***
В десять тридцать, как оповещают меня часы, кто-то настойчиво стучится в дверь, и у меня возникает чувство дежавю. Едва открыв опухшие от недосыпа глаза, я судорожно соображаю, как скрыть синяки от нежеланного гостя. Заматываюсь в одеяло и немного взвинченной походкой иду ко входу. Открываю дверь и смотрю на пустой порог. Выглядываю в коридор сквозь щель и вижу, что стучатся не ко мне, а в соседний номер. К Шистаду. Я узнаю профиль Томаса, что молотит в комнату своего сына. Лицо у него перекошено то ли от гнева, то ли от отвращения. Я вздрагиваю, но не отхожу от своей щели. Неужели Томас узнал о том, что произошло сегодня ночью? Если знает Томас, то знает и мать. Не могу представить, что будет с нами. В смысле, со мной и с Шистадом. Бр. Дверь открывается спустя долгих тридцать секунд. Я не вижу Криса сквозь щели, но всегда невозмутимый Томас становится чуть ли не багровым от ярости. Это очень, очень плохо. — Доброе утро? — хриплый голос Криса едва доносится до моих ушей, поэтому вся напрягаюсь и подаюсь вперед. Мне нужно быть готовой. — Ты, — шипит Томас и тычет в парня пальцем. Мне становится нехорошо, — ты снова сделал это. — Что это? — переспрашивает парень, и я не могу понять, он придуривается или вправду не понимает о чем речь. Неужели сегодняшняя ночь для него ничего не значит? И что имел ввиду Томас, когда сказал снова? Мой мозг начинает обрабатывать новую информацию, но я тут же прерываю себя. Мне всё равно. И для меня это ничего не значит. Мы оба были слишком пьяны, чтобы хоть как-то анализировать собственные действия. — Ты ходил в город, чтобы купить? — спрашивает Томас. Его кулак сжимается, и я начинаю думать, что он вполне может ударить Криса. — Не имею представления, о чем ты говоришь, отец, — спокойно отвечает Шистад. Удивительно, как он остаётся таким невозмутимым. Видимо, он продал душу дьяволу за способность контролировать эмоции. — Покажи руки, — требует мужчина. Я совершенно теряюсь. Зачем? Там есть засосы? Крис надел футболку? Я вижу обе руки Шистада, ладони сжаты в кулак. На несколько секунд повисает тишина. — Ничего не нашел? — интересуется Крис, и я буквально чувствую его ухмылку. — Пальцы, — злобно шипит Томас. Он осматривает ладони сына, а затем отталкивает их от себя. — Если я узнаю… — Больше доверия, папаша, — прерывает его Шистад и захлопывает дверь, не дождавшись ответа. Я тихо притворяю створку, надеясь, что осталась незамеченной. Из этой ситуации ясно одно: ни Томас, ни мама ничего не знают. И тут я выдыхаю, даже не заметив, что задержала дыхание.***
Спуститься вниз я решаю только к обеду: во-первых, встретиться лицом к лицу с Шистадом кажется чем-то за гранью возможности, во-вторых, я никак не могу понять, что мне делать с чёртовыми засосами. Отметены, рассыпанные по всему телу, горят на мне, как клеймо, чуть ли не лбу написано: «Я трахалась с Кристофером Шистадом». Хотя вряд ли то, что произошло, можно назвать громким словом «трахались». Мы целовались, а потом… Вместе уснули. Это точно был не секс в прямом смысле этого слова. Но это было что-то другое, о чём думать мне совершенно не хочется. Мать уже заходила ближе к одиннадцати утра, и я просто сказала, что у меня болит голова: мы вчера поздно вернулись — она и так это знала, — я не выспалась, от этого и мигрень. Мне самой слабо верилось в эту легенду, но Элиза просто кивнула, поджав губы, и сказала, что они ждут меня к обеду. Я стою у зеркала, критически рассматривая собственно одеяние. На улице невыносимая жара, а я напялила штаны, пусть и хлопковые, и белую хлопковую блузу. Выглядит этот наряд не так уж хорошо, но по крайней мере скрывает чёртов след от чёртовых зубов Шистада на ноге и груди. Над шеей пришлось поработать с помощью косметики, но неумелая рука смогла лишь косвенно скрыть алые кружки, остальную работу я оставила волосам. Самое ужасное — то, что каждый участок кожи, к которому прикасались руки