С привкусом кофе

      Когда долгое время не видишь человека, при встрече тебе кажется, что он стал совершенно другим и знакомые черты теперь представляются чем-то необычным. Например, раньше я не замечала, что волосы отца немного вьются. Медово-каштановый оттенок его шевелюры кажется в жёлтом свете лампы более рыжим, отчего я невольно провожу параллель между мной и отцом. Его глаза кажутся немного больше из-за увеличивающих стёкол в очках, и этого я тоже раньше не замечала. Небольшая растительность на подбородке мне не знакома.       Я буквально впадаю в ступор, разглядывая мужчину передо мной. Мы не виделись больше трех месяцев, но его образ всё ещё жив в моих воспоминаниях, и он явно разнится с действительностью. Немного сгорбленная фигура выдает его многолетнюю усталость и утомленность, но как только мужчина растягивает губы в теплой улыбке, я понимаю, что напротив стоит мой самый любимый человек на свете — мой папа. Он всегда улыбался так: по-доброму и от души, — а потому я узнаю эту искренность, которая отзывается ответной улыбкой.       Тоффи отмирает раньше меня — возможно, собака даже не заметила помешательства — и бросается к своему хозяину. Животное приветственно лает и виляет хвостом, демонстрируя свою доброжелательность. Папа отводит взгляд и нагибается, чтобы погладить питомца. Я завороженно наблюдаю за разворачивающейся картиной: из-за барной стойки фигура отца скрылась, и видно теперь только уголок его спины и плечо. Буря эмоций норовит вот-вот вырваться наружу либо неконтролируемым потоком слов, либо нечленораздельными восклицаниями и, вероятно, слезами. Открываю рот, чтобы хоть как-то привести себя в чувство от радости и волнения, но меня опережают:       — Чай или кофе?       Я с недоумением перевожу взгляд немного в сторону и с силой прикусываю губу. Нахмурив брови, скептически оглядываю парня, расположившегося у плиты. Шистад.       — Что ты тут делаешь? — я говорю намного резче, чем хотелось бы, но он заслужил. Радость мгновенно перерастает во что-то неприятное, раздражением вибрируя где-то в носоглотке. Мне становится неловко от того, что всего секунду назад я была так счастлива, что не заметила посторонних, а потому ощетиниваюсь. Отчего-то мысль оказаться совершенно безоружной перед Шистадом кажется мне дикой. Парень смотрит в ответ, явно довольный моей растерянностью, растягивает уголок рта в его излюбленной манере. Я наблюдаю за этим открытым проявлением самодовольства и раздумываю о том, как бы задеть Криса.       — Чай, пожалуйста, — отвечает папа, пропустив мою колкость мимо ушей.       Я перевожу взгляд на причину моего недавнего восторга и со стыдом признаю, что на несколько секунд совсем позабыла под отце. Шистад, как ядовитый газ, заполняет всё пространство вокруг. Разве можно видеть перед собой всего человека, не замечая остальных? Отвечать на этот вопрос совершенно не хочется.       — Папа! — наконец здороваюсь я и невольно обращаю внимание на то, что мой тон стал в несколько раз холоднее; это все из-за Шистада. — Что ты здесь делаешь? Я думала, ты приедешь завтра.       — Я не мог ждать и решил заехать сразу после аэропорта, — отвечает отец, поднявшись на своем стуле. Тоффи ласково трётся у ног хозяина — он тоже скучал. — И этот молодой человек пустил меня.       — Кстати, о молодом человеке… — бурчу я и исподлобья гляжу на Шистада, который всем своим видом выдаёт внутреннюю насмешку, но его лицо до смешного невинно, когда парень заливает кипятком пакетик чая в белой кружке для моего отца. Да он сама вежливость! — Я думала, что ты уехал, — вкрадчиво произношу я, пытаясь звучать менее раздражённо, чтобы не напрягать отца. — Твоей машины нет на обычном месте.       — Очень рад, что ты знаешь, где её обычное место, — коварно улыбнувшись, протягивает Крис и ставит напиток перед моим отцом. Парень наклоняется, чтобы погладить Тоффи, что не ускользает от взгляда папы, а я лишь закатываю глаза: этот чёрт пытается просто втереться в доверие. — И я уже ухожу.       