С привкусом кофе

      Все полтора месяца я живу будто в вакууме, стеклянном куполе, не позволяя негативным мыслями проникать в сознание. Если так подумать, то месяц с небольшим — это даже не период, а просто маленький промежуток времени. Я поддерживаю в себе позитивный настрой, ограждая от всего плохого, что наседает все эти дни. Жизнь — сука, а потому решает меня испытать на прочность, подкидывая мелкие неприятности и проблемы, но я не падаю духом, потому что в душе теплится надежда. Тот факт, что я наконец увижу самого родного человека, буквально заставляет мой мозг взрываться в эйфории, а потому весь негатив гаснет, едва касаясь моей кожи, как комета Земли. Я сдуваю с себя космическую пыль неудач, и всё хорошо обрастает панцирем.       Каникулы приближались, и это так заметно, потому что я чуть ли не каждый час зачёркивала крестики. Пусть в школе всё и шло своим чередом с небольшими неприятностями, но в основном я не могу жаловаться на излишнюю загруженность или неприязнь учителей. Даже уроки физкультуры в этот период стали менее невыносимыми, и я даже с удивлением замечаю, что они пошли мне на пользу, подтянув тело там, где нужно.       Каждую пятницу мы с Эмили выбираемся в кафе, чтобы просто выпить чаю и обсудить прошедшую неделю. Большую часть времени в школе мы проводим вместе, но встретиться после уроков получается только в пятницу — таинственный парень Флоренси буквально заполняет все её личное пространство, что не очень мне нравится, но я не лезу в её дела.       Мать остаётся самой собой, но и это помогает мне жить в хорошем настроении. Я практически пропускаю мимо ушей её властный, приказной тон, не реагируя на её ядовитые выпады по любому поводу, будь то внешность, безответственность или грубость. Я выполняю семьдесят пять процентов её просьб, теша свое самолюбие оставшимися двадцатью пятью. Иногда я слышу, как Элиза обсуждает с Томасом, как не выгодно я смотрюсь на фоне покладистого, вежливого Шистада.       Думать о Крисе даже не хочется, потому что мать не знает, насколько он покладистый. Потому что каждый вечер под него кто-то подкладывается. Порой мне кажется, что у меня начинает гудеть голова от постоянного позитива, но потом я слышу очередной протяжный стон и понимаю, что мигрень возникает не из-за моего внутреннего состояния. Шистад, как сумасшедший, таскает девушек в дом, когда у него гормоны разыгрались в крови и он требует секса двадцать четыре на семь. Чувство обиды притупилось несколько подружек назад, но раздражение из-за того, что они занимают ванную с утра пораньше и пользуются моим шампунем, заглушить нельзя, поэтому я просто избегаю случайных встреч с Крисом или его спутницами, не являясь на ужин и вставая как можно позже. То хорошее, что было в нём в те ничтожные мгновения, оказывается, были фарсом, а сейчас я вижу его истинное лицо, самодовольное и неприятное. Вот так просто можно сорвать маску с человека, если всегда быть начеку, ведь доверять Шистаду это как доверять убийце с ножом в руке. Глупо.       В последний день перед каникулами Бодвар устраивает небольшой зачёт по истории, поэтому накануне вечером я сижу на кухне и перечитываю заново уже изученные параграфы. Материал легко проскальзывает в мой мозг и закрепляется там крючками. Я разместилась за барной стойкой и теперь прижимаю одну ногу к груди, в одной руке держу книгу, а в другой — чашку с «Апельсиновым раем», от которого разносится аромат по всей комнате. На улице холодно и постоянно идут дожди, поэтому посвятить вечер четверга учебе — лучшее решение. Телефон лежит рядом на случай звонка от отца. Сегодня я особенно взвинчена, потому что в ближайшие несколько дней должен позвонить отец и сказать, когда он приедет. Несмотря на неусидчивость из-за этого, я всё равно тщательно сканирую информацию в учебнике, зная, что завтра всё равно придется отвечать. Остывший чай всё ещё греет руки, отчего ладонь немного потеет. Я делаю пару глотков, чувствуя, как тепло напитка разливается по телу. Моя голубая футболка большего, чем нужно, размера сползает с одного плеча, и я одним движением возвращаю её на место, не отвлекаясь от книги. В голову приходит мысль о том, что жить, пребывая в хорошем настроении, намного легче по всем пунктам. Меня не оставляет тот факт, что это ещё одна крайность моего состояния, но всё, что я могу сделать, это просто принять переменчивость организма и радоваться, что я вновь не бьюсь в панических атаках или не плююсь слюной, подобно агрессивно настроенной собаке.       Шум откуда-то со стороны лестницы заставляет меня поднять голову, и я вижу спустившуюся мать. Она одета в атласный халат золотистого цвета и ночнушку. Видимо, они собираются ложиться спать, хотя стрелка на часах еле ползёт к десяти. Оказавшись на кухне, она разглядывает меня с некоторым удивлением: наверное, не ожидала увидеть меня за барной стойкой. Я отворачиваюсь и смотрю в книгу, показывая, что занята и не расположена к беседе, но мать нарочито игнорирует этот факт.       — Хорошо, что ты здесь, — говорит она, хотя я уверена на сто процентов, что это не так. — Мне нужно с тобой поговорить.       Я киваю и откладываю учебник в сторону, демонстрируя готовность к диалогу.       — Я просто хотела напомнить о том, что у нас в понедельник утром самолет. Надеюсь, ты успеешь собрать вещи за выходные, — она наливает себе стакан воды и делает медленные глотки, выдавая информацию, особенно выделяя последнее предложение.       — Что?       Я непонимающе смотрю на мать, совершенно забыв об учебнике и кружке в руке. Какой ещё самолет?       — Я говорила тебе пару месяцев назад о том, что мы планируем совместный отдых с Томасом, — объясняет мама, явно недовольная моей забывчивостью.       