Возьми меня за руку и дай мне тебя обнять, Я не могу, не могу, не могу, не могу тебя терять.
Я сижу на подоконнике и застывшим взглядом наблюдаю за проходящими мимо студентами; спиной прижимаюсь к окну, отчего по коже пробегают неприятные мурашки. Сбоку стоит Элиот: он прислонился плечом к стене и вот уже несколько минут что-то говорит. Флоренси встретил меня около пяти минут назад и сказал, что у него есть разговор, но как только мой взгляд зацепился за фигуру Шистада, стоящую дальше по коридору, звуки в мгновение стали приглушёнными, и теперь слова Элиота доносятся до меня как сквозь толщу воды. Крис разговаривает с девушкой. Я вижу её впервые, но в груди тут же зарождается жгучая волна ненависти, потому что она смеётся, обнажая зубы, и заглядывает ему в глаза, что-то тщательно выискивая. Понять, о чем говорят эти двое, почти невозможно: в ушах шумит кровь. — …Так что ты думаешь? — громче спрашивает Элиот, склонившись ко мне. Его запах внезапно вторгается в моё личное пространство, и я чувствую знакомый аромат сигарет, смешанный с мускусом. Сердце на секунду замирает, но мозг тут же распознаёт, что передо мной не Шистад, и посылает болезненный разряд в область солнечного сплетения. Дело не только в естественном запахе Элиота, но в концентрации никотина: она значительно меньше. — Что? — переспрашиваю я, затем моргаю и поворачиваю лицо в сторону стоящего рядом парня. Его кожа бледнее обычного, на лице — мрачная сосредоточённость, серёжка-крестик замерла в безмолвном ожидании. При дневном освещении кудри Элиота выглядят очень мило, и я про себя признаю, что он хорош собой. Внезапно я задаюсь вопросом: встречается ли Элиот с кем-то? Ответ вполне очевиден. —Что думаешь насчёт всего этого? — терпеливо переспрашивает Флоренси, пока я пытаюсь сопоставить отрывки разговора и скомпоновать их в единое целое. Кажется, Элиот говорил что-то о странном поведении Эмили и о своих подозрениях. По мнению парня, она ввязалась в неприятности, но боится сказать ему. Я судорожно обдумываю свои следующие слова, при этом стараясь звучать невозмутимо и правдоподобно: я не хочу врать Элиоту, потому что сейчас он больше всего похож на человека, которому можно доверять. — Возможно, ты слишком туго затянул ошейник? — мягко намекаю я. — Ей ведь уже не тринадцать, понимаешь? Я знаю, что всё это не вовремя, но у Эмили есть своя жизнь, и стоит позволить ей жить ею. Вероятно, сейчас это более опасно, чем обычно, но пока ты не будешь честен с Эмили, она не сможет быть честна в ответ. Я говорю искренне, глядя Элиоту в глаза, и в них тут же отражается некая доля понимания, которая, впрочем, пока не может изменить его взглядов. Я знаю, что должна поднажать для большего эффекта, но не хочу, чтобы Элиот оставил контроль над ситуацией: Бодвар не так прост, как кажется, и оставлять его наедине с Эмили может быть чем-то опасным. — Ева, если ты что-то знаешь, лучше скажи прямо сейчас, — спустя несколько секунд говорит Флоренси. Я смотрю на него, быстро моргая два раза, и язык примерзает к небу: я не могу ему сказать. Только не ему. — Если это то, что я должен знать, то ты обязана мне рассказать. Пожалуйста, не заставляй меня думать, что я ошибаюсь в тебе, — его голос звучит серьёзно, но мягко, отчего по телу вновь пробегают мурашки. Я кусаю губу, обдумывая дальнейшие действия, но на самом деле существует всего один вариант. — Если всё станет плохо, я скажу тебе. Ладно? Элиот сжимает челюсти, отчего его лицо приобретает суровое выражение, и он смотрит на меня несколько долгих мгновений, пока размышляет над сказанным. Я уже открыла больше, чем должна была, но это всё, что я могу дать. Метаться меж двух огней — один из кругов Ада по Данте, я уверена. — Ладно, — наконец говорит он, и серёжка в его ухе наконец-то совершает знакомый кульбит. — Просто не допусти этого «плохо». Я киваю и облегчённо выдыхаю, понимая, что смогла выкрутиться. Хотя бы на этом этапе. Шум в ушах прекращается, и я быстро смотрю на то место, где пару минут назад стояли Шистад и та девушка, но теперь там пусто. Моё сердце гулко «ухает» вниз, ударяясь о тазовые косточки. Взглянув на Элиота, я думаю о том, какие эмоции сейчас отражает моё лицо, и надеюсь, что это не отчаянная безысходность. Впрочем, Флоренси возвращается в своё привычное настроение шутливого очарования: это заметно по его легкой ухмылке и искорках, мелькнувших в глазах. Его оптимизм заразителен. — Как вы проведёте Рождество? — спрашиваю я, чтобы сменить тему. — Обычный семейный ужин, на котором я буду не самым желанным гостем, но всё же получу в подарок какую-нибудь бесполезную ерунду, — отвечает Элиот с присущей ему беззаботностью в тоне голоса. — Вероятно, потом мы с Крисом напьёмся и будем радоваться, что это наш последний год в школе. Я громко хмыкаю, проигнорировав спазм в области солнечного сплетения. — Звучит неплохо, — замечаю я, болтая ногами в воздухе. Бедро Элиота практически прижимается к моему. На нём простой синий пуловер и чёрные джинсы, но он выглядит достаточно привлекательно в такой одежде. Возможно, дело в том, что парням не нужно слишком заморачиваться, чтобы выглядеть хорошо, а возможно, что это удается делать лишь Крису и Элиоту. — Первое Рождество с Шистадом. Думаешь, справишься? — усмехается парень, запуская руку в кудри и разглаживая их. — Вообще-то на Рождество я уезжаю к отцу, — парирую я, тут же улыбнувшись. — Улетаю через три дня. — Кажется, кто-то не в курсе, — замечает Флоренси, прищурившись. — Ну и ладно. Новый год — новая жизнь, не так ли? Я не успеваю уточнить значение фразы у Элиота: звонок на мгновение оглушает нас, напоминая о необходимости пройти в кабинет. Я спрыгиваю с подоконника и хватаю свою сумку. Парень отрывается от стены, наблюдая за мной. — Увидимся, — говорю на прощание. — Пока, красотка, — фыркает Элиот, напоминая о первых днях моего пребывания в Осло. Серёжка в его ухе радостно подпрыгивает.***
