***
В аэропорте привычно пахнет дьюти-фри и людьми. Народу не слишком много— все сидят по домам в ожидании Нового года,— но на регистрационном пункте всё-таки формируется небольшая очередь. Папа стоит рядом, держа ручку моего чемодана, пока я ожидаю с документами в руках. Скорую разлуку украшает недавний разговор, немного унимая щемящую боль в области солнечного сплетения. —Ваши документы,— говорит женщина лет сорока с другой стороны регистрации. Я протягиваю паспорт и билет, она быстро проверяет данные, затем возвращает документы. —Хорошего полета! Следующий! Я отхожу в сторону и осматриваю пространство аэропорта на наличие свободных сидений. До самолета чуть больше сорока минут, и у нас всё ещё есть время побыть вместе. Мы присаживаемся на свободные места, папа пристраивает чемодан у наших ног. —Жаль, что мы не можем провести Новый год вместе,— замечаю я, отчасти надеясь, что всё же смогу остаться. —Не уверен, что буду праздновать в этот раз,— отвечает отец, потирая висок. Несмотря на то, что мы оба практически ожили за дни, проведённые семьей, его усталость и загруженность никуда не делись, и я уверена, что, вернувшись домой, он вновь примется за работу. —Да и какой смысл праздновать Новый год в одиночестве? —Я могла бы остаться,— предлагаю я, хотя заранее знаю, что это невозможно. —Ты же знаешь, что мы с мамой договорились,— в который раз напоминает Марлон. —Какая ей вообще разница? —недовольно морщусь. —Я ей там вообще не нужна! Буду я в доме или нет, Элизе плевать. Она специально хочется выглядеть хорошей мамашей перед своим новым ухажёром. —Ева! —обрывает отец. —Не говори так! —Мы оба знаем, что это правда,— возражаю. —Моя жизнь не интересовала её долгие годы, а теперь внезапно ей понадобилась дочь. Я не могу терпеть её притворной заботы и опеки, она выжимает из меня все соки. Жизнь в Осло похожа на ад, неудивительно, что болезнь обострилась. —Ева, ты же знаешь, что это не так,— папа качает головой, пытаясь утихомирить взбунтовавшееся детское эго. —Я понимаю, что ты обижена на меня и маму, но постарайся и ты понять нас. Сейчас для твоего здоровья лучше оставаться на месте и не тревожить сознание. —Даже если в этом месте мне становится только хуже? —обиженно спрашиваю я. —Дело ведь не в Элизе,— осторожно произносит отец. —Есть что-то ещё, что беспокоит тебя? Милая, скажи мне, в чём дело, и мы вместе это решим. —Дело в том, что ты меня бросил на попечение женщины, которой абсолютно всё равно на меня! Как ты мог оставить меня ей? —это не то, что я хочу сказать, но поток слов срывается с языка незамедлительно, его уже невозможно остановить. Мои слова ранят отца, и в его глазах мелькает острое сожаление. —Я думала, мы заодно, в одной лодке: ты и я. С чего ты решил, что с ней будет лучше? Как только я переехала в Осло, всё пошло наперекосяк. Я просто не понимаю, как можно было отослать меня к этой бесчувственной, жестокой женщине? Элиза не любит меня и никогда не сможет полюбить. Это невыносимо! —Она любит тебя, просто не умеет показывать это,— слабо замечает отец, но я его почти не слышу. —Она никогда меня не любила, и уж лучше остаться одной, чем с ней. Просто скажи, что я сделала не так? Почему мне нельзя остаться? —Милая… —папа протягивает руку в успокаивающем жесте и дотрагивается до моей кисти, но я резко дёргаю ладонь и вскакиваю. — Мне пора,— выпаливаю я, схватив чемодан. Он испуганно гремит. —Ева… —Скоро самолет! Рада была увидеться! Я резко разворачиваюсь и, потянув за собой чемодан, стремительно удаляюсь от ссутулившейся фигуры отца. Слёзы застилают глаза, мутный взгляд едва разбирает дорогу, в груди пронзительно шипит и ноет.***
Самолет входит в зону турбулентности, и я просыпаюсь от сопровождающей её тряски. Сидение слабо вибрирует под весом моего тела, в висках пульсирует слабая, зарождающаяся мигрень. Оглянувшись, я изучаю других пассажиров, которые испытывают тот же дискомфорт, что и я. Я всматриваюсь в лицо человека, сидящего через два сидения, и пытаюсь понять: испытывает ли он ту же тошноту и головную боль? Первоначально кажется, что так и есть: мы сидим в одном самолете, между нами всего несколько сидений, самолет слабо трясёт, салон дёргается. Мы в одинаковом положении, вне зоны комфорта, значит, вероятно, его желудок так же скручивает узлом, и виски пронзает тупая боль. Но я начинаю копать глубже и осознаю, что первая мысль— самая примитивная, самая неправдивая. Он— этот человек с кудрявыми волосами и чёрными густыми бровями— может ощущать всё по-другому: возможно, он чувствует вязкую слюну, скопившуюся во рту, или то, как тошнота поднимается по горлу, или его желудок пуст, и его вовсе не сковывают рвотные позывы; может, он привык к перелётам и теперь его не заботит та самая тряска, оттого его голова полна сторонних мыслей, а не сконцентрирована на лёгком головокружении. Я не могу знать наверняка, но неожиданно приходит осознание, что каждый человек всё воспринимает по-разному: своя реакция, свои чувства и эмоции, своё мироощущение. И даже если кажется, что вот он— тот человек— может понять то, что я испытываю, то в итоге оказывается, что он думает, чувствует, и мыслит иначе, хотя, на первый взгляд, его слова могут прекрасно описать твоё состояние. Это не закон природы или инстинкт. Это, наверное, связано с тем, что человек обладает сознанием, а сознание— это неповторимая штука, которую нельзя подстроить под другого, даже если захотеть. Может, человек просто хочет верить, что где-то существует другой человек, невероятно похожий