Ведь плакать сладостно, когда томит забота, Когда несчастного жестокий рок гнетёт, Слеза всегда смывает что-то И утешение несёт. Виктор Гюго
Когда я открываю глаза, сразу понимаю, что усталость тонной слякоти и грязи опускается на всё тело, отчего веки тяжелеют. Воспалённые глаза смотрят вокруг, прищурившись от яркого света, проникающего в комнату сквозь узкое окно у потолка. Прикусываю губу, чувствуя при этом боль и привкус металла на языке, затем медленно поднимаюсь, ощущая неприятную боль в спине. Я слишком уставшая, будто не спала всю эту ночь. Никакой легкости по сравнению с прошлым утром — хочется снова упасть в кровать, закрыть глаза и не двигаться несколько часов, но до ушей доносится крик матери, которая велит подниматься. Хочу ей ответить, но сейчас это выше моих сил. — Ева, ты слышишь меня? — по лестнице раздаётся стук каблуков, голос становится все отчётливее, поэтому пытаюсь встать и сделать вид, будто давно проснулась, но от резкого подъёма кружится голова. Приходится схватиться за край стола и опустить голову, дожидаясь, когда смогу снова прийти в чувства. — Я зову тебя уже десять минут. Трудно сказать, что ты проснулась? — стоя у порога, раздражённо говорит мать. Я поднимаю взгляд на неё, выдавливая слабое «извини», и жду, когда наконец смогу вновь остаться одна. — Я звонила вчера Кристоферу. Он сказал, что заберёт тебя утром и подбросит до школы, а вечером покажет тебе Осло, — немного смягчившись, говорит она, но мне становится понятно, что возражениям здесь места нет, хотя всё равно пытаюсь оспорить данный вопрос, приобретая немного жизненных сил: — До школы идти пятнадцать минут, не нужно подвозить, — слабо возражаю, уже понимая, что сейчас не смогу отстоять свою точку зрения, хотя попытаться стоит. — Глупости, он же сам предложил, — махнув ладонью, отвечает мама, затем оглядывая меня, добавляет: — Собирайся, иначе опоздаешь, — сил хватает лишь на безвольный кивок. Всё ещё придерживаюсь за край стола, чувствуя себя совершенно вымотавшейся и опустошённой, а теперь ещё и это. Отлепившись наконец от стола, натягиваю свой халат, завязываю волосы в хвост, убрав выбившие пряди с лица, и медленно поднимаюсь наверх, направляясь в ванную, где смогу хоть немного взбодрить себя. Плескаю тёплой воды в лицо, пытаясь смыть опухлость (но это явно не помогает), чищу зубы, чувствуя спасительный холодок на кончике языка, и в душ, где тёплые струи воды колотят по спине, немного расслабляя. Мне становится действительно лучше, хотя лицо всё ещё выглядит опухшим, а зрачки болезненно реагируют на свет. Возвращаясь из ванной, примечаю, что мама уже ушла на работу, что радует меня и придаёт жизненных сил, поэтому бодрее спускаюсь, надеваю чёрные джинсы в комплекте с нежно-розовой водолазкой, собираю верхнюю часть волос в пучок, маскирую усталость на лице тональным кремом, который пахнет чем-то приятным, и подкрашиваю ресницы, оценивая внешний вид: не так уж и плохо. Завариваю «Апельсиновый рай», аромат которого разносится по всей кухне, сладостью оседая на языке, закрываю крышку кружки, оставляя на полу рядом с кедами. Тоффи крутится у моих ног, слабо скуля, пока я натягиваю кардиган и шнурую обувь; очевидно, ему хочется на улицу. — Только быстро, — предупреждаю я, пока застёгиваю поводок на его ошейнике. Схватив кружку, выхожу с ним из дома. Тоффи обнюхивает кусты с цветами, громко гавкнув на один из них. Делаю пару глотков чая, решая отпустить пса побегать по двору, отчего тот приходит в восторг, начиная нарезать круги по газону, а я искренне надеюсь, что мать не заметит этого. Собака опять начинает гавкать, уставившись