Мы встречаемся с Шистадом после школы. Я специально прихожу на парковку чуть раньше него, чтобы немного охладить рассудок на морозе и приготовиться к встрече. Мы не разговариваем уже несколько дней, отчего беспокойство разрастается в груди в геометрической прогрессии, и я мучительно гадаю, в какой момент всё стало так сложно. Его проблема абсолютно очевидна, и жалкие попытки скрыть это только усугубляют ситуацию. Мы больше не спим в одной постели, но я знаю, что Крис просыпается три-четыре раза за ночь. Я выясняю это опытным путём, просидев на кухне всю ночь несколько дней назад. Одолевшая бессонница вынудила подняться наверх и поискать успокоительное, способное унять тревожные мысли, но ничего так и не помогло. Под утро Крис сам явился на кухню, чтобы выкурить сигарету в окно у раковины, и его болезненный вид отозвался ноющей мигренью в висках. По правде, он выглядит отвратительно, но скрывает это всеми возможными способами, и вопрос времени, когда это заметит Томас. Он не раз грозился Крису реабилитацией, и в этот раз, видимо, история закончится тем же. Шистад решительно отвергает мою помощь и, судя по натянутым отношениям с Элиотом, его тоже. Моё сердце ноет почти постоянно, и в какие-то моменты боль притупляется и становится привычной, как дыхание. Крис появляется на школьной стоянке через пару минут после меня. Его бледное лицо по цвету практически совпадает со снегом, лежащим сугробами по обочине, под глазами просвечиваются ручейки голубых вен. Куртка на нём расстегнута, ветер треплет одежду. Шистад идёт достаточно медленно, чтобы мелкий снег успел пробраться в его прическу и волосы намокли. Заметив меня, он никак не реагирует, но лишь потому, что у нас есть безмолвный уговор: он подвозит меня до школы и забирает из школы в целях безопасности. Я знаю, что «первый шаг» оказывается, наверное, уже сотым с моей стороны, но, видимо, я готова дать Крису бесконечное количество шансов в надежде, что он воспользуется хотя бы одним из них. Шистад нажимает кнопку на брелоке, открыв двери, и залезает в салон, не проронив ни слова. Я, впрочем, следую за ним, но не пристёгиваю ремень безопасности, как поступаю обычно. — Я не поеду домой, — говорю я, пока Крис заводит мотор и включает печку. В машине настолько холодно, что у меня непроизвольно начинают стучать зубы. Температура на улице с каждым днём становится всё ниже, и уровень снега растёт. — Еще бы, — фыркает Шистад, сжимая руки на руле. Он смотрит в зеркало заднего вида, оценивая возможность выехать с парковки, но дорогу преграждает другой автомобиль. — Я договорилась увидеться с Эмили, — терпеливо объясняю я, не совсем уверенная, что ему требуются мои оправдания. — Мне плевать, если честно, — отрывисто отвечает Крис. Машина сзади всё никак не может выехать со стоянки. — Хорошо, потому что мне тоже плевать на твое мнение, — оповещаю я, внезапно разозлившись. Смотрю на Шистада прямым взглядом, пытаясь внушить ему — точнее, его скуле — свою правоту, но парень лишь закатывает глаза и быстро осматривает моё лицо. Он выглядит уставшим и нервным и, видимо, поскорее хочет домой. Крис барабанит пальцами по рулю, дожидаясь, пока тот кретин откатит в сторону, но он, похоже, застрял. Впрочем, мне это даже на руку. — Можешь даже не начинать этот разговор, — раздражается Крис. Он приоткрывает окно, впуская холодный воздух, хотя салон ещё недостаточно прогрелся, и я снова стучу зубами и прячу раскрасневшиеся от мороза ладони в карманы куртки. — Это не разговор, — фыркаю я. — Просто оповещаю о том, что нет необходимости ждать меня. Крис медленно моргает и вынимает из внутреннего кармана куртки пачку сигарет, затем зажимает одну между зубов и прикуривает от зажигалки. По салону разносится привычный запах никотина, смешанный с ароматом мороза, и забивается в лёгкие, вызывая лёгкий приступ тошноты. — Отлично, — спустя две затяжки соглашается Шистад. — Видимо, Элиот присмотрит за тобой. — его ядовитый тон на секунду вводит меня в ступор. — И что это должно значить? — недовольно спрашиваю я, теряясь в догадках. — Быстро ты забыла нашу любовь, — приторно улыбнувшись, поясняет Крис, и злость, сквозящая в его тоне, ударяет в район солнечного сплетения и разрастается в виде болезненного шара. — О чём ты, черт возьми? — я неосознанно повышаю тон, но его намек — удар под дых. — Неважно, — отвернувшись, он докуривает сигарету и выбрасывает её, затем закрывает окно и вновь смотрит в зеркало заднего вида, раздражённо закатив глаза. — Твои приступы ревности просто смешны, — скривившись, шиплю я. — Мы не говорили несколько дней, а сегодня ты зажимался с очередной подружкой прямо на моих глазах в коридоре, так что не смей говорить мне что-то о моих чувствах, пока не разобрался со своими. На этом всё. Я резко дёргаюсь и выскакиваю из машины, но Шистад не идёт за мной. Впрочем, так даже лучше. Яростные слёзы обиды застилают глаза, отчего практически не разбираю дороги, пока иду до стеклянных дверей Центрального корпуса. По пути я случайно сталкиваюсь с каким-то парнем, поэтому приходится отступить в сторону — нога тут же проваливается в сугроб, и снег забивается в ботинок. Чертыхнувшись, стираю влагу со щёк и быстро преодолеваю оставшееся расстояние до двери. В эту же секунду выходит Эмили: её лицо покрыто алыми пятнами, глаза застилает туманная дымка, но она не кажется расстроенной, скорее довольной и смущённой. Причины её состояния остаются неясными, но от первой догадки меня тут же мутит. — Всё в порядке? — спрашивает Эмили, вероятно, заметив мои покрасневшие глаза. Я коротко киваю, не доверяя собственному голосу, и прячу подбородок в колючий шарф. — Мы можем идти? — меняет тему подруга, и я вновь быстро киваю головой, подхватив её под руку. Краем глаза я вижу, что Крис так и не уехал с парковки, хотя дорога уже свободна. Мне хочется повернуть голову и словить его взгляд через расстояние, разделяющее нас, но вместо этого лишь отворачиваюсь и ускоряю шаг.***