Шистада, болит, саднит и тем самым порождает воспоминания, яркие вспышки в моей голове. Отгоняю навязчивые, совершенно ненужные мысли и пытаюсь представить, что же мне со всем этим делать. Вероятно, стоит притвориться, что ничего не было. А было ли что-то? Я спускаюсь на первый этаж — на веранде за столиком на четыре персоны уже все сидят и ожидают только меня. Я сосредотачиваю взгляд на матери: она одета в зелёное платье, волосы собраны в пучок. Глаза — чёртовы предатели — лишь мимолётно замечают Шистада, на нём хенли с длинными рукавами черного цвета, и про себя я злорадно осознаю, что ему тоже есть что скрывать. Укус на ноге тут же начинает пощипывать. Не здороваясь, сажусь напротив Томаса и разглядываю содержимое тарелки. Кто-то уже заказал за меня ризотто, но я чувствую лишь запах сидящего рядом парня: кофе, никотин и совсем немного гель для душа. Пьянящий аромат. Сглатываю слюну. Невозможно есть, когда из-за эмоций тошнит, а внизу снова затягивается узел. Я просто невообразимая идиотка. Крис даже не смотрит на меня. Я не понимаю, что хуже: его нарочитое безразличие или привычные шуточки. Ведь ничего не изменилось? А почему должно было измениться? — Какие планы сегодня вечером? — спрашивает Томас, к моему удивлению. В голове тут же вспыхивает утренняя сцена у номера Шистада. О чём они говорили? Я предусмотрительно отмалчиваюсь, хотя не уверена, что вопрос был задан Крису. Парень просто пожимает плечами — я замечаю это движение лишь периферическим зрением. — Схожу на пляж. — Ева, ешь, — приказывает мать, указав на мою тарелку, и я вяло ковыряю рис и грибы. Меня сейчас стошнит. — Составишь компанию Кристоферу? — тут же предлагает Элиза, слегка повысив голос, чтобы за столом её услышали все. Я молю, чтобы Шистад отказался. — Вообще-то я хотел побыть один, — он говорит то, что я хотела услышать, но мне отчего-то становится неприятно. Неужели пара движений через одежду, несколько поцелуев в неприличных местах, и я уже растаяла? Неужели всего этого достаточно, чтобы теперешние слова Шистада прозвучали обидно? Чего я, собственно, ждала? Наверное, разговора. Но о чём? Говорить тут не о чем. Было и было. Я всегда считала, что не из тех девчонок, кто после двух поцелуев — но было-то не два поцелуя! — строят планы на совместное будущее и уже мысленно выбрали белое платье. Как же по-идиотски считать, что сегодняшняя ночь что-то меняет. Ни для меня, ни для Шистада это ничего не значит. По крайней мере, для одного из нас. — Я думаю, тебе не стоит оставаться одному, — произносит Томас, и эта фраза звучит странно. В чём подвох? — Пусть Ева составит тебе компанию. Я опускаю глаза в тарелку. Шистад передергивает плечами. — Без разницы, — бросает он, оттолкнув от себя еду. — Я больше не голоден. Пожалуй, проведу время наедине с собой, пока еще могу, — злобно цедит он; я впервые вижу такую агрессию с его стороны в присутствии отца, но тот пропускает этот тон мимо ушей и, лишь прищурившись, следит за тем, как уходит Крис. Эта сцена кажется мне слишком знакомой. — Извините, — говорит Томас, обращаясь к нам с матерью. — Я всё понимаю, — отвечает Элиза и гладит будущего мужа по ладони. Меня передергивает. Сейчас я чувствую себя Крисом, который смотрит на всё это, когда я ухожу, психанув в очередной раз. Это гадко. — Я тоже наелась, — скривившись, поднимаюсь из-за стола. Мать даже не смотрит на меня, всё ещё поглаживая ладонь Томаса — тот глядит в свой телефон. — Ева, пожалуйста, присмотри за Крисом, — выдаёт мужчина, оторвавшись от дисплея. Я непонимающе хмурюсь. Почему я должна за ним присматривать? — У него сложный период, его нельзя оставлять одного. Шистад-старший явно на что-то намекает, но я абсолютно его не понимаю. Мне явно недостаёт информации, и я просто обязана добыть её.***
