***
Что-то мокрое и тёплое касается щеки, и я нехотя разлепляю веки. Реальность накатывает волной, и я осознаю, как сильно замерзла: пальцы рук и ног заледенели, тело трясётся от проникшей под одежду минусовой температуры. Упираясь дрожащими ладонями в снег, я приподнимаюсь и сажусь. Голова немного кружится, но в темноте я почти не ощущаю этого. Две лапки грузом давят на моё больное бедро, поэтому мягко дёргаю ногой, затем поворачиваюсь набок и поднимаюсь. Я оглядываю окружающий мрак и на ощупь двигаюсь вперед, туда, где должна быть улица. Позади под весом Тоффи хрустит снег. Значит, с ним всё в порядке. Собака забегает вперед, и я боюсь потерять её в темноте, но питомец гавкает — я иду на звук. По ощущениям я пролежала на твёрдом снегу не больше пяти минут, иначе получила бы обморожение в такую погоду, но на холоде сложно оценить последствия. Затылок отдаёт пульсирующей болью, поэтому на пару секунд прикрываю глаза и выпускаю воздух сквозь сжатые зубы. Ушибленная нога быстро устаёт, поэтому немного прихрамываю, но всё же выхожу на улицу. Мигающий фонарь дарит небольшой обзор на дорогу и присевшего Тоффи. На свету я рассматриваю счёсанную кожу на ладонях, покрытую засохшей от ветра кровью. Я почти не чувствую боли от ссадин, поэтому с легкостью игнорирую её, но в замёрзшем затылке, кажется, бьётся отдельная жила. На Тоффи нет поводка, но возвращаться за ним в закоулок не хочу, поэтому подхожу к собаке и быстро осматриваю на наличие повреждений. Мутным взглядом пробегаюсь по маленькому тельцу и не нахожу видимых повреждений, но затихший питомец явно напуган. Мне хочется взять Тоффи на руки и поскорее отнести домой, но больная нога едва позволяет волочить собственное тело. Несмотря на поднявшийся ветер, я почти не чувствую холода: он действует на ушибленные участки как заморозка. Когда я дохожу до калитки, Тоффи уже отходит от шока, поэтому быстрее добегает до изгороди и терпеливо дожидается, пока я открою. В доме горит свет на кухне и втором этаже, значит, мать ещё не спит. Время перевалило за одиннадцать вечера, и я смутно припоминаю, что ушла пару часов назад. Входная дверь распахивается настежь под порывом колючего ветра, но я поспешно закрываю её и прохожу внутрь, стараясь при этом не шуметь. На кухне слышится скрип задвигаемого стула. Я присаживаюсь прямо на пол, силясь стянуть ботинки: больная нога больше не может стоять. Я с ужасом представляю, насколько сильно травмирована конечность, что приводит меня в ещё большее уныние. Как завтра идти в школу? Тишина длится недолго, уловив шорох, поднимаю глаза и вижу мать. На ней атласный халат, прикрывающий колени, волосы собраны в пучок: женщина готовится ко сну. Лицо Элизы выражает мрачную сосредоточенность напополам с раздражённым недовольством. — Я просто понять не могу, — вкрадчиво начинает она, и голос пульсацией отдаётся в затылке, — почему ты такая безответственная? Я вполне осознаю твои эгоистичные начала, но поскольку ты живёшь в моем доме, — она делает акцент на последних словах, — то должна следовать моим правилам. Мы обсуждали это не раз, но ты, видимо, предпочитаешь думать, что достаточно взрослая, чтобы принимать самостоятельные решения. Это только доказывает твою подростковую импульсивность, — на секунду женщина замолкает, но лишь для того, чтобы собраться с мыслями. — Если хочешь быть взрослой, то и веди себя так. Почему я должна сидеть и ждать, пока ты вернешься домой посреди ночи в каком-то непонятном состоянии? — на этих словах её брови гневно взлетают, и я обдумываю её последнюю реплику. Вероятно, мой потрёпанный вид навел на неё соответствующие мысли. Мне становится обидно, отчего слёзы упрямо рвутся наружу, но я с силой сжимаю губы и заставляю соль остаться под веками. — Я еще подумаю насчёт Рождества, — наконец добавляет Элиза, ставя точку в своей небольшой нотации, которая, очевидно, копилась с тех пор как я ушла. Её замечание выбивает меня из колеи. — Ты ничего не решаешь! — отчаянно говорю я, наплевав на дрожащие руки и сорвавшийся голос. Боль в затылке усиливается, и я ощущаю что-то липкое в волосах. Возможно, это кровь, которая застыла на морозе, но теперь оттаяла в плюсовой температуре. — Сейчас я несу за тебя ответственность, — холодно замечает мать, — и мне решать, где и с кем тебе быть. Разговор окончен. Злость оседает на плечи и проникает под кожу, зудящее чувство раздражения придаёт сил, но я молчу, скапливая негатив в черепной коробке. Нет смысла возражать, потому что мы обе знаем, что я никогда не буду ей подчиняться. Стянув злополучные ботинки, снимаю куртку. При оранжевом свете разглядываю повреждённые ладони, а затем касаюсь задней части головы. Липкий след крови вызывает приступ тошноты. Головокружение усиливается, когда я бреду до ванной, решив, что сейчас спускаться по лестнице не лучшая идея. Закрывшись в душной комнате, медленно избавляюсь от одежды, которая пахнет сигаретами и морозом. Стянув штаны, на секунду зажмуриваюсь, морально готовясь к тому, что увижу на бедре огромную гематому. Тёмный синяк, по краям покрывшийся фиолетовым и в центре налитый бордовым, вызывает лёгкий приступ ужаса. Я пробегаюсь прохладными пальцами по травмированной коже и слегка нажимаю, тут же подавив стон боли. Кажется, этот синяк пробудет со мной ближайшие пару недель. Вещи тут же закидываю в стиральную машинку, не заботясь о том, что такую ткань нежелательно стирать вместе, затем поворачиваюсь к зеркалу, окаймлённому паром. Пару секунд рассматриваю опухшее, обветренное лицо: тени пролегли под красными воспалёнными от недавних слёз глазами, губы представляют собой ошметки тонкой кожи с пульсирующими кровавыми ранками, спутанные волосы примяты на затылке. Непроизвольный всхлип