— Мне нужно купить что-нибудь для Генри на Рождество, — говорит Флоренси, когда мы оказываемся в тепле торгового центра. Вокруг царит предпраздничная атмосфера, в воздухе пахнет горячим шоколадом и хвоей. Недалеко от эскалатора стоит огромная наряженная ель, огни на ней ярко переливаются и отбрасывают яркие блики на пол. Магазины и лавки украшают сияющие фигуры Санта Клауса, оленей, блестящая мишура и гирлянды, а вывески кричат о предпраздничных скидках. Но, несмотря на атмосферу, рождественского настроения абсолютно нет: праздник подкрался незаметно и поблек на фоне нарастающих проблем. Единственной отдушиной является возможность провести Рождество с отцом. Я натянуто улыбаюсь подруге, не зная, что конкретно должна сказать, но она не замечает моей реакции и стремительно тащит за собой в кондитерский магазин. Не уверена, что Бодвар — любитель сладкого, но возражать не хочется. В лавке пахнет карамелью и шоколадом с примесью других ароматов, небольшое пространство почти полностью забито детьми, толпящимися у витрин. Я медленно прохожу вдоль полок, рассматривая товары, но от излишества сладких запахов начинает тошнить. Эмили тоже не особо впечатляется продуктами, поэтому по обоюдному согласию мы покидаем магазин и вновь выходим в просторный холл. — Ты сегодня какая-то поникшая, — замечает Эмили, пока мы проходим мимо других магазинов, так ни в один и не заглянув. — Я ещё не купила подарок отцу, — слабо оправдываюсь я. — Мне хочется подарить что-нибудь особенное, а самолет через три дня. Я говорю не всю правду, но отчасти меня действительно беспокоит отсутствие хорошего подарка. Несмотря на то, что мы виделись с папой в начале декабря, тоска по нему только растёт, превращаясь в уныние. Хочется провести Рождество как раньше, чтобы хоть что-то можно было окрестить константой в моей жизни. — Тогда у нас мало времени, — улыбнувшись, говорит Флоренси, — шагай быстрее. Мы заглядываем в один из магазинов мужской одежды, где Эмили покупает белую рубашку с накрахмаленным воротником для Бодвара и несколько долгих минут рассматривает стойку с галстуками-бабочками, но в итоге всё равно отказывается от этой идеи. Я вяло разглядываю свитера, но не впечатляюсь ничем из того, что предлагает бутик, отчего становится практически грустно. Удивительно, как ссора с Крисом влияет на настроение. Наверное, не стоило вообще говорить с ним, чтобы не слушать неоправданные упрёки и не расстраиваться без причины. В голове ворох мыслей, но мозг всё равно ухватывается за размышления о Крисе и выуживает их на поверхность, отвлекая и мешая. Через тридцать минут становится совершенно очевидным, что ничто не исправит этого бестолкового времяпрепровождения. Эмили кое-как поддерживает разговор, скорее заполняя тишину собственным голосом, а я понуро иду рядом, проклиная себя за испорченный вечер. Мы давно не проводили время вместе, но в итоге я всё равно оказываюсь не в настроении для веселья, чем только угнетаю Флоренси. Мне хочется извиниться за собственное поведение, поэтому по пути до дома предлагаю зайти в наше любимое кафе. Кофейня, украшенная к новогодним праздникам, выглядит более уютно, чем обычно, хотя это, казалось, практически невозможно. В честь Рождества в меню появились новые напитки, в связи с чем мой выбор падает на ароматный безалкогольный глинтвейн, а Эмили заказывает горячий шоколад с зефирками и карамельным сиропом. Мы берём большой штолен на двоих, попросив убрать из десерта изюм, а затем забираем чек и отправляемся на поиски свободного места. В вечернее время кафе практически переполнено, и все столики оказываются заняты, но мы всё равно решаем подождать, пока кто-то из посетителей уйдет. Веселые рождественские мотивы, раздающиеся из динамиков у кассы, навевают хорошее настроение, а долгожданное тепло после прохладной прогулки к нему располагает. В воздухе витает приятный аромат кофейных зёрен, выпечки и фруктового чая, отчего желудок одобрительно урчит, напоминая, что последний приём пищи состоялся ещё в обед. На улице уже стемнело, но огни различных заведений освещают заснеженную дорогу разными цветами. Гул, стоящий в кафе, поддерживает атмосферу уюта, и я невольно проникаюсь царящим воодушевлением, на время позабыв о Шистаде и сопутствующих проблемах. Я стою чуть дальше от двери, чтобы не мешать посетителям проходить. Эмили в это время забирает заказ. Я пристально оглядываю кафе и замечаю неподалеку парочку, которая, кажется, собирается уходить. Чтобы не мешать им, подхожу чуть ближе к столику и терпеливо жду, пока они освободят место. Парень помогает спутнице натянуть голубое зимнее пальто, затем берет стаканчики с недопитыми напитками и следует за девушкой к выходу. Я тут же плюхаюсь на стул. Место не самое хорошее: вокруг стоят другие столы, люди громко переговариваются, пытаясь перекричать друг друга, — но это лучше, чем ничего. Эмили тратит не больше тридцати секунд, отыскивая меня, и, поставив поднос с едой, садится на соседний стул. От глинтвейна исходит приятный аромат апельсинов, напоминая мне более наваристый вариант «Апельсинового рая». Тоненькая струйка пара от свежей выпечки тянется вверх, штолен пахнет чудесно. Обхватив руками горячую кружку, грею