Он делает несколько шагов в сторону кухни, и теперь я полностью могу рассмотреть Шистада: на нём чёрные джинсы и чёрная толстовка, из-под которой выглядывает краешек белой футболки, — и это всё, что я успеваю заметить, бросив быстрый взгляд в его сторону. Щекой я чувствую, что папа наблюдает за разворачивающейся сценой, и невольно отворачиваюсь от Шистада, чтобы не давать отцу лишней пищи для размышлений.       — Так быстро? — произносит мужчина, обратившись к Крису, а я молюсь, чтобы парень соврал — или нет — о каких-то неотложных делах государственной важности.       — Ева хочет, чтобы я ушёл, — отвечает Шистад, отчего в груди у меня что-то закипает, и контролировать поток грубых слов становится практически невозможно.       — Что ты? — растягивая губы в улыбке, цежу я. — Ты можешь остаться!       — Ну и замечательно, — издевательским тоном соглашается Крис и присаживается рядом с отцом за барную стойку.       Я занимаю место напротив папы и слегка поворачиваюсь в сторону, чтобы даже боковым зрением не видеть предмет раздражения.       — Какие у нас планы на завтра? — спрашиваю я, стараясь тщательно игнорировать парня, сидящего всего в нескольких метрах. Он сверлит мой лоб насмешливым взглядом, поэтому несколько раз вдыхаю и выдыхаю, пытаясь унять приступ злости из-за того, что Крис не имеет элементарного чувства такта.       — Именно поэтому я и приехал немного раньше, — признаётся отец и делает глоток горячего чая — его очки тут же запотевают от пара. Я киваю, давая ему возможность высказать свои предложения, но отец по какой-то причине не спешит продолжать. Он замолкает на несколько секунд и протягивает руку, слегка сжав мою ладонь. Его тёплые руки согревают мои холодные пальцы; прикосновение немного успокаивает, поэтому расслабляюсь и принимаю более непринужденную позу. Краем глаза вижу, что Крис откинулся немного назад и наблюдает за сценой, разворачивающейся на его глазах.       — Завтра мне нужно будет уехать, — наконец признаётся Марлон и поднимает на меня виновато-растерянный взгляд.       Я хмурю брови, не совсем понимая смысл его слов, а потому молча жду, когда отец закончит свою речь. Папа медлит. Его большой палец успокаивающе поглаживает кожу моей руки.       — Я пробуду здесь до завтрашнего вечера, а потом мне нужно будет уехать, — произносит папа, не дождавшись от меня никакой явной реакции, и тут же делает огромный глоток чая, а затем морщится — наверное, обжёг язык.       — В каком смысле? — практически шепчу я, с непониманием уставившись на взволнованного родителя. Он пристально наблюдает за эмоциями на моем лице, поэтому прикусываю губу, пытаясь сдержать то, что вот-вот норовит выйти наружу: поток слёз.       — Меня вызывают на работу раньше положенного срока, поэтому придется немного сократить пребывание в Осло, — поясняет папа и при этом смотрит мне в глаза, пытаясь донести до меня безвыходность ситуации.       Воздух со свистом проскальзывает сквозь зубы в мои лёгкие, глаза прикрываются в надежде остановить мгновение, и я сжимаю руку отца, приказывая себе держаться.       — Прости, милая, — тихо говорит папа, виновато поджимая губы, и я просто киваю, принимая ситуацию.       Когда в твоей жизни всё идёт под откос, ты начинаешь принимать это, принимать все трудности и неудачи, которые бьют тебя по одной щеке. Ты учишься подставлять другую щёку и терпеть. И в какой-то степени теряешь надежду выбраться из пучины проблем, поэтому просто тонешь, не пытаясь выбраться наружу. Не то чтобы тебе нравилась липкая трясина, но смирение влечёт за собой покорность, а затем безразличие и апатию. После бесконечного потока неприятностей такой исход событий вполне очевиден, и в глубине души я чувствовала, что всё в итоге произойдет не так, как я ожидала, но ведь надежда умирает последней.       