***
Я вяло помешиваю сахар в кружке с чаем, пока Крис ждёт, когда дожарятся тосты. Сонливость и усталость одолевают тело после недавнего кошмара, и всё, чего хочется, — это вновь улечься в кровать и не вылезать из-под теплого одеяла несколько часов. Мы с Крисом негласно решаем не обсуждать школьный прогул — я старательно делаю вид, что телефон вибрирует не от многочисленных сообщений Эмили. По правде, подруга думает, что Шистад просто убил меня за недавнюю выходку, и я пока не стремлюсь разуверять её. Голова болит, но, чтобы выпить таблетку, необходимо позавтракать. Еда в рот не лезет, отзываясь рвотными позывами в животе и комком в горле. Крис ничего не говорит про мой кислый вид, предпочитая игнорировать упавшее настроение. Он стоит ко мне спиной в худи и штанах, в то время как я всё ещё не нашла сил, чтобы сменить футболку после сна. Я делаю глоток уже остывшего чая и прикрываю глаза, пытаясь впитать апельсиновый вкус, но слишком крепкий напиток вызывает только горечь на языке. Отставляю кружку в сторону и, спрыгнув со стула, подхожу к ящику, где хранится аптечка. Слабыми руками перебираю таблетки. Моя слабость выводит из себя, и я откровенно начинаю раздражаться. Крис всё ещё молчит, и тишину прерывает лишь жужжание тостера и скрип пластиковых упаковок. Отыскать обезболивающее никак не получается, поэтому с силой захлопываю ящик и стремительными шагами покидаю кухню. Мне просто нужно немного тишины. Тоффи лежит на своём привычном месте в моей спальне и выглядит немного понуро из-за слишком короткой утренней прогулки. Я стягиваю с кровати плед и заворачиваюсь в него, создав своеобразный тёплый кокон, затем ложусь на кровать и поворачиваюсь к двери спиной на случай, если зайдёт Крис и захочет поговорить. Благословенная тишина опускается на плечи. В голове пусто. Она превращается в воздушный шарик и парит в вакууме, не пропуская вовнутрь ни единой эмоции, но раздражение всё равно вибрирует на кончиках пальцев и зудит на языке. По правде говоря, чувствую себя отвратительно. От игривого утреннего настроения не остаётся и следа. Недовольство липкой дымкой оседает на коже. Криса всё ещё нет. Я даже оборачиваюсь, чтобы проверить порог, но там пусто. Его наплевательское отношение к моему состоянию выводит из себя, хотя изначально я сама не хотела, чтобы он шёл за мой. Эти эмоциональные скачки нервируют, поэтому лишь злобно стискиваю зубы и закрываю глаза, отдаваясь пульсирующему в висках ощущению мигрени. Тоффи неожиданно вскакивает, быстро подбегает к окну и начинает громко лаять. Я яростно встаю с кровати и смотрю на собаку, которая никак не может угомониться. Яркий искрящийся снег, блистая на солнце, слепит глаза, отчего не могу рассмотреть, на что гавкает Тоффи, и это ещё больше злит меня. — Тихо! — кричу я, топнув ногой. Пёс на мгновение замолкает и оборачивается на меня. Его карие глаза смотрят выжидающе, но, не найдя во мне ответа, он снова издаёт противный звонкий звук. — Замолчи! — приказываю я, но это оказывается бесполезно: надрываясь, собака продолжает лаять и бегать у стены, где наверху расположена злосчастная форточка. — Тоффи! — я снова топаю ногой, стремясь угомонить пса, но тот лишь яростно рычит и щёлкает зубами. Ситуация начинает откровенно выводить из и без того шаткого равновесия, поэтому отбрасываю одеяло, тут же почувствовав прохладу комнаты, и беру Тоффи на руки. Стремительно подхожу к проходу и ставлю питомца на порог, закрывая перед ним дверь. Злость кипит и зудит, а пульсирующая головная боль только усиливается от громкого хлопка. Возвращаюсь в кровать, уже предвкушая долгожданную тишину, но вместо этого раздаётся жалобный скулёж и скрип когтей о дверь. Этот звук раздражает — я вновь яростно кричу, приказывая собаке отойти от двери, но всё оказывается безрезультатно. Сверлю взглядом дверь, пытаясь заставить Тоффи замолчать, но тот начинает гавкать и скулить, просясь обратно. — Пойдём, дружище, — слышу я тихий шёпот, а затем звуки прекращаются, будто я оказываюсь погружённой в вакуум. Я прикрываю глаза и пропитываюсь злостью и мигренью, позволяя себе прочувствовать негативные эмоции сполна, не прячась от них и не скрывая. В тишине комнате я разрешаю себе быть раздражённой и гневной, отпустив наигранный позитив, необходимый для жизни.***