Пока поднимаюсь в свой номер, раздумываю о том, как всё прошло у Эмили. Её каникулы явно проходят лучше, чем мои, и я радуюсь тому, что хоть одна из нас рада такому времяпрепровождению. В голове тут же возникает мысль о том, что совсем скоро я увижусь с отцом, и день становится менее невыносимым. Уже в комнате я стягиваю с себя одежду, в которой невыносимо жарко, и просто закутываюсь в легкий халат с намерением проваляться там минимум до вечера, максимум — до утра. Я в любом случае не обязана идти с Шистадом на пляж, если не хочу. А не хочу ли? Моя голова — мой собственный враг, потому что сводит любые мысли к одному: к Шистаду. Я прикрываю глаза, пытаясь сконцентрироваться на чем-то помимо вчерашний ночи, но рука сама невольно касается болезненных отметин на шее: кожу тут же начинает пощипывать. Тёплой ладонью двигаюсь вдоль тела и, немного приоткрыв глаза, рассматриваю небольшие синяки от пальцев на груди. Тело ломит то ли от боли, то ли от желания, вновь пробуждающемся внутри и зудящим на кончиках пальцев. Я не стану. Или стану. Рука сама — клянусь, она сама, — тянется вниз, задевая живот, воскрешая в голове воспоминания, на долю секунд кажется, что это не моя рука скользит всё ниже и ниже. Дыхание сбивается, легкие забиваются чем-то отдалённо похожим на кофейную гущу, и на языке возникает едва уловимый привкус никотина. Пальцы оттягивают тонкую резинку трусиков и проникают внутрь. По сравнению с жаром там, мои руки просто ледяные. Я прикусываю губу, пытаясь решиться, но моё тело оказывается быстрее головы, потому что пальцы сами находят самую чувствительную точку и надавливают на неё, пытаясь повторить чужие касания. Но этого оказывается чертовски мало. Я прикрываю глаза, пытаясь представить. Никто не может прочитать мои мысли, только не сейчас. Значит, я могу — но не должна — позволить себе такую вольность. Всего раз. Чтобы убедиться, что это ничего не значит. Что завел меня не Шистад, не его умелые руки и отточенные движения. Это простая физиология. Пальцы вновь надавливают на горячую плоть. Я издаю слабый стон, но этого мало. Хочется ощутить губы на губах и тяжесть чужого тела, чтобы это был не пустой вдох в темноте, а что-то сводящее с ума, не знающее границ. В голове вспыхивают яркие образы: лицо Шистада прямо перед глазами, когда он был сверху, точные, чувственные движения вперёд-назад и поцелуи-поцелуи-поцелуи. Везде: на губах с проникающим языком, на щеке с невыносимой нежностью, на шее с пьянящими укусами, на груди с долгим сладким привкусом, на животе с прохладным дуновением воздуха. И… Так хорошо. Пальцы начинают двигаться быстрее под властью фантазии, вторая рука сжимает простынь, рот приоткрывается в немом стоне, просто потому что его некому услышать. Дыхание сбивается, грудь бешено вздымается, подушечками пальцев я чувствую, как пульсирует кровь там, под тонкой кожей. Ещё пару движений. А в голове только одно: потемневшие каре-зелёные глаза с расширенными до предела зрачками, отчего радужки практически не видно, и этот взгляд — властный, требующий, проникающий. Он будто исследовал меня изнутри. Проникновения не было. Если беспардонное вмешательство в душу это не проникновение. Пальцы совершают последнее движение, и я, с силой закусив губу, рассыпаюсь на осколки, тело обмякает, растекается по постельному белью, но я с ужасом осознаю: это не то. Не то же самое.***
Всё время до десяти часов я провожу в своем номере, уставшая и расстроенная. Не пытаюсь даже анализировать свои эмоции, прекрасно понимая, как затягивает это болото, поэтому предпочитаю просто остаться в кровати и зализывать раны. Не буквально, конечно. Уже ближе к ночи я решаю, что наконец можно выйти и освежиться. Надеваю купальник и длинное платье с рукавами, чтобы скрыть следы стыда от любопытных глаз. Пойти к бассейну не вариант: сейчас там самый разгар вечера, когда мужчины пытаются склеить девушек, а девушки не против. Спустившись вниз к пляжу, я разглядываю свободное от людей пространство в поисках одинокой фигуры парня, чтобы при обнаружении тут же капитулировать. Ещё