на калитку, а я призываю его прекратить: от лая раскалывается голова, хотя я не могу злиться на эту зверюшку. — Тоффи, прекрати, — прошу я, погладив его по волнистой шерсти. — Не запомнил, что у вас есть собака, — раздаётся у меня за спиной, как раз со стороны калитки. Оборачиваюсь, бросив на парня раздражённый взгляд, а Тоффи смотрит на меня, мол, я предупреждал. — Это моя собака, — выразительно отвечаю, поднимаясь с корточек. — Тоффи, прогулка окончена. Перед уходом пёс последний раз гавкает на Шистада, за что я люблю его ещё больше, и весело удаляется со мной в дом, где я оставляю его в своей комнате, проверив наличие воды и еды. Закрываю входную дверь на ключ, оборачиваясь к парню, который стоит, небрежно облокотившись о калитку, и рассматривает меня. — Тебе не кажется, что это немного слишком? — интересуюсь я, подходя к Шистаду. — Я ещё вчера сказала, что не нужно меня никуда возить, но ты, видимо, от удара по голове вообще ничего понимаешь, так? — намекая на его синяк, который уже приобретает желтоватый оттенок, произношу я, закатив при этом глаза. — По-моему, ты слишком строга ко мне, — заявляет Шистад, усмехнувшись. — Я просто хочу, чтобы мы все вместе зажили дружной семьей, а как это сделать, если ты такая злая и раздражительная? — пропуская меня вперёд, он закрывает калитку и проходит к чёрной машине, припаркованной у тротуара. Я лишь могу вновь закатить глаза, что и делаю. Усаживаюсь на переднее сидение. Пристегнув ремень безопасности, откидываю голову назад, вдыхая удивительно приятный запах кофе в салоне автомобиля. Смотрю на часы, убеждаясь, что мы всё ещё не опаздываем. — Ты сегодня совсем не в настроении, а, Мун? — замечает Шистад, усаживаясь рядом со мной и заводя двигатель автомобиля. Несмотря на холод, он одет лишь в толстовку с капюшоном, который накинут на голову. Не отвечаю, отвернувшись к окну, чувствуя усталость, поэтому сил на язвительные подколы не нахожу. Парень выруливает на дорогу, не включив музыку, поэтому едем в сравнительной тишине: Шистад лишь постукивает указательным пальцем по рулю. — Что же, совсем ничего не скажешь? — наконец говорит он, бросив на меня косой взгляд, на что отвечаю коротким кивком. — Странно, — пожимает плечами, ухмыльнувшись. — Куда бы ты хотела пойти вечером? — Домой, — раздражённо выдаю я, давая понять, что его идея с экскурсиями совершенно неуместна и глупа. — Понятно, — кивает он, улыбнувшись. — Почему ты так относишься ко мне? Я всего лишь хочу подружиться. — Ты не похож на человека, который хочет подружиться, — отвечаю, беззлобно пожав плечами; сегодня я действительно слишком вымотана для всего этого. — Это предвзятое мнение, — качает головой Шистад, вновь бросив на меня косой взгляд. — Ты видишь только то, что хочешь видеть, — замечает парень, но, прежде чем я успеваю возразить, машина останавливается, и он оповещает: — Приехали. Схватив свой рюкзак, вылезаю из машины на парковку, проверяя сколько осталось времени до начала урока, и с удивлением отмечаю, что ещё достаточно времени, чтобы взять нужные учебники и добраться до восточного корпуса в кабинет истории.***