Всё время, вплоть до вечера, я лежу на боку, разглядывая стену перед собой. Она ровная и белая, поэтому найти на ней изъяны становится навязчивой идеей на ближайшие часы. Укутавшись в одеяло, с прищуром рассматриваю краску, шаря взглядом то вверх-вниз, то влево-вправо. Идеальный слой краски тоже выводит из себя, поэтому в какой-то момент я решаю самостоятельно испортить чересчур правильное покрытие, вскочив с кровати и отбросив кокон, однако тут же опускаюсь обратно и переворачиваюсь. Другая стена не является такой же отрадой для глаз перфекциониста, и это дарит удовлетворение моим внутренним демонам. С садистским удовольствием рассматриваю трещину, идущую от окна и рассеивающуюся на мелкую паутинку вдоль небольшого пространства. Чуть ниже, у самого пола, замечаю пятнышко, свидетельствующее о том, что маляр промахнулся, забыв покрыть участок вторым слоем. На фоне общей картины этот недостаток теряется, становясь практически незаметным, но если приглядеться, то видно различие оттенков. Я перевожу взгляд на окно, расположенное под самым потолком. Крупные хлопья снега кружатся и оседают на землю, покрывая её белоснежным ворсом. Снег искрится, отражая редкие солнечные лучи и бросая блики на пол спальни у изножья кровати. От яркости болят глаза, поэтому поспешно перевожу взор на потолок. Встроенные лампы выключены и напоминают мутное стекло. Они в упорядоченном виде расположены на расстоянии друг от друга так, чтобы при включении комната оказалась вся залита светом. Я прикрываю глаза и некоторое время просто слушаю собственное дыхание, нарушающее всеобъемлющую тишину. Оно кажется мне поверхностным и неровным, поэтому кладу руку на грудь и наблюдаю за тем, как кисть под напором грудной клетки вздымается. Этот естественный процесс кажется чем-то завораживающим, и я невольно задумываюсь о том, сколько вещей происходит каждый день и мы не замечаем их, принимая как должное. Деревья вырабатывают кислород, чтобы моя грудь вот так поднималась и опускалась, разгоняя кислород в крови и запуская тысячи жизнеобеспечивающих процессов. Но разве я помню об этом, когда иду по улице, рассматривая пушистые кроны деревьев или вдыхая аромат цветов? В эту секунду для меня существует лишь сладкий запах, но не то, какие функции выполняют цветок и его завлекающий аромат. Разве я думаю о том, что прямо в это мгновение где-то грудная клетка другого, совершенно другого человека, прекращает вздыматься, не пропуская воздух внутрь, чтобы продлить его жизнь? Конечно, нет. Потому что, если думать об этом постоянно, можно тронуться умом. Люди настолько эгоистичны, что не позволяют чужому несчастью проникнуть в их жизни. Мы любим врать не только окружающим, но и самим себе, чтобы не задумываться об отсутствующем пульсе мертвеца или сорванном цветке, источающим свой последний аромат. Наверное, так легче жить. Я снова переворачиваюсь на другой бок и чувствую себя намного лучше, чем пару часов назад. Крепкая рука словно отпускает горло, позволяя дышать полной грудью, сознание проясняется, и взгляд становится более сконцентрированным. От укутавшего меня одеяла исходит навязчивое тепло — откладываю его в сторону и присаживаюсь