срывается с губ, прежде чем я успеваю подумать. Подавить рыдания теперь кажется почти невозможным, и я позволяю солёной жидкости покрыть лицо, спуститься по шее и скользнуть на обнаженную грудь. Холодные слёзы режут глаза, пульсация в затылке кажется почти невыносимой. Ощущение такое, будто там бьётся второе сердце. Я не иду в душ, прекрасно понимая, что не смогу подставить кровоточащую рану на затылке под горячие струи, а умываю лицо в раковине, затем чищу зубы, снова брызгаю водой в лицо, мою руки до локтей, затем шею. Касаюсь краем намокшего полотенца гематомы на затылке и тут же шиплю от боли. Причесать волосы не удаётся: оттягивая пряди расческой, я лишь чувствую, как саднит кожу головы. После умывания я выгляжу ненамного лучше. Чтобы закутаться в полотенце, приходится приложить усилия: я морально истощена и от боли клонит в сон. Опершись копчиком о машину, прикрываю глаза и перевожу дух, позволяя слезам вновь катиться по щекам и пропадать на обнаженной шее. В этот момент я отчётливо слышу собственные всхлипы, которые срываются с губ против моей воли, и шмыгаю носом. Придётся умыться ещё раз. Собраться с мыслями никак не получается, тяжелая голова практически не соображает, занятая перевариванием боли и подавлением панической атаки. После повторного «душа» я открываю дверь и тут же утыкаюсь взглядом в приоткрытый проход комнаты Шистада. В спальне не горит свет, но я чувствую кожей, что Крис там. Я застываю на пороге ванной, не зная, как поступить: зайти и всё рассказать или вернуться в комнату и зализывать раны. Впрочем, делать выбор мне не приходится: раздаются тихие шаги, а затем дверь запахивается с лёгким хлопком.***
На следующий день я просыпаюсь довольно рано от щемящей головной боли. Несмотря на то, что я просыпалась несколько раз, чтобы перевернуться на бок, утром я лежу на спине, и ушибленный затылок упирается в подушку. Мне сложно оценить степень повреждения, но на наволочке остаётся кровавый след. Медлить с обработкой раны больше нельзя: через пару часов я отправлюсь в школу, а окровавленная голова не входит в обязательную униформу. Натянув халат, поплотнее запахиваю его и подвязываю поясом: в комнате оказывается неожиданно холодно, когда я выбираюсь из постели. Нога ноет, наступать на стопу полностью практически невозможно: гематома тут же отдаёт ноющей болью. Ранки на ладонях покрылись корочками, и теперь я могу их отодрать, чтобы обработать и заклеить пластырем. В доме царит сонная тишина: время едва перевалило за половину шестого утра. Спокойствие и безмолвие благотворно влияют на истерзанное сознание, и я отчасти радуюсь, что встала пораньше, хотя сон и способствует выздоровлению. Прошмыгнув в коридор, взглядом натыкаюсь на захлопнутую со вчерашнего вечера дверь Шистада и задерживаюсь у неё лишь на секунду. Злость на парня поднимается кипящей волной, поэтому поспешно отворачиваюсь и захожу в ванную. Сегодня душ кажется спасением, хотя тело болезненно отзывается на твёрдые струи горячей воды. Я понижаю температуру до прохладной, и лёгкая дрожь, пробегающая по телу, действует бодряще и помогает немного успокоить саднящую кожу. Голову предусмотрительно не мою, решив первоначально обработать рану полотенцем. Стоя в душе, вожу рукой по синяку, в который раз думая о том, что всего этого могло и не случиться. Причиной всех неприятностей неизменно является Шистад, и мне пора бы сделать вывод и отдалиться, но я, как глупый мотылёк, всегда лечу на свет, заранее зная, что опалю крылья. Вчерашний хлопок двери всё ещё гудит в ушах и почти перебивает прокуренный низкий голос мужчины, оставившего многочисленные следы на моём теле. Я так и не доставила послание, хотя следовало бы: угрозы — отличный метод передачи сообщений. Умываю лицо, с некоторым удивлением замечая, что, несмотря на явный недостаток сна, выгляжу вполне сносно, затем чищу зубы и, наконец, приступаю к самой неприятной части: к обработке затылка. Промокнув краешек полотенца прохладной водой, прикладываю его к ране, чтобы засохшая кровь впиталась в ткань. Через несколько минут липкая твёрдость волос превращается в мягкую влагу. Открыв ящик, достаю оттуда аптечку, нахожу антисептическую мазь и мягко наношу на поражённую зону, при этом пальцем ощупываю рану. Никаких впадин нет, поэтому делаю вывод, что это всего лишь царапина. Кое-как причесавшись, вновь смотрю в зеркало: без спутанных волос я выгляжу вполне прилично. Всё ещё в халате, выскальзываю в коридор и вновь бросаю взгляд на дверь Шистада: к моему удивлению, она оказывается приоткрыта, хотя была замурована, когда я входила в ванную. Сама толкаю деревянную поверхность и заглядываю внутрь. Пусто. Раскуроченная кровать говорит о том, что Шистад встал совсем недавно. Где он? Я иду на кухню на цыпочках на случай, если Крис там, чтобы не спугнуть его, но комната оказывается безлюдна и молчалива. На улице ещё темно, лишь фонарь освещает пейзаж за окном и кусок пространства в доме. Подавшись к раковине, я выглядываю в окно, хотя испытываю при этом инстинктивный страх, ставший логичной реакцией из-за недавнего инцидента. Край порога, что я могу различить, оказывается пуст, но на заснеженных ступеньках замечаю мусор и, приглядевшись, понимаю, что это смятая пачка сигарет. То небольшое пространство, которое попадает под тусклый свет фонаря, тоже оказывается пустым, но на дорожке я замечаю следы, которые не успела скрыть вчерашняя метель. Они свежие. Пару секунд смотрю в окно не зря: у порога появляется тёмная фигура в знакомой серой куртке и с зажатой между зубов сигаретой; её огонек горит оранжевым цветом в ночи. Он выходит с другой стороны дома, затем наклоняется, чтобы подобрать пачку, отряхивает ноги, потоптавшись на ступенях, и