в обед я решила, что в данной ситуации необходимо избегать Шистада. Во всех смыслах: и наяву, и в собственном воображении. Чтобы просто не сойти с ума. Снимаю сандалии, пальцами ощущая ещё не остывший песок, и медленно иду к воде. Шистад, очевидно, уже вернулся в номер. Мне лучше. Оставляю обувь на берегу и рядом кладу наспех сброшенное платье. Зайти в воду сродни очищению. Прохладная морская вода смоет все неправильные ощущения, которые я физически не могу игнорировать. Мне хочется хотя бы на секунду передохнуть от бесконечной борьбы с собой, со своими мыслями. Напряжение, которое я так бездумно пустила в свою голову практически сутки назад, сковывало тело и рассудок, мешало мыслить здраво. Кажется, сейчас эта соль, что уже касается щиколоток, смоет всё грязное и неправильное, что я привнесла в свою жизнь сама, собственными руками и губами. Наверное, проще всё списать на алкоголь. Отчаяние. Злость. Усталость. И просто недостаток ласки. Только так и никак иначе. Прохладная вода коснулась бёдер. Я вздрагиваю от непривычного ощущения, но лучший способ бороться с этим чувством — полностью погрузиться в воду. Слегка задержав дыхание — потому что так проще — опускаюсь. Холод окутывает тело, вызывая мурашки, но потом настигает спасительное тепло. Движения становятся не такими скованными, я больше не вздрагиваю от ледяного касания к коже. Медленно начинаю плыть, чувствуя, как успокаивается тело и душа. Хорошо просто отпустить себя, отдаться стихии, которая выталкивает на поверхность. Я, не сдерживаясь, улыбаюсь. Всё это просто наваждение. Порыв, который пройдет, как только я перестану о нем думать. Волна подхватывает меня, намекая на то, что мне стоит просто прекратить эти мысли, и я поддаюсь ей, с удовольствием разгребая руками кажущуюся в лунном свете чёрной жидкость. Стемнело так рано, но это мне даже на пользу, ведь никто не сможет увидеть мою одинокую фигуру вдалеке от берега и никто не бросится сюда. Так просто остаться незамеченной, отойди на пару метров — ты уже никто. Это свобода или одиночество? Для каждого по-своему. И что ощущается мне, я пока не могу понять. Когда ноги устают от размеренных движений, я решаю, что пора вылезать. Медленно двигаюсь к берегу и смотрю на свою одежду, которую положила слишком близко к воде. Надеюсь, волны не успели её намочить. Хотя я даже не взяла с собой полотенце. Почувствовав дно, я перехожу на шаг. Голые мокрые плечи тут же ощущают прохладный воздух, по телу бегут мурашки. Выбираюсь на пляж как можно быстрее, чтобы наконец укутаться в тёплую одежду и вернуться в номер. Несмотря на дрожь, меня настигает приятное ощущение чистоты, будто с помощью одного купания я смогла выбросить всё ненужное, что накопилось. Собираю мокрые волосы в пучок, потуже закрутив его, чтобы он держался без резинки, и надеваю платье, которое тут же прилипает к телу, впитав морские капли. Сквозь ткань хорошо просматриваются очертания чёрного купальника, поэтому решаю посидеть некоторое время на берегу и обсохнуть. — Не слишком поздно для солнечных ванн? — интересуется голос позади, и я вздрагиваю, раздумывая, стоит ли обернуться. — В самый раз, — говорю в тон парню и всё же смотрю себе за спину, понимая, что он стоит достаточно далеко, чтобы я могла почувствовать его запах. Так даже лучше. Парень молчит, и тишину нарушает лишь плеск волн и голоса у бассейна, кажется, в нескольких милях от пляжа. Я не знаю, что мне делать. Просто уйти? Наверное, да. Поднимаюсь с песка, наплевав на то, что так и не успела обсохнуть, и решаю капитулировать перед реальностью. Мне нужен ещё один день, чтобы просто собраться с мыслями. Достаточно будет сегодняшней ночи. — Кстати, — вкрадчивый тон Шистада заставляет меня всё же поднять на него глаза. На парне всё та же хинли и шорты. Выглядит он… Без разницы. — Ты кое-что забыла. Я всё ждал, когда ты придешь за пропажей. Я непонимающе гляжу на брюнета. Его глаза