на кровати. Головная боль отступила, и её место заняли облегчение и лёгкий голод. Я причёсываю спутавшиеся волосы и собираю их в хвост, затем снимаю футболку и надеваю кофту, штаны и носки. Взглянув в зеркало, замечаю, что выгляжу свежее, чем в последние несколько дней, и больше не похожу на измотанного жизнью несчастного. Приоткрыв дверь, прислушиваюсь к звукам наверху, но в барабанных перепонках оседает тишина, поэтому быстро поднимаюсь по лестнице и толкаю закрытую дверь, которая и создавала своеобразный вакуум. На кухне никого нет, но на барной стойке по-прежнему стоит недопитый чай, поэтому я выливаю его в раковину и мою кружку, пытаясь тем самым немного отойти от внезапно нахлынувших негативных эмоций. После нескольких часов самобичевания и разглядывания стен состояние улучшилось, и сейчас я понимаю, что мне необходимо возобновить курс лекарств. Эта мысль прочно закрепляется в коре головного мозга, и я делаю пометку: нужно поискать рецепт. Справившись с посудой, я протираю стол от крошек и тончайшего слоя пыли. На улице уже стемнело: время перевалило за шесть вечера. Мысленно составляю дальнейший план действий, не давая мозгу расслабиться. Во-первых, нужно отыскать Криса и узнать, что он думает насчёт моих внезапных вспышек. Во-вторых, необходимо наконец написать Эмили и оповестить её о том, что я в относительном порядке. В-третьих, я должна позвонить отцу и спросить насчёт рецепта. Я киваю, ещё раз обдумав каждое действие, и отправляюсь на поиски Криса. Гостиная оказывается пустой, что, впрочем, ожидаемо, но я замечаю скомканный на диване плед и сдвинутую подушку. Быстро навожу порядок и следую к спальне Шистада. Там, к моему удивлению, тоже никого нет. Небольшой бардак, сопровождаемый разбросанными вещами и не заправленной им кроватью, свидетельствует о том, что парень всё же был здесь. Дверь в ванную приоткрыта, но я, с надеждой заглянув внутрь, никого не нахожу. Несколько секунд просто думаю, идти ли на третий этаж, но тут же осознаю, что Тоффи тоже нет, и делаю вывод, что они вышли на прогулку. Успокоенная этой мыслью, иду обратно на кухню и решаю заняться приготовлением ужина, так как живот опасно урчит, напоминая о необходимости регулярно питаться.***
Я включаю музыку на ноутбуке, и пространство заполняют приятные голоса The XX. Мелодия расслабляет, и я тихо подпеваю песне, пока стою у раковины и чищу овощи. — Наступит день, мы посмеёмся над этим, и это будет очень скоро… — едва слышно мурлычу я в такт мелодии, передвигаясь по кухне. Полностью охваченная готовкой, я чувствую внутреннее умиротворение и лёгкость, которые уже долгое время не посещали меня. Иногда одиночество — это путь к самопознанию. Мне нравится быть такой: свободной и не зависимой от чужого настроения и взглядов. Это позволяет не потерять себя в ворохе эмоций и чувств. Я всегда была податливой, поэтому близкие люди могли вылепить из меня, как из пластилина, что угодно, и перекроить, как им хочется. Сейчас я понимаю, что именно этого я и боялась, ступая на опасную дорожку с ярким указателем «Шистад». И, хотя парень не пытается переделать меня так явно, как моя мать, я всё же чувствую давление с его стороны. Сковородка шипит нагретым маслом. Отправляю порезанный картофель на огонь, и он издаёт такой же шипящий звук. На кухне пахнет специями: сладким перцем и розмарином, — пока одна песня сменяет другую. Мои руки заняты помешиванием томящихся овощей, а мысли свободно парят над приятными нотами. Среди всех этих звуков и запахов я не слышу хлопка двери и копошения в коридоре, поэтому вздрагиваю, когда холодные ладони обхватывают мою талию и морозное дыхание обдаёт затылок льдом. — Привет, — громко произносит Крис, чтобы я смогла услышать его