на него, который сможет понять всё, что творится в его голове. И это либо лучшая, либо худшая надежда, живущая внутри. Внезапно этот человек, сидящий через два кресла от меня, кажется далёким, ещё более незнакомым, чем был до этого. Он чужак, почти враг, потому что не способен разделить мои чувства. Меня охватывает злость, потому что, возможно, изъян не в нём— не испытывающем то же самое,— а во мне, в том, что я сломанная, бракованная, с комком чего-то, что не удается ни назвать, ни распутать. Возможно, не этот человек чувствует неправильно, а я. А может, всё дело в различиях. Может, смысл существования в том, что каждый из нас неповторим, в познании различий между людьми, в поиске кого-то, кто не будет похож на тебя, а будет так разительно отличаться, что станет твоим идеальным «инь», а ты— его «янь». Я не верю в существование родственных душ, но ведь мир не держится на вере одного человека, песчинке в бесконечно растущей пустыне. Мы всю жизнь пытаемся отыскать того, кто сможет стать нашим отражением в зеркале, и всегда промахиваемся, глядя в рябь грязной лужи. Ведь вся соль, может, заключается в том, чтобы обернуться и увидеть не себя, не своего двойника, а кого-то, кто стоит на руках, вместо глаз у него рот, а на ногах не носки, а перчатки без пальцев. Мир ведь— это не паззл, который нужно собрать. Это водная гладь, бушующие волны, штиль, шторм. А жизнь— это просто жизнь.***
—Пожалуйста, кладите свой багаж на ленту, а сами пройдите к металлоискателю. Спасибо,— всё осталось как прежде. Та самая брюнетка, которую я встретила полгода назад, приземлившись в Осло, смотрит куда-то мне в переносицу, когда произносит эти слова. Теперь я знаю наверняка, что эти слова она вызубрила так давно, что сейчас они с безэмоциональностью и лёгкостью соскальзывают с языка. Мой чемодан опускается на автоматическую ленту и доезжает до места осмотра, где охранник с помощью компьютера смотрит его содержимое. —Сюда,— указывает мне брюнетка, и я подхожу к ещё одному охраннику, который приказывает мне встать на нужное место. —Руки в стороны,— говорит мужчина, проводя металлоискателем вдоль моего тела. Я не узнаю его, но он кажется таким же, как и тот, что я встретила в свой первый прилёт, и то чувство, будто меня только что облапали, кажется смутно знакомым. —Всё чисто, можете проходить. Я подхватываю чемодан с ленты— он в разы легче, чем в прошлый раз,— затем отхожу в сторону и застёгиваю куртку. Длинный ряд широких окон аэропорта открывает вид на небольшую снежную бурю, беснующуюся снаружи. Ручка чемодана прохладная и гладкая, и, дотронувшись до неё, осознаю, что моя ладонь вспотела то ли от волнения, то ли от слишком тёплого одеяния. Я прохожу вперёд и слегка щурюсь, всматриваясь в лица незнакомцев. Внезапно мне вспоминается тот парень из самолета, что сидел всего через два кресла. Я думаю о том, куда же направляется он и по какой причине вообще сидел в том же самолете, что я. Мысль о том, что я этого никогда не узнаю, кажется мне печальной и глупой одновременно: почему мне есть дело до жизни случайного попутчика, которого я никогда больше не встречу? Затем я пытаюсь осознать, сколько людей так же подумает обо мне, как о случайном прохожем, просто девушке, о незнакомке. Наверное, в этом и заключается смысл: отыскать человека, который будет думать о тебе, как о ком-то важном, значимом, имеющем смысл. После нескольких часов в самолете голова болит от недосыпа и перелёта, желудок всё ещё сковывает тошнотой. Настроения нет, рюкзак неприятно оттягивает плечо; единственное, чего сейчас хочется,— это зарыться с головой в одеяло и провести в тишине как минимум десять часов. Я сосредоточенно вглядываюсь в лица прохожих, отыскивая встречающего, но мелькающие туда-сюда люди лишь раздражают и вызывают спазмы в висках. Остановившись, оглядываюсь и начинаю злиться. Это чувство вспыхивает наряду с усталостью. Мне просто необходимо немного тишины в темноте комнаты. Сейчас обед, и аэропорт полон людей и голосов. Фоновый шум прерывается голосом из динамиков, сообщающим о прибытии или отбытии самолетов, какофония звуков давит на барабанные перепонки, усиливая мигрень. Внезапно кто-то хватает меня за локоть, и я испуганно отшатываюсь в сторону, обернувшись. —Испугалась? —спрашивает Крис, улыбнувшись знакомой акульей улыбкой. —Нет,— раздражённо говорю я, скрестив руки на груди. Ручка чемодана шумно опускается, когда отдергиваю руку. —Ну, конечно,— хмыкает парень, явно довольный выходкой, и его издевательское настроение злит. —Как долетела? —Мы можем просто сесть в машину? —спрашиваю я, скривив губы. Шистад пожимает плечами и легко подхватывает чемодан, явно не разделяя моей злости. Он идет слишком быстро, и я раздражённо рассматриваю его спину и широкий разворот плеч, обтянутый чёрной дутой курткой. Капюшон толстовки скрывает его волосы, рука тянет за собой чемодан. На улице бушует погода: снег и ветер чуть ли не сбивают с ног, видимость практически нулевая из-за метели и тумана. Ветер откидывает капюшон и забирается под куртку. Становится так холодно, что леденеют пальцы, пока мы идём до автомобиля. Крис открывает багажник кнопкой на брелоке и кладёт чемодан, затем оборачивается и, вскинув бровь, указывает на рюкзак, висящий на моей руке, но я лишь недовольно передёргиваю плечом и резко открываю дверь пассажирского сидения. Оказавшись внутри, с раздражением осознаю, что в салоне холодно: видимо, Крис всё это время ждал меня в аэропорте. Дверь водителя открывается, впуская вместе с парнем