дёргает ручку двери. Мне пора уходить. Наплевав на боль в ноге и затылке, я поспешно ретируюсь в свою комнату, пытаясь не шуметь и подавлять страдальческие стоны. Замерев на последней ступеньке, я слышу, как Крис проходит по коридору, а затем все звуки замолкают. Хлопка двери его спальни не раздаётся, но парень наверняка ушёл. Я перевожу дыхание и приваливаюсь к стене. Такая пробежка только разжигает боль. Позже, когда весь дом поднимается по велению будильников, я, уже собранная, сижу у стойки и допиваю тёплый чай. Мать спускается на первый этаж, одетая в бирюзовую блузку и серую юбку ниже колена. Она здоровается нарочито сухо, и я отвечаю таким же холодным тоном. Следом в проходе появляется Томас в костюме с болтающимся галстуком на лацканах пиджака. Элиза принимается завязывать узел, предварительно поставив кофе вариться. Я намеренно отворачиваюсь и тупо пялюсь в стену, не желая наблюдать за небольшой утренней идиллией, в которой явно являюсь лишней, как и Шистад, возникший на кухне спустя пару секунд после отца. Вся картина представляет собой нечто комичное, и Крис замирает на секунду, глядя на взрослых, но тут же берёт себя в руки и проходит к тостеру. Он специально не смотрит на меня, хотя его присутствие остро ощущается на кончиках пальцев. По сути, между нами не происходило ссоры, но Шистад отлично улавливает моё враждебное настроение. Возможно, он злится из-за того, что я ушла вечером, но злиться должна я. Покончив с завтраком, спускаюсь в комнату за вещами, а затем проскальзываю в прихожую, чтобы надеть куртку и улизнуть пораньше. Сегодня идти до школы придётся дольше обычного из-за больной ноги, а находиться с Крисом в одной машине выше моих сил. Прежде чем Шистад или мать успевают что-то сказать, я хлопаю входной дверью и стремительно хромаю к калитке. Утренние следы Криса запорошил снег, и теперь не осталось ни одного свидетеля его ранней прогулки, как будто в насмешку надо мной. Дорогу до забора немного замело, и ступать по снегу с ушибленным бедром сложнее, чем я думала, но вариантов нет, поэтому, превозмогая боль, я всё же выбираюсь на расчищенный дворниками тротуар. Шапка прижимает волосы к открытой ране на затылке, напоминая о лёгкой головной боли, но минусовая температура действует успокаивающе. Вопреки вчерашнему безрассудству, стараюсь быть более осторожной, поэтому на пешеходном переходе тщательно изучаю стоящих рядом и по другую сторону дороги людей, ловя от некоторых косые взгляды. Впрочем, никто из них не выглядит достаточно подозрительным, чтобы зародить панику, и я облегчённо выдыхаю, продолжив путь. По дороге до школы я размышляю об Эмили. Мне хочется расспросить её о тех преследованиях и вечернем свидании с Бодваром. Если она была с ним и вернулась до темноты, то, вероятно, не попала в такую же опасность. Следовало написать ещё вчера, чтобы выяснить это, но физическая и моральная подавленность поглотили все альтруистические начала, обнажив чистый эгоизм, за который мне в принципе не было стыдно. Кому и стоило постыдиться, так это Шистаду, который, кажется, совершенно не чувствует вины. Начавшийся снег значительно затрудняет передвижение, и я отчасти жалею, что улизнула до того, как Крис усадил меня в машину. Тогда у меня было бы оправдание нахождению рядом с ним. Настроение у меня подавленно-безразличное, и сложно склонить чашу весов в сторону положительных или негативных эмоций. Лёгкое отсутствие чувствительности даже нравится мне: это отрезвляет мозг, позволяет видеть ситуацию здраво, оценивать события с точки зрения рассудка, а не сердца. Добравшись наконец до школьной территории, я бросаю мимолётный взгляд на парковку, чтобы удостовериться в присутствии Шистада. К сожалению, крупные хлопья затрудняют обзор, и разглядеть стоянку становится труднее, но одно является очевидным: машины Криса нет на привычном месте. Я вхожу в Центральный корпус, оставляю в шкафчике ненужные вещи и кладу необходимые учебники в сумку. Организм более или менее привык к болезненным ощущениям в ноге и голове, поэтому дышать становится несколько легче. Расстегнув куртку, направляюсь в класс, изредка бросая косые взоры на проходящих учеников, будучи в поисках Эмили или Шистада. Никто из них не встречается на пути, поэтому морально готовлюсь провести следующий час в тяжёлых раздумьях об этих двоих. Перед самым кабинетом я случайно врезаюсь в прохожего — бедро тут же отдаёт резкой болью, и я шиплю. — Эй, красотка, осторожнее, — знакомый голос над головой заставляет взметнуть подбородок вверх. Это Элиот. Он выглядит невыспавшимся — бледным и болезненным, — на скуле красуется свежая ссадина, в ухе поблёскивает крестик, за хрящиком зажата сигарета. — Привет, — неловко здороваюсь я после нескольких минут изучения парня. Напрашивается один вывод: вчера Элиот тоже встретился с одним из тех мужчин. Внутренние и скрытые одеждой повреждения парня остаются загадкой, но я не уверена, что хочу сравнивать наши травмы. Несмотря на внешнюю помятость, он смотрит не затравленно, а жёстко, с серьёзностью в помутневших глазах. Я пытаюсь отогнать мысль о том, что Элиот может быть под кайфом. — Эмили сегодня в школе? — интересуюсь я и случайно прикусываю губу. Тонкая кожа рвётся от столкновения с зубами, и на языке появляется знакомый металлический привкус. — Да, было бы странно оставлять её без присмотра сейчас, — говорит он с акцентом на последнем слове. Я моргаю пару раз, чтобы удостовериться в том, что правильно поняла намёк. Элиот знает, что я знаю. Упрощает ли это задачу? — По правде, мне нужно с тобой поговорить, — замечает парень и внимательно рассматривает моё лицо. Я мучительно раздумываю об этих словах и гадаю, о чём конкретно он хочет поговорить. Мысли