***
Тридцать первое декабря. За неделю до этого. — Пожалуйста, скажи, что у тебя есть план, — подняв на Криса глаза, практически молю я. Лицо Шистада мгновенно вспыхивает выражением злости и тщательно скрываемого отчаяния, но он умело подавляет обе эмоции и лишь передергивает плечом. — Мне нужно немного подумать, — цедит парень сквозь сжатые зубы. Он выглядит взбешенным и взъерошенным от того, что неоднократно запускал пятерню в отросшие волосы. Напряжение в воздухе можно потрогать руками, поэтому я решаю заткнуться на время, чтобы не распалять парня ещё сильнее. — Вечером, значит? — спрашивает он, взглянув на меня, и его потемневшие глаза больше не отливают тем прекрасным зелёным оттенком, который мне нравится в нём. Я киваю, давая молчаливый ответ, и Шистад отзеркаливает мой жест, соглашаясь с какими-то своими мыслями. Он уже успел переодеться и теперь стоит в чёрной толстовке и джинсах, растрёпанные волосы падают на лицо. Даже теперь — с глубокими тенями и покрасневшими белками, потрескавшимися губами и впавшими щеками — он кажется мне почти до боли красивым, и этот внезапный факт ударяет куда-то в область солнечного сплетения, где и так постоянно пульсирует это воспалённое чувство. Я пытаюсь сосредоточиться на мыслях об Эмили и Бодваре, но они ускользают с такой скоростью, что сознание не успевает зацепиться ни за одну идею. Поэтому в этом плане я полностью полагаюсь на Криса, что может быть наивно с моей стороны, но другого выхода нет. — Эмили знает? — вновь спрашивает Шистад, хотя я уже отвечала на этот вопрос. — Нет, — даю отрицательный ответ, смяв в руке краешек одеяла. Расшалившиеся нервы требуют занять руки хоть чем-то, чтобы предотвратить паническую атаку, которая трепыхается в груди уже несколько дней. За этот период моё психическое состояние ухудшилось настолько, что совсем вышло из-под контроля, но об этом я подумаю позже. Гораздо позже. Крис отбрасывает какую-то вещь в шкаф и захлопывает дверцу. Всё это время он стоит ко мне спиной, и я вижу его ссутулившиеся плечи и голые ступни; он не надел носки. Не знаю, сколько проходит времени, но, внезапно обернувшись, Шистад сообщает: — Я знаю, что делать. Где твой телефон?***
— Всё хорошо? — уточняет Элиот, как только мы трогаемся с парковки. Буря прекратилась, но из-за навалившего снега ехать намного сложнее, поэтому машина едва катится. — Да, я просто… — запинаюсь, слабо нахмурившись, и качаю головой, решив не заканчивать мысль. — Нужно позвонить Томасу. Элиот кивает и вновь обращает взор вперед, сосредотачивая внимание на дороге. Я достаю телефон из кармана куртки и нажимаю на кнопку включения; на экране загорается логотип, а затем появляется ячейка для ввода пароля. Пальцы едва заметно дрожат, но я успешно списываю это на холод, когда промахиваюсь два раза мимо нужной цифры. Открыв телефонную книгу, некоторое время медлю, раздумывая, кому лучше позвонить: Элизе или Томасу? В конце концов щелкаю на вкладку с именем матери и прикладываю телефон к уху, ожидая ответа. — Ева! — голос на другом конце провода кажется настолько взволнованным, что это почти неестественно. — Да, — немного хрипло отвечаю я, но затем повторяю более уверенно, — да. — Ева, где ты? — Еду домой. Всё нормально, доктор сказал, что он в реанимации, но состояние стабильное, — мой голос срывается, как бы я не пыталась его контролировать, и несколько слезинок скатываются по щекам вне зависимости от моей воли. — Мам… — Ева, пожалуйста, не волнуйся, — дрожащим голосом просит Элиза, и у меня сжимается сердце. — Наш рейс отложили из-за снежной бури. Мы прилетим, как сможем. Пожалуйста, не волнуйся и не оставайся одна. — Мам… — вновь повторяю я, совсем не сдерживая слез: они катятся вниз по щекам и подбородку. Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я последний раз звала Элизу мамой, но сейчас мне просто необходимо сказать это: — Мам, прости меня, ладно? — Ева, всё хорошо, — убеждает она, но я слышу, как дрожит её голос. — Всё хорошо. Затем я слышу, как диспетчер объявляет в микрофон о том, что ещё один из рейсов откладывается из-за снежной бури. — Мне пора, но я позвоню утром, — говорит Элиза, а затем кладёт трубку. Внезапно головная боль усиливается в разы и давление на виски становится почти невыносимым. Музыка в салоне не играет, и теперь тишину нарушает лишь чересчур громко завывающий ветер и моё неожиданно участившееся дыхание. Элиот бросает несколько косых взглядов в мою сторону, прежде чем решается узнать о моём самочувствии. — Порядок, — выдавливаю я. — Просто немного кружится голова. — Ехать ещё около сорока минут. Ты уверена, что всё в порядке? Я могу остановиться, и ты немного подышишь воздухом, — его напряжённый тон активизирует фермент тревоги, и это чувство практически охватывает сознание, заполняя всё свободное место наряду с мыслями о Крисе и Эмили. Мне вновь хочется спросить Элиота о сестре, но вместо этого я лишь киваю на его предложение об остановке.***
Тридцать первое декабря. — Я поеду с тобой, — практически шиплю я, взглянув на Шистада исподлобья. Он быстро натягивает куртку и застёгивает молнию с характерным звуком. Время едва перевалило за четыре часа вечера, но Крис торопится. Я не знаю до конца его план, да и есть ли вообще этот план, а неизвестность пугает больше всего. — Прости, Мун, — мельком взглянув на меня, говорит он, — но ты уже сделала достаточно, поэтому теперь отойди и постарайся не мешать. Я громко фыркаю, скрестив руки на груди. Прошло слишком много времени с того момента, как Крис звал меня по фамилии, и теперь это кажется проявлением грубости. Парень в спешке проверяет карманы, хлопая по пуховику, затем ныряет рукой за пазуху и со вздохом всё же обращает внимание на мою недовольную мину. — Мне нужны мои сигареты, — он произносит это так, будто сама мысль о просьбе утомляет его. — Они лежали на тумбочке в комнате. Можешь принести? Я раздумываю несколько секунд, затем сдуваю прядь волос, выбившуюся из прически, и, громко топая, всё-таки иду в его комнату. В спальне после Шистада остался значительный беспорядок, и, судя по разбросанным вещам, он что-то искал в шкафу, хотя что именно остается загадкой. Подхватив пачку сигарет с тумбочки, я на автомате заглядываю внутрь и изучаю содержимое: восемь сигарет. Больше ничего. Для убедительности запускаю палец, тщательно ощупывая сигареты и дно картонки, но результат остается прежним: ничего. Сжав немного сильнее пачку, выхожу в коридор и протягиваю Крису. Тот благодарно кивает. Наши пальцы на мгновение соприкасаются, и я чувствую знакомое тепло в области солнечного сплетения. Этот маленький жест вызывает чувство тоски от того, что у меня практически нет права прикоснуться к Шистаду, просто потому что всё запуталось настолько, что этим джунглям не видно ни конца ни края, лишь бесконечные тёмные заросли и лианы, за которые я цепляюсь, но они рвутся в последний момент. — Ты должен взять меня с собой, — говорю я, хотя это совсем не то, что вертится на языке в данную минуту. — Не должен, — просто отвечает Крис, спрятав сигареты в правый карман куртки. — Крис, — произношу я таким тоном, будто его имя — достаточный аргумент. — Е-ева, — он манерно растягивает первую гласную моего имени. Ещё одна старая привычка, отдающая сладостным томлением. — Не будь глупой. — Я не могу сидеть и ждать, — я практически умоляю его, хотя в глубине души знаю, что это — бессмысленный трюк. — Но только это тебе и остаётся, — говорит он, а затем разворачивается и выходит на улицу. Дверь за ним закрывается с тихим хлопком, через пару секунд до ушей доносится рёв мотора. Я нервно сжимаю в пальцы и глубоко вдыхаю. Сидеть и ждать.***
Морозный воздух ударяет в лицо освежающей волной. — Просто дыши, — уговариваю себя, прислонившись спиной к закрытой дверце автомобиля. Фары машины озаряют ближайшие пять метров, но я не вижу ничего, кроме бесполезной бесконечности снега. Он хрустит