сквозь звуки шипящего масла и музыки. Я немного поворачиваю голову, утыкаясь взглядом в шею парня: его кадык вздымается, когда он говорит. Я неловко улыбаюсь и поднимаю руку, находя пальцами шею Шистада. Поглаживаю короткие волосы, ощущая, какая холодная у него кожа. Тоффи мягко вьётся у моих ног, позабыв про недавний взрыв. Приятное тепло распространяется по телу, обволакивая, окутывая сознание. Крис наклоняется к моему уху и целует в щёку. От него пахнет сигаретами и совсем немного кофе. Сухие губы приятно холодят кожу скулы, и мурашки бегут по телу. — Так, значит, ты снова в хорошем настроении? — спрашивает парень, и я передёргиваю плечами, закатив глаза: отвечать нет смысла. Шистад отходит в сторону, и я сразу ощущаю потерю контраста: кожа мгновенно согревается, потеряв контакт с ледяными руками. Я оборачиваюсь и наблюдаю за тем, как Крис через голову стягивает толстовку, оставаясь в серой футболке. Он отбрасывает кофту на барную стойку, на что я недовольно морщусь, и уходит с кухни. Я вижу, как он по дороге вынимает телефон из кармана и на секунду замирает, уставившись в экран, затем хмурится и исчезает в коридоре. Тревожные мысли мягко проникают в сознание, но я пока не готова отдаться их власти, поэтому возвращаюсь к готовке, предварительно сделав музыку потише. Пока ужин тушится на огне, я беру кофту Криса и резко дергаю её, немного раздражённая безалаберностью парня. Из кармана выпадает пачка сигарет, и я чувствую себя мамочкой, нашедшей сигареты у пятнадцатилетнего сына. Покусав губу, я всё же открываю пачку. С замиранием сердца я заглядываю внутрь, не совсем уверенная, что именно хочу там найти. Облегчённый вздох срывается с уст, когда, кроме сигарет, там ничего не оказывается. Значит, Крис всё же не врал: он действительно больше не употребляет наркотики. Но тревожный червячок, разъедающий серое вещество, подсказывает и другую мысль, которая вводит меня в ступор. Тогда куда делся тот пакетик? С неясными эмоциями убираю пачку обратно в карман и иду в спальню Криса, чтобы вернуть кофту. Дверь в комнату плотно закрыта, что кажется немного странным, поэтому в нерешительности застываю на пороге, прислушиваясь к звукам по ту сторону. — Он был здесь снова, — улавливаю разъярённый голос Криса и тут же вздрагиваю. Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном даже в минуты отчаянной злости. — Конечно, я не оставляю её одну… — его слова становятся немного приглушёнными. Видимо, Шистад отошёл от двери, поэтому сама подхожу ближе и прижимаюсь ухом к деревянной поверхности. Всё это выглядит до невозможности глупо, но если Крис ничего не хочет говорить, то мне придётся всё выяснить самой. — Нет, я больше не… — слышу я и понимаю, что Шистад ходит по комнате. — Бодвар знал… Я вздрагиваю, уловив знакомую фамилию. Краска тут же отливает от лица, а в желудке становится предательски пусто, кончики пальцев немеют. Я вспоминаю об Эмили и о том, что нам не удалось ещё раз обсудить её отношения с учителем истории. Мне становится по-настоящему жутко. Почему Крис упомянул Бодвара? Дальнейший разговор доносится лишь обрывками, которые мне не удаётся соединить во что-то осмысленное, и я, покусав губу, возвращаюсь на кухню. Лёгкая паника вызывает дрожь в руках, которую никак не удается унять, мысли мечутся, вызывают рвотные позывы. Тошнота не проходит и тогда, когда я вижу сообщение от Эмили, которая уже, наверное, в миллионный раз спрашивает, где я. Страх за подругу мгновенно заполняет сознание, заставляя позабыть обо всех, кроме неё, и я, схватив телефон, звоню ей. Через несколько гудков раздаётся ответ, но голоса Флоренси недостаточно для успокоения. — Наконец-то ты ответила, — радостно говорит подруга. — Ты где? — спрашиваю