяжелую неприкрытую ярость — Том, наконец, сбросил свою маску. Гордо выпрямив спину, стискивая зубы и дрожащие кулаки, мальчишка закричал на Гарри в приступе гнева — в кои-то веки ведя себя сообразно возрасту: — Не притворяйся, будто ты обо мне волнуешься! Не лги… Просто скажи мне уйти, и я уйду… Я знаю, что ты меня ненавидишь! Гарри будто со всего маху пнули в живот: он впервые видел обычно столь тихого и зрелого Тома таким — бьющимся в истерике, вспыльчивым, ведущим себя, как остальные дети. Лишившись дара речи, Гарри широко распахнул глаза от шока. — Я знаю, что ты меня ненавидишь… Но зачем… Зачем тогда меня усыновил? — пусть мальчик и пытался изо всех сил сохранить самообладание, лицо его уже было мокрым от слез. Но он все равно стоял, высоко вздернув подбородок и выпрямив спину, зло глядя перед собой, не желая никого к себе подпускать. Гарри не ожидал увидеть Тома плачущим. Он замер, глядя на стоящего перед ним ребенка. В отличие от остальных детей Том даже плакал гордо: беззвучно, пусть даже глаза покраснели от слез, выражение лица оставалось сердитым, злобным и уж точно не таким жалким, как у большинства плачущих детей. Том излишне сильно потер глаза, снова бередя свежую рану. На щеки налипли кровь вперемешку со слезами, но он все равно настойчиво продолжал сдерживать собственный плач. Лишь как-то странно захлебывающеся всхлипывал, словно маленький грустный волчонок. Том в очередной раз со злостью вытер глаза. Плач для слабаков! Плач — бесполезен! Ему ни к чему детские слезы, не нужно ничье сочувствие. Не нужно… Внезапно где-то над самым ухом послышался глубокий вздох, а затем его втянули в теплые объятия. Тома окутало мягкой тканью и хорошо знакомым ароматом — согревающим ностальгическим запахом, похожим на пламя в холодную зимнюю ночь. Руки успокаивающе обняли его за спину, ободряюще нажимая на напряженные мышцы. Шею защекотало теплым дыханием; ощущающийся на коже горячий, немного влажный воздух будто вдыхал в него новую жизнь. На какую-то долю секунды неожиданная, но такая надежная теплота заставила Тома почувствовать себя спасенным, словно он тонул, а его вытащили из ледяных удушливых вод. Его неуклюже погладили по спине — чувствовалось, что Гарри не особо знал, как себя вести с плачущими детьми. — Не плачь. Все будет хорошо… Крепко обняв ребенка, Гарри делал все возможное, чтобы хоть как-то его успокоить. Он понимал, что Том сейчас на грани срыва, но не знал, что сказать, не мог подобрать правильных слов… Поэтому действовал инстинктивно: обнял мальчика, притянул поближе к себе и глупо повторял одни и те же, единственные пришедшие на ум слова: — Не плачь. Те, у кого был родительский опыт, прекрасно знали, что нельзя потакать плачущему ребенку. Потому что чем больше ты пытаешься его утешить, тем сильнее тот заходится рыданиями. Но Гарри этого не знал, а вид плачущего Тома сильно его напугал, поэтому он обнял мальчишку, пытаясь закрыть, защитить от всего мира. Том замер на месте, позволив окутать себя теплыми объятиями — умиротворяющими, завлекательными, а еще из-за них слезы почему-то полились быстрее. Сквозь мягкую ткань джемпера Том чувствовал сердцебиение Гарри, вторящим его собственному похожим тактом. А еще, когда Гарри его вот так обнял, Том впервые за всю свою недолгую жизнь почувствовал себя защищенным. Вцепившись в рубашку опекуна, Том зарылся носом в мягкий хлопок, вдыхая чужой аромат, и заплакал, как никогда прежде. Жестокая злоба, которая, казалось, преследовала Тома всю его жизнь, полностью растворилась. «Вот он какой… Гарри Поттер», — подумал Том, утыкаясь лбом в плечо Гарри. Он чувствовал себя тепло и уютно; Гарри продолжал повторять утешительные слова — глупые, но для него они звучали самой прекрасной мелодией. — Ты не урод, — напоследок сказал Гарри. Том еще сильнее вцепился в его рубашку — дорогая ткань испачкалась в крови и слезах, но Гарри совершенно не обращал на это внимания. Он ласково взъерошил волосы Тома, и тот, наконец, подняв голову, посмотрел на него. Большие черные глаза воспалились и покраснели, щеки покрылись румянцем. На ресницах подрагивали застывшие слезинки; Том зачарованно смотрел на Гарри. И было еще что-то такое в выражении его лица, едва уловимое, но странное — будто глубокая привязанность, граничащая с одержимостью. Гарри про себя подумал, что Том выглядит очень мило, а, когда подрастет, несомненно станет еще тем сердцеедом. — Смотри, — улыбнувшись, Гарри взмахнул рукой. — Репаро! Внезапно все разбросанные по комнате игрушки, сломанная мебель, разбитые рамки — все это каким-то волшебным образом починилось. Взмыв в воздух, предметы аккуратно расположились по своим местам. Даже оконное стекло будто сплавилось обратно — да так, что на ровной блестящей поверхности не осталось ни трещинки. Не прошло и минуты — спальня предстала как новенькая, будто ничего здесь и не происходило. Шокированный увиденным Том вдруг понял: все, на что он надеялся, мимолетная несбыточная мечта, о которой он так долго запрещал себе даже думать, вдруг сбылась. Его будто цунами накрыло ярым счастьем, нагрянувшим так внезапно, что Том только и мог, что глупо пялиться перед собой. Перехватив ошеломленный взгляд, Гарри серьезно и четко сказал: — Мы с тобой не уроды, Том. На Гарри накатила необъятная тоска, едва он прочел на лице Тома исступленный восторг. Гарри винил себя, ведь Тому наверняка просто нужно было услышать правду — что он не один такой, что есть и другие. Наверное, Гарри должен был рассказать ему все с самого начала. Однако Гарри в очередной раз неправильно понял эмоции ребенка. Да, Том был в эйфории, да, в восторге, но в восторге по другой причине: он ликовал, потому что между ними, оказывается, есть особая связь. Они с Гарри оба особенные, а это значило, что они — равны. Выходит, Гарри не обычный слабый человек, выходит, Гарри тоже ждет великая судьба. А, самое главное, Гарри всегда будет с ним рядом, на его стороне! Вот почему в груди Тома разливалось такое горячее, необъятное счастье: теперь он знал, что Гарри принадлежит ему, только ему одному и никому другому. — Только мы такие? — спросил мальчик. — Нет. Нас таких много, мы зовемся волшебниками. Поджав губы, Том опустил взгляд в пол, чтобы скрыть собственное разочарование. Что ж, очень жаль, раз оно так. Хотя слезы на щеках еще даже не успели высохнуть, Том загадочно улыбнулся. По крайней мере теперь ему было точно известно: Рождество в приюте проведет явно… Не он.