пальцы, пока Эмили отщипывает кусочек десерта, и тот быстро пропадает во рту. — Ну как? — спрашиваю я, чтобы завести разговор. — Очень вкусно, — резюмирует Флоренси. — Мы так и не купили подарок твоему отцу, — напоминает она. — Посмотрю что-нибудь завтра, — я беспечно пожимаю плечами, хотя действительно расстроена этим фактом. Эмили кивает и делает несколько глотков горячего шоколада. — Зато ты купила кое-что Бодвару, — не слишком искренне улыбаясь, замечаю я. Надеюсь, единственное, что она ему купила, — это та самая рубашка. — Не уверена, что это именно то, что стоит дарить на первое Рождество, но подарок практичный, ему понравится, — вслух рассуждает девушка, кроша штолен на салфетку. Назойливая кудряшка выпадает из хвоста, и Эмили привычным жестом прячет её за ухо. Я недолго рассматриваю подругу, пытаясь сопоставить её внешность с внешностью Элиота, и прихожу к выводу: у них намного меньше общих черт, чем казалось. Эмили скорее похожа на маленького миленького кролика с тонкими губами и большими глазами, Элиот же обладает тонким носом и острой линией челюсти. У парня волосы отчаянно вьются, у девушки же спадают слабыми кудрями. Но всё же есть что-то схожее в них обоих, что-то неуловимое, что присуще сестре и брату. У меня никогда не было брата или сестры и, честно говоря, меня всегда устраивало быть единственным ребенком в семье. По правде, я не готова делить отца с кем-то ещё. — А как у вас вообще дела? Есть какие-то совместные планы на праздники? — интересуюсь я, отбрасывая размышления в сторону. Эмили задумчиво облизывает уголок губы, на котором осталась крошка десерта, и хмыкает. — Если мне удастся улизнуть в Рождество, — наконец отвечает она, — то Генри приглашал меня на ужин к себе. Я ещё ни разу не была у него в квартире, а Рождество — отличное время для этого. — Ну, да, — вяло соглашаюсь я. — Разве Элиот не стал более тщательно присматривать за тобой? — Да, — соглашается девушка, слабо нахмурившись, — но после семейного ужина он обычно уходит на какие-то тусовки, так что это не будет слишком сложно. Я прикусываю губу и киваю, пока раздумываю. Отпускать Эмили в квартиру Бодвара довольно рискованно. Если раньше они встречались на людях, и это обеспечивало хоть какую-то защиту, то пребывание один на один может быть опасным. Пока я размышляю, стоит ли рассказать Элиоту и испортить ему и Эмили праздник, то невольно проглатываю половину десерта, даже не почувствовав вкуса. В это время Эмили рассказывает об одном из свиданий с Бодваром, когда они катались на колесе обозрения в центре города пару недель назад. Я прихожу к выводу, что всё же не могу рассказать о планах Эмили её брату: так я нарушу данное слово. Но я уже давно решила, что в крайнем случае смогу посвятить Шистада в некоторые подробности. Если я улечу к отцу, то не будет возможности унять беспокойство о Флоренси. А если Крис будет знать некоторые детали, то сможет присмотреть за ней. Ситуацию усложняют лишь наши ухудшившиеся отношения, но я всё же смогу переступить через свою гордость ради безопасности подруги. Тем более, мне необязательно рассказывать ему всё прямо сейчас: чем позже скажу, тем меньше вопросов он сможет задать. Мы заканчиваем наш небольшой ужин за простой болтовнёй о праздниках и школе, а затем расходимся в разные стороны. Эмили уходит к остановке, а я решаю прогуляться до дома пешком. Несмотря на мороз, всё же хочу немного пройтись, вместе с этим желая отсрочить приход домой. Я иду по знакомой, привычной улице, рассматривая запорошенную снегом дорогу. Фонари освещают пространство оранжевыми огнями, открывая обзор далеко вперёд. Спальный район, одинаковые дома и сокрытые снегом палисадники. Снег похрустывает под подошвой ботинок, и мелкие снежинки кружат в воздухе, оседая на плечах и волосах. В свете огней мои волосы оказываются более тусклыми и уже промокшими от выпадающего осадка. Я невольно замедляюсь, скольжу по снегу и подставляю лицо под летящие хлопья. Щёки горят от мороза и наверняка приобретают ярко-красный оттенок, колючий ветер пощипывает кончик носа, но всё равно наслаждаюсь мнимым спокойствием и молчанием, окружающим мою одинокую фигуру. Несмотря на то, что ещё достаточно рано, спальный район погружён в тишину, мимо проезжают редкие машины, озаряя дорогу оранжевым, из окон домов свет падает на небольшие садики возле дома, и кое-где можно заметить торчащие палки — бывшие кусты, сбросившие листву к зиме. Пальцы на ногах замёрзли, практически онемели, но я медленно бреду к дому, ощущая редкое отсутствие мыслей в голове. Сознание, кажется, превращается в воздушный шарик и стремительно покидает тело, витая где-то в воздухе среди снежинок. Мне нравится такая легкость, хоть она и недолговременна. Это всего лишь самообман: желанная пустота обманывает отсутствием трудностей и проблем, одиночество не кажется удушающим, а скорее окрыляющим. В такие моменты понимаю простую фразу: «Один, но не одинок». Если подумать, меня окружают люди — не плохие и не хорошие — поэтому в действительности я не могу быть одинока. Странная меланхолия, настигшая внезапно, — очередной тревожный звоночек, хотя она предпочтительнее отчаянного уныния. Легкая степень ангедонии заставляет еле шаркать ногами, отчего снег прокатывается под подошвой, но я всё же наслаждаюсь апатией, пока настроение вновь не скакнуло, увлекая меня в пучину неконтролируемых эмоций. Оказавшись у знакомой калитки, я тяжело вздыхаю и останавливаюсь, пытаясь подготовиться морально. Сейчас почти восемь, и все обитатели дома уже вернулись. Машину Шистада слегка замело, из чего делаю вывод, что он нигде не был уже несколько часов. Перевожу дыхание и прохожу в палисадник. Дорожка к дому