— Великая французская революция, — мистер Бодвар с лёгкой улыбкой на губах пишет тему урока на доске. — Кто назовёт дату? — не оборачиваясь к ученикам, спрашивает он. Эмили, сидящая рядом со мной, отвечает: — С 14 июля 1789 года по 9 ноября 1799 года. — Отлично, Эмили. Итак, — положив мелок, он оборачивается к нам, вновь улыбнувшись, — Великая французская революция — это крупнейшая трансформация социальной и политической системы Франции, приведшая к уничтожению в стране Старого порядка и абсолютной монархии и провозглашению Первой французской республики в сентябре 1792 года де-юре свободных и равных граждан под девизом «Свобода, равенство, братство». На прошлом уроке мы говорили о предпосылках революции, сегодня же рассмотрим, как происходила революция, что было характерно для государственного переворота того времени и, конечно, итоги события, запишем несколько важных дат и понятий. — Бодвар — самый привлекательный учитель в моей жизни, — наклонившись к Эмили, заявляю я, не отводя глаз от мужчины, облачённого в тёмно-синюю рубашку, которая отлично сочетается с тёмными волосами и серыми глазами, на что девушка смущенно краснеет и наклоняется ниже над тетрадью. — Он же учитель! - шёпотом произносит Эмили, покачав кудрявым хвостиком, чёркая что-то в тетради. — Ева! Улыбаюсь девушке, отмечая аристократический нос преподавателя и прекрасное телосложение, на что та становится совершенно пунцовой и не может поднять глаз на доску, где Бодвар выводит очередную дату. — Началом революции стало взятие Бастилии 14 июля 1789 года, — продолжает мужчина, обернувшись к ученикам, чтобы удостовериться, что все делают в своих тетрадях необходимые записи. — Причинами революции стали как социально-экономические, так и политические изменения, многие годы накапливавшиеся во французском обществе. Так же и хозяйственные и политические неурядицы, произошедшие в течение нескольких лет, непосредственно предшествовавших 1789 году. Точные причины революции вы выпишите дома из семнадцатого параграфа. Все успели записать? — Он невероятно милый, — заверяю Эмили. Она шикает на меня, а я смеюсь с её реакции. — Ева, — обращается ко мне Бодвар, похоже, уловив что-то из нашего с Эмили разговора, — Вам не интересна революция во Франции? — Я считаю, что Франция — довольно завораживающая страна с богатой историей, но очень трудно воспринимать лекцию, когда вы так мило улыбаетесь, — пожимая плечами, отвечаю я, словив на себе изумленные взгляды. Бодвар, кажется, сам смущённо краснеет и качает головой, отворачиваясь к доске, чтобы скрыть слабую улыбку (я заметила!) на губах. — Постарайтесь не отвлекаться. Это очень важное историческое событие, по которому через урок мы напишем проверочный тест, — произносит преподаватель, написав мелом на доске ещё несколько дат и домашнее задание. Эмили пихает меня локтем, удивлённо распахнув зеленые глаза, на что пожимаю плечами и подмигиваю ей, поелозив на своём стуле.***
— Боже мой, — в который раз повторяет Эмили, не скрывая своего изумления, — до сих пор не верю, что ты это сказала! — она встряхивает кудрявым хвостиком, сильнее прижав к груди учебники, и продолжает медленно двигаться вдоль коридора рядом со мной, не глядя при этом на дорогу, а воззрившись на меня. — Это всего лишь шутка, — отмахиваюсь от неё, коротко рассмеявшись. — Зато этот случай избавил меня от сонливости, хотя стоит заметить, что один вид таких учителей служит панацеей для души, — снова улыбаюсь Эмили, которая качает головой, в очередной раз покраснев от моих слов. — Если ты так не хочешь это обсуждать, то мы можем поговорить о чём-нибудь другом, — пожимаю плечами, стараясь разговорить девушку. — Какие у тебя планы на вечер? — с радостью переводя тему, спрашивает Флоренси, поворачивая к выходу из восточного корпуса. — Я могла бы показать тебе Осло, если хочешь. — Хм, — растерянно прикусив губу, смотрю на девушку, чувствуя себя виноватой от того, как она выжидающе смотрит на меня, — я бы с удовольствием, правда, но не могу. — А-а... — кивает головой, отвернувшись немного в сторону, а затем поднимает на меня глаза, выдавив расстроенную улыбку, — ничего, в другой раз, — ещё раз улыбается более натянуто, чем до этого, и опускает голову, рукой убрав с лица каштановую прядь, выбившуюся из хвостика. — Может, завтра? Просто мой, э-э... Пёс заболел, — выдавливаю совершенно неправдоподобную ложь, но Эмили, кажется, верит, радостно кивнув в ответ. — Можем позавтракать вместе в субботу, — вновь предлагает она, на что я тут же соглашаюсь, обрадовавшись возможности выбраться из домашней тирании, и беру Эмили за локоть, ощутив себя раза в два счастливее.***