поток ледяного воздуха, а я ёжусь от холода и прячу руки в карманы. —Спокойно,— замечает парень в ответ на мою реакцию,— салон быстро прогреется. Он запускает мотор и щёлкает по кнопке обогревателя, и машина тут же издает тихое, едва различимое гудение. Горячий воздух бьёт прямо в лицо, обдувая замёрзшие щёки, и я откидываю капюшон. Промокшие от снега волосы слиплись и теперь больше походят на мокрые сосульки. Я кое-как пытаюсь распутать их пальцами, но от этого лишь усиливается головная боль. Я злобно выдыхаю. —Ты сегодня не в настроении,— говорит Крис, очевидно, желая вывести меня на разговор, но вместо этого отворачиваюсь к окну,— и говорить не хочешь. Что ж, нас ждёт длинная дорога. Я показательно игнорирую парня, уставившись в окно. Отчасти поступаю так, потому что знаю, что, как только открою рот, сорвусь на Криса, хотя в данный момент он виноват в меньшей степени. Весь перелёт меня душили наконец озвученная обида и пульсирующее чувство вины за такое неудачное прощание с отцом. Неизвестно, когда мы сможем увидеться вновь. Сейчас стоило бы включить телефон, набрать его номер и успокоить себя и отца, но обида оказывается сильнее. Я осознаю, что мы лишь заложники обстоятельств, но ведь сердцу не прикажешь: оно чувствует то, что чувствует. Чтобы не сидеть в тишине, Крис включает музыку. Она играет достаточно громко, чтобы заполнить паузу, и достаточно тихо, чтобы услышать друг друга в случае разговора. Данный факт отдаётся всплеском тепла, но я намеренно подавляю его, давая волю организму насытиться негативными эмоциями. Мне не хочется скакать с плохого настроения на хорошее: не могу быть заложником болезни. За окном бушует пурга, а молочный туман лишь усиливает эффект. Видимость практически нулевая, но Крис всё равно едет быстрее положенного в данной ситуации. Оранжевый свет фар разрезает пространство лишь на пару метров вперед, в окне видны лишь кружащие с бешеной скоростью снежинки. Мне сложно определить, где мы находимся, и я решаю довериться Шистаду и его знанию дороги. Из динамиков доносится какая-то незнакомая, успокаивающая песня, и я позволяю себе расслабиться. В салоне тепло, горячий воздух согревает щеки, поэтому расстёгиваю куртку и расплываюсь по сидению, будто подтаявшее мороженое. Голова болит, но уже меньше. В машине привычно пахнет кофе, каким-то освежающим ароматизатором и совсем немного— никотином. Источником этого аромата является сидящий сбоку парень, и на мгновение руки покрываются мурашками от того факта, что я даже с закрытыми глазами узнаю его запах. Мы сидим в нескольких сантиметрах друг от друга и молчим, но, несмотря на это, ощущаю странное единение. Последний наш разговор состоялся ночью по телефону несколько дней назад, а сейчас кажется, что прошло всего несколько часов. Внезапно становится грустно от того, что у нас никак не получается быть достаточно близкими. Нас окружают проблемы, вспышки, недопонимание. Я открываю глаза, прерывая тревожные мысли, и поворачиваюсь к Шистаду. Его глаза устремлены вперёд, сконцентрированы на дороге, волосы отброшены назад, губы слегка приоткрыты в никотиновом дыхании. Грудная клетка размеренно вздымается, и парень излучает сосредоточенную уверенность, свойственную ему от природы. Правая рука покоится на коробке передач, пальцы слегка сжаты на ручке. Я аккуратно касаюсь его ладони, задевая пальцами прохладную кожу. Морщинка между бровей Криса разглаживается, и правый уголок губы стремительно ползёт вверх. —Привет,— говорит он, не отрываясь от дороги, но я вижу, как вспыхивает ореховая радужка. —Привет,— почти шепчу я в ответ, ощущая, как от места соприкосновения наших рук по телу расходятся электрические импульсы. —Как дела? —Крис говорит в заговорщической, акульей манере, которая раздражала в далеком сентябре, а сейчас кажется забавной, даже милой. —Всё хорошо. А у тебя? —я поддерживаю невинную форму разговора и сама не замечаю, как приподнимаются уголки губ в мимолётной улыбке. —Теперь тоже хорошо,— отвечает он и наконец смотрит на меня, на секунду отвлекаясь от дороги. Его глаза поблёскивают зелёными огоньками, лицо приобретает задорное, насмешливое выражение, но усмешка не кажется злобной, скорее поддразнивающей. Через мгновение Крис вновь поворачивает на дорогу, вспоминая о погодных условиях за пределами автомобиля. Я прикусываю губу, пытаясь скрыть улыбку, и тоже отворачиваюсь. В груди пульсирует и бьётся тепло. —Я скучал по тебе,— через некоторое время говорит Шистад. Сердце на секунду замирает от этих слов: услышать вживую не то же самое, что и по телефону. —Я тоже,— в свою очередь произношу я и немного сильнее сжимаю его ладонь, согревая теплом собственного тела. Интересно, чувствует ли Крис тот же электрический ток, или мои касания для него ощущаются по-другому? На что это похоже: внезапный взрыв или ритмичное сердцебиение? Резкий поток тепла или освежающий порыв ветра? —Какие у тебя планы на сегодня? —интересуется Шистад, бросив быстрый взгляд в мою сторону. Машина замедляется под тяжёлым напором дороги, и теперь мы едем так медленно, что автомобиль с лёгкостью можно обогнать на велосипеде. Движение усложняют пробки, образующиеся ближе к центру города. Светофоров почти не видно из-за тумана, машины толкаются и сигналят в попытках проехать ещё несколько метров. Я пожимаю плечами. —Не знаю, нужно разобрать вещи,— и через пару секунд добавляю. —А Элиза дома? Крис понимающе хмыкает, на что закатываю глаза. —Кажется, они устроили романтические выходные или типа того,— парень делает неоднозначный жест рукой, а затем подмигивает. —Посмотрим фильм? —предлагает он, взглянув на меня сияющими глазами. —Если мы однажды доберемся до дома… —протягиваю я в шуточной манере. —Думаю, у нас просто нет выбора,— убеждает Крис. Светофор загорается зелёным, и мы продвигаемся вперёд в бесконечном потоке машин. —Но просмотр фильма предполагает только просмотр фильма,— издевательски замечаю я, приняв строгий вид. —Может быть,— отвечает парень, закатив глаза совсем как я. —Точно!