роятся, как пчелы, жужжат и вибрируют, поэтому решаю акцентировать внимание на конкретном факте, а с проблемами разбираться по мере их поступления. Элиот же не может знать о Бодваре? — Хорошо, — наконец произношу я. — Мы можем встретиться в кафе. Среди толпы безопаснее, кажется. — Или ты становишься легкой добычей, — в противовес замечает Элиот. Меня слабо передёргивает от его слов. — В любом случае, мне нужно проводить Эмили до дома после школы. Твои родители дома? «Родитель», — мысленно поправляю я, но на деле отвечаю: — Они вернутся после семи. — Хорошо. Я зайду после того, как оставлю Эмили. — Шистад? — делаю слабое предположение, не совсем понимая, что подразумеваю под этим вопросом. — У него дела, — отвечает парень, и это расставляет все точки над i в небольшой махинации парней. Значит, Элиот присмотрит за мной, пока Криса не будет в доме, но кто тогда присмотрит за Эмили? — Увидимся, — кивает парень и уходит, свернув в коридоре. Оставленная для размышлений пища не даёт мне покоя следующие два урока.***
Бодвар открывает кабинет за пятнадцать минут до начала урока. Я вместе с толпой забиваюсь в класс и с некоторым удивлением обнаруживаю там Эмили. Она сидит на привычном месте и приветственно машет мне рукой. Я не видела её среди учеников в коридоре, и понимание накрывает холодной волной: она уже была в классе. Меня передёргивает от этой мысли, и я старательно отгоняю её, пока иду к своей парте рядом с подругой. Я быстро оцениваю внешний вид Флоренси, сомневаясь, что именно хочу найти: следы от губ Бодвара или раны от вчерашнего неприятного столкновения с незнакомцем. К счастью, ни того, ни другого не наблюдаю, поэтому присаживаюсь на стул, выкладываю учебник по истории и оборачиваюсь, чтобы поздороваться. Краем глаза вижу, что Бодвар стоит у книжного шкафа недалеко от нас, поэтому заводить разговор о его персоне не решаюсь. — Какие планы на вечер? — этим завуалированным вопросом пытаюсь выяснить, с кем же останется Эмили, если Элиот будет со мной. — У нас небольшой семейный ужин, — она пожимает плечами, произнося это с беззаботностью в голосе. Значит, Эмили будет с родителями. Элиот не приглашён на семейный ужин? — Хорошо, — я киваю и отворачиваюсь. В это время Бодвар проходит в коридоре между партами и здоровается с учениками. — Ева, — он задерживается возле моей парты, и я нехотя поднимаю глаза. — Мне нужно поговорить с тобой после урока. Я отвечаю кивком, говоря, что задержусь, и делаю вид, что мне чрезвычайно интересна обложка учебника по истории. Бодвар тоже кивает, как бы соглашаясь со мной, и возвращается к учительскому столу. Остаток урока проходит в тумане: пару раз мы с Эмили шёпотом недолго обсуждаем какую-то ерунду, но быстро возвращаемся к молчанию после многозначительного взгляда Бодвара. Всё это время я раздумываю о теме разговора с Бодваром, но одна мысль ускользает, перетекая в другую. Я предполагаю, что это может коснуться Эмили, а в другую минуту думаю, что он хочет спросить о Шистаде. К концу занятия мои губы пульсируют от частых укусов, а внутренняя сторона щеки приобретает характерный металлический вкус. Я остаюсь на своём месте, пока ученики собирают вещи и поспешно покидают класс. Эмили задерживается, вопросительно глядя на меня, и я качаю головой, давая понять, что позже все объясню. Опустошённый кабинет кажется чересчур тихим, несмотря на то, что сюда просачивается привычный гул школьных коридоров. Бодвар присаживается на место за учительским столом и взглядом намекает подойти ближе. Мои ладони неожиданно потеют, и возвращается головная боль. Желудок сводит лёгким приступом тошноты, хотя причин для волнения нет. Изведённая догадками, я встаю у парты в первом ряду прямо напротив Бодвара и поневоле крепче прижимаю к себе рюкзак, служащий своеобразной защитой, хотя вряд ли она требуется. — Я хотел поговорить, — произносит Бодвар, подняв на меня серые глаза. Вблизи он кажется холодно-отталкивающим, хотя издалека выглядит безобидно. Такой контраст на секунду поражает: раньше я не задумывалась об этом, хотя мне не впервой оказываться рядом с историком на расстоянии метра. Я стараюсь не разглядывать мужчину, но и не отвожу взгляд, лишь бросая взор на чёрные, слегка вьющиеся волосы и бледную кожу. Сегодня на нём серая рубашка в мелкую клетку, воротник застегнут на все пуговицы, галстук отсутствует. — О чём? — несмотря на волнение, мой голос звучит почти безразлично, и я хвалю себя за внешнее спокойствие. Внимательный взгляд серых глаз на мгновение смягчается, и я вспоминаю, что это всего лишь мой учитель — ему нет резона вредить мне. — О твоём тесте, — говорит Бодвар. Я чувствую облегчение вперемешку с сомнением. Значит, дело не в Эмили и даже не в Шистаде. Всего лишь дурацкий тест. — Что с ним? — спрашиваю я, надеясь, что не звучу слишком уж расслабленно, хотя на деле все напряжённые мышцы мгновенно превращаются в желе от осознания того, что я сорок минут непрерывно придумывала проблемы на собственную голову. Похоже, пора перестать искать подвох там, где его нет. — Твой результат, — вкрадчиво начинает учитель, и я понимаю, что он тщательно подбирает слова, — он немного хуже, чем я ожидал. Я неосознанно прикусываю губу. Нет ничего удивительного в том, что я справилась плохо. Или не справилась вообще. В этот день волнение и паника разъедали мозг настолько, что невозможно было сосредоточиться, поэтому провал не стал сюрпризом. — Я понимаю, что после каникул сложно сосредоточиться, — явно со знанием дела говорит Бодвар, — особенно когда в твоей жизни происходит столько всего. Но я бы хотел, чтобы ты сделала акцент на учёбе. Понимаешь, учёба поможет тебе в дальнейшем, а вот сомнительные отношения навряд ли. Я замираю и, кажется, перестаю