я, перебивая девушку. Холод опускается по шее к ладони, сжимающей телефон. Она становится влажной. — Дома, — непонимающе отвечает девушка. — Что-то случилось? — Да. То есть нет, — выпаливаю на одном дыхании. Мозг тщательно пытается придумать хоть что-то, но выходит из рук вон плохо. — Ты сегодня не собираешься никуда с Бодваром? — М-м, — тянет Эмили. Печальные нотки в её тоне приводят меня в замешательство, — нет. Элиот следит за мной, как собака на привязи за хозяином. Может, Крис пригласит его к себе, чтобы я смогла улизнуть? — немного подумав, предлагает Флоренси. Мне приходится проглотить облегчённый выдох, чтобы не выдать внезапной радости. — Не думаю: Крис очень занят, — ложь звучит не слишком правдоподобно, но у меня нет времени, чтобы придумать другую отговорку. — Так вы помирились? — к счастью, подруга сама меняет тему, но и этот разговор вгоняет меня в рамки обмана. — Вроде того, — неоднозначно отвечаю я и передёргиваю плечами, хотя Эмили этого не видит. — Всё сложно. Ты же знаешь Шистада: он слишком властный, — а я слишком своевольная. — Да, мне трудно представить, как вы уживаетесь в одном доме, — со смехом замечает подруга, и я неловко усмехаюсь в ответ. — Когда возвращается твоя мама? — В воскресенье, — немного подумав, произношу я. Я совершенно позабыла о том, что взрослые вернутся в эти выходные. Разговор медленно, но верно превращается в смесь лжи и неприятных эмоций, хотя в этом нет вины Эмили. — Может, погуляем завтра? — предлагаю я, чтобы разрядить обстановку. — Вечером мы с Генри собирались в кино, — задумчиво говорит Флоренси, а моё лицо непроизвольно кривится в гримасе. — Мы можем увидеться днем. — Да, отлично, — поспешно соглашаюсь я. — Тогда до завтра. — Пока, — прощается Эмили и кладёт трубку. Несколько секунд я слушаю гудки, ощущая, как внутри разрастается шар, заполненный паникой. Тревога давит на органы, сплющивая их и вытесняя всё пространство. Я кусаю губы, сжимая телефон. Мыслительный процесс запускается нарочито медленно, и найти выход из ситуации становится в разы сложнее. Неожиданный запах пригоревшего картофеля вырывает меня из раздумий, и я бросаюсь к сковороде, тут же снимая с конфорки, чтобы оценить масштабы проблемы. К счастью, на овощах появляется лишь чересчур запечённая корочка, но в целом ужин не испорчен. Я раскладываю еду по тарелкам, и сервирую барную стойку вместо стола, и, чтобы занять руки, сразу же мою посуду, наплевав на то, что горячая сковорода может обжечь кожу. К тому времени как я заканчиваю с уборкой, на кухне материализуется Тоффи, радостно повиливая хвостом. Опустившись на колени, я глажу щенка, который прижимается к рукам, удовлетворённый лаской. Я чувствую вину за недавнюю необоснованную ярость, но питомец, кажется, совсем об этом забыл и теперь приветливо лает. Он переворачивается на спину, призывая погладить животик, и поджимает лапы от удовольствия, когда я выполняю безмолвную просьбу. От Тоффи ожидаемо пахнет собакой и немного снегом. Его нужно будет помыть чуть позже. Я пропускаю вьющуюся шерсть сквозь пальцы, щекочу кожу, и собака удовлетворённо урчит. Дёргаю его за лапки, играясь, на что Тоффи вскакивает и, громко гавкнув, подпрыгивает, пытаясь достать до моего лица. От неожиданности я немного заваливаюсь назад и ударяюсь головой о шкафчик. Ойкнув, поднимаюсь на ноги и растираю больной участок на затылке. Тоффи, упершись передними лапами в мои икры, громко гавкает и виляет хвостом. Я достаю из верхнего шкафчика корм и насыпаю в миску. Собака тут же отвлекается на еду. К этому моменту приятный запах пищи доносится до моего носа и вызывает спазм в низу живота. Я быстро мою руки и присаживаюсь на стул. Крис всё ещё не пришел, но я так голодна, что не