— отрезаю я, скрестив руки на груди, отчего ремень натягивается и впивается в кожу сквозь одежду. —Значит, это будет очень короткий фильм,— объявляет Шистад, коварно ухмыльнувшись, и от выражения довольства на его лице в груди начинает что-то трепетать. —Мы досмотрим до конца,— предупреждаю я, хотя не уверена в правдивости собственных слов. —Секс без оргазма или еда без вкуса? —внезапно спрашивает Крис, и я теряюсь, нахмурившись. —Что? —Интересно, что ты выберешь: секс без оргазма или еду без вкуса? В задумчивости приподнимаю голову и несколько секунд смотрю в потолок автомобиля. —Ты ещё и думаешь! —восклицает парень в притворном возмущении. —Это важное решение вообще-то,— возражаю я, хмыкнув. —Ладно, секс без оргазма. —Чего-о-о? —протягивает Шистад в излюбленной манере и округляет глаза. —Без секса можно прожить, а без еды— нет,— объясняю я. Крис тут же перебивает: —Ничто не может сравниться с оргазмом. —На самом деле, это неправда,— философски заключаю я. —Например, шоколад вызывает в головном мозге такое же чувство эйфории, как и оргазм. Так что, технически, я бы ничего не лишила себя, если бы действительно существовал такой выбор. Тем более, удовлетворение от еды получается чаще, чем удовлетворение от секса. —Ага, считаешь себя самой умной,— криво усмехается Крис. —И, эй, только не говори, что последняя фраза— камень в мой огород. Я знаю, что ты кончаешь каждый раз. —Может, я притворяюсь? —хмыкаю я, раззадоривая парня из вредности и желания пошатнуть его уверенность. —Не льсти себе, ты ужасная актриса,— замечает он, но всё же не поддается на уловки. —Твое тело говорит за тебя, Е-е-ева. —Да, да, это ты не льсти себе,— парирую я,— не так уж ты и хорош. Бывало и лучше! —Ты сейчас либо хочешь меня обидеть, либо бросить вызов. Раз уж я парень необидчивый, то, значит, это всё-таки вызов. И я приму его. Рука Шистада выпутывается из моих пальцев и ложится на бедро, жёстко сжимая кожу сквозь ткань чёрных джинсов. —Эй,— пищу я,— сначала фильм! —Ну, конечно,— злорадно хмыкает Шистад.***
—А как же фильм? —издевательски напоминает Шистад, на мгновение оторвавшись от моих губ. Его ладонь стискивает талию, и я почти уверена, что через несколько часов появятся следы. Он плотно прижимает меня к входной двери, просунув колено между ног и слегка надавив. Я мычу, потянувшись за новым поцелуем, и слабо прикусываю нижнюю губу, ощутив яркий кофейный вкус. В одежде жарко и тесно, но почти не могу шевелиться, зажатая между парнем и твёрдой поверхностью двери; ручка неудобно впивается в позвоночник. Тело горит и плавится под прохладными пальцами Криса. Его руки смещаются на ягодицы, и я, обхватив его ногами, стаскиваю пуховик с широких плеч. Шистад вновь целует меня, проникая влажным языком в рот и толкаясь в нёбо, и скользящее движение внутри распаляет огонь, внизу начинает тянуть, затянувшийся узел требует разрядки. Я давлю на плечи парня, хватаясь пальцами за толстую ткань толстовки, и отчаянно желаю оказаться ближе, слиться с ним воедино. —Что ты хочешь посмотреть? —хрипло спрашивает он, смещаясь губами на линию подбородка, и я чувственно прикусываю натянутую кожу челюсти. От его сбившегося дыхания и низкого голоса по телу бегут мурашки. Я делаю несколько резких движений и начинаю тереться сквозь одежду о член. Плотный шов джинсов впивается между ног, надавливая на самые чувствительные точки. Не выдержав, издаю громкий стон, и Шистад слизывает этот звук с моих губ. Одна его рука поддерживает меня за ягодицы, а другая проникает под ткань свитера, опаляя разгоряченную кожу, доводя до точки кипения. Прохладная ладонь почти мгновенно нагревается при контакте с моим телом и становится влажной. Указательный палец отодвигает чашечку лифчика и касается чувствительного, напряжённого соска. По телу бежит рябь, рассекая время на до и после. Я стискиваю его предплечья и впиваюсь ногтями в плотную ткань от переизбытка эмоций, но этого всё равно мало. —Хочу… —сбивчиво, с придыханием шепчу,— тебя… Сейчас… Крис снова целует меня, с влажным звуком проникая в рот— теперь его вкус смешивается с моим собственным, и становится почти невозможным различить их. Обняв меня за спину, Шистад делает несколько шагов по направлению в гостиную и затем мягко плюхает моё взвинченное тело на диван. От потери контакта тут же становится холодно. Тело ноет и требует разрядки, напряжённые окончания стонут от сладкой боли и предвкушения. Крис подцепляет двумя пальцами кофту и стягивает её вместе с футболкой. Открывшийся вид на напряжённые вены рук и подтянутый живот заставляют меня с силой прикусить губу. Я сижу на диване, подняв глаза на парня. Между ног жарко пульсирует, зуд на кончиках пальцев умоляет прикоснуться к обнаженному телу. —Так, что насчёт фильма? —издевается Крис, разглядывая меня с высоты собственного роста. Смущение и желание затапливают существо от его возбужденного взгляда. Расширенные зрачки жарко бегают по телу, отчего кожа мгновенно покрывается мурашками, а нижнее бельё почти насквозь пропитывается