Удивительно, как меняется человек, когда остаётся один. Ещё днем я, кажется, была полна энергии и сил, утренняя усталость ушла на задний план, но стоило только вернуться домой, оставшись в тишине, как утомление вернулось, окутав тело неподвижностью и тяжестью. Лежу на кровати, прикрыв больные глаза, слушаю тишину, погружаясь в амёбное состояние, искренне надеюсь уснуть и проспать весь вечер, чтобы не пришлось никуда идти. Но, похоже, моим желаниям не суждено сбыться. Слышу хлопок входной двери, который доносится до ушей через гудящую тишину. Поджимаю губы, перевернувшись на живот, утыкаюсь лицом в подушку, сделав вид, что сплю, хотя вероятность, что эта отмазка прокатит, ничтожно мала. — Ева, — стук каблуков и громкий голос, разрывающий моё спокойствие, — Ева, вставай! — глубоко вдыхаю воздух через ноздри, сильнее сжав губы, и жду, что она уйдёт, ведь мечтать не вредно. Хотя в моём случае ничего полезного тоже не наблюдается. — Вставай, скоро приедет Кристофер, — приподнимаюсь на локтях, повернув голову в сторону матери, стоящей на пороге комнаты. — Отлично, — кивает она, считая, что выполнила свой долг, и удаляется, что помогает мне совладать с собой. Второй раз за этот день мне приходится перебороть весь свой организм и встать ради (также второй раз) чёртового Шистада. Натягиваю чёрную толстовку, пряча часть волос, избавляюсь от обсыпавшейся под глазами туши, заново наношу слой, надеваю чистые голубые джинсы, кое-как справляясь с навалившейся тяжестью. Сверху доносится голос матери, просящий меня поторопиться, так как Шистад приедет с минуты на минуту, что отнюдь не прибавляет мне энергии. Поднявшись на кухню, опустошаю стакан с водой и перехватываю кусочек бутерброда с сыром, особо не чувствуя голода, но понимая, что необходимо поесть. Присаживаюсь на корточки, гладя ластящегося ко мне Тоффи, который мечтает о вечерней прогулке. Мягко треплю его по кучерявой шёрстке, покачав головой, и уговариваю немного подождать, обещав погулять с ним, как только вернусь, хотя это действительно лишит меня сил. — Завтра мы с Томасом уезжаем за город, — сообщает мать, сидя на диване в гостиной и оторвав взгляд от своей книги, — поэтому прошу тебя вести себя прилично в моё отсутствие, — оглядев меня с ног до головы, говорит она. — Надеюсь, что вы с Кристофером поладите и мне не придётся выслушивать о том, как ты невежлива. Закатываю глаза, не считая нужным отвечать, и обуваю кеды у порога, всё ещё чувствуя взгляд матери, отчего действительно становится неприятно. Мы живем вместе всего пару дней, но негативные чувства уже легли в основу наших отношений, хотя я считала, что этот переезд станет шансом для налаживания связи, сблизит нас, как настоящих мать и дочь. Но этот приказной тон и холодность либо слишком сильно укрепились корнями, либо ей просто не хочется общаться со мной, что очень вероятно. И с чего я решила, что спустя столько лет мы сможем стать кем-то действительно важным друг для друга? — Подожду на улице, — говорю, схватив с вешалки свою куртку, спешу покинуть коридор, вдохнув облегчающей сентябрьской свежести. Прежде