Слово «надежда» произносится легко: три слога, семь букв. Надежда приносит успокоение и дарит веру, потому что порой надеяться проще, чем сдаться. Но всегда наступает момент, когда надежда не оправдывает ожиданий, и обычно это влечёт за собой разочарование. Но я просто принимаю тот факт, что моя жизнь постепенно превращается в череду дней, когда одна проблема накладывается на другую и мелкие трудности больше не становятся причиной вселенской печали, а крупные неудачи являются чем-то привычным, чем-то, чего ты ждёшь, но втайне веришь, что этого не произойдет. А потому сейчас слова отца отдаются в груди знакомым мотивом: очередная неприятность. Пугает ли меня то, что неприятности стали моей рутиной? Скорее нет, чем да. Конечно, страшно представить, что однажды я проснусь и пойму, что никакие положительные эмоции не способны перебороть негатив, разворачивающийся вокруг, но сейчас я просто ищу то, что позволяет оставаться на плаву. Сложно держать в себе злость, печаль, раздражение, но пока есть ради кого просто стоит быть, то нужно быть сильной.       Я выдыхаю и открываю глаза, растягивая губы в улыбке.       — Хорошо, что мы хотя бы успеем увидеться, — наконец произношу я, и от этих слов щемит в груди, но я приказываю себе не плакать.       Пусть последние месяцы я жила ожиданием паузы, встречи с человеком, который, кажется, единственный поистине родной и близкий, сейчас я не могу расстроить его, потому что иначе сама пойму, что последние месяцы работы над негативом рассыпятся прахом.       — Правда, я рада, что ты приехал, — говорю я, заглядывая отцу в глаза и пытаясь тем самым показать, что расстроилась не так сильно, как он ожидал.       Папа кивает и наконец выпускает мою руку, немного повеселев от того, что я действительно поняла ситуацию. Ко мне подкрадывается мысль о том, что отец думает, как я повзрослела, но на самом деле я просто научилась скрывать то, что тревожит меня. Удивительно, как человек в короткое время учиться закрываться, запираться в своем футляре.

***

      Мы сидим за столом ещё около получаса, а Крис удаляется спустя пару минут после новостей от папы, видимо, всё-таки почувствовав себя лишним. Когда парень уходит, мне становится намного легче дышать, и напряжение, которое становится привычным делом при контакте с Шистадом, наконец проходит. С отцом мы обсуждаем наши планы на завтрашний день: он предлагает вместе позавтракать, а потом немного погулять, если позволит погода. Я охотно соглашаюсь, предварительно спросив, во сколько он заедет за мной. Папа отвечает, что он не стал брать машину в аренду, и интересуется, смогу ли я добраться сама до условленного места. Я киваю, успокаивая его насчет необходимости чрезмерной опеки, и перевожу разговор в другое русло, чтобы не создавать напряжённую атмосферу. Пока мы пьем чай — папа соглашается на вторую кружку — я рассматриваю мужчину напротив меня и замечаю, что он всё ещё тот, несмотря на незначительные перемены во внешнем облике. Его привычка снимать очки и потирать переносицу раньше казалась мне немного забавной, но сейчас я отчетливо понимаю, что это скорее попытка согнать усталость. Отец прямо из аэропорта приехал сюда, а потому сонливость и вялость в его движениях наталкивает меня на мысль о том, что ему следует поехать в отель и хорошенько отдохнуть, учитывая, что завтра мы собираемся встретиться в кафе в девять утра, чтобы как можно больше провести времени вместе.       — Думаю, мне и правда пора, — соглашается отец, взглянув на наручные часы, стрелки которых указывают на то, что время перевалило за девять.       