тщательно прочищена, я почти вижу асфальт. Перед дверью вновь замираю и мучительно медленно обдумываю возможные исходы вечера. Мне хочется сохранить состояние безразличия, чтобы хорошенько обдумать происходящее, но это практически невозможно. Я знаю, что пришла не слишком поздно, хотя на улице уже стемнело. Крис знает, что я была с Эмили, а это уже плюс. Мне хочется, чтобы остаток дня прошел мирно, а дальше останется лишь пережить ещё двое суток. Двадцать четвёртого декабря меня ждёт самолет, который отвезёт меня в самое желанное место: к отцу. Настроившись на позитивные мысли, я топчусь на крыльце, стряхивая снег с ботинок, и всё же захожу в дом. Из кухни доносятся приглушённые голоса, и, прислушавшись, я понимаю, что это Элиза и Томас. Снимаю куртку, смахиваю с неё влагу и вешаю на место, затем стягиваю ботинки и отставляю в сторону. Мокрые волосы откидываю назад, спрятав за уши, и быстро смотрю на себя в зеркало: тушь немного размазалась, поэтому, облизнув палец, удаляю её остатки и прохожу вглубь. Как и ожидалось, застаю Элизу и Томаса на кухне за чашкой кофе. Они негромко обсуждают какую-то работу и первоначально не замечают моего появления. — Добрый вечер, — здороваюсь я, затем прохожу к раковине и наливаю стакан воды. Пить не хочется, но улизнуть в комнату прямо сейчас — значит дать матери повод для раздражения. — Ева, — кивает Томас, отставляя пустую кружку в сторону. В его руке мелькает знакомый прямоугольник телефона. — Привет, — говорит мама, и в её голосе не слышится ноток недовольства. Это хороший знак. — Где ты была? — Ходила с Эмили за подарками, — отвечаю я и смотрю на Элизу, пытаясь предугадать её реакцию. Она кивает и подносит чашечку с кофе к губам. Что ж, возможно, сегодня получится избежать ссоры. — Ты уже собрала вещи? — интересуется она, пока я мелкими глотками опустошаю стакан с водой. — Нет, займусь этим завтра, — поясняю я и вновь слежу за женщиной напротив. — Хорошо, — мирно соглашается она. — В аэропорт тебя отвезёт Кристофер. Стоило только обрадоваться… Давно пора понять, что не может в жизни всё идти так, как задумывалось. — Я могу вызвать такси, — слабо возражаю я, не особо надеясь на успех. На самом деле, в связи с погодными условиями такси — дорогое удовольствие. — Он уже согласился, — с нажимом говорит мать, и я просто киваю, не желая рушить хрупкое перемирие. — Ужинать будешь? — Не хочется. Я выливаю остатки воды в раковину, затем мою стакан и ставлю его в сушилку. Разговор окончен. Не так уж и плохо. Спустившись в комнату, я застаю Тоффи, свернувшимся на своем излюбленном месте. Видимо, Крис выпускал его погулять. Стянув тесную одежду, натягиваю голубые пижамные штаны и футболку, затем причёсываю влажные волосы и собираю в низкий хвост, чтобы они не мешались. Несмотря на ранний час, чувствую лёгкую усталость и необходимость принять душ. Навожу порядок на столе и расправляю кровать, затем достаю вещи из рюкзака и вешаю его на стул. Тоффи всё это время спит, всего один раз открыв глаза во время моих передвижений. Покончив с небольшой спонтанной уборкой, поднимаюсь на первый этаж. Мама и Томас уже ушли, погасив свет на кухне, и я решаю, что всё-таки неплохо было бы перекусить после душа. Дверь в комнату Шистада закрыта, но по полу стелется оранжевый свет от его лампы. На мгновение замираю, раздумывая, стоит ли постучать и оповестить о моем возвращении, но тут же отбрасываю эту мысль, понимая, что парень наверняка слышал, как я пришла. Кроме того, вероятность поссориться равняется восьмидесяти процентам, поэтому, прошмыгнув в ванную, плотно закрываю за собой дверь. Включаю воду в душе, и, пока она греется, снимаю одежду и распускаю волосы. Зеркало почти сразу запотевает из-за пара, воздух становится более тяжёлым. Горячая вода приятно обволакивает тело, согревая замёрзшие ноги и расслабляя напряжённые мышцы. Я не спеша намыливаю тело, затем мою волосы и массирую кожу головы, чувствуя, как ноющая боль в висках, ставшая привычной за несколько дней, немного отпускает, очищая рассудок. После долгого душа, скручиваю мокрые волосы в пучок, чтобы они не мешались, надеваю обратно штаны и футболку, затем кидаю мокрое полотенце в сушилку. Прошмыгнув в коридор, лишь краем глаза замечаю, что дверь в комнату Шистада по-прежнему заперта, но стараюсь не обращать внимание на болезненные ощущения в груди. На кухне решаю перекусить чем-то легким, поэтому ставлю чайник, готовлю два тоста и «Апельсиновый рай». Примерно в то же время, когда закипает чайник, мой телефон вибрирует, оповещая о новом звонке. — Привет, пап, — радостно здороваюсь я, приложив телефон к уху. — Привет, милая, — тепло отзывается отец. — Как дела? Его голос звучит достаточно бодро, и тревожная мысль, проникшая в мозг, тут же ускользает. — Всё хорошо. Правда, на улице о-очень холодно, — протягиваю я для большей выразительности, и отец смеётся в ответ. — Мой рейс в десять часов двадцать четвёртого декабря. — Отлично, я встречу тебя в аэропорте, — оповещает папа, и на душе тут же становится легко: значит, всё в силе. — Кстати, я уже купил муку для наших рождественских кексов. — Лучше бы ты купил кексы, — фыркаю я, вспоминая нашу ежегодную традицию. Мы с отцом поклонники выпечки, а потому каждое Рождество пытаемся испечь что-нибудь съестное. Обычно ничего путного из этого не выходит. Когда мне было двенадцать, мы пекли кексы и пришли к выводу, что это — единственная выпечка, которую мы в состоянии приготовить, хотя раз на раз не приходится. — В этом году точно получится, — заверяет отец со сквозящим в тоне весельем, и я смеюсь в ответ. — Жаль, что не получится привезти Тоффи. Без него Рождество совсем не Рождество. — Мне тоже жаль, — вздыхаю