чем дверь за мной закрывается, до ушей доносится громкий лай Тоффи, которое можно растолковать как прощание, и приказ матери замолчать. Нащупав телефон в кармане, вынимаю его, проверяя на наличие новых сообщений, но таковых не оказывается, поэтому набираю текст отцу. Нажав на кнопку отправки, искренне надеюсь на быстрый ответ. Значит, мать уезжает, и я действительно смогу выдохнуть на целых два дня, провести их с удовольствием и расслабиться. Вспоминаю о завтрашнем завтраке с Эмили и улыбаюсь, осознав, что буду рада провести с ней время: мне правда хочется подружиться с этой девушкой. Слышу звук приближающегося автомобиля, который останавливается у калитки, поэтому иду навстречу, искренне желая, чтобы закончить это всё, этот адски выматывающий день. Шистад стоит, облокотившись о капот своей машины, смотрит на меня из-под густой челки, упавшей на глаза, и поднимает руку в приветствующем жесте, но я игнорирую его. Усаживаясь на переднее сидение, пристёгиваю ремень безопасности и смотрю вперед, наблюдая, как парень пожимает плечами и усмехается, усаживаясь в машину. — Кто-то совсем не в духе. Опять, — покачав головой, произносит он, посмотрев на меня. Отвечаю, закатив глаза: — Давай побыстрее закончим это, — спасительно сжимаю телефон в кармане, понимая, что он так и не вибрировал, а значит, новых сообщений не поступало, что удручающе действует на моё и без того угнетённое состояние. — Как пожелаешь, Е-е-ва, — отъезжая от дома, соглашается он, манерно растягивая букву «е», отчего хмурюсь, отвернувшись к окну. Вынимаю телефон, глядя на засветившийся экран, неосознанно выдыхаю, прикусив нижнюю губу, снова прячу мобильник. Запах кофе, витающий в салоне, врезается в ноздри, отчего чувствую себя ещё хуже. Это как показать ребёнку конфетку, но не давать её съесть. — Чего ты так напряглась? — с интересом бросив на меня косой взгляд, спрашивает Шистад, на что я неоднозначно качаю головой, отвернувшись к окну. В машине повисает тишина, которую необходимо разбавить хоть чем-то, поэтому сама сдаюсь: — А музыку в твоей машине слушать запрещено? — скрестив руки на груди, поднимаю на парня глаза, который пожимает плечами, нажимая несколько кнопок на руле. В машине раздаётся песня с нежным мотивом. — Такая пойдёт? — спрашивает Шистад, на что киваю, сделав погромче.Музыка:ℒund – all we do.
Тёплые огни встречных машин и фонарей, расположенных у обочины магистрали, мягко освещают путь, придавая атмосферу уюта, мелькающие немного вдалеке здания дарят эстетическое наслаждение. Машина будто в замедленном действии въезжает в подсвечиваемый такими же оранжевыми огнями тоннель — хочется открыть окно и высунуть руку, чтобы почувствовать холодный поток воздуха между пальцами. Вид завораживающий. Какое-то строение с зеркальной отделкой красиво отражает огни автомобилей, переливаясь разными цветами. Небо постепенно темнеет, хотя ещё виден край солнца, уходящего в закат. Мягкий малиновый свет покрывает горизонт, темнеет на высоте. Непроизвольная улыбка озаряет губы. — Классная песня, — шёпотом говорю я, сама не веря своим словам. — Мне тоже нравится, — соглашается Шистад, поставив на повтор. Мягкий свет аккуратно ложится на его лицо, играет в тёмных волосах, придавая им более светлый, спокойный для глаза цвет, скрывает желтеющий синяк под глазом. Когда Шистад поворачивается ко мне, ухмыльнувшись, рыжий огонь падает в карие радужки глаз, заиграв молочным шоколадом и зеленью. Хмурюсь. Пару секунд мы смотрим друг на друга, пока песня переключается на следующую, но я быстро отворачиваюсь, удивившись себе. Что за чёрт? Чтобы отвлечься, достаю свой