в лунном свете играют зеленоватым огнём, едва просматривающимся через большие зрачки. — Ты о чём? — мой голос звучит тише, чем обычно, но я списываю это на простую усталость, потому что даже говорить с Шистадом утомительно. Ловкие пальцы — чёрт, эти пальцы — выуживают из кармана чёрный прямоугольник. Мой телефон! После моей слабости в комнате я предпочла просто проваляться в кровати и смотреть телевизор с английскими каналами. Говорить с Эмили о её хороших каникулах совершенно не хотелось — не из зависти, просто я знала, что снова будет скользить раздражение в голосе, а расстраивать подругу не хотелось. Даже мысленно я не пыталась вспомнить, где мой телефон, хотя стоило бы. — Отдай. Протягиваю руку, чтобы вернуть вещь, но Шистад качает головой. Его лицо расслаблено, лишь лёгкая ухмылка трогает левый уголок губы. Ничего не изменилось. Не для него. И не для меня, конечно, тоже. — Раз уж ты не посчитала нужным забрать его, когда уходила, — Шистад сделал акцент на последнем слове, но я не могу разобрать эмоцию: то ли злость, то ли насмешка, — то он тебе не так уж и нужен. Я закатываю глаза, понимая, что это просто провокация. — Ты повторяешься, — говорю ему, припомнив ту сцену на кухне за барной стойкой. А ведь тогда чуть не случилось… Неужели это началось ещё тогда? А что это, собственно? — Это ты повторяешься, когда совершенно забываешь включать голову, — слова Шистада звучат ядовито, несмотря на невозмутимость лица. Он зол? — Просто отдай и разойдёмся, — шиплю я, почувствовав спасительное раздражение. Я всё ещё на дух не переношу его. Облегчение разливается в груди: всё-таки это было просто помешательство. — Раз уж я его нашел, то это моё, — улыбается парень, и в этой улыбке я вижу то, что видела, когда мы только познакомились: самодовольство, высокомерие и надменность. И будто не было трех месяцев. А были ли они? Просто Шистад — умелый лгун, который с лёгкостью ввёл меня в заблуждение: он всё такой же неприятный и отталкивающий. Я улыбаюсь новому открытию. — Знаешь что? Можешь оставить его себе, — выдаю я, хотя в действительности это не так. Вообще-то мне абсолютно точно нужен мой телефон обратно. — Твой отец просил присмотреть за тобой, так что этот телефон будет гарантией слежки. Шистад, нахмурившись, смотрит на меня сверху вниз. — Что ты, блять, несёшь? — Что слышал, — отвечаю в том же тоне, понимая, что раздражение, спасительное раздражение вибрирует на кончиках пальцев. — Ты идиотка? Кажется, я тебя уже предупреждал, чтобы ты не смела лезть в мою жизнь. Но ты, видимо, совершенно тупая, раз суёшь свой нос туда, куда не следовало, и, поверь мне, до добра тебя это не доведет, — он шипит прямо мне в лицо, распаляя мою злость в ответ. — Не смей даже думать о том, чтобы пристать ко мне с просьбами моего папаши, потому что тогда тебя ждет жестокое разочарование, — Шистад хватает меня за плечо, с силой сжав кожу, а я злобно смотрю в ответ. — Поняла? Я замахиваюсь. Моя ладонь припечатывается точно к его щеке с хлёстким звуком удара. — Я тоже тебя предупреждала, чтобы ты не смел хватать меня, — ядовито процеживаю в ответ. Рука зудит и пульсирует. Но он заслужил. Я говорила, говорила Шистаду, чтобы он не трогал меня. Но раз уж он нарушает правила, я тоже нарушу их. Это справедливо. Крис смотрит на меня со смесью раздражения, недовольства и чего-то ещё, что я не могу разобрать. Да и плевать. Его зрачки расширяются ещё сильнее, когда я смотрю ему в глаза, чтобы оценить масштабы бедствия и серьёзность расплаты. Он не ударит меня в ответ. Не он. — Было такое, — произносит он сквозь зубы и отпускает моё плечо. Я втягиваю воздух через нос: Крис действительно слишком сильно сжал кожу. —А теперь верни чёртов телефон! — я кричу, хотя он находится близко, слишком близко ко мне, но не позволяю мозгу переключиться на такие мелочи, как привкус никотина, вибрирующий на языке, и концентрат кофе, затмевающий бодрящий запах