я, хотя и осознаю, что перевозка животных дорогая. — Но я рад, что ты сможешь приехать, пусть и не получится остаться до Нового года, — замечает папа, и я киваю, соглашаясь с ним, пусть он и не может этого видеть. Зажав телефон плечом, наливаю кипяток в кружку, наблюдая, как сушёные листья «Апельсинового рая» расползаются и становятся больше, окрашивая воду в жёлто-зеленый цвет. Мы недолго болтаем с отцом о планах на Рождество и приходим к выводу, что не будем нарушать традиций и проведём его так же, как и все предыдущие. Такая перспектива улучшает мое настроение: радует, что хоть что-то остаётся постоянным. Папа рассказывает мне забавный случай с работы, пока я жую тост и от смеха проглатываю слишком большой кусок, отчего тут же захожусь в кашле. Я повествую отцу об успехах в школе, не вдаваясь в подробности, и уверяю его, что чувствую себя хорошо. Мужчина напоминает о необходимости консультации и сообщает, что Элиза подыщет мне врача, который проведёт осмотр. Я нехотя соглашаюсь, хотя вопрос уже решён, и про себя думаю, что на самом деле приём у специалиста не будет лишним. После телефонного разговора я мою кружку и стираю крошки со стола, затем гашу свет на кухне и всё-таки заглядываю в коридор: дверь Шистада закрыта, свет уже не горит. Со вздохом иду спать, чувствуя, как усталость охватывает вымотавшийся рассудок.***
Двадцать четвёртого декабря мать будит меня ровно в пятнадцать минут седьмого, чтобы выяснить, собраны ли вещи. Я нехотя приоткрываю один глаз, затем второй и смотрю на застывшую в дверном проёме женскую фигуру. Из коридора льётся яркий желтый свет, озаряя часть комнаты и бросаясь прямо в глаза. Кое-как проморгавшись, присаживаюсь на кровати, и холодный воздух проникает под одежду и атакует открытые участки тела, отчего кожа тут же покрывается мурашками. Я кутаюсь в одеяло и спускаю ноги на пол, мозг вяло прокручивает мысли, и я пока не способна ответить на мамин вопрос. Не дожидаясь ответа, Элиза нетерпеливо щёлкает по выключателю, и в комнате тут же зажигается свет, поэтому болезненно морщусь и слабо стону. Раскрытый чемодан с частично собранными вещами стоит в углу, ожидая своей участи. — Да, я все сложила, — наконец говорю я с явным раздражением. Проигнорировав мою реплику, Элиза проходит в комнату — её тапки с легким шелестом скользят по полу — и заглядывает внутрь. Осмотрев содержимое, она удовлетворённо кивает. — Не забудь паспорт и зарядку для телефона, — напоминает женщина, прежде чем удалиться наверх. Дверь остаётся открытой, а свет — включённым. Со стоном я падаю обратно на кровать и засыпаю. Когда я повторно открываю глаза, то понимаю, что прошло не больше тридцати минут. На пороге комнаты вновь стоит Элиза и уже третий раз говорит мне о том, что пора вставать. — Ещё нет семи, — вздыхаю я, чувствуя вибрирующую в висках головную боль от недосыпа: собирая вещи вчера, я легла достаточно поздно и про себя решила, что просплю минимум до половины восьмого. — Тебе нужно принять душ и собраться, выехать как минимум за час: сейчас канун Рождества, дороги наверняка забиты, и ты можешь опоздать на рейс. Я перекатываюсь на другой бок и медленно зеваю с характерным звуком. — Сейчас же, Ева! Внезапный крик заставляет меня резко подскочить на кровати и опустить голые ступни на холодный пол. Удовлетворённая моим подъёмом Элиза исчезает на лестнице, шаркая тапками. Вялыми пальцами массирую веки, пытаясь привести себя в чувства, и мысленно всё же соглашаюсь с мамой, понимая, что перестраховка не помешает. Скинув с себя одеяло, заматываюсь в пушистый халат и причёсываю волосы, чтобы их было легче промыть, затем бросаю взгляд на Тоффи, недовольного из-за потревоженного сна. Заметив, что я встала, он тоже подскакивает, готовый к прогулке. — Не сейчас, приятель, — протягиваю я, проигнорировав слабый скулёж собаки. Поднявшись на первый этаж, обнаруживаю Элизу за барной стойкой. Перед ней стоит кружка ароматного кофе и какой-то журнал, обложку которого не удаётся рассмотреть. Её волосы собраны в аккуратный пучок, а тело обтянуто атласным халатом длиной до щиколотки. — Наконец-то ты встала, — со сквозящим в голосе недовольством говорит мама. — Ага, — вяло подтверждаю я и ухожу в ванную. Закрыв дверь, включаю воду и стягиваю с себя одежду. Покрытое мурашками тело быстро согревается под горячими струями. Вода плодотворно влияет на организм, сонливость медленно отступает, и я чувствую себя намного бодрее. Почистив зубы и умывшись, сушу волосы, параллельно складывая необходимые вещи в дорожную косметичку: зубную щётку и пасту, обезболивающее, смягчающий крем, тушь и подводку, тональный крем и пудру. Закончив с водными процедурами, бросаю полотенце в сушилку, затем открываю дверь и выхожу в коридор. — Ты разбудила меня своей вознёй, — недовольно сообщает голос за спиной. Обернувшись, вижу помятую сонную фигуру Шистада, на лице с правой стороны у него остался отпечаток подушки, щека покраснела. Взъерошённые волосы придают парню умилительный вид, но всё это перечеркивают покрасневшие, воспалённые белки глаз и искусанные в кровь губы. — Всё равно пора вставать, — говорю я, слегка прищурившись. На нём серая футболка, пропитанная потом у горла и под мышками, на ногах носки и спортивные штаны. Его руки дрожат. Словив мой внимательный взгляд, Шистад прячет ладони в карманы и прищуривает глаза. Я не отвожу взор, устанавливая зрительный контакт, который, впрочем, оказывается довольно коротким: парню сложно сосредоточить внимание. — Я курить, — говорит он, протискиваясь мимо меня. — На кухне Элиза, — предупреждаю я, пока он выуживает пачку дрожащими руками. — Замечательно, — тихо фыркает парень, затем обратно убирает упаковку