дышать. — Что Вы имеете в виду под сомнительными отношениями? — голос невольно дрожит, хотя я приказываю себе не реагировать. — Думаю, ты понимаешь, о чём я, — заверяет преподаватель, и на его губах пробегает тень улыбки. — Все мы иногда связываемся с неподходящими людьми, но главное — не терять голову. — Откуда Вы знаете, что человек мне не подходит? — почти шиплю я. — Я и не знаю, — по-доброму говорит Бодвар, хотя теперь его слова кажутся фальшивкой. — Просто я уверен, что парень с потрёпанной репутацией, грязным прошлым и не менее грязным настоящим способен негативно повлиять на будущее перспективной ученицы, которая имеет все шансы, чтобы реализоваться в жизни, если сбросит балласт. Разве ты не согласна? Я пару секунд молча рассматриваю лицо напротив. Злость зудит на кончиках пальцев, и я сжимаю руки в кулаки, чтобы умерить пыл. — А какое влияние оказывает учитель на свою ученицу, если состоит с ней в отношениях? — намеренно тихо говорю я, слегка подавшись вперед. Я вскакиваю со своего места и быстро направляюсь к двери, открываю её рывком, при этом гул из коридора становится громче на несколько децибел, хотя в ушах шумит кровь. — Подумай о моих словах, — напоследок просит Бодвар, и, обернувшись, я вижу, что на его губах всё ещё играет знакомая улыбка.***
После уроков мы с Эмили встречаемся у шкафчиков, собираем вещи и вместе выходим на улицу. На вопрос о том, зачем Бодвар оставлял меня после урока, я туманно отвечаю о плохом результате на тесте, и Эмили заверяет, что если появятся проблемы, то она поговорит с Генри. Меня передёргивает. Я отвечаю ей не слишком искренней благодарностью, но девушка то ли игнорирует, то ли не замечает этого. У входа нас встречает Элиот. Он ничего не говорит о нашем предстоящем разговоре, из чего делаю вывод, что Эмили не должна знать. Они уходят довольно быстро: как только мы с Флоренси обнимаемся и обмениваемся словами прощания. Значительно облегчённая сумка становится радостной новостью для больной ноги, которая за день так устала от ходьбы, хотя я и старалась больше сидеть, что я еле ковыляю до выхода с территории школы. Оказавшись на улице, я медленно осматриваюсь вокруг, хотя сама не знаю, что надеюсь найти или наоборот не найти. Пройдя несколько метров, краем глаза замечаю машину, которая едет на небольшом расстоянии достаточно медленно, чтобы поравняться со мной. Внезапная паника заставляет резко обернуться, отчего затылок пронзает боль — это всего лишь Шистад. Заметив мой взгляд, парень опускает окно с водительской стороны и поворачивает голову в мою сторону: — Садись. Я закатываю глаза и устремляю взгляд вперёд. — Прекрати, Мун, — с лёгким раздражением говорит парень, — и сядь в машину. Я останавливаюсь и скрещиваю руки на груди. Злость на парня медленно возвращается, хотя я думала, что она окончательно иссякла. — Нет. — Не устраивай сцен посреди улицы, сядь в машину, и мы поговорим, — терпеливо говорит парень, но его лицо — безразличная маска. — Нам не о чем говорить, — шиплю я, прожигая переносицу Шистада и от души надеясь, что на этом месте появится дыра. — Хорошо, сядь в машину, и мы помолчим. Я закатываю глаза, пытаясь при этом сдержать улыбку, которая заставляет уголки губ задрожать. — Сделай хоть раз то, о чём я прошу, — говорит Крис немного устало, и я сдаюсь. Пока иду до машины, придумываю несколько оправданий, начиная больной ногой и заканчивая внезапно начавшимся снегопадом. В салоне привычно пахнет кофе и немного морозом: воздух из открытого окна проник внутрь и выветрил запах никотина. Тепло обволакивает замёрзшие пальцы, и я только сейчас осознаю, как сильно замерзла, стоя на улице. Шистад ничего не говорит, молча отъезжая от тротуара. В машине играет мелодия, но настолько тихо, что я едва могу разобрать слова. Я намеренно отворачиваюсь к окну, выражая внутренний бунт против этой поездки, но от мучительной необходимости взглянуть на Шистада сводит челюсть. — Спасибо, — твёрдо говорит он вполголоса. — За что? — я всё же оборачиваюсь, бросив на парня мимолетный взгляд. — За то, что сделала, как я сказал.***
До дома мы доезжаем в тишине. С одной стороны, я радуюсь тому, что Шистад учёл мое нежелание говорить, но, с другой стороны, обидно, что он оказался не настолько проницательным, чтобы различить в этом обиду. Возможно, Крис и сам не хочет говорить, учитывая хлопок его двери вчера ночью, но думать об этом почти физически больно. Сидя от него всего в нескольких сантиметрах, я внутренне поражаюсь, как мы могли так отдалиться всего за несколько часов, хотя на сближение ушли месяцы. Сейчас его холодное выражение лица кажется мне чем-то отталкивающим и колючим, хотя приглядевшись — я знаю — я пойму, что он лишь тщательно скрывает бушующие эмоции. Мне проще думать, что этот человек на водительском сидении — незнакомец, а не парень, который несколько раз обманул меня и продолжает это делать. Это спасает от простых истин: я не доверяю Крису, а Крис не доверяет мне, и эта недосказанность каждый раз отбрасывает нас всё дальше. Возможно, мы магниты, которые подносят друг к другу одинаковыми полюсами, и сначала кажется, что мы притягиваемся, но затем отталкиваемся с такой силой, что никогда, наверное, не сможем приблизиться больше. Когда-нибудь сила удара отобьёт желание сближаться. Крис паркует машину на привычном месте, но не глушит мотор. Моя осмотрительность возвращается, и я поворачиваюсь к парню, всё ещё сидя на пассажирском кресле. — Что происходит? — Ты, кажется, хотела помолчать, — замечает Шистад, уходя от ответа. — Что происходит? — повторяю я, наплевав на его желание уклониться. — Ты знаешь, что происходит, — туманно отвечает парень, что ещё больше выводит из себя. — Это не так, — злобно