Мозг медленно, но верно начинает обрабатывать информацию. Разговор тоненькой ниточкой вызывает смутное воспоминание в голове об отдыхе в Италии, который как раз планировался во время осенних каникул. Эта беседа с матерью состоялась так давно, неудивительно, что я забыла. Я согласилась полететь на каникулы с этой чокнутой троицей, чтобы просто отделаться от них на тот момент, и совсем не вспомнила об этом, когда месяц назад позвонил отец и сообщил о встрече. Конечно. Конечно, не вспомнила, потому что всё это время моя голова была занята чем угодно, но не предстоящим отпуском.       — Я не могу! — выпаливаю я слишком эмоционально, но мне абсолютно плевать. Я не могу и не хочу куда-то лететь.       — И почему же? — раздражённо спрашивает мать, скрестив руки на груди. Её тон звучит так, будто любая отговорка, которую я сейчас скажу, совсем не имеет значения, ведь решение уже принято.       — Должен приехать папа, — всё равно говорю я, зная, что, несмотря на приказы матери, я останусь в Осло и встречусь с отцом.       — И что? — произносит она, явно не впечатлённая моими словами. Ну, естественно, ей плевать на меня и мои желания, ведь в её голове уже есть устоявшийся образ нашего быта.       — Я не могу уехать, — выдавливаю я, пытаясь звучать безапелляционно, но, впрочем, по лицу матери видно, что ни мои реплики, ни интонация, с которой я их произношу, не влияют на женщину.       — Конечно, можешь. И должна, — настаивает мать.       — Нет, я никуда не поеду. Я обязана встретиться с отцом! — пытаюсь не сорваться на крик, хотя и понимаю, что стою на грани.       Весь негатив, который я сдерживала на протяжении многих недель, вот-вот готов вырваться наружу бурным потоком слов, копившихся в течении этого времени. Просто потому что она не может приказывать, не имеет права. Её статус матери едва ли можно назвать даже формальным, потому что она мне не мать и даже не близкий человек. Никто. И я не чувствую ответственности перед ней.       — Ну, и в чём проблема? — сложив губы в недовольную линию, говорит Элиза.       Эта линия знакома мне с самого детства: она возникает на губах матери, когда та злится или раздражена. На это даже не нужно причины, лишь мелкая неурядица, которая не устраивает мать. И вот ты можешь увидеть её, эту сжатую линию, от которой отходят мелкие морщины, словно трещины, разрывающие лицо матери. Её выражение становится злобно-раздражённым, что накидывает ей несколько лет. В этот момент она похожа на агрессивную акулу, способную наброситься и перегрызть глотку каждому на своем пути.       — Я говорила с твоим отцом, — мама специально выделяет последние два слова, не называя его по имени. — Он сказал, что приедет после каникул. Так в чём проблема, Ева?       Я непонимающе смотрю на Элизу. Он уже говорил с матерью насчёт приезда?       — Почему он не позвонил мне? — хмурюсь я, искренне не понимая ситуации.       — Откуда мне знать? Боже. Я иду спать, — она закатывает глаза и демонстративно удаляется, оставив после себя напряжение во всём моём теле.       Значит, папа поговорил с матерью о своём приезде, он все согласовали, но я узнаю об этом в последний момент? Это не похоже на отца.       Я беру телефон, отыскивая нужный контакт в быстром наборе, и, не думая о неуместности позднего звонка, жму на кнопку вызова.       — Милая? — вопросительный тон голоса с другой стороны даёт понять, что отец уже собирался спать. Он звучит устало, но я всё равно решаю не отступать, просто чтобы выяснить все сейчас.       — Когда ты приедешь? — не здороваюсь и задаю вопрос в лоб. Никогда не любила светских бесед: если человек звонит по делу, то пусть сразу и говорит о деле, а эти ненужные «как дела?», «как поживаешь?» только задерживают обе стороны.       — Мы говорили с Элизой. Она сказала, что в понедельник вы улетаете в Италию, — рассказывает папа, хотя всё это мне известно. — Я приеду одиннадцатого декабря, через пару дней после того, как вы прилетите обратно.       — Почему ты не позвонил мне? — спрашиваю я. Не хочу, чтобы интонация была такой обиженной и возмущенной, но ничего не могу поделать.       — Я думал, вы обсудили это с мамой, — объясняет отец и звучит достаточно искренне, чтобы я поверила в это. Похоже, он действительно так думал, а мать просто не посчитала нужным мне сообщить об этом. Как обычно.       — Да, ладно, — примирительно произношу я, чувствуя, как бурление в крови постепенно угасает. Я и сама не ощущала, что на взводе.       — Прости, милая, если это всё, я пойду, потому что мне завтра рано вставать, — извиняется папа, и мне становится стыдно за свои претензии, ведь он не виноват в таком недопонимании.       — Да, извини. Спокойной ночи! — говорю я и кладу трубку.       Убираю телефон в сторону и задумчиво прикусываю губу, думая обо всем, что произошло. И чему я, собственно, удивляюсь? Мать никогда не считалась с моим мнением, поэтому её поведение не должно быть неожиданностью. Странным было другое: отец положился на неё, доверился, а ведь он знает её как свои пять пальцев, знает её эту манеру. В чём была трудность позвонить мне и всё обсудить, учитывая, что я как на иголках ждала звонка всю последнюю неделю?       Хорошее настроение постепенно сходит на «нет», но я не позволяю своему мозгу зациклиться на чём-то плохом, чтобы не падать духом. Последний месяц я жила на энергетике «Свобода от матери», а теперь оказывается, что я должна продолжать пичкать себя этой дрянью практически две недели. Но две недели по сравнению с несколькими месяцами это ведь ничто, так?       