Матери с Томасом ещё нет, что кажется невероятной удачей, ведь реакция мамы на пребывание отца в доме может быть совершенно непредсказуемой. Они практически не общались всё то время после развода, но папа всегда хорошо отзывался об Элизе, чего нельзя сказать о ней. Ее хладнокровие вперемешку с раздражением при упоминании отца явно говорят о том, что она не намерена предоставить комнату папе в этом доме, хотя, конечно, это и его дом тоже. После развода отец оставил жилплощадь Элизе, а сам переехал. Возможно, он чувствовал вину за то, что у них не получилось построить семью, а, возможно, мать надавила на него. Но её поведение невозможно оправдать в моих глазах. Я никогда не обожествляла отца, но по сравнению с матерью он действительно кажется ангелом, не меньше.       Папа вызывает такси — машина приезжает спустя шесть минут. Я провожаю отца до калитки и крепко обнимаю на прощание.       — До завтра, — говорит папа, всё ещё поглаживая меня по голове. Я киваю и наблюдаю за тем, как такси разворачивается и уезжает. Пустота в груди становится почти осязаемой, как только автомобиль скрывается за поворотом. Отчего-то мне начинает казаться, что мы расстались не на ночь, а на всю жизнь: так бывает всегда, когда вы давно не видитесь и вам вновь приходится расстаться на некоторое время. Холодный воздух проникает под ткань моего худи, пока я стою на улице в попытке прийти в себя. Отец уехал, поэтому теперь могу позволить своим эмоциям выйти наружу, и я плачу. Плачу, потому что наконец смогла увидеть человека, которому рада всегда и в котором не сомневаюсь ни на минуту, и потому что его визит окажется столь коротким, будто он и не приезжал вовсе. Кувшин воды в сухой пустыне оказался всего лишь глотком росы, но даже этого достаточно, чтобы восстановить силы.       Я поспешно возвращаюсь в дом и, только оказавшись в тепле, осознаю, как сильно продрогла на улице. Убрав кружки со стола, я спускаюсь в свою комнату: Тоффи уже спит на привычном месте. Стягиваю с себя одежду и кутаюсь в халат, прежде чем пойти в душ. Взволнованность и стресс явно дают о себе знать, усталостью оседая на плечах, поэтому до ванной я плетусь на вялых ногах и, забыв постучать на случай, если Шистад не закрыл дверь, захожу внутрь. Включаю воду, сделав поток погорячее, чтобы быстрее согреться и расслабить мышцы. Стою недолго под душем, чувствуя, как сонливость проникает в каждую клеточку измотанного тела, а потом, завернувшись в полотенце, чищу зубы и умываюсь. Делаю всё не спеша, потому что на чёткие движения у меня практически нет сил — я эмоционально перегружена, что уж говорить о моем физическом состоянии. Выйдя в коридор, я невольно прислушиваюсь к звукам из комнаты Криса, но в ответ раздаётся тишина, поэтому решаю, что парень ушёл, пока я была в душе. Мысли лениво напоминают о том, что мне следует держаться подальше от Криса, ведь моё вмешательство в его дела обычно приводит к пагубным последствиям. Но я всё же приоткрываю дверь в его спальню и заглядываю внутрь. Крис лежит на застеленной кровати с закрытыми глазами. Он без футболки и простых серых штанах — видимо, готовится ко сну. Это необычное явление, учитывая, что время ещё раннее, а Шистад в такие часы предпочитает пропадать по каким-то своим делам. Я мельком рассматриваю его обнажённый торс, но тут же отвожу взгляд, напоминая себе о том, что бывает, когда я с пристальным вниманием наблюдаю за Крисом. Услышав, как я открыла дверь, парень приподнимается на локтях. Его лицо в свете прикроватной лампы кажется неестественно белым, а синяки под глазами очерчиваются четкими кругами. Выражение его лица кажется каким-то измученным, даже страдальческим, и я почему-то думаю о том, что он чувствует себя нехорошо, но, прежде чем успеваю задать вопрос, Крис хриплым полушепотом произносит:       — Спокойной ночи, Е-ева, — он растягивает гласную в моём имени, но только сейчас осознаю, что он делает это по привычке, а не из-за желания разозлить меня. Его особое произношение отдается теплом где-то в солнечном сплетении, и игнорировать эти чувства не получается, поэтому я просто отвечаю:       — Спокойной ночи, Крис, — и прикрываю за собой дверь.