возражаю я. — Так что потрудись объяснить. — Ты сама неплохо справлялась с поиском ответов, когда решила, что выйти ночью из дома — отличная идея, — потеряв на секунду самообладание, рычит Крис. Его лицо, перекошенное от гнева, поворачивается в мою сторону. Каре-зелёные глаза потемнели и искрятся раздражением. — Прости, что мне нужно было охладить пыл после того, как ты решил улизнуть за очередной дозой, — яростно выпаливаю я. Крис издаёт громкий смешок, и желание ударить становится непреодолимым — мой кулак быстро врезается в его плечо. — Не знаю, чему мне больше удивляться: твоей неспособности довериться мне или желанию подвергать свою жизнь угрозе, раз уж я решил подвергнуть свою. — С чего бы мне тебе доверять? — проигнорировав вторую часть реплики, со злобной насмешкой спрашиваю я. — Почему нет? — пожимает плечами Шистад, пытаясь перевести всё в шутку, но это ещё больше распаляет мой гнев. — Почему ты не доверяешь мне? — задаю встречный вопрос, при этом вскидываю брови и сжимаю челюсти. — Ты не заслужила моего доверия, — просто отвечает парень. — Как я могу доверять человеку, который ставит под угрозу свою жизнь из-за капризов? Его слова неприятно задевают что-то в солнечном сплетении. — А как я могу доверять человеку, который постоянно врёт? — яростно выплевываю я, и мой голос дрожит, а глаза начинает щипать от слёз. — Вероятно, никак, — Шистад безразлично пожимает плечами, и я отворачиваюсь, чтобы не показывать слёзы. — Раз уж мы выясняли, что не можем доверять друг другу, — поборов всхлип, произношу я, — то мне стоит уйти. — Стоит, — соглашается Крис. Я вылезаю из машины.***
В начале четвёртого кто-то стучит в дверь. В это время я сижу в гостиной на полу в окружении учебников и пытаюсь сосредоточиться на уроках, но на деле пялюсь в раскрытые книги невидящим взглядом около получаса. Внезапный шум возвращает сознание в тело, и я, подскочив, иду в прихожую. На пороге стоит Элиот. Он тут же проскальзывает в дом и стряхивает с кудряшек хлопья снега. — Могла бы и поинтересоваться, кто там, — замечает он, пока снимает ботинки. — Вдруг я маньяк. — Хорошо, что ты не маньяк, — хмыкаю я и прохожу вглубь дома. Флоренси следует за мной. Я возвращаюсь в гостиную и присаживаюсь на оставленное место, Элиот по-хозяйски плюхается на диван, крестик в ухе при этом подпрыгивает. Немного подумав, складываю книги и оставляю их на обеденном столе. — Хочешь кофе? — предлагаю из вежливости, и парень кивает с кривоватой усмешкой. Его щёки и нос немного покраснели от мороза, видимо, Флоренси шёл пешком до дома. — Лучше чай, — говорит он, и я киваю, удаляясь на кухню. Мне нужно немного времени, чтобы настроиться на разговор, о чём бы он не был. Видимо, Элиот понимает моё стремление побыть в одиночестве, поэтому остаётся в гостиной и терпеливо дожидается, когда я приду. Чайник закипает быстро, но этого времени оказывается достаточно. — Можем выпить чай здесь, — предлагаю я, указав на обеденный стол. Элиот оглядывается на меня в проём и поднимается с дивана: — Лучше на кухне. Парень присаживается за барную стойку на то место, которое обычно занимаю я, и скользит взглядом по моим рукам, наблюдая за приготовлением чая. — Хочешь чёрный или зелёный? — интересуюсь я, пока закидываю заварку «Апельсинового рая» в свою кружку. — Зелёный. — Он с апельсином, — поясняю, и Элиот кивает, соглашаясь. — Сахар? — Полторы ложки. Я добавляю в каждую кружку по полторы ложки и медленно размешиваю кипящую жидкость. Шистад никогда не пьет чай: он обожает терпкий привкус чёрного кофе. Однажды он отхлебнул «Апельсинового рая» и сказал, что это самая отвратительно-приторная смесь, которую он пил. Мне стало немного обидно за ставший родным чай, но я промолчала. Аромат, исходящий от напитков, возвращает меня в реальность. Оглянувшись на Элиота, я вижу, что он изучает интерьер кухни, хотя не раз был в этом доме. Я ставлю перед парнем дымящийся чай и сама сажусь напротив, туда, где обычно сидит Крис. Такая перестановка кажется мне странной, но не в плохом смысле. Некоторое время мы молчим, наслаждаясь горячим «Апельсиновым раем». На удивление, я не чувствую неловкости из-за сквозящей тишины, ведь она кажется чем-то обыкновенным, будто тишина между старыми друзьями, хотя мне сложно назвать Элиота даже приятелем. От него исходит аура беззаботности, хотя я знаю, что он может быть серьёзным и даже жестоким. Мне нравится, что Элиот, несмотря на мрачность окружающего мира, являет собой некий свет. Совсем как Эмили. Возможно, у них это семейная черта. Когда чай становится чуть тёплым, почти холодным, лицо парня приобретает более серьёзное выражение. Он поднимает на меня глаза и пару секунд рассматривает, будто подготавливая нас обоих к разговору. — Так о чём ты хотел поговорить? — подталкиваю я, давая понять, что мы можем начать. — Думаю, ты догадываешься, — вступает парень. — И первоначально хочу сказать, что я буду говорить не от лица Шистада. Пусть этот ублюдок говорит сам за себя, — его слова кажутся грубыми, но в тоне сквозит приятельская насмешка. — Ты близкая подруга Эмили, поэтому я обязан приглядывать за тобой. Шистад сказал, что ты знаешь немного о том, что происходит, но Эмили — нет. Я киваю, соглашаясь с его словами, но тут же вспоминаю о догадках подруги насчёт странного поведения брата. Мысленно делаю пометку сказать ему об этом, но сейчас не хочу перебивать. — Вчера ты, как я заметил, встретилась с нашим знакомым, — продолжает он, — и, опережая вопрос, да, Шистад тоже знает. Я бы предположил, что ты просто ушиблась, когда задела тумбочку или что-то вроде этого, но, как видишь, здесь двое пострадавших, — скосив взгляд на ссадину, поясняет парень. — Всё это не шутки. Ты должна быть