мобильный, проверяя, ответил ли отец, но ничего нет. — Ждёшь от кого-то сообщение? — кивнув на телефон, спрашивает Шистад. Кидаю на него многозначительный взгляд, давая понять, что это не его дело. — Мы почти приехали, — оповещает он. Гляжу по сторонам, замечая лишь безлюдный пустырь вокруг, и поднимаю вопросительный взгляд на парня, на что он смеется: — Я сказал: почти. Автомобиль сворачивает налево и паркуется — я осматриваю местность, остановив взгляд на простой деревянной лавке, стоящей у края обрыва. — Приехали, — радостно оповещает Шистад, отстегнув мой ремень безопасности. Сам он не пристёгивался. Выбирается из машины и смотрит на меня, дожидаясь, когда я сделаю то же самое, как и поступаю, желая узнать, что мы здесь делаем. — Заметив твой непонимающий взгляд, спешу объяснить ситуацию. Изначально я подумал, что невозможно показать весь город за день, но потом вспомнил об этом месте, — приглашающим жестом позвав меня за собой, он идёт к скамейке, но не усаживается, встав на неё во всю высоту своего роста. — Отсюда действительно можно увидеть весь Осло, если обладать достаточным ростом, — усмехнувшись мне, говорит он, предлагая подняться и посмотреть. Нехотя встаю рядом, посмотрев на открывающийся вид, который оказывается действительно захватывающим, учитывая мою слабость к ночному городу, но вместо восхищения, говорю: — Видела и лучше, — пожимаю плечами, приподняв голову. Не знаю, зачем грублю и постоянно напрягаюсь, но не могу позволить себе расслабиться. Это кажется неестественным. Шистад усмехается, приподняв левый уголок рта. — Тогда поехали дальше, — кивает, спрыгивая со скамьи, и идет к машине, обернувшись на меня, всё ещё впитывающую данную картину ярких огней и удивительных зданий. — Я думала, на этом наша экскурсия закончится, — недовольно заявляю я, поглядывая на время на экране своего телефона и попутно проверяя сообщения, а точнее их отсутствие. — Я обязан накормить тебя, — сообщает Шистад, заводя двигатель. — Ты единственный, кто так считает, — смягчившись, более миролюбиво отзываюсь я.***
Остаток вылазки проходит относительно спокойно: мне удаётся не раздражаться так сильно на банальные жесты парня. В кафе мы пьём кофе (точнее, он кофе, а я какао, как только с досадой обнаружила, что «Апельсинового рая» у них нет), на вопрос почему я не пью кофе, отвечаю, что это абсолютно не его дело и мне поскорее хочется домой. Шистад пару раз бросает пошлые, но терпимые шутки, поэтому до дома мы доезжаем без происшествий и стычек; скорее всего, потому что я вконец вымотана и сил совершенно не осталось даже на пререкания. Ответа от отца так и нет, что расстраивает меня, вызывая негативные эмоции, и совершенно выбивает из меня последний дух, поэтому, прощаясь с Шистадом, я лишь шепотом произношу: — Пока. — До завтра, — отвечает он, вызывая хмурость и непонимание на моём лице. — В смысле? — спрашиваю, приподняв брови и остановившись на полпути выхода из машины. — Завтра я перевезу последние вещи, — сообщает Шистад, ухмыльнувшись тому, что смог удивить меня. — Думал, ты знаешь. — Э-э... Класс. Надеюсь, завтра меня собьёт машина, и мне не придётся лицезреть тебя в одном доме со мной двадцать четыре часа в сутки, — растянув губы в притворной улыбке, говорю я, поспешно выбираясь из автомобиля и хлопнув дверью за собой, на что Шистад возмущенно бьёт по стеклу мне в ответ, но не обращаю внимание и, не оглядываясь, иду домой. — Класс, — повторяю шёпотом, переступаю порог, где снимаю кеды и куртку, сжав телефон в руках. Непонимающе смотрю перед собой, правда ошарашенная данным известием. Разве переезд не должен был