хочу ждать. Отчасти я ещё и зла на его скрытность, но признаваться парню в том, что подслушала его разговор, не хочу, поэтому предпочитаю списать всё на здоровый аппетит. Пропёкшийся картофель приятно тает на языке, а поджаренная морковь отдаёт мягкой сладостью. Я с удовольствием прожёвываю приготовленные овощи и пытаюсь вспомнить, когда последний раз вот так просто наслаждалась едой. — Могла подождать меня, — недовольно произносит Крис за спиной. Его слова выводят меня из себя, поэтому решаю просто промолчать, наблюдая за тем, как парень с хмурым выражением лица занимает место напротив. Невооруженным взглядом видно, что Шистад раздражён, поэтому я не вступаю в полемику, продолжая есть. В комнате повисает тишина, нарушаемая лишь хрустом, который издает Тоффи, жующий корм, и звоном встречи тарелки с вилкой. Хмурая сосредоточенность на лице Криса навевает негативные мысли, поэтому отворачиваюсь и быстрее орудую столовыми приборами, чтобы найти какое-нибудь занятие до того, как Шистад успеет доесть. Расправившись с едой, мою посуду и ускользаю к себе в комнату, оставив парня наедине с собой. Кажется, наше хрупкое перемирие дало трещину. На фоне возвращения матери и Томаса эта новость ощущается ещё более отвратительно. В комнате я решаю вернуться к земным делам: домашней работе. Включив настольную лампу, я с головой ухожу в написание эссе по норвежскому, выполнение упражнений по английскому и делаю несколько задач по экономике. К концу последнего задания мои глаза устают от сосредоточенности и спина болит от долгого сидения в одной позе. Потянувшись, выключаю свет и разминаюсь несколько минут, ходя от двери до стола. Тревожные раздумья вновь овладевают сознанием, вызывая лёгкий приступ паники. Несмотря на долгое отвлечение, реальность неизбежно настигает меня, поэтому обессиленно опускаюсь на кровать и перевожу дух. За всё это время Шистад так и не пришёл проверить меня. От этого обида подступает к горлу. С одной стороны, можно подумать, что он предоставляет мне больше личного пространства, но, с другой стороны, в его действиях скользит явное безразличие, и теперь слова о том, что мы «вроде как вместе» вызывают сомнения и не кажутся такими уж правдивыми. С лёгким раздражением я думаю о том, что сегодня мне стоит спать в своей кровати, чтобы Крис не смог вновь запудрить мне мозги. Мне не хочется делать первый шаг, но тоска щемит в районе груди, напоминая о том, что уже в это воскресенье вернётся мать, а уединение станет привилегией. Размышляя над этим, я прихожу к выводу, что нам необязательно разговаривать. По крайней мере, я не буду инициатором беседы, но это не помешает мне насладиться теплом парня и подушкой, пропитанной запахом кофе. Мгновения счастья слишком быстро ускользают, и я беспомощно пытаюсь уцепиться за них: спасение утопающего — дело рук самого утопающего. Немного взвинченная, поднимаюсь по лестнице и через коридор подхожу к спальне Шистада. Дверь раскрыта, и я вижу, что парень сидит на кровати, немного ссутулившись и опустив ноги на пол. Он повёрнут ко мне спиной, поэтому не вижу его лица, но напряжённые плечи говорят о явном раздражении парня. Понаблюдав за ним ещё пару мгновений, прохожу в комнату и бесшумно закрываю за собой дверь. На столе горит тусклая лампа, освещая ближайшее пространство — большая часть комнаты утопает во мраке. Не хочу выдавать своего присутствия, поэтому просто жду, когда Крис заметит меня: стою, скрестив руки на груди, и рассматриваю его пристальным взглядом. Немного отклонившись в сторону, замечаю, что лицо Шистада освещает белый экран телефона, тёмные брови сдвинуты к переносице, и между ними пролегла небольшая морщина. Парень дёргает носом и кривит губы, пока что-то печатает, но