Возвращаюсь к своей книге, чтобы продолжить изучение необходимого материала, хотя и понимаю, что момент максимальной концентрации упущен. Глазами пытаюсь найти абзац, на котором остановилась, но сегодня, похоже, весь мир против того, чтобы я сдала завтрашний зачет хорошо.       Звук открываемой входной двери доносится до ушей, а это значит, что Шистад вернулся домой. Даже для него сейчас слишком рано, поэтому я раздражённо вздыхаю и раздумываю уйти из кухни, чтобы не столкнуться с парнем и его очередной подружкой. Поднимаюсь со стула, чтобы ретироваться, оставшись незамеченной, но Крис оказывается быстрее меня, появившись в проёме кухни. Я застываю, одной ногой всё ещё упираясь в ступеньку стула, а другой находясь в движении. Присаживаюсь обратно и пристально смотрю в учебник, полностью игнорируя присутствие незваных гостей. Вожу глазами по строчкам, который расплываются и ускользают, будто у меня дислексия. Я даже не вдумываюсь в материал, подсчитывая секунды, когда Шистад уйдет, но он, заметив моё нарочитое безразличие, останавливается в дверях. Приподнимаю книгу ещё выше, чтобы не видел выражение моего лица, хотя со стороны это, наверное, выглядит слишком забавно. Про себя я принимаю решение уйти ровно через минуту, если парень всё же останется здесь.       — Что делаешь? — наконец спрашивает он, отчего я пугаюсь и дёргаюсь, толкнув локтем кружку с остатками чая.       Напиток лужицей растекается по поверхности стойки, и я, чертыхнувшись, откладываю книгу — свой щит — и беру тряпку из раковины, чтобы удалить последствия неожиданности. Это чуть ли не первые слова, обращённые напрямую ко мне, которые звучат из уст Шистада. До этого я и не замечала, что парень не пытается завести диалог, ведь я сама так тщательно пыталась игнорировать его присутствие, что и сама не обратила внимание, что парень избегает меня. Волна удивления и непонимания прокатилась по моему лицу и сконцентрировалась в складке между бровей.       Я как будто не слышала его голос тысячу лет, хотя парень каждый день говорил о чём-то с Элизой. Но при беседе с ней его тон чаще был вежливо-безразличным. А сейчас он был полон чего-то. Наверное, любопытства и насмешки, хотя сложно понять по двум словам. В любом случае при этом звуке что-то внутри меня непроизвольно сжалось и трепыхнулось. И что за идиотская реакция?       Я вытираю стол, ничего не отвечая, и думаю о том, что нужно как можно скорее уйти. Специально не смотрю на парня, потому что я, кажется, не виделась с ним вот так — один на один — уже несколько недель. Нет, мы встречались утром в коридоре, когда я ускользала в школу или на уроках в бассейне, пару раз мы виделись вечером перед тем, как он заводил свою спутницу в комнату, но ни разу с глазу на глаз. В толпе, в присутствии других он всегда такой: отстранённо вежливый или равнодушный, но наедине его лицо играет разными красками, маска безразличия буквально трескается в некоторых местах, и ты увидишь это только если знаешь, куда смотреть. А я почему-то знаю.       Возвращаю тряпку на место и включаю воду, чтобы ополоснуть кружку. Шум воды на некоторое время заполняет тишину, и я надеюсь, что Шистаду хватило ума уйти, но даже спиной чувствую его орехово-шоколадный взгляд, сочащийся насмешкой. Могу поклясться, что его губы растянуты в надменную ухмылку, которая, кажется, приклеена к его рту.       Обернувшись, я вижу, что парень и правда всё ещё стоит на своем месте, но я нарочито игнорирую его и не смотрю в лицо, просто чтобы не искушать судьбу. Посмотри дьяволу в лицо и никогда не сможешь отвести взгляд.       Хватаю учебник, чтобы наконец удалиться и прекратить эту пытку, которая заставляет двигаться меня нелепо и неуклюже. Вот его подружка потешается, наверное.       — Е-ева, -протягивает Шистад в своей излюбленной манере. Он так давно не произносил моё имя.       — Что? — выдавливаю я, но мой голос больше похож на писк. Я поворачиваюсь к нему лицом, прижав книгу к груди, словно защитный барьер, но не поднимаю взор выше шеи.       — Куда ты так спешишь? — лениво говорит парень. Он просто испытывает моё терпение.       Я блокирую любую эмоцию, пытаясь натянуть маску безразличия, но любой дилетант может заметить, что это не слишком умелая, откровенно халтурная работа. Наверное, мне стоило бы взять несколько уроков мимики у Шистада.       — Ты что-то хотел? — деланно равнодушно произношу я и даже горжусь своим почти ровным, безэмоциональным тоном.       Шистад усмехается в ответ. Я замечаю это только потому, что взгляд непроизвольно скользит чуть выше, на изгиб его губ. Нет, нет. Я заставляю себя опустить глаза и обещаю ударить себя по лицу, если ещё раз мой мозг провернет эту ловушку.       — Вообще-то да, — протягивает парень, откровенно забавляясь. Его тон насмешливый, ехидный. Меня бесит, что ему так просто удается владеть собой, своими эмоциями, в то время как мой разум — мой собственный враг.       — Мне некогда, — пищу я, делая шаг назад. Всё это просто уловка. Попытка вывести меня из себя.       — Ладно, — соглашается парень, как будто мне нужно его разрешение. Я закатываю глаза и уже собираюсь удалиться, но, кажется, Шистад не закончил своё маленькое представление.       — Только один момент.       — Что ещё — говорю я, всё ещё глядя в район его шеи. На нём чёрная кофта, которая открывает вид на выемку ключицы. Куртку он, видимо, снял в коридоре.       — Посмотри на меня, — говорит он, и я буквально чувствую его ухмылку. Что?       — Что?       — Подними глаза, — объясняет Шистад, и я хмурюсь.       — Я и так смотрю на тебя, — отвечаю, пытаясь звучать раздражённо, а не испуганно.       