смазкой. Его руки упираются по обе стороны моей головы в спинку дивана, лицо угрожающе-сладко нависает над моим. Горячее кофейное дыхание, сияющие ореховые глаза и волнующая близость посылают очередной разряд вниз, и я непроизвольно прогибаюсь, касаясь свитером его обнаженной груди. Шистад усмехается, наклоняется ещё ниже, задевая мой рот губами, но не целуя, а втягивая мое дыхание. —Давай избавимся от этого,— предлагает он и, не дожидаясь согласия, дёргает мой свитер вверх, и чувствительная кожа от скольжения одежды покрывается мурашками. Я быстро выпутываюсь из ненужной ткани, подаюсь вперед. Мы сталкиваемся носами. Крис издаёт тихий смешок и сжимает мою талию, скользкие от пота пальцы медленно движутся вниз, проникая за пояс джинсов. Я приоткрываю рот, чтобы сказать что-то, но мужская ладонь касается разгорячённой кожи, и вместо слов с языка срывается стон. Крис проглатывает его и шепчет: —Сделай так ещё раз. Влажное, скользящее движение языка по моим зубам заставляет выгнуться, примкнуть полуобнажённой грудью к его и вновь простонать. Мышцы напрягаются, и я обхватываю спину Криса, притягивая его ближе, практически впечатывая в себя. Наши рты соединены в тяжёлом дыхании. Он щёлкает пуговицей моих джинсов, затем слышится вжик ширинки. Я приподнимаю бёдра, помогая Шистаду стянуть тяжелые штаны, и остаюсь в одном белье. Шершавые пальцы касаются влажных складок, затем проникают внутрь и начинают размеренно двигаться. Большой палец ленно поглаживает клитор. Я хватаюсь за ремень на джинсах Криса, руки неконтролируемо дрожат и никак не могут ухватиться за пряжку. Откидываю голову, разрывая контакт губ, громко и часто дышу, мычу и хнычу, ощущая, что ленивых движений недостаточно. Сама подаюсь бедрами и ускоряю темп, увеличивая внутреннее трение, и длинные пальцы с хлюпающим, пошлым звуком проникают внутрь. —Теперь я вижу, что ты соскучилась,— хмыкает Крис, слегка навалившись на меня, отчего дышать становится сложнее. Его член упирается мне в живот, что только распаляет, поэтому делаю несколько скользящих движений вверх-вниз, чтобы задеть возбужденный орган. —Чёрт,— хриплым и низким голосом произносит Крис. Я вновь берусь за пряжку и резким движением дёргаю. Ремень расстёгивается, холодный металл падает на горячую кожу живота. От контраста температур вновь издаю громкий стон, тело начинает непроизвольно дрожать, в глазах появляются белые пятна. Мир сжимается до крошечной точки между ног. Крис сгибает пальцы, надавив на стенку, и зрение плывёт, и все звуки превращаются в ноту ми. Шистад прикусывает мочку уха, и это выбрасывает за край. На несколько долгих, умопомрачительных секунд я теряю связь с реальностью: мышцы вокруг длинных пальцев бешено сокращаются, а затем ленно расслабляются, превращая тело в желе. Сознание дрейфует где-то за гранью существования, яркая вспышка озаряет комнату. Как только первая волна проходит, я приподнимаюсь на руках и смотрю на Шистада. Его сияющие глаза рассматривают меня в немом восхищении, оно почти физически ощущается на коже электрическим покалыванием. Расстёгнутый ремень болтается, ткань джинсов натянута желанием. Я прикусываю губу и довольно улыбаюсь, потянувшись к парню. —Только не говори, что после такого выбрала бы чёртов шоколад! —предупреждает Шистад. Я сажусь на его колени и склоняюсь над лицом. Спутавшиеся, взмокшие волосы, словно штора, скрывают нас от внешнего мира. Двигаться быстро после оргазма расслабленные мышцы всё ещё не могут, поэтому начинаю медленно и мучительно раскачиваться на его бедрах, и мокрая ткань белья пачкает джинсы Криса. —Я подумаю над этим. —Ну, конечно! —хмыкает парень, затем прикрывает глаза и, втянув носом плотный воздух, прижимает обе руки к талии, усиливая трение. От решительного действия перед глазами на мгновение темнеет. Сжимаю руки на мужских плечах, потные ладони скользят по обнаженной коже. В низу живота затягивается узел, тело начинает дрожать от напряжения внутри. Немного приподнимаюсь на бёдрах, Крис стаскивает боксеры, возбуждённый член упирается в живот. —Теперь я вижу, что ты соскучился,— передразниваю я, хотя во рту совсем сухо. Крис неоднозначно хмыкает, затем большим пальцем отодвигает промокшее белье в сторону. Непосредственный контакт кожи к коже заставляет напряжённо вздохнуть. Упёршись руками в широкий разворот плеч, медленно опускаюсь, а Шистад жестко подаётся вперед. Хлюпающие, пошлые звуки сталкивающихся, влажных тел вперемешку с судорожным дыханием и тихими стонами наполняют комнату. Стойкий аромат секса, кофе и никотина забивается в глотку, вязкая слюна перекатывается на языке. Сияющие зелёным глаза мечутся от моего лица к месту соприкосновения тел, губы приоткрыты, и диафрагма бешено вздымается при каждом вдохе. Его руки жёстче насаживают, отчего угол проникновения меняется, а тело превращается в натянутую струну. Напряжение достигает пика. Одна рука Криса касается груди сквозь тонкую ткань лифчика, а зубы судорожно прикусывают кожу на ключице, создавая контраст ощущений. Эмоции, словно лесной пожар, заполоняют голову, и в секунду сознание выключается. Остаются только я, Крис и наши соединяющиеся, сливающиеся воедино тела. На секунду кажется, будто я— это он, а он— это я. Мы один человек, одно существо, представляющее собой напряжённый клубок искрящихся проводов. И тогда я сбивчиво, срывающимся от стонов голосом произношу: —Люблю тебя. Это становится последней каплей. Внутренние стенки бешено сжимают Криса внутри, его член напрягается. Мы кончаем одновременно, замерев. В