закончиться на следующей неделе? Нет, они действительно говорили про следующую неделю, никак не о выходных, я бы запомнила. Это сумасшествие. Она мне не сказала. Да и как он может перевести свои вещи, если дома никого не будет? Мама с Томасом уезжают за город, здесь буду только я. О, боже. Прикусив губу, быстрым шагом следую по коридору, проигнорировав запрыгивающего на меня Тоффи, поднимаясь по лестнице на второй этаж, подхожу к двери и, не постучав, вхожу. Мать сидит в кровати, читая свою книгу с ночником, и поднимает на меня удивленный взгляд. — Почему ты мне не сказала? — слёту говорю я, наплевав на её озадаченный взгляд, и сама вопрошающе смотрю на неё. — Не сказала о чём? — терпеливо интересуется мать. — И пусть пёс выйдет из моей комнаты. — О том, что переезд почти закончен и завтра Шистад привезёт свои оставшиеся вещи, — раздражённо выплёвываю я. Тоффи, скуля и пятясь, выходит. — Ты вообще собиралась мне говорить или я не имею право знать? — Зачем? — отложив книгу, спрашивает мать, скрестив руки на груди. — И не разговаривай со мной в таком тоне. — Зачем? — передразниваю я, вскинув брови. — Да и правда. Только мне одно непонятно: почему ты думаешь, что можешь приказывать мне, если не считаешь меня жильцом этого дома? — вскидываю подбородок, с отвращением уставившись на женщину. — Я сказала прекратить! — повышает голос она. — Мы поговорим об этом в воскресенье, когда все члены семьи будут в сборе, — заявляет, вновь беря книгу. — А теперь иди спать, Ева, — я возмущённо раскрываю и закрываю рот, задохнувшись и злобно сверкнув глазами. — Я сказала: всё! Стремительно покидаю комнату, хлопнув за собой дверью, и так же быстро спускаюсь по лестнице, останавливаясь в кухне, чтобы выпить воды и перевести дух. Все члены семьи? Она, должно быть, шутит. Злобно стискиваю зубы, обхватив себя руками, не замечаю, как слеза медленно скатывается по щеке. Да, слёзы действительно всё решат! В этот момент остро ощущаю свою беспомощность и никчёмность. Новая жизнь? К чёрту! Уважение? К чёрту! Считаться с моим мнением? К чёрту! Отвалить от меня, когда этого прошу? К чёрту! К чёрту! К чёрту! К чёрту! Все думают, что могут помыкать мной, приказывать и вертеть, как только возможно. Это отношение свысока, презрение словно грязь на коже: ты пытаешься стряхнуть с себя, но она всё льётся и льётся сверху, покрывая твои волосы и тело. Как будто я никто и звать меня никак, что не так уж далеко от правды в этом доме. И за его пределами в виде придурка Шистада, считающего, видимо, что может играться мной и делать то, что ему хочется, стоит лишь сказать матери, что так похоже на истину. Так забавно, наверное, наблюдать со стороны, как безвольная девчонка подчиняется любым приказам. И всё из-за того, что я живу в этом чёртовом доме, который вызывает тошноту в горле. Чёртов переезд. Если бы осталась с отцом, то всё было бы в порядке. А он? Даже не может ответить на мое сообщение. Неужели так трудно набрать пару слов днём или позвонить вечером? Вот она, моя жизнь — дешёвый стеклянный шар с фальшивым снегом внутри, который встряхивают каждый раз, не дождавшись, когда всё уляжется. Слезы безвольно текут по щекам; ничего не могу с ними поделать. Медленно иду в свою комнату, споткнувшись о лежащего на пороге Тоффи, ругаюсь на него, отчего пес, поджав хвост, идёт на свое место, отведенное в углу комнаты. Приседаю на кровати, пытаясь стереть солёную жидкость с лица, громко всхлипываю, не имея сил бороться с собой. И опять эта усталость, тяжесть — всё накрывает с головой, выливаясь в новый поток слёз, а я лишь надеюсь, что от этого действительно станет легче.