в карман. Я стою на месте, наблюдая, как Шистад проходит в коридор, а затем исчезает в прихожей, быстро пожелав Элизе доброго утра. Покрепче вцепившись в свою косметичку, прохожу на кухню и ставлю чайник. Мать всё ещё листает журнал. — Кристофер уже проснулся, — безынтересно сообщает она, не отрывая взгляд от глянцевых страниц. — Хорошо, — киваю я, взглянув на часы. Четверть восьмого. — Я почти собралась. Оставив воду кипятиться, возвращаюсь в комнату, где закрываю чемодан и закидываю косметичку, зарядку для телефона и наушники в рюкзак, чтобы было удобнее достать во время полета, хотя и чемодан сможет пролезть в ручную кладь. Надеваю джинсы и тёплые носки, затем футболку, сверху натягиваю кофту, потом связываю волосы в высокий пучок, чтобы волосы не мешались. В комнате навожу быстрый порядок, заправив кровать и прибравшись на столе. Заметив мою возню, Тоффи вновь скулит, напоминая о необходимости прогулки, и я решаю, что перед завтраком как раз успею выгулять собаку. — Пошли, — потрепав питомца за ушком, я зову его за собой, и Тоффи тут же поднимается, поднимаясь по лестнице. На кухне матери уже нет, зато я слышу её удаляющиеся по лестнице на второй этаж шаги. Бросив взгляд на стойку, замечаю тот самый журнал. «Тысяча обручальных колец». Шистад сидит на корточках у порога, поэтому, открывая дверь, я случайно задеваю его углом, за что сразу же в мою сторону прилетает ругательство: — Ева, твою мать, — рычит он, уронив сигарету в снег, и та потухает в то же мгновение и быстро намокает. — Сам виноват, — отвечаю я, бросая на парня раздражённый взгляд. Наше молчание было прервано два дня назад, но я не уверена, что это хорошо: препирательства только портят настроение. — Ну, конечно, — парирует он. Я плотнее запахиваю куртку и немного сутулюсь, пряча руки в карманы. На улице ещё темно, и рассвет только занимается. Уличный фонарь освещает боковую часть дома, отчего вижу лишь одну третью часть Шистада. Он уже выудил новую сигарету и зажал её между зубов, прикурив. Даже в темноте замечаю слегка подрагивающие пальцы, но всё равно стараюсь об этом не думать, пока украдкой рассматриваю парня. Тоффи носится в снегу, радуясь долгожданной прогулке, а я присаживаюсь на некотором расстоянии от парня. В воздухе пахнет морозом, на улице значительно холоднее, температура опустилась еще ниже. Хочется что-нибудь сказать, чтобы нарушить напряжённую паузу, но нам ум ничего не идет, поэтому упрямо молчу. Крис медленно курит — оранжевый огонек освещает его губы и кончик носа во время затяжки, и он тоже хранит молчание. Он не смотрит на меня, устремив взгляд куда-то вперёд, и я гадаю, о чём он думает. Сейчас тишина почти не кажется удушающей, хотя недосказанность буквально вибрирует в воздухе. Мне не хочется уезжать так: оставлять отношения висеть на волоске, — пусть к Новому году я и вернусь. Тревога и плохое предчувствие удваивают волнение, в голове крутится сотня мыслей, но ни одну не решаюсь произнести вслух. Чувство, будто всё вот-вот изменится, заставляет сердце глухо падать вниз и биться с утроенной силой, а собственное бессилие, граничащие с безысходностью, лишь больно бьёт в область солнечного сплетения. Всё-таки нужно что-то сказать. Необходимо дать понять Крису, что я знаю о его проблемах и он может прийти ко мне за помощью, пусть я и не эксперт в таких вещах. Он загнан в угол собственной зависимостью и внешним давлением, и уж это я, наверное, могу понять. Сейчас, когда положение значительно ухудшилось, я осознаю острую нужду парня в человеке, который станет его якорем, возможностью вынырнуть наружу, пусть Шистад и старательно избегает любого взаимодействия. Мне трудно переступить через себя, но упрямство парня лишь доказывает его необходимость в человеке, в котором он будет уверен. С доверием у нас есть определенные проблемы, но, несмотря на всё, я готова приложить усилия, чтобы Крис смог верить мне и в меня. Вся его колючесть и внешнее безразличие — не что иное, как попытка минимизировать ущерб от собственного саморазрушения. — Я… — я открываю рот, чтобы заговорить с парнем, но в это же мгновение он отбрасывает бычок в снег и поднимается, затем отряхивает штаны от нападавших с крыши снежинок и открывает дверь. — Выезжаем через сорок минут, — говорит Крис напоследок. Я тяжело вздыхаю и сглатываю горечь.***
Крис загружает мой чемодан в багажник, пока я удобнее устраиваюсь на пассажирском сиденье и пристёгиваю ремень безопасности. Салон достаточно прогрет, поэтому расстёгиваю молнию на куртке до середины и слегка кручу колесико магнитолы, оставляя музыку в качестве фона. Через несколько секунд Шистад садится на место водителя, слегка ёрзает на сиденье и, наконец, смотрит в зеркало заднего вида, готовясь выезжать. В воздухе кружат мягкие хлопья снега, липнущие к лобовому стеклу, и Крис смахивает их, включив дворники. Пока мы выезжаем на трассу, я обдумываю свои дальнейшие действия. На дороге небольшие пробки, но это даже на руку. Краем глаза рассматриваю Криса: он выглядит лучше, чем утром, но это отнюдь не вызывает у меня приступов радости. Его руки крепко держат руль, и напряжённая линия челюсти выдаёт отчаянную сосредоточенность парня. Как ни странно, я не боюсь Криса, не боюсь ехать с ним в одной машине, хотя в действительности это довольно рискованно. Когда мы встаём в пробку на очередном светофоре, я вновь поворачиваю колесико магнитолы, отчего в салоне на мгновение воцаряется тишина. — Мы можем поговорить? — спокойно, но настойчиво спрашиваю я, заранее зная, что не приму отрицательный ответ. Крис неоднозначно пожимает плечами с невозмутимым лицом. Вновь напоминаю себе, что это лишь маска, защитный механизм, и мне нужно не