секунду мир будто ставится на паузу, тормозит, оставляя это мгновение только нам. Затем я чувствую, как он изливается в меня и быстро выскальзывает. От пустоты внутри всё сжимается, и меня, наконец, накрывает паника. Я действительно это сказала? Широко распахнутыми глазами гляжу на Криса: его покрасневшее, взмокшее лицо выглядит расслабленным, но в то же время мрачным. От недавнего оргазма тело больше похоже на кисель, и мне хочется растечься на его широкой, вздымающейся груди, но шок и осознание не позволяют двигаться. Я всё ещё сижу на его бедрах, сперма стекает по его коленям. Внутри холодеет, и я отчаянно стараюсь придумать хоть что-то, чтобы оправдать собственный порыв, но в сознании пусто, а во рту вязко и горько, будто я проглотила кофейную гущу. Руки Криса держат меня за талию, не давая упасть. От соприкосновения тел до сих пор горячо, каждая клетка ощущается более четко, более остро. Я прикусываю губу и на мгновение закрываю глаза, позволяя себе насладиться близостью, хотя бы её остатками. Крис молчит, и от этого меня начинает тошнить. Рвотный позыв застревает в глотке. Мне хочется ударить себя за глупость: я просто не могла этого сказать! Мои слова были необдуманными, оторванными от контекста. Всё это нельзя усложнить ещё сильнее. —Ты что сказала? —наконец произносит Крис. Он пытается звучать расслабленно, почти лениво, но мне кажется, что я улавливаю внутреннее напряжение парня. —Нет,— тут же отвечаю я,— ничего. Воздух проникает в лёгкие холодной волной. —Я ничего не говорила.***
Позже я звоню Эмили, чтобы увидеться, и она предлагает прийти к ней. Её встревоженный голос заставляет меня поторопиться, но собственные переживания, ожидающие меня наверху, затмевают любые мысли о подруге. Я одеваюсь, немного нервно собираю волосы в пучок и некоторое время рассматриваю себя в зеркало, кусаю щеку изнутри. Моё лицо кажется нервным и бледным от раздумий, глаза мечутся из стороны в сторону. —Куда ты? —спрашивает Крис, когда я проскальзываю мимо него в коридор. Шистад сидит на привычном месте за барной стойкой, в правой руке держит телефон, в левой дымится кружка с чёрным кофе. Серая футболка слегка свисает на плечах, между бровей пролегла складка. Мрачная сосредоточенность выдает внутреннюю задумчивость, и я решаю, что сейчас лучше всё же уйти. Вероятно, Крис слышал то, что я произнесла в порыве страсти, но обсуждать вырвавшиеся слова нет ни сил, ни желания. Его хмурость только усугубляет положение, вызывая в груди пульсирующее сомнение и сожаление. —Поеду к Эмили,— отвечаю я, остановившись в проходе между кухней и прихожей. Под его тяжёлым взглядом мне становится неловко, почти неуютно, я избегаю смотреть ему в глаза, опасаясь увидеть там то, что сможет причинить боль. Натягиваю рукава водолазки, скрывая пальцы, и заламываю руки назад, чувствуя, как кожу щеки начинает жечь под пристальным взором. Неловко переминаюсь с ноги на ногу под пристальным взором парня, но всё равно стараюсь оставаться невозмутимой. —Я отвезу тебя,— через пару секунд говорит Крис. Я испуганно дёргаюсь и тут же отрицательно качаю головой. Заметив мою реакцию, Шистад хмыкает, но я намеренно не акцентирую на этом внимание. —Уже вызвала такси. Крис сдвигает брови, явно недовольный этой идеей, но прежде чем он успевает возразить, я скрываюсь в проходе, натягиваю ботинки, вжикнув молнией, и хватаю куртку. Дверь за мной закрывается с громким хлопком, но я списываю это на сильный порыв ветра, а не на переизбыток эмоций. После дневного снегопада дорожку до калитки совсем замело, тротуар плохо расчищен от снега. Температура упала ещё на несколько градусов, холодный ветер издаёт жуткий завывающий звук. Почти стемнело, фонари освещают спальный район, мягкие белые хлопья кружат в оранжевом свете. Я быстро запахиваю куртку, поёжившись от ледяных порывов, ветер стремительно вырывает пряди из хлипкой прически, поэтому провожу рукой по голове, примяв растрепавшиеся волосы, и прохожу ближе к фонарю, чтобы встретить такси. Телефон на морозе работает хуже, поэтому приходится несколько раз нажать на экран, предварительно нагрев палец тёплым дыханием. Через мгновение приложение сообщает, что машина подъедет через три минуты, и я с облегчением выдыхаю, радуясь, что не придётся ждать на морозе. Свежий воздух холодит рассудок, и я бесконечно прокручиваю в голове собственные слова и реакцию Шистада. Недавнее происшествие отдаёт тупым непониманием в районе солнечного сплетения: мне сложно классифицировать собственные чувства по этому поводу. Никто из нас не готов к таким громким словам, и это очевидно, но лицо Криса после тревожит ещё больше, чем моё безрассудство. Я не строю планов на будущее, но теперь это будущее под вопросом. Сомнения и обида душат сознание, поэтому решаю абстрагироваться: решать проблемы нужно по мере их поступления. В салоне автомобиля тепло, пахнет специальным ароматизатором для машин. Я плюхаюсь на заднее сидение и несколько секунд рассматриваю лицо водителя: ему около сорока пяти, смуглая кожа темнеет на фоне ярко горящей панели. Тёмные волосы выглядывают из-под шапочки в красно-жёлтую полоску, усы подрагивают, пока он перепроверяет адрес в приложении. Он блокирует двери, затем негромко включает музыку и отъезжает от тротуара. На улице завывает ветер— я замечаю это по отклоняющимся голым веткам деревьев, расположившихся вдоль проезжей части. От машинного ароматизатора начинает побаливать голова. Автомобиль несколько раз останавливается на светофоре, отчего салон на