Даже не хочу анализировать собственные эмоции, потому что практически полтора месяца усилий над собой пойдут прахом. Всё это время я столько игнорировала чувство непонятной обиды на парня, возникшее чуть ли не из воздуха, и если сейчас я посмотрю на него, то все это рухнет, как карточный домик. И зачем он издевается надо мной? Это новый способ показать власть перед подружкой? Так себе метод.       — Нет, — по движению шеи я понимаю, что он слегка качает головой, но голос всё ещё насмешливый, без толики серьезности. — Не так. Или ты боишься?       Я свожу брови к переносице, делая вид, что не понимаю смысла его слов. И чего он добивается?       Это просто провокация, и поддаться на неё так глупо.       — Е-ева, — Шистад снова тянет первую гласную, и я сдаюсь. Просто поднимаю белый флаг из-за приятного звука собственного имени из уст Криса.       Кажется, мы не виделись сотню лет. А может тысячу. Его лицо практически не изменилось за это время, хотя глупо ожидать перемен. Но я всё же замечаю небольшие круги под глазами от явного недосыпа, и причина его бессонницы мне известна. Точнее причины. Много длинноногих, размалёванных причин. Ну и пусть. Пусть. Мне всё равно. В глазах парня пляшут откровенные смешинки, потому что он находит забавным разворачивающуюся сцену, а я чувствую, как подрагивает рука от электрического тока, будто кто-то пустил короткий разряд прямо в кончики пальцев. Ну вот опять эта реакция. Мы стоим в молчании непозволительно долго, пока я рассматриваю Шистада, хотя это и глупо. Но затем взгляд скользит за его спину. Хочу посмотреть, кого он привел на этот раз. Но, к удивлению, пространство оказывается пустым. Девушка уже ушла в комнату? Наверное, да.       Этот факт вызывает во мне мелкую рябь злости. Я сама поражаюсь своим странным реакциям, но моему мозгу, видимо, просто нравится измываться надо мной.       — Всё? — наконец говорю я, чтобы разбавить тишину. Стоять и смотреть на него странно. Странно чувствовать клубок эмоций, который нет желания распутывать, потому что это кладезь неожиданностей и ненужных откровений.       — Да, — говорит парень, и я воочию наблюдаю знаменитую в узких кругах самодовольную усмешку Шистада. Ну, конечно, это всё игра.       Я резко разворачиваюсь, игнорируя неприятное чувство в районе солнечного сплетения. Несколько недель выдержки, и я сама себе враг. Вот так просто. Один взгляд, и всё тает. И когда я стала реагировать на Шистада так?       Быстрым шагом иду к лестнице, пытаясь не думать о том, что Крис тоже с некоторым любопытством рассматривал меня. Неужели у него тоже сложилось впечатление, будто мы не виделись несколько месяцев?       Эти мысли просто взрывают мою голову. Чёртов рассудок!

***

      — Время вышло! — оповещает Бодвар, оторвавшись от стола.       Я быстро подписываю свою работу в углу и последний раз осматриваю закрашенные кружочки, думая, не нужно ли что-то исправить. Эмили, сидящая рядом, так же критически осматривает свою работу, оставляя инициалы вверху листа. Историк протягивает руку, чтобы забрать наши ответы, и растягивает губы в дежурной улыбке. Забрав листы, он пересчитывает их количество и удовлетворённо кивает.       — Всё будет хорошо, — заверяет Бодвар, глядя на Эмили, которая, кажется, немного побледнела от пристального внимания со стороны мужчины. — Результаты будут в следующем триместре. Всем хороших каникул! — говорит он уже громче, обращаясь ко всему классу.       Я медленно выдыхаю, всё ещё думаю над заданиями в работе. Я ответила на все вопросы, но правильность некоторых из них заставляет засомневаться, ведь вчера я так и не смогла сосредоточиться на подготовке и просто легла спать, чтобы не мучить собственный организм и фантазию.       История оказывается сегодня последним уроком в расписании, так как администрация делает день перед каникулами сокращённым, и теперь мы свободны практически на две недели. Эта мысль, кажется, должна вселять радость, но в моей голове возникает картина беспорядка в комнате, который я оставила, уходя утром. Помимо уборки меня ожидает тщательная сборка чемодана, хотя на это и есть целые выходные. Я предпочитаю всё собирать заранее, чтобы не забыть что-то в последний момент, но в этот раз хочется растянуть это дело. Мне совершенно не хочется ехать куда-то в компании Элизы и Томаса. А тем более бок о бок с Шистадом. Вся эта поездка априори представляется катастрофой, но не то чтобы у меня был выбор.       Эмили рядом со мной терпеливо ожидает, пока я стяну свою сумку и двинусь вместе с ней в сторону выхода из класса. Я всё делаю нарочито медленно, потому что идти домой совершенно не хочется. Вероятно, мать уже там, потому что, как оказалось, с сегодняшнего дня она в отпуске, а это значит, что дом полностью в распоряжении сатаны. Медлю я ещё и потому, что боюсь столкнуться с Шистадом, у которого тоже должны были закончиться занятия со звонком. Обычно такой страх не посещал меня, потому что уроки у нас заканчивались в разное время, и мне удавалось ускользнуть раньше парня или задержаться на подольше. Сейчас же вероятность встретиться в центральном корпусе у шкафчиков приравнивается к девяносто пяти процентам, и я уповаю на оставшиеся пять.       Я всё же поднимаюсь со стула и быстрым взглядом окидываю пустой класс: все ученики уже ушли, остались только я, Эмили и Бодвар, который, впрочем, уже натянул своё пальто.       — Девушки? — он вопросительно смотрит на нас, по-своему истолковывая заминку. — У вас какие-то вопросы?       — Нет, — говорю я, — до свидания.       Медленно иду к выходу, и Эмили плетётся рядом. Настроение у девушки не очень, хотя я и не знаю причину. Возможно, это из-за зачёта, потому что она тоже вчера не смогла подготовиться как следует, так как дома Элиот устроил небольшую вечеринку, с которой и вернулся Шистад вечером.       — Эмили, можешь задержаться на секунду? — просит Бодвар, и девушка, немного покраснев, смотрит на меня, а я пожимаю в ответ плечами, абсолютно точно не зная, чего хочет учитель.       — Подожду тебя в центральном корпусе, — слабо улыбаюсь я и ещё раз киваю историку, который пристально наблюдает за моим уходом; спиной чувствую его взгляд.       Не спеша выхожу из здания, накинув куртку на одно плечо. На улице холодно и сыро, отчего мороз бежит по коже, но стягивать сумку и надевать верхнюю одежду прямо сейчас совершенно не хочется, поэтому просто бреду к помещению, желая скорее забрать свои вещи и дождаться Эмили.       В центральном корпусе уже практически никого нет, пару ребят рассредоточились вдоль своих шкафчиков, выкладывая необходимые вещи в сумки. В помещении стоит небольшой гул, и я с некоторой опаской оглядываю пространство, чтобы узнать, ушёл Шистад или нет. Не заметив парня или кого-то из его друзей, я подхожу к своей дверце и открываю её с помощью кода. Сумку зажимаю между ног, чтобы одной рукой удерживать край куртки, а другой убирать книги, которые, предположительно, пригодятся мне во время каникул.       Через несколько минут рядом материализуется Эмили. Её волосы слегка растрепаны, и я делаю вывод, что на улице поднялся ветер.       — Что он хотел? — спрашиваю я, разбавляя тишину.       Девушка слегка дёргается от моего вопроса и непонимающе смотрит в ответ.       — Бодвар, — подсказываю я, не обращая внимание на её поведение, которое в последнее время характеризуется словами «странно» и «испуганно».       — М-м, — протягивает Эмили и открывает дверцу своего шкафчика, — просто некоторые вопросы по проекту, — отвечает она, и я киваю, затем закрываю ящик и надеваю куртку на оба плеча.       — Ты долго? — спрашиваю, краем глаза наблюдая за действиями девушки, которая кое-как запихивает вещи в сумку.       — Ещё минуту.       Я достаю телефон из заднего кармана и медленно просматриваю список того, что нужно взять с собой в поездку, чтобы убедиться, что возьму всё необходимое.       — Какие планы на каникулы? — заводит диалог Флоренси, выглянув из-за дверцы и прерываясь на пару секунд от укладывания вещей. Кажется, она тащит домой всё, что есть в её шкафчике.       — Потрясающая семейная поездка с семьей, — отвечаю я, удостоверившись, что в моем тоне столько сарказма, что можно обжечься.       — Куда едете? — спрашивает Эмили, проигнорировав исходящий от меня негатив.       — Италия, — закатив глаза, оповещаю, и девушка просто кивает, наконец закрывая свой ящик.       — Звучит круто, — выдаёт она, и я усмехаюсь.       — Две райские недели в компании с Шистадом. Очень круто! — раздражённо произношу я, давая понять, что не разделяю мнение подруги об этой поездки. Она приподнимает уголок рта, видимо, желая меня приободрить, но я просто меняю тему, чтобы не думать слишком много о предстоящем перелете в несколько часов. — А ты?       Эмили тут же заливается краской, отведя взгляд в сторону. Сжав в руке свою сумку, она прячет слабую улыбку. Хоть у кого-то планы на каникулы соответствуют ожиданиям.       — Так, так, так, — заговорщески улыбаюсь я, — у кого-то есть дела с тайным красавчиком?       — Тс-с-с, — шикает на меня Флоренси, оглядев полупустой коридор. — Но да, у нас с ним есть небольшие планы, — признаётся девушка, всё ещё смущаясь.       — Прикупи кружевное бельё, — подкалываю я подругу, заставляя её щеки стать чуть ли не пунцовыми.       — Отстань, — слегка толкнув меня в плечо, смеётся она, но тут же серьезно просит. — Поможешь выбрать?       — Эмили-и-и, — протягиваю я, хохотнув. Её каникулы явно будут интереснее моих.       — Это выглядит очень горячо, — говорю я, засунув голову за ширму примерочной. Эмили, пискнув, дёргается и прикрывает грудь руками. — Повернись.       Разглядываю девушку, оценивая её внешний вид. Белое кружевное бельё выглядит достаточно эстетично и невинно, то есть полностью соответствует Флоренси.       — Бери это, — заверяю её и обратно закрываю штору, затем усаживаюсь на пуф рядом и ожидаю, когда подруга выйдет.       — Разве оно не кричит о том, что я девственница? — скептически интересуется Флоренси, чем немного удивляет меня.       — Оно подчеркивает там, где нужно, и выглядит красиво, — убеждаю Эмили, давая понять, что ей не нужно кричащее красное белье или слишком откровенные трусики.       — Ладно, — сдаётся она, и я слышу, как девушка натягивает одежду. — Ты выбрала что-нибудь?       — Вряд ли мне понадобится красивый лифчик на этих каникулах, — закатив глаза, говорю я и бесцельно листаю ленту инстаграма, пока дожидаюсь Флоренси.       — Я о купальнике, — смущённо поясняет подруга и выходит из примерочной.       — Точно, — я бью себя по лбу. Я и правда забыла о купальнике. С собой я ничего не привезла, так как осенью в Норвегии я вряд ли соберусь где-то поплавать, а тот, который я ношу на уроки физкультуры, явно не подходит для отдыха где-то в Италии.       Поднявшись, иду в сторону стеллажа с купальниками и рассматриваю варианты бикини и полностью закрытые.       — Примерь этот, — предлагает Эмили, и я молча снимаю тот, на который она указывает, потому что именно он и бросился мне в глаза.       После магазина нижнего белья мы, довольные покупками, заходим ещё в пару бутиков, чтобы я купила несколько летних вещей для отдыха. Мысленно я рада, что недавно папа перечислил мне деньги в честь каникул, но всё же не спускаю всё на одежду, понимая, что эти средства необходимы и для других нужд. После короткого спонтанного шопинга мы на автобусе добираемся до нашей кофейни и остаток вечера вплоть до девяти часов проводим там. В течение каникул мы не увидимся, поэтому навёрстываем упущенное заранее, обсуждая планы и просто болтая за чашечкой ароматного черничного чая.       