***

      Ночью из-за волнения и дневных переживания плохо сплю, просыпаясь чуть ли не каждый час. Вскочив в три часа ночи из-за продолжительного кошмара, я некоторое время просто лежу, смаргивая пелену с глаз и пытаясь прийти в себя. В комнате холодно, поэтому укутываюсь в одеяло, пытаясь сохранить крупицы тепла. В темноте вижу лишь очертания собаки, расположившейся в углу, — Тоффи спит, свернувшись калачиком. Переворачиваюсь на другой бок и прикрываю глаза. Как только последние картинки плохого сна перестают мелькать в сознании, я засыпаю практически мгновенно и, к моему удивлению, прошлый кошмар продолжает с того момента, как прервался.       Животное, которое я не могу рассмотреть во мраке, хватает меня за ногу, царапая кожу острыми когтями, и тянет к себе, отчего опрокидываюсь и падаю навзничь. Раны, оставленные неизвестным существом, кровоточат, и кожу в этих местах начинает жечь, поэтому, стиснув зубы, резко выдыхаю в попытке унять боль, но зверь вгрызается в мою щиколотку, разрывая плоть зубами. Я кричу и чувствую, как слезы катятся по моим щекам. Животное волочит меня куда-то в темноту. Я из последних сил пытаюсь ухватиться за что-то на гладком полу и только сейчас понимаю, что вокруг меня… Что-то. Солёная жидкость чёрного цвета затекает в мой раскрытый от ужаса рот — я начинаю задыхаться и давиться. Приподнимаю лицо, чтобы не захлебнуться, и зверь начинает трепать мою ногу, чтобы оторвать кусок моей плоти. Я пытаюсь перевернуться на спину и ударить нападающего другой ногой. Уровень жидкости поднимается — одежда на мне намокла, футболка вздулась пузырем и поднялась над головой. Зверь рычит, хватаясь за мою щиколотку, его челюсть издаёт отвратительный звук, как только зубы смыкаются на ноге. От нестерпимой боли я зажмуриваю глаза и снова просыпаюсь.       Когда я встаю с кровати, стрелка часов ползёт к половине шестого. На улице ещё темно, и, выглянув в окно, я вижу, что выпал небольшой слой липкого снега. Свет уличного фонаря проникает в комнату и полоской отражается на ковре. В комнате прохладно, поэтому достаю из шкафа теплые носки и натягиваю на босые ступни. Несмотря на ночные кошмары, я чувствую себя выспавшейся, потому решительно заправляю кровать и навожу небольшую уборку, которую не успела сделать вчера из-за усталости.       В шесть часов я иду в ванную. К моему удивлению, дверь в комнату Шистада слегка приоткрыта, и я заглядываю внутрь, даже не подумав о том, что парень может не спать. Но сегодня мне, видимо, везёт. Шистад, наполовину накрытый серым одеялом и с повернутым в сторону лицом, выглядит почти безобидно. Он спит в простых штанах и без футболки, поэтому несколько мучительных мгновений я позволяю себе рассмотреть его обнажённый пресс и напряжённую руку, закинутую за голову. Черты его лица расслаблены, лишь губы сжаты в тонкую линию. Я, закусив губу, рассматриваю спящего парня, и где-то в моей голове начинает вертеться шестерёнка, отвечающая за здравый смысл, — что-то кричит мне о том, что моя одержимость ненормальна, поэтому поспешно прикрываю дверь, стараясь при этом не шуметь, и захожу в ванную.