раздражаться хотя бы в начале разговора. — Есть необходимость? — холодно интересуется Крис, не отрывая взгляда от дороги, хотя мы стоим уже около трёх минут и продвинулись не дальше, чем на два метра. — Да, — отвечаю я, стараясь не обращать внимание на его напускное безразличие. — Тогда говори. — Я знаю, что ты больше не контролируешь ситуацию, — в лоб говорю я, про себя решив, что искренность и прямота — наиболее быстрые варианты на пути к выяснению всего. — Ты можешь отрицать это, но я знаю. Вероятно, ты думаешь, что можешь легко всех обмануть, ведь ты великий и ужасный Кристофер Шистад. Но на самом деле твои руки постоянно трясутся, — не давая вставить ему и слово, быстро говорю я, — ты сильно мёрзнешь и потеешь. Я знаю, что это значит. — Откуда тебе знать? — иронично выгибает бровь парень, всё ещё не глядя на меня, хотя я сверлю его внимательным взглядом. — Наверное, ты считаешь меня совсем глупой, — с обидой замечаю я, — но всё это заметнее, чем тебе кажется. Вопрос времени, когда все станет понятно и Томасу. Разве он не говорил о реабилитации? Крис злобно сжимает челюсти и наконец поворачивает голову. Сузив глаза, он смотрит на меня с непривычной обречённостью и толикой злости. Мне интересно узнать, что он думает, ведь выбить правду из Шистада практически невозможно. — И что? — наконец спрашивает он, откинувшись на спинку своего сидения. В этом жесте столько слабого смирения, что мне почти физически больно. Его лицо искажается в непонятной гримасе, которую я не решаюсь трактовать, и он смотрит на меня из-под опущенных ресниц. При свете дня под глазами парня отчётливо виднеются голубые ручейки вен и кровеносные сосуды, просвечивающиеся сквозь тонкую бледную кожу. Его воспалённые, закусанные губы с застывшей кровью и ошметками кожи слегка приоткрываются в размеренном дыхании. — Не знаю, — честно признаюсь я. — Просто позволь помочь. Я знаю, что мы не раз говорили об этом, но позволь помочь по-настоящему. Просто откройся мне, ладно? Я интуитивно нахожу его руку, лежащую на коробке передач, и слабо сжимаю, готовая к тому, что парень оттолкнёт меня. Заглянув в его ореховые глаза, вижу внутреннюю борьбу, которая длится несколько секунд. Затем он обхватывает мою ладонь и медленно проводит большим пальцем по коже, мягко поглаживая. Я трактую этот жест как хороший знак. — Ты же знаешь, что это невозможно? — спрашивает он, понизив голос. От обречённости в его тоне меня прошибает холодом. Его рука шершавая и холодная на ощупь. — Знаю, — соглашаюсь я, — но если я уже всё знаю, то ничего и говорить не нужно, правда? Просто не обманывай. Автомобиль впереди трогается, разрушая момент. Крис нажимает на газ, и машина сворачивает. До аэропорта не больше двадцати минут. Про себя я проклинаю целый свет, сетуя на то, что пробка рассосалась слишком быстро. Я так глубоко ухожу в мысленные ругательства, что сперва даже не замечаю: Крис всё ещё держит меня за руку. Его прикосновение кажется знакомым и чужим одновременно. Я привыкла к горячим, пахнущим никотином рукам, но сейчас это ладони сломленного человека с слегка подрагивающими пальцами и холодными кончиками фаланг. Его большой палец поглаживает мою ладонь в успокаивающем жесте, и на секунду становится смешно: это я должна успокаивать и поддерживать его. Я несильно сжимаю руку Криса, посылая ему невербальное сообщение, в значении которого и сама не уверена, затем бросаю на парня быстрый взгляд: уголок его губы растягивается в привычной полуулыбке. До аэропорта мы доезжаем в молчании, но знаю, что разговор ещё и не закончен, и я не могу сесть в самолет, не решив все до конца. Крис паркуется, выпуская мою руку. От потери контакта в груди на мгновение становится больно, но я тут же подавляю это эгоистичное желание, понимая, что прикосновения отвлекают меня от сути происходящего и затуманивают рассудок. Заняв место на парковке, автомобиль останавливается, но никто не покидает салон. Я сижу, в нерешительности покусываю губу и рассматриваю собственные руки, заламывая пальцы. Нужно с чего-то начать, но с чего — неизвестно. Крис незаметно для меня нажимает кнопку на руле, отчего музыка в салоне становится чуть громче. Песня мне незнакома, но приятный женский голос поёт что-то о дожде и летящих мыслях. — Е-ева, — растягивая первую гласную моего имени, тихо зовет Крис. Его манера произносить моё имя вызывает вибрацию в низу живота. — Да? — шёпотом спрашиваю я, закусив внутреннюю сторону щеки. Мною овладевает странное чувство неуверенности, которое никак не удаётся заглушить. — Возьми меня за руку, — низкий голос Криса рождает неровный строй мурашек на моём теле. Не дожидаясь ответных действий, он сам обхватывает мою ладонь. Его сухие, прохладные пальцы посылают электрический разряд. Я поднимаю голову и смотрю на парня из-под опущенных ресниц. Его карие глаза с проблесками зелени слабо мерцают, уголок губы приподнят в знакомой усмешке, которая уже не кажется такой холодной. Поразительно, как наши отношения бросаются из крайности в крайность. Эмоции, связывающие меня с Крисом, — это неконтролируемый поток, и мне давно пора бы смириться, но я всё равно каждый раз удивляюсь его влиянию на себя. — Дай тебя обнять, — еле слышно произносит парень, наклоняясь ко мне. Его запах обволакивает всё моё существо, проникая в лёгкие и оседая там кофейной гущей. Шистад легко обхватывает меня, прижимая к себе, и моя щека сталкивается с его грудью. Между нами сохраняется расстояние из-за коробки передач, но Крис лёгким движением отодвигает сидение, и я быстро перебираюсь к нему на колени. Отчаянно вжимаюсь в его тело, чувствуя легкую тоску по знакомому теплу и порхающих бабочек в желудке. — Я не могу тебя терять.