морской воды. У меня нет к нему никаких чувств. Вот так просто. Крис наклоняет голову, рассматривая моё лицо. Мокрые волосы наконец выпадают из пучка и рассыпаются по плечам, ударяя холодом, а заодно скрывая засосы, о которых я — о, боже — совершенно забыла. Взгляд парня задерживается на участке шеи, где таится небольшой алый кружок, уголок губы ползёт вверх. Может, Шистад пьян? — Хорошо, что ты оставила телефон, а не лифчик, — говорит парень и смотрит на меня. На мою реакцию. Я стискиваю зубы и поднимаю подбородок. — Хорошо, что я успела уйти, прежде чем это повторилось, — ровно произношу я, надеясь, что моё лицо всё ещё равнодушно. — Туше, — отвечает Шистад и протягивает мой телефон. Я сглатываю вязкую слюну и забираю мобильник. Всё это так мерзко и неприятно, что мои губы невольно кривятся. Хочется уйти. И снова смыть с себя это. И зачем парень затронул эту тему? Наверное, хотел выбить меня из колеи, но на деле только убедил в том, что он придурок. И эта мысль должна основательно укрепиться в моей голове, если я не хочу получить неприятный укол где-то в области груди, возникший после слов Шистада о лифчике. Это был запрещённый приём. Я думала, что между нами негласный договор о том, что мы не должны это обсуждать, просто потому что обсуждать-то и нечего, но, видимо, парень решил, что это повод для шуток. Вполне в духе Шистада. Не оборачиваюсь, иду в сторону бассейна, в одной руке сжимаю телефон, а в другой — сандалии, которые так и не успела надеть, и мысленно надеюсь, что не встречу Томаса или мать по дороге в номер. В душе стало совершенно неприятно и в то же время свободно, ведь такое поведение Криса означает, что мне не о чем волноваться: он ничего не надумал себе по поводу чувств и уже тем более не подозревает меня в чём-то подобном. Мне же легче. Ведь чувств нет и не может быть. Нажимаю на кнопку разблокировки и с радостью обнаруживаю, что телефон не разряжен. На экране появляются оповещения о сообщениях: несколько от отца и Эмили. Решаю сначала ответить папе и внутренне сожалею о том, что не успела это сделать сразу. Мужчина интересуется, как проходят мои каникулы, и ещё раз уточняет, что сможет приехать всего на два дня. Работа всегда была камнем преткновения в наших отношениях, но это не мешало отцу любить меня в сотню раз сильнее, чем маме. Если она вообще меня любит или хотя бы любила. Я пишу краткий ответ о хорошей погоде и вкусной еде, не акцентируя внимание на ужасном самочувствии, и говорю, что рада хотя бы двум дням, проведённым вместе, и это действительно так. Сообщения от него не приходят в следующую минуту, и я решаю, что папа лёг спать и напишет мне завтра утром, хотя хотелось бы поговорить как минимум по телефону, как максимум — в живую. Закрываю диалог с отцом и открываю несколько сообщений от Эмили, которые, оказывается, приходили с самого утра. Радует то, что Шистад не додумался прочитать. Или додумался? Насколько ему интересно то, что происходит в моей жизни? Наверное, совершенно не интересно. Быстро читаю короткие послания Флоренси о том, что они с её тайным парнем (это в какой-то степени даже романтично) вместе пили кофе, затем ходили в кино. Обыкновенные свидания. И тут заветное сообщение: «Всё было. Расскажу по телефону». Я радостно улыбаюсь: хотя бы одна из нас наслаждается жизнью. В голове уже прикидываю примерный список вопросов, которыми буду пытать робеющую Эмили, но она сама сказала, что расскажет всё. А затем замечаю последнее смс, от которого мне становится не по себе: «Кажется, Элиот знает». Я судорожно сглатываю слюну. Он знает о том, что у Эмили есть парень? Или о том, кто этот парень? Если подруга скрывает от меня личность мистера Х, то Элиоту тем более нельзя знать, кто это. В голове всплывает наш недавний диалог по телефону и неаккуратно брошенный мною комментарий о парне Эмили. Неужели я виновата в том, что Флоренси узнал о влюбленности сестры? Только не это.