***

      В восемь утра мне звонит отец и напоминает о том, что мы должны встретиться в кафе через час. Я поспешно собираюсь и решаю не завтракать. Сижу на кухне, натянув своё зимнее пальто поверх худи, и болтаю ногой, пока отыскиваю варианты такси.       — Что делаешь? — голос откуда-то сбоку заставляет меня вздрогнуть, поэтому тут же оборачиваюсь и удивлённо смотрю на парня. Он, кажется, проснулся намного позже, но уже одет в простую чёрную кофту и чёрные джинсы.       — А что? — грубо бросаю я, вернувшись к поиску такси.       — Интересуюсь, — не обратив внимание на мой тон, отвечает Шистад и заглядывает в мой телефон через плечо. — Если хочешь, могу тебя подвезти.       Я поднимаю вопросительный взгляд на парня, но не успеваю ничего сказать.       — Мне по пути, — отвечает он, поясняя свою утреннюю щедрость, и я просто киваю, за долю секунды решив, что это не самый плохой вариант.

***

      Я занимаю уже ставшее привычным место на боковом сидении и пристёгиваю ремень, пока Крис обходит машину и садится за руль. В машине прохладно из-за того, что салон не прогрет, поэтому я ёжусь, дожидаясь, пока Шистад включит печку. Он молча заводит мотор, и из панели начинает дуть теплый воздух прямо в лицо. В машине пахнет сигаретами и совсем немного специальным ароматизатором, которого я не замечала ранее. В тишине, нарушаемой лишь гудением мотора, мы отъезжаем от дома. Крис выруливает на главную дорогу и щёлкает кнопкой на руле, включая музыку. Я отворачиваюсь к окну и рассматриваю улицу: ещё слишком рано, поэтому люди еле-еле плетутся по тротуару, спускаясь в подземелья метро и сворачивая в сторону автобусных остановок. Несмотря на ранний час, мы всё же попадаем в пробку на светофоре, поэтому Крис резко сворачивает, не предупредив меня об этом, поэтому моё тело дергается в сторону, удерживаемое лишь пристёгнутым ремнём, и я чувствую исходящий от Шистада лёгкий запах шампуня для волос и аромат кофе. Закатываю глаза, отвернувшись, и никак не комментирую действия парня, но боковым зрением всё равно замечаю его ухмылку. Крис в хорошем расположении духа, и данный факт натаклкивает меня на мысль о том, что он, возможно, снова под кайфом, хотя Шистад и не производит впечатление человека, способного сесть за руль, будучи под действием веществ. Из магнитолы льётся незнакомая песня какой-то американской группы, что помогает избежать неловкого молчания. Я отправляю отцу сообщение о том, что буду на месте через несколько минут, и он отвечает, что уже ждёт меня.       Крис паркуется рядом с нужным кафе и поворачивается ко мне. Я поджимаю губы и отстёгиваю ремень, стараясь покинуть салон как можно быстрее, но из-за пристального взгляда руки перестают слушаться и количество неуклюжих движений возрастает до трёх в секунду.       — Во сколько тебя забрать? — будничным тоном интересуется парень, а я поднимаю на него любопытный взгляд.       — С чего тебе меня забирать?       — Во сколько? — проигнорировав мой вопрос, повторяет Крис, на что вновь возвожу глаза к небу и решаю оставить его без ответа.       Наконец расправившись с ремнем, открываю дверь, чтобы выбраться наружу, но Шистад хватает меня за руку, возвращая на место. Его прохладные пальцы аккуратно опоясывают моё запястье, не сжимая, но и не выпуская из кольца.       — Не знаю, — говорю я, дёрнув ладонь, которая тут же выскальзывает из цепких мужских рук. От места соприкосновения кожи к коже проходит табун мурашек, на который я не обращаю внимание.       — Напишешь мне, — приказывает Крис, на что недовольно разглядываю его лицо, повёрнутое вбок, но вопрос, очевидно, закрыт.       Я вылезаю из автомобиля и ещё несколько секунд смотрю вслед удаляющейся машины, поёжившись от ветра.       Когда я захожу в кафе, то тут же замечаю отца: он расположился недалеко от входа, лицом к двери. Я прохожу к нему и присаживаюсь напротив, попутно стягивая пальто. Отец одет в клетчатую рубашку, отличающуюся от других его рубашек только цветом.       — Доброе утро, дорогая, — улыбается папа и делает знак официанту.       Телефон мужчины издаёт сигнал, оповещая о новом сообщении, но он переворачивает мобильник экраном вниз и снова улыбается мне. Я радуюсь тому, что папа предпочитает сейчас не отвечать на сообщение, и просто рассматриваю его до мелочей знакомое лицо.       Я заказываю черничный чай и блинчики с джемом, папа берет кофе и кекс, и официант удаляется, оставив нас наедине.       — Знаю, тебе нельзя кофе, но я сейчас только на нем держусь. Извини, не хотел травить тебе душу, — поясняет Марлон и немного виновато глядит на меня — из-за увеличивающих линз его глаза кажутся немного больше.       — Всё в порядке с работой? — спрашиваю я, вычленив из его речи фразу о том, что ему сейчас приходится туго.       — Всё как обычно, — отмахивается отец, — гора работы и куча поручений, но я пока справляюсь. Как учёба? — он специально переводит тему, и я клюю на эту удочку. — Мы практически не разговаривали с тех пор, как ты уехала.       — Всё хорошо, на самом деле лекции достаточно интересные, — я пытаюсь говорить с энтузиазмом, абстрагируясь от проблем, которые сопутствуют частой смене школы.       — Помнится, ты говорила мне о новой подруге, — подсказывает отец, давая мне возможность поделиться с ним тем, что происходило последние несколько месяцев.       — Да, её зовут Эмили, — я слабо улыбаюсь, воскрешая в памяти лицо Флоренси. — Она немного замкнутая, но очень милая. У неё проблемы из-за чрезмерного контроля брата, — слова легко льются из моего рта в присутствии близкого человека, — но сейчас, кажется, всё намного лучше. Она втайне встречается с одним парнем…       — Ты уверена, что это хорошо? — спрашивает папа, прервав меня, а я смотрю на него в ответ, ожидая пояснений. — Если он запрещает ей что-то, то это неспроста, вот что я имею ввиду.       — На самом деле, её брат замешан в очень плохих делах. Ну, я так думаю, — отвечаю я, раскрывая отцу свои мысли насчет Элиота, но всё же умалчиваю о вмешательстве Криса, чтобы не напрягать папу ещё больше. — Это очень сложная ситуация, но я уверена, что в итоге всё будет хорошо.       Официант приносит наш заказ, и я только сейчас понимаю, как сильно проголодалась. Черничный чай оказывается очень ароматным напитком и даже может посоревноваться с «Апельсиновым раем». От кружки отца исходит приятный пар с запахом кофе, и я с тоской наблюдаю за тем, как папа делает несколько глотков за раз, закусывая кексом. Несколько минут мы молчим, поглощённые едой, и в какой-то момент я нарушаю молчание, спрятав кусочек блинчика за щекой.       — И какой у нас план?       — Я подумал, мы могли бы сходить в книжный, раз уж ты оставила все свои книги дома. Куплю тебе подарок на память, — рассуждает вслух папа, и я радостно киваю, в который раз осознавая, что именно отец понимает меня так, как никто другой.       Покончив с нашим небольшим завтраком, мы надеваем верхнюю одежду и выходим на улицу. Погода успела значительно испортиться: мокрый снег хлопьями валит с неба и мерзкими комьями остаётся на асфальте. Холодный ветер треплет волосы, поэтому накидываю капюшон от худи на волосы и недовольно морщусь.       — Здесь недалеко есть книжный магазин, — говорит папа, стряхивая снег с ботинок, — по крайней мере, был несколько лет назад.       Я киваю, молча соглашаясь с выбором отца, и мы сворачиваем на боковую улицу.       — В этом магазине мы познакомились с Элизой, — задумчиво замечает папа и грустно улыбается, глядя куда-то вбок.       К своему удивлению, я понимаю, что ещё ни разу не слышала историю знакомства родителей.       — Подумать только: это было почти двадцать лет назад, — папа горько усмехается, и я сочувственно смотрю на него.       Мой отец — безнадежный романтик, оттого, кажется, он чаще выглядит несчастным. Удивительно, но папа всё ещё верит в то, что между ним с матерью была любовь. Но разве может любящий человек отказаться от другого человека? Разве любовь не предполагает постоянное стремление оберегать друг друга, быть рядом и никогда не причинять боль? И если всё это так, то Элиза никогда не любила отца.       — Так, она выходит замуж? — отец отвлекается от своих воспоминаний и быстрым взглядом скользит по моему лицу.       Я не припоминаю, чтобы говорила папе о моей находке, и предполагаю, что это его личная догадка. Несмотря на то, что с момента развода прошло уже около десяти лет, отец всё ещё чувствует то тепло, которое было в его сердце в самом начале, а потому подтверждение этой теории может действительно ранить его, но и врать я не хочу. Просто пожимаю плечами и перевожу тему, ускользая от ответа.       — Кажется, мы пришли.       На вид магазин, о котором говорил отец, кажется книжной боковой лавкой годов семидесятых. Полупрозрачные витражи, побледневшие от времени, демонстрируют писателя, сидящего с пером за книгой. Когда мы входим внутрь, колокольчик оповещает о новых посетителях, но, несмотря на это, в проходе не появляется никто из консультантов. Книжки по большей степени стопками стоят на деревянных столах в стеллажах. В помещении пахнет пылью, что неудивительно, учитывая её наличие на нескольких верхних томах, и древесиной. Мы проходим вдоль стола, заваленного старыми рукописями — половицы скрипят под нашими ногами. Где-то в стороне, там, где находится прилавок, раздаётся сухой кашель, и я тут же оборачиваюсь, чтобы обнаружить источник резкого звука. Папа, не обратив на это внимание, проходит дальше. Видимо, направляется в определённую секцию. Из-за прилавка никто не показывается, поэтому следую за папой, найдя его у полки со стихами. Отец внимательно вчитывается в корешки книг, отыскивая ту, что ему нужна, а я пытаюсь прочувствовать всю эту атмосферу древности, которая напоминает мне отчего-то уютный уголок старины. Наконец папа достаёт небольшой томик и, стряхнув пыль, тщательно изучает содержимое книги. Он кивает сам себе, оставшись довольным выбором, и следует к кассе. За прилавком расположился мужчина уже преклонного возраста. На нём красный жилет и кремовая рубашка, застёгнутая до последней пуговицы, огромные очки выглядят немного вычурно на лице старичка, резко контрастируя с лысиной.       — Хороший выбор, — хрипит кассир и, очевидно, владелец магазина, рассматривая зелёную обложку книги.       Папа ему приветливо улыбается и протягивает деньги.       — Это Уитмэн, — говорит мне отец, когда мы выходим на улицу. — «Листья травы» — одно из моих любимых произведений, — протягивая мне книгу, поясняет папа, и я просто киваю, чувствуя в эту секунду себя безгранично счастливой.