пару секунд озаряется красным, а затем сворачивает в другой спальный район. Через несколько долгих минут водитель паркуется у дома Эмили, не выключая двигателя. —Хорошего вечера! —желает он, разблокировав двери и взглянув на меня. —До свидания,— бросаю я, выскользнув наружу. После теплого автомобильного салона на улице холоднее в несколько раз. Ледяной поток обдувает лицо, проникает под куртку, вызывая дрожь в теле, и я торопливо шагаю к заметённой снегом двери. Свежих следов на дороге нет, и я гадаю: дома ли родители Эмили? Ступив на порог, звоню в дверь и делаю шаг на ступеньку вниз, чтобы не столкнуться лицом к лицу с человеком, открывающим дверь. С обратной стороны не следует никакой реакции, поэтому звоню ещё раз, нахмурившись. Я вспоминаю о взволнованном голосе Эмили, попросившей меня приехать, и сердце неосознанно начинает ныть. Тревожное чувство с удвоенной силой стучит в груди. Из-за холода кончики пальцев онемели, морозец окутал кожу лица. Поёжившись в распахнутой куртке, скрещиваю руки на груди в попытке удержать ускользающее тепло, но это кажется бессмысленным. Через мгновение после того, как я решаю нажать на кнопку в третий раз, дверь распахивается. Мягкий оранжевый свет прихожей затапливает тёмное пространство порога. В проходе, озарённая включёнными лампочками, возникает мужская фигура, и я без труда узнаю тёмно-каштановые кудри и подрагивающую сережку-крестик в ухе. Лицо Элиота на мгновение хмурится, а затем озаряется знакомой полуулыбкой. —А вот и Рождественское чудо,— хмыкает он, пропуская меня в дом. На секунду моё плечо касается обнажённой груди парня, и я только сейчас замечаю, что он стоит без футболки, в спортивных серых штанах, свободно свисающих с его узких бёдер. Я отряхиваю снег у входа с ботинок, и он тут же превращается в грязную лужу у наших ног. Босые ноги Элиота делают шаг в сторону, избегая воды на полу. —Скорее кошмар перед Рождеством,— парирую я. —Это как посмотреть,— отвечает Элиот, закрыв дверь за мной. Несколько мгновений я смотрю на его голую спину: под кожей отчётливо виднеются перекатывающиеся при движении мышцы. Обернувшись, Элиот ловит мой взгляд и задорно прищуривается, а я в эту же секунду отворачиваюсь, прикусив щёку с внутренней стороны. В этом месте уже успела образоваться ранка, и она тут же начинает кровоточить, оседая металлическим привкусом на кончике языка; я тут же разжимаю челюсть. —Эмили наверху? —спрашиваю я поскорее, пытаясь избежать излишних комментариев со стороны парня. Флоренси, заметив моё смущение, ещё шире улыбается и кивает в ответ. Я закатываю глаза на его открытую реакцию, затем поспешно стягиваю куртку и вешаю её на крючок. —Как прошло Рождество? —интересуется Элиот, пока мы вместе поднимаемся по скрипучей лестнице на второй этаж. —Нормально,— я передёргиваю плечом от болезненных воспоминаний о прощании с отцом и в который раз неосознанно прикусываю щёку, ощутив слабую, колющую боль. Переживания смешиваются в комок, и становится непонятным, из-за чего настроение близится к отметке «отвратительно». —Хорошо,— кивает Флоренси, заметив моё смятение. Серёжка в его ухе радостно подпрыгивает при каждом шаге. Я поворачиваюсь в его сторону и несколько секунд рассматриваю мужской профиль: прямой нос, пухлые губы, приоткрытые в размеренном дыхании, складка на лбу, образовавшаяся вследствие нахмуренного взгляда. Кудри Элиота стали немного длиннее, хотя это и незаметно с первого взгляда. Мягкий свет приятно оттеняет кожу, и я замечаю шрам на его груди с левой стороны, ближе к ключицам. Белая резкая полоска пересекает кожу ядовитой линией, и я задумываюсь о роде её происхождения, но прежде чем успеваю спросить, мы уже оказываемся у двери в комнату Эмили. Внезапно осознаю, что слишком долго рассматриваю парня, что, очевидно, не ускользнуло от его внимания, и тут же отвожу взгляд. —Ну… —говорю я, ощутив, как ладони потеплели от неловкости,— увидимся. Вместо ответа Элиот подмигивает мне. Его лёгкое движение на секунду заставляет улыбнуться, но тут же поджимаю губы. Я смотрю, как его фигура удаляется по коридору и совсем скрывается за уже знакомой дверью в мужскую спальню. Обнаженная линия плеч мягко поблескивает в свете ламп. Моргнув несколько раз, прохожу в комнату Эмили и застаю её сидящей за столом с кипой каких-то бумаг, тонкие пальцы сжимают карандаш, ластик которого упирается в её узкие губы. —Привет,— произношу я, подкравшись чуть ближе и заглядывая за ее плечо. —Что делаешь? Эмили на секунду отрывает взгляд от листа перед ней, и я замечаю, что это календарь. Затем она садится вполоборота и прикусывает кончик карандаша. —Не слышала, что ты звонила— задумчиво говорит девушка, подняв глаза. Яркий белый свет настольной лампы отбрасывает причудливую тень на её лицо, отчего лёгкие тени под глазами кажутся более глубокими, почти чёрными. —Чем ты занимаешься? —спрашиваю я, взглянув на календарь на столе: некоторые числа обведены тем самым карандашом в кружок, другие— перечёркнуты жирным крестом. — Провожу исследование,— расплывчато отвечает девушка, затем оборачивается на дверь, чтобы убедиться, что та заперта. Я пытаюсь поймать её взволнованный взгляд, но девушка намеренно отводит взор. —Ты хорошо закрыла? —уточняет Эмили, не глядя на меня. Её светлые глаза кажутся почти бесцветными в блике энергосберегающей лампочки. —Да,— киваю я, тревожно уставившись на подругу. Где-то в солнечном сплетении разрастается и усиливается чувство беспокойство, которое в последнее время стало наиболее частым гостем в