осторожной, учитывая, что ты в курсе некоторых событий. Я могу уберечь Эмили в её неведении, но по твоему лицу видно, что ты хочешь докопаться до истины. Ничем хорошим это не кончится, по моему мнению. Но я знаю, что тебе плевать на моё мнение и на мнение Шистада тоже, хотя он и старательно делает вид, что это его не задевает. Он замолкает на несколько мгновений, давая обдумать сказанное. Я тщательно перевариваю информацию. — Мне нужно, чтобы ты была осторожна, и в случае чего не тащила Эмили на дно, — я тут же киваю, соглашаясь с ним. Элиот прав: никто из нас не должен тянуть Эмили в эту пучину, хотя я и оказалась в ней уже по локоть. — Вопросы? — Вообще-то, да. Но скорее ответы. Эмили заметила твоё странное поведение, — сообщаю я, — и она знает, что за ней кто-то следит. Элиот задумчиво кивает и отводит взгляд, размышляя над моими словами. На некоторое время мы замолкаем, обдумывая всё сказанное. На улице уже стемнело, и Элиот включает свет, чтобы мы не сидели в темноте. Через пару часов должна вернуться мать, Шистада ещё нет. — Вы же достали деньги? — наконец спрашиваю я, озвучивая только что возникший вопрос. — Да. Деньги не проблема, — отрешённо отвечает Элиот. Его взгляд устремлён в пол, крестик в ухе замер будто в безмолвном ожидании. — Тогда это закончится сегодня? Крис же поехал отдать деньги, — я стараюсь не звучать слишком отчаянно, но слепая надежда всё равно проскальзывает в голосе. — Дело не в деньгах, — отрицательно качает головой Флоренси. — Они ненавидят тех, кто ворует. — Вы украли наркотики? — с ужасом выдыхаю я. — Не мы. Крис.***
Элиот уезжает в половине седьмого, чтобы не столкнуться с матерью в дверях. Я гашу свет на кухне и в коридоре и спускаюсь в свою спальню, чтобы немного подумать. Шистада ещё нет, и это наводит на мрачные мысли, которые никак не удается отогнать. Звонить или писать ему нерезонно, поэтому мне остаётся только ждать. Время тянется нарочито медленно, будто стекающий с ложки густой мёд. Через неопределённое количество минут хлопает дверь — Элиза вернулась с работы. Я закрываю дверь комнаты и выключаю свет, затем ложусь на кровать. Спать не хочется, но уставшая нога ноет, в затылке снова собирается пульсирующая боль. Телу определённо нужна передышка, поэтому позволяю себе расслабиться, лёжа на мягком покрывале. Тоффи мирно посапывает на своём месте, но я знаю, что как только он проснется, то попросится на улицу. Выгуливать собаку на мамином газоне, пока она дома, — плохая идея, поэтому придётся выйти за забор. Вчерашняя такая вылазка закончилась плачевно, но мне не хочется думать об её повторении. Ещё через время я улавливаю голоса на кухне — приглушённый разговор Томаса и Элизы едва доносится до спальни. Я мучительно гадаю, вернулся ли Крис. Мать не спускалась ко мне, хотя я могу с точностью сказать, что отсутствие ужина вызывало недовольную гримасу на её лице. Мне, впрочем, всё равно. Я переворачиваюсь на другой бок и в темноте нахожу дверь взглядом, раздумывая, стоит ли подняться, чтобы выяснить, дома Крис или нет. Идея оказывается никудышной, поэтому продолжаю пялиться в закрытый проход, пока глаза не начинают слезиться из-за отсутствия моргания. Спустя пару минут я слышу шаги на лестнице. По звуку сложно определить, кому они принадлежат, но, если рассуждать логически, Элизе. Тоффи просыпается от шума и вскакивает со своего места, заняв позицию у входа. Дверь открывается без предварительного стука, и комнату затапливает жёлтый свет, льющийся из коридора. Я закрываю глаза, ощутив резкую боль, и, прищурившись, снова открываю. В мужском силуэте без труда узнаю Криса. Я присаживаюсь на кровати и всё ещё щурюсь, привыкая к яркости. — Хочешь погулять после ужина с Тоффи? — спрашивает Крис шёпотом. Видимо, он думает, что я спала. — Хорошо, — соглашаюсь я. Шистад закрывает дверь.***
Ужин я предпочитаю провести в комнате, стащив со стойки на кухне немного салата. Мать при этом недовольно поджимает губы, но молчит. Возможно, она опасается вспышки, которая должна случиться после нашего разговора, или у неё просто нет настроения пререкаться. В любом случае, я сижу на кровати и грызу кусочек огурца, при этом смотрю в форточку наружу. Опять начался снегопад, и я думаю, сколько ещё выпадет снега в этом году. Сейчас середина декабря, впереди ещё два с половиной месяца зимы, а снегоуборочные машины уже вовсю орудуют на дорогах. Я не люблю зиму и холод, и обычно все три месяца для меня тянутся бесконечно долго, несмотря на рождественские праздники и выходные. Откладываю тарелку, так и не доев — аппетита совсем нет, — но это нестрашно. Встаю с кровати и подхожу к шкафу, чтобы переодеться для вечерней прогулки. Поверх майки надеваю толстовку без капюшона, затем штаны, две пары носков, волосы собираю в низкий хвост, чтобы можно было натянуть шапку. Тоффи, заметив мои сборы, встрепенулся и уже стоит у лестницы, дожидаясь меня. Я не уверена, что Крис закончил с ужином, но, если что, могу подождать на кухне. По правде, отчасти я рада, что он сам предложил прогуляться и мне не пришлось его уговаривать, как бы мне не хотелось признавать, что одной сейчас действительно небезопасно. Видимо, слова Элиота всё же задели меня, хотя я и не восприняла их как новость. К счастью, Шистад уже сам сидит за барной стойкой и ждёт меня. На нем чёрное худи и джинсы, волосы слегка взъерошены, брови сдвинуты в мыслительном процессе. Прохожу на кухню и ставлю наполовину пустую тарелку в раковину к другой посуде. Звук получается немного громче, чем я рассчитывала, и Шистад мгновенно поворачивается, отлепляя взгляд от столешницы. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу под его внимательным взором, хотя это сложно назвать волнением, скорее, моя обыкновенная нервозность. Мы с Шистадом в ссоре, и исход нашей прогулки остаётся загадкой, оттого между нами и сквозит неловкость, которую я пока не могу преодолеть. Не под пристальным взглядом потемневших радужек. — Идём, — произносит он ровным тоном, и его фигура скрывается в коридоре. Тоффи бежит за парнем. Мне нужна пара мгновений, чтобы собраться с мыслями и вспомнить, что я зла на парня. Это придаёт уверенности, и я быстро иду в прихожую. Шистад достаточно быстр: пока я надеваю куртку и ботинки, он уже стоит, собранный, и дожидается, пока я закончу копаться. Парень уже прицепил поводок к ошейнику Тоффи, и тот нетерпеливо лает на дверь. Мороз ударяет в лицо колючими иголками. Я и не знала, что здесь так холодно. Я быстро прячу подбородок и губы в ворот своей куртки: это спасает от ветра и необходимости говорить. Краем глаза вижу, что Шистад прячет руки в карманы вместе с поводком. О том, что это моя собака, решаю умолчать. Мне не хочется первой начинать разговор, отчасти потому, что не знаю, что сказать. Отчасти потому, что я действительно зла на парня. Пропасть между нами ощущается так остро, что я чувствую это холодное лезвие, хотя мы идём на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Из куртки Шистад вынимает пачку сигарет и закуривает. Серебристый дым вырывается из его рта, застывая в воздухе. Сегодня с фонарями всё в порядке: они горят привычным оранжевым светом. Контраст со вчерашней прогулкой поразителен. В воздухе пахнет морозом и сигаретами. Я стараюсь не смотреть на парня, но всё равно украдкой бросаю взгляды на его равнодушное лицо. Безразличие парня выводит из себя. Будто ничего между нами не было! И, хотя мы решили ещё днем, что не доверяем друг другу, в глубине души я хочу исправить это. Шистада же, кажется, устраивает такое положение дел. — Если хочешь что-то сказать, говори, — произносит он, поймав мой очередной косой взгляд. Он уже выкурил сигарету и забросил бычок в ближайший сугроб, руки снова спрятал в карманах. Раздражение поднимается откуда-то из низа живота и нагревает кончики пальцев. — А может ты что-нибудь скажешь? — произношу я грубее, чем рассчитывала, но он заслужил. — На улице жутко холодно, — замечает парень, при этом из его рта вырывается облачко пара. Я смотрю на Шистада с нескрываемым раздражением. Уголок его губы лезет вверх, искажая рот в насмешливой гримасе. — Это всё? — вкрадчиво интересуюсь я. — Извини, не знаю, о чём принято говорить на прогулках с дамами, — усмехаясь, отвечает Крис. — Отец учил меня этикету, но я всегда был плохим мальчиком. — Ты имеешь в виду отвратительным? — невинно произношу я, и Шистад согласно кивает в ответ. — Тебе решать, насколько я отвратительный. — Это ещё почему? — не совсем понимаю его намёк. — Ну, ты же трахалась со мной, — он пожимает плечами и останавливается, пока Тоффи отбегает в сторону, чтобы пометить забор. — А ты добрый, только когда трахаешься, — отвечаю я, и в голосе сквозит чуть больше обиды, чем я хотела бы показать. На самом деле, его слова задевают что-то в районе солнечного сплетения, и я жалею, что вообще поддержала разговор. Мне хочется, чтобы Шистад замолчал и больше никогда не произносил ничего, потому что его язык может делать лишь две вещи: причинять боль и умопомрачительно целовать. — Я бы помыл твой рот с мылом, но вряд ли это поможет, — замечает он, на что громко фыркаю и отворачиваюсь. Тонкая ткань штанов примерзает к ногам, и я чувствую, как мурашки бегут по телу. Крис догоняет меня в два шага и неожиданно хватает за руку. Я хмурюсь и выдёргиваю ладонь. Что за внезапные порывы? — Ты могла бы сегодня переночевать у меня, — говорит он просто, на что издаю смешок. — М-м, нет, пожалуй, откажусь. — Как хочешь, — Крис отходит, и моя ладонь тоскует по ощущению его прохладной кожи на моей. Я не эксперт в отношениях, но Шистад ведёт себя отвратительно. Я прекрасно это осознаю, но разве я могу руководствоваться рассудком, когда весь мой организм подчинён велению неконтролируемых чувств? Где-то на задворках моего сознания возникает мысль о том, что я в некоторой степени зависима от парня. И, хотя эти эмоциональные качели изводят тело и душу, я продолжаю на них качаться, пока не стошнит. — Просто… — начинаю я, открыв рот, и холодный воздух тут же касается языка. Шистад останавливается и корпусом поворачивается ко мне. Тень веселья пропадает с его лица. — Я так не могу. Вся эта неопределённость, подозрения и опасность высасывают силы. Это нужно прекратить, но я не могу контролировать себя, пока ты не начнешь контролировать себя. Я пытаюсь верить тебе, но ты постоянно обманываешь и уходишь. Пару дней назад ты сказал, что постараешься, ты обещал мне, а теперь снова бросаешься в омут с головой. Я не говорю, что всё должно быть легко, но ты же намеренно всё усложняешь. Нужно что-то решить. — Прямо сейчас? — уточняет парень, и меня немного злит тот факт, что он проигнорировал большую часть сказанного. — Прямо сейчас, — утвердительно киваю я. — Мы уже решили, что не доверяем друг другу. Разве этого недостаточно? — спрашивает Шистад. — Значит, недостаточно, раз ты всё равно пытаешься затащить меня в постель, — раздражённо поясняю я. Он замолкает на пару мгновений и кивает каким-то своим мыслям. — Я не могу ничего обещать, — наконец произносит парень, но я уже слышала это, — возможно, я бы хотел, но не могу. Ты не хочешь, чтобы я лгал, а я не могу не лгать. Ты ждёшь от меня чего-то, но я не могу этого дать. Я бессилен в отношении тебя, и мне жаль, что я втянул тебя в это. Но мы можем просто плыть по течению? Я знаю уже сейчас, но это изведёт меня, опустошит и высосет все силы. Я знаю, что в конце останусь ни с чем, у разбитого корыта, но всё равно говорю: — Можем.