с такого расстояния я не могу прочитать, что именно. — Что ты тут делаешь? — недовольно спрашивает Шистад, и от его тона у меня по коже бегут неприятные мурашки. Его вопрос кажется настолько возмутительным и обидным, что я решаю тут же развернуться и уйти. Крис беспардонно топчется по моей гордости, от которой, кажется, совсем скоро ничего не останется. — Что, уже уходишь? — произносит он с иронией, отчего ёжусь и прищуриваю глаза. Отвратительное поведение Криса, возможно, и имеет какое-то оправдание, но парень не спешит объясняться. Я проклинаю тот момент, когда решила, что должна прийти сюда и попытаться сделать хоть что-то. Что именно я собиралась сделать, остаётся загадкой даже для меня, но единственное, чего сейчас хочется, — покинуть душное пространство и сбежать от Шистада. Он легко притупил мою бдительность, и я благополучно забыла о том, что Крис на самом деле отвратительный кретин. — Да, ухожу, — злобно говорю я и оборачиваюсь, чтобы рассмотреть, какие эмоции в этот момент испытывает Шистад. Его губы растягиваются в акульей однобокой усмешке, которая знакома мне до неприятного зуда на кончиках пальцев. Этого оказывается достаточно, чтобы я прошмыгнула в коридор и с громким хлопком закрыла дверь. Вместо того, чтобы вернуться в собственную спальню, я иду в ванную и щёлкаю замком. Эмоции набирают разгон от простого раздражения до кипящей злости, поэтому тёплый душ оказывается кстати. Стянув тесную одежду, встаю под струи воды, опаляющие обнажённую кожу. Щемящая обида разъедает горло, но я проглатываю её, напоминая себе, что нельзя верить человеку, который так легко может обмануть, глядя прямо в глаза. Я утешаю себя тем, что очень легко притупить взор, если этого отчаянно желать. Тем более, Крис мастерски пускает пыль в глаза. Мне нравится думать, что он способен измениться, но в правда в том, что акула не может резко стать безобидным мальком. На задворках сознания мелькает мысль о том, что ещё в нашу первую встречу я знала, что с Шистадом не стоит связываться, но всё равно нырнула в этот омут, наплевав на собственное спокойствие. Мне бы разобраться с тем, что творится в моей душе, а не лезть в чужую. Нельзя быть с другим человеком, который не хочет быть твоим. Эта простая догадка удушает меня, и я решаю, что на сегодня слишком много открытий. Запоздало я вспоминаю, что так и не позвонила отцу, заплутав в этих бесконечных дебрях отношений с Крисом и страхе за Эмили. Но, к своей радости, я понимаю, что это не такое уж срочное дело и его благополучно можно отложить на завтра. Выключив воду, я обматываюсь полотенцем, затем чищу зубы и недолго рассматриваю лицо в мутном от пара зеркале. Несмотря на сегодняшние волнения, я выгляжу свежо. Данный факт придаёт сил и мотивации, поэтому решаю, что завтрашний день посвящу куда более важным вопросам, а не вспышкам агрессии Шистада. Это он сказал, что мы вместе, так пусть сам и разбирается с этими изначально обречёнными отношениями, которые достаточно быстро идут ко дну. Выходя из ванной, бросаю раздражённый взгляд на закрытую дверь в спальню Шистада и, громко фыркнув, удаляясь в свою комнату. Мокрые после душа волосы неприятно липнут к телу, отчего футболка мгновенно становится влажной. Выключив свет, я укладываюсь в кровать, затем укрываюсь одеялом и откидываю пряди в сторону, чтобы они не мешались. Усталость оказывается сильнее беспорядочных мыслей, и совсем скоро я засыпаю.***