сознании. —Так… Что за исследование? —Ты видела Элиота? —вместо ответа вопрошает Флоренси. Её светло-каштановые кудряшки, затянутые в пучок, чернеют на фоне лица. Эмили отбрасывает выбившуюся из прически прядку и вновь смотрит на меня в ожидании ответа. Вид её замешательства заставляет меня нахмуриться. —Да, он открыл дверь,— отвечаю я. —Эмили, что происходит? —не выдержав, более резко спрашиваю я. —Ладно,— передёрнув плечом, выдыхает девушка. Мягкий розовый свитер свисает на её худых плечах, когда она поворачивается к кровати и кивком приглашает меня сесть на плед. Я быстро занимаю предложенное место и с особой внимательность гляжу на подругу, ожидая, пока она соберется с мыслями. —Мне кажется, Генри замешан в чём-то,— выдыхает Флоренси спустя неопределённое количество времени, когда уже начинает казаться, что она совсем забыла о моем присутствии. Я в этот момент замираю. Мгновение растягивается, как жвачка, прилипшая к ботинку, внезапное громкое биение сердца гремит в ушах, и я вздрагиваю, уставившись на Эмили во все глаза. Пульсирующее волнение стучит в висках, а недавняя слабая головная боль превращается в мигрень. —В чём именно? —спрашиваю я, и при этом голос больше похож на слабый, сдавленный писк. Лёгкие перестают функционировать в полную силу, кислород застревает в глотке вместе с отвратительным горьким привкусом на языке. Страх обрушивается взрывной волной, но осознание факта пока не настигло мозга. —Не знаю,— тревожно моргнув несколько раз, отвечает Флоренси, и надоедливая прядь вновь падает на лицо. Она отбрасывает её нетерпеливым, раздражённым движением. —Возможно, ничего такого и нет, но… —Что но? —тут же вопрошаю я, сжав край кофты мокрыми от волнения руками. Поверхностная циркуляция воздуха мешает говорить, и я закусываю щёку по привычке, призывая тело успокоится. Возникший металлический привкус помогает немного опомниться. —Он задавал мне вопросы,— неуверенно произносит Эмили. —Об Элиоте. И Крисе,— через секунду добавляет она. —Сначала это не казалось странным, но в какой-то момент он попросил меня кое-что найти в вещах Элиота. Вдруг это как-то связано с тем, во что ввязались парни. Боже, я с ума схожу от этого… Испуганные глаза девушки оборачиваются ко мне, пока информация с бешеной скоростью, словно заведённый волчок, крутится в голове. Её затравленный, взволнованный вид заставляет меня дёрнуться. Одни факты сопоставляются с другими, я обдумываю каждое слово Бодвара, его поведение и взгляды, предостережения Криса и Элиота… —Я думаю, ты права,— наконец выдыхаю я, подняв на подругу тяжёлый взгляд. В этот момент Эмили кажется совсем бледной и перепуганной, словно оленёнок. Глаза мечутся по моему лицу в поиске ответов, которых я, увы, не могу дать. Эмили кивает, очевидно, уловив схожее замешательство, затем дёргает календарь со стола и протягивает мне. —Но я не могу ничего понять,— слабым, доверчивым голосом шепчет Флоренси. Я беру календарь из её рук, на мгновение наши пальцы соприкасаются. Её холодная от волнения кожа обжигает мою тёплую, отчего по телу проносятся мурашки, и я вздрагиваю. Я вновь смотрю на даты, которые она обвела и перечеркнула, затем поднимаю глаза на девушку. —Кружочек— это его встречи, он ходил на поэтические вечера каждую пятницу, крестик— наши свидания,— поясняет Эмили, запнувшись на последнем слове. —Но это всё равно не помогает. Я не вижу связи. Я задумчиво киваю и прикусываю внутреннюю сторону щеки. В висках начинает болезненно пульсировать. Желание помочь, докопаться до истины заставляет обгладывать каждую мысль, но в такой короткий срок ничего дельного вспомнить не получается. —Мы могли бы спросить у Элиота,— спустя какое-то время отвечаю. Взглянув на часы, внезапно обнаруживаю, что уже перевалило за десять. Чёрт, мне нужно домой. —Нет, ни за что! тут же восклицает Флоренси, соскочив со стула, отчего тот отъезжает и ударяется о стол, а лампа дёргается, и свет на секунду гаснет. Я дёргаюсь от резких движений Эмили, но мгновенно прихожу в норму. —Ни за что! —повторяет девушка уже более спокойно и нервно оборачивается на закрытую дверь. —Ему нельзя говорить. Господи, он убьет меня. Клянусь. Ничего не говори Элиоту. Ева, слышишь, ничего не говори. Я протягиваю руку и обхватываю запястье подруги в успокаивающем жесте. —Ладно, не буду,— отвечаю я, хотя эта идея не кажется такой уж плохой. —Есть и другие способы всё выяснить. Эмили вновь присаживается на откинутый в сторону стул, её пальцы дрожат в моих ладонях. Реальность её страха накрывает волной, и я мысленно проклинаю себя за то, что не смогла её уберечь, хотя и знала, что вся эта история запутанная и опасная. Я пообещала Элиоту, взяла на себя ответственность за безопасность Эмили, и в итоге подвела обоих. Глядя в светлые, почти прозрачные от испуга глаза подруги, я внезапно осознаю всё это и понимаю, что должна решить ситуацию, должна найти из неё выход. —Какие? —спрашивает Эмили шёпотом, сжав мою руку в ответ. —Крис,— выдыхаю я, закрыв на мгновение глаза. Как бы мне не хотелось признавать, но в данном случае Шистад— единственный, кто может помочь, пока не зашло слишком далеко. Раз он предупреждал меня о Бодваре, то точно должен знать, что происходит, хотя бы частично. —Ты не можешь спросить напрямую,— напоминает Флоренси. —Он расскажет Элиоту. —Знаю,— киваю я, тяжело выдохнув. —Но я что-нибудь придумаю. А пока… Ты должна быть с Бодваром. Он ничего не должен заподозрить, понимаешь? Эмили прикусывает губу и кивает. Мы обе осознаем, что ходим по лезвию ножа.