Несмотря на то, что напиток действительно вкусный, я думаю о том, что хочу «Апельсинового рая» и обещаю себе по возвращении домой выпить его, если на кухне никого не будет.       — Надеюсь, ты всё мне расскажешь, — говорю я Эмили, когда мы уже прощаемся у выхода из кафе. Она смущённо кивает и обнимает меня перед тем, как уйти.       Мой телефон прозвонил уже несколько раз, но я специально не беру трубку. Говорить с матерью совершенно не хочется, да и пакеты в руках в совокупности с тяжелой сумкой не оставляют шансов на то, чтобы ответить. До дома я иду достаточно быстро, потому что ноша действительно не из легких, и тащить её всю дорогу у меня затекают руки. Я знаю, что уже пропустила ужин, но не могу сказать, что слишком расстроена этим фактом. Под вечер настроение у меня улучшается, хотя днем я снова была в состоянии пассивной агрессии из-за волнения перед зачётом и предстоящими двумя неделями пытки. С другой стороны, после каникул я встречусь с отцом, и этот факт буквально греет душу, разливаясь теплом на кончиках пальцев.       Оставив обувь у порога, я прохожу в коридор и вижу, что пространство на кухне свободно, чему я несказанно рада. Ставлю пакеты на стойку и иду к лестнице, чтобы подняться на второй этаж и оповестить мать о своём приходе. Навряд ли она правда волнуется, но мне не хочется выслушать речи о моей безответственности в ближайшие несколько недель. Постучавшись в дверь, я дожидаюсь, когда последует ответ, чтобы не поставить в неудобное положение ни себя, ни мать с Томасом. Заглянув внутрь, я вижу только Томаса, распластавшегося по кровати. Мамы нет.       — Она в душе, — говорит мужчина без лишних приветствий. — Я передам, что ты уже дома, — я просто киваю, не зная, нужно ли его поблагодарить, и решаю, что нет.       На кухне ставлю чайник греться, а сама спускаю покупки в комнату. Разберу их завтра, потому что, несмотря на внешнюю бодрость, усталость от ходьбы одолевает ноги, и заниматься сейчас укладыванием вещей совершенно не хочется. Насыпаю в кружку чаинки и с удовольствием вдыхаю запах апельсина, который, кажется, специально усилили ароматизаторами, но мне всё равно. За последние несколько месяцев этот напиток стал чуть ли не настоящим спасением, каким раньше был кофе. Конечно, невозможно заменить то чувство концентрации кофеина в крови, но можно убедить себя в том, что эффект практически тот же. Как будто мне необходимо быть зависимой.       Сзади раздаётся хлопок двери, оповещая меня о прибытии Шистада домой, и я уже жалею, что решила остаться и выпить чаю. Отвернувшись к плите, молча дожидаюсь, когда закипит чайник и просто делаю вид, что не заметила появление Криса, хотя спиной чувствую его взгляд. Кожу между лопаток покалывает от такого внимания, но тщательно игнорирую реакции собственного тела — вот же предатель.       — Я буду кофе, — говорит парень спустя пару секунд тишины. Никак не отвечаю ему и лишь начинаю дёргать ногой, проклиная грёбаный чайник за такую медлительность. Не собираюсь угождать Шистаду, так что если он хочет выпить что-то, то пусть сделает это сам. Скрестив руки на груди, блуждаю глазами по кухонному пространству, которое попадает в поле зрения. Стоять в таком молчании неудобно и некомфортно, но если сама заговорю, то ночью заставлю себя прикусить язык.       Кажется, мы с Шистадом отмотали время назад и вернулись в сентябрь, когда он просто бесил меня своим присутствием. Месяцы потепления оказались какой-то фальшью, и я сто раз пожалела, что ввязалась в эту «дружбу», хотя, конечно, вряд ли нас можно назвать друзьями. И дело не в том, что Крис как-то изменился и пустил мне пыль в глаза, дело в том, что я сама привыкла к нему и позволила эмоциям выбраться на свет, но они, словно ночное растение, обожглись о палящие лучи. Но так мне и надо.       Каждый волосок на моём теле вздрагивает, когда Шистад приближается и встаёт рядом, едва касаясь своим бедром моего. На таком расстоянии я отчётливо чувствую слабый запах никотина и концентрат кофе, исходящий от его одежды. Это просто несправедливо так ощущать человека. Я сама отодвигаюсь, чтобы никак не соприкасаться с Шистадом и не испытывать на прочность собственную выдержку. Брюнет тихо ухмыляется, а я закатываю глаза, думая, что он всё ещё то ходячее клише, каким и был в сентябре. Этот факт меня приятно удивляет, ведь я могу прозрачно мыслить о нем.       Крис достает банку с растворимым кофе и бросает в кружку ложку молотых зерен, затем добавляет ещё половину и кубик сахара. Чайник наконец кипит. Схватившись за нагревшуюся ручку, я ойкаю и чуть ли не бросаю посуду обратно на плиту. Дую на обожжённую кожу и одновременно рассматриваю площадь поражения. Рука только покраснела, а значит никаких серьезных травм нет.       — Тебя так волнует моё присутствие? — спрашивает Шистад, слегка вздёрнув бровь. Я оборачиваюсь к нему, придав лицу максимально раздражённое выражение, и молча обвожу взглядом его бледное лицо, затем возвращаюсь к приготовлению напитка.       — Ну и придурок, — шепчу я, закатив глаза, а Крис усмехается в ответ. Он наливает кипяток в свою кружку и ложечкой мешает её содержимое, чтобы кофе хорошо растворился. Терпкий аромат тут же проникает под кожу, вызывая знакомые мурашки, но я лишь прикусываю губу и иду к барной стойке, чтобы увеличить расстояние между мной и объектом моей несдержанности, хотя и сама не понимаю, речь о кофе или о Шистаде. Крис просто пожимает плечами и удаляется с кухни, оставив за собой приятный шлейф и горьковатый привкус на языке.