Я просыпаюсь от жуткого чувства голода, сковавшего желудок. Неприятные ощущения в совокупности с засухой во рту побуждают меня встать и отправиться на кухню. Укутавшись в одеяло, я прохожу наверх и бросаю быстрый взгляд на часы. Время едва перевалило за четыре утра, на улице ещё темно, но свет уличного фонаря проникает на кухню, освещая раковину и пол. Он изломанной полосой ложится на пространство — этого вполне достаточно, чтобы не зажигать лампочки. Я достаю из верхнего шкафчика глубокую миску и ложку из ящика, затем насыпаю хлопья — квадратики с корицей — и заливаю их молоком. Готовый завтрак приятно хрустит на зубах, хотя от холодного молока слегка сводит челюсть. Я сажусь у раковины на полу, но не чувствую льда пола, тщательно обмотанная одеялом. В доме царит гудящая тишина, отчего ощущаю себя немного странно. Чувство такое, будто я погружена в вакуум и парю в прострации. От резкого упадка сил подступают безвкусные слезы, которые, впрочем, не удаётся остановить. Неожиданная тоска и обида душат, одиночество обволакивает, вызывая внутреннюю апатию ко всему происходящему. Я чувствую мерзкое отчаяние от собственного бессилия в любом из аспектов жизни, и оказывается, что я совершенно не готова к тому, что моя судьба не подвластна мне. Мгновения утекают сквозь пальцы песком, оставляя после себя лишь неприятный осадок. Мне хочется выть от беспомощности, и я наверняка выгляжу жалко, сидя на кафеле ночью с одеялом и тарелкой хлопьев. Внезапно эта картина представляется мне чем-то до жути забавным, и я смеюсь, не обращая внимание на слёзы, щекочущие щеки. Сначала я просто тихо хихикаю, вырисовывая в сознании собственный внешний вид, а потом и вовсе хохочу, не сдерживая истерический приступ. В этот момент жизнь — и я в частности — кажется каким-то цирковым представлением, в которое я попала и никак не могу найти выход. Всё происходящее вокруг кажется абсурдной комедией, и поэтому я смеюсь, наплевав на то, что сейчас больше похожу на сумасшедшую. Я не прекращаю смеяться, когда на кухне загорается свет и крепкие пальцы обхватывают мои предплечья, причиняя слабую, но ощутимую боль. Я хохочу в голос, задыхаясь, из глаз брызжут слезы, которые являют собой смесь комичности и отчаяния. Я так долго смеюсь, что в горле вновь пересыхает, но никак не могу остановиться. Слова, которые произносит Крис, тонут в моём смехе, и его твёрдые движения не оказывают на меня никакого влияния. И только когда тарелка выскальзывает из моих рук, разбиваясь об пол, а молоко растекается по кафелю вместе с размякшими хлопьями, я замолкаю. Осознание обрушивается достаточно быстро, чтобы я успела прийти в себя. — Отпусти, — рычу я, дёрнув запястья, которые всё ещё сжимает Крис. Его внезапная участливость только больше раздражает. Откинув одеяло, я поднимаюсь и старательно делаю вид, что голые ступни не обжигает льдом холодного пола. Из раковины беру тряпку и принимаюсь вытирать остатки молока. Я чувствую себя глупо из-за сложившейся ситуации, но собственная неловкость не способна вытеснить злость на Криса, которая, впрочем, оказывается сильнее, чем я ожидала. — С чего ты вообще пришел? — злобно бросаю я, даже не глядя на него, но спиной ощущая внимательный взгляд глаз орехового цвета. — Может, потому что ты хохотала, как сумасшедшая, в четыре часа утра на весь дом? — со сквозящей в голосе иронией интересуется Шистад, и это ещё больше выводит из себя. — Почему бы тебе просто не оставить меня в покое? — окончательно разозлившись, гавкаю я, круто развернувшись на пятках. Я злобно гляжу на парня. Его волосы в лёгком беспорядке, и лицо помято после сна, но уже пышет показушной насмешкой. — Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? — спрашивает он, прищурившись. Я стойко выдерживаю взгляд и шиплю в ответ: — Именно это я и сказала. Не желая оставлять за парнем последнее слово, я бросаю тряпку в раковину, подхватываю скомканное одеяло и ухожу к себе в комнату. Легче отчего-то не становится, и только боль пульсирует на месте сердца, разгоняя кровь.