***

      — Надеюсь, все взяли паспорта, — произносит мать, изучая меня скептическим взглядом, будто сомневается в моих умственных способностях.       Машу перед ней своим документом, доказывая, что я не так безнадёжна, как ей могло показаться, и незаметно закатываю глаза, когда она отворачивается, чтобы проверить движение очереди. Мы оказываемся следующими, поэтому сразу кладу свой чемодан на ленту, а рюкзак оставляю висеть на плече. Шистад рядом со мной безразлично скользит по пассажирам глазами, его лицо выражает полнейшую скуку, что смотрится как-то дико на фоне встревоженной матери. Обычно она всегда собрана и хладнокровна, но сейчас отчего-то волнуется, поэтому Томас берет её за руку, призывая успокоить расшалившиеся нервы. Мы по очереди показываем свои паспорта и билеты, затем проходим через металлоискатель, один из охранников осматривает содержимое наших сумок и наконец пропускает нас в зону посадки самолета. Томас сверяется с часами и оповещает нас, что вылет через двадцать минут, поэтому нет необходимости торопиться, потому что очередь впереди состоит всего из пяти человек. Мы летим первым классом, и, видимо, немногие готовы тратиться на это, хотя я рада, что не придется слушать крики детей в салоне.       Лететь нам практически двенадцать часов, поэтому я последний раз проверяю наличие зарядного блока и книжку в моем рюкзаке и с облегчением выдыхаю, обнаружив всё необходимое на месте.       Шистад, стоящий чуть впереди меня, немного ссутулился, устав от возни матери, но в целом выглядит невозмутимо, как и его отец. У них практически нет никаких схожих черт, но сейчас, наблюдая за мужчинами краем глаза, я с попаданием в сто процентов сказала бы, что они родственники. Впрочем, я отвожу взгляд, чтобы Шистад не заметил моего внимания, но из-за минимального расстояния между нами я всё равно чувствую исходящий от него аромат кофе и сигарет, одну из которых он выкурил перед входом в аэропорт, пока мать и Томас руководили выгрузкой чемоданов из такси.       В голове тут же возникает картина событий пятничного вечера, когда парень слегка коснулся меня бедром, подойдя приготовить себе кофе, и меня обдало концентратом под названием «Кристофер Шистад». Прямо как сейчас.       Я тщательно игнорирую мурашки, которые пробегаются по моим рукам, когда воспоминание слишком четко прорисовывается в сознании, и ещё раз подаю свой билет и паспорт, чтобы проводник смог удостовериться в подлинности документа.       Мы заходим в салон, где витает запах новой кожи. Я изучаю свободные места, которых оказывается достаточно, а затем смотрю на номер своего сидения — оно оказывается у окна. Несмотря на то, что я немного боюсь высоты, вид из самолета завораживает и наверняка помогает успокоить панику во время попадания в зону турбулентности.       Спустя двадцать минут мы поднимаемся в воздух, стюардесса проводит инструктаж, который я, впрочем, слушаю вполуха, полностью сосредоточившись на своём раздражении, возникшем вследствие того, что Шистад чудесным образом оказался на месте рядом со мной, что не слишком удивительно. Мать и Томас расположились впереди, и я рада, что хотя бы они не мозолят глаза. Когда нам наконец разрешают расстегнуть ремни, я достаю из рюкзака наушники и втыкаю в уши, ещё даже не успев включить музыку, — просто на случай, если Шистад захочет завести диалог. Но парню, кажется, также неинтересно моё присутствие, потому что он откидывает голову назад и прикрывает глаза. Я краем глаза рассматриваю его лицо, которое кажется немного осунувшимся, но тут же отдёргиваю себя, отвернувшись к окну. Я слишком часто на него смотрю.       Через пару часов два моих плейлиста заканчиваются, и я решаю запустить следующий, потому что от безделья меня начинает клонить в сон. Сегодня ночью я плохо спала и разворотила всю кровать, думая о собранных вещах. В два часа ночи я вскочила, проверяя в чемодане наличие зубной щетки, хотя на крайний случай её можно было купить уже по прилете. На такой высоте сеть практически не ловит, поэтому безуспешные попытки отправить сообщения отцу только выводят меня из себя, и я просто блокирую мобильник, уставившись в окно, и прикладываю лоб к холодному стеклу. Прикрыв глаза, я думаю о количестве времени, которое мы летим, и прихожу к выводу, что лететь ещё слишком долго.       Несмотря на то, что весь этот отдых кажется отвратительной идеей, я люблю путешествовать и рассчитываю провести каникулы подальше от негатива, то есть матери и Криса. Кроме того, сердце греет факт о встречи с отцом после отдыха, и я оставляю гнетущие мысли.       Я начинаю дремать под одну из тихих мелодий в наушниках, но тут же дёргаюсь, когда Шистад случайно — а может и нет — задевает меня локтем, потянувшись к бутылке воды. Я недовольно смотрю на парня, но он полностью игнорирует моё кислое выражение лица. Закатываю глаза, наблюдая за парнем, и замечаю, что по виску у него катится капелька пота, которая сползает по шее и впитывается в горловину его чёрной кофты. В салоне установлена прохладная температура, чтобы пассажиры чувствовали себя комфортно, поэтому тот факт, что парню стало жарко, немного удивляет меня.       Снова отворачиваюсь и прикладываюсь к окну, чувствуя, как уже затекли ноги и побаливает пятая точка — всё-таки я не привыкла сидеть на одном месте столько часов подряд. Начинаю елозить на своём сидении, немного вытянув ноги вперед. Мышцы немного расслабляются, а потому плюю на тот факт, что моя поза выглядит не слишком эстетично со стороны. Шистад усмехается моим попыткам устроиться комфортнее, но всё ещё молчит. Он уже отложил пустую бутылку воды, и я думаю о том, что если он будет столько пить, то остальные пассажиры к концу полета просто умрут от жажды.       Спустя ещё один плейлист я наконец засыпаю, а, проснувшись, вижу, что Шистада нет рядом: видимо, он отошёл в туалет. Его вещей нет на месте, и я даже думаю о том, что парень решил отсесть. Мышцы плеч гудят от неудобного положения тела во сне. Заглянув немного вперёд, я вижу, что мать и Томас спят. Наверное, уже ночь, но точно сказать не могу, потому что небо пасмурно-серое. На часах время уже близится к вечеру, а это значит, что скоро мы приземлимся в Катании на острове Сицилия. Пока я медленно пытаюсь прийти в себя после сна, возвращается Шистад. Он выглядит уставшим и бледным. Наверное, так и не уснул за все это время. Плюхнувшись рядом, он легко касается моего бедра своей коленкой, от чего по моему телу пробегает электрический ток и тут же отдаётся в солнечном сплетении. Крис смотрит на меня, слегка повернув голову, и ухмыляется, как будто почувствовал реакцию моего организма. Специально не отодвигаюсь, чтобы не давать ему очередного повода для насмешки, и смотрю в ответ, стараясь придать лицу ровное, безэмоциональное выражение, что кажется практически невозможным из-за идиотских разрядов в области живота. Боже, мое тело — мой враг.       — Что слушаешь? — спрашивает Шистад, не отводя глаз.       В моих наушниках давно закончилась музыка, поэтому я просто пожимаю плечами и вытаскиваю проводки, давая понять, что ничего не слушаю.       — Дай, я что-нибудь выберу, — парень протягивает руку, требуя мой телефон.       Я решаю, что глупо будет как-то противиться действиям Криса, просто потому что он опять нацепит это самодовольное выражение лица и начнет отпускать свои идиотские шуточки. Отдаю ему мобильник, возвращая один наушник на место, а второй вдевает Шистад. Он придвигается немного ближе, чтобы было удобнее слушать, и тем самым полностью нарушает границы моего личного пространства. Несмотря на слои одежды, я всё равно отчетливо чувствую, как его плечо упирается в моё, а коленка врезается в бедро — в этих местах мгновенно разливается тепло и начинают бегать мурашки. Несколько минут мы молчим, пока Шистад листает мой плейлист и наконец останавливает выбор, нажимая на нужную строчку. В наушниках тут же начинает играть знакомый кавер на песню Sixpence None the Richer — Kiss me. Я удивленно смотрю на Криса, пока приятный мужской голос вызывает волну мурашек у меня на коже.       — Не знала, что тебе такое нравится, — почему-то шепотом говорю я, а Шистад в ответ заговорщески улыбается и пожимает плечами, откинувшись на спинку своего сидения.       Я не без удовольствия замечаю легкий блеск в его орехово-карих глазах, зрачки у него немного расширены, отчего радужка становится совсем тоненькой. Мне и самой кажется странным, что я успеваю заметить столько деталей во время мимолетного глаза-в-глаза, но тепло разливается внутри от того факта, что это был не идиотский оскал, а настоящая полуулыбка, затронувшая даже его взгляд.       Чувствую себя полнейшей идиоткой и просто отворачиваюсь к окну, предварительно убедившись, что провод наушников не сильно натянулся и капелька не выскочит из моего уха.       Остаток полёта Шистад выбирает песни, некоторые из которых я откровенно украла из плейлиста в его машине, но парню об этом знать не обязательно. В какой-то момент я засыпаю и просыпаюсь, только когда стюардесса просит нас пристегнуть ремни перед посадкой.

***

      Мой номер оказывается — как иронично — соседним с Шистадом, в то время как мать с Томасом селятся этажом выше. С одной стороны, я рада, что смогу уходить в любое время, не столкнувшись с мамой дверях, но, с другой стороны, я могу столкнуться с Шистадом, а это не самая хорошая перспектива.       Комната оказывается просто огромной. Она оформлена в персиковых тонах, большая двуспальная кровать застелена простым белым бельём и мягким пледом, напротив телевизор. С одной стороны кровати стоит тумба, а с другой — холодильник с мини-баром. Чуть левее дверь в ванную, окно расположено во всю стену с выходом на широкий балкон. По сравнению с моим подвалом в доме матери этот номер — просто настоящие царские покои.       Когда мы приезжаем в отель, время близится к двум часам ночи. Несмотря на то, что я довольно долго спала в самолете, сил после перелёта нет, и после регистрации мы все расходимся по номерам, чтобы отдохнуть. Я заказываю в номер поздний, очень поздний ужин, потому что желудок протестующе урчит. Оставив чемодан у порога, я прыгаю на кровать и утопаю в её мягкости: простыни обволакивают тело и кажутся облаком по сравнению с сидениями в самолете. Если сейчас закрою глаза, то просто мгновенно усну, но спать на голодный желудок не лучшая идея. Поэтому, пока жду свою еду, достаю телефон, батарея на котором практически разряжена, но её должно хватить на пару сообщений. Звонить сейчас не целесообразно, так как в Норвегии тоже глубокая ночь. Пишу несколько слов о прилете отцу и Эмили, а затем решаю быстро освежиться перед сном. В ванной я скидываю одежду и принимаю быстрый прохладный душ.       Несмотря на включенный кондиционер, в номере всё ещё жарковато, поэтому решаю не греться под горячими струями. Быстро чищу зубы и надеваю ночнушку, решив, что в пижаме спать будет слишком тепло. Когда я возвращаюсь в номер, поднос с едой уже стоит у телевизора. Пара сэндвичей и ризотто с грибами оказываются как раз кстати моему проголодавшемуся организму, я чуть ли не сметаю еду с тарелки и запиваю всё водой, а затем плюхаюсь в кровать. Обдумываю прошедшие сутки, пытаясь предугадать, чего ждать от этих каникул, но сытое, довольное сознание лишь лениво перекатывает мысли, возвращая меня в тот момент в самолете, когда плечо Шистада упиралось мне в грудь, а колено касалось бедра. Кожа тут же вспыхивает, посылая импульсы в низ живота, но противиться этому просто нет сил. И желания. Поэтому я просто лежу, наслаждаясь мгновениями полного расслабления и позволяю рассудку затуманиться в пылу чувств, которым просто не будет места утром.       Вот так всегда. Ночью мы позволяем себе то, что никогда не разрешим утром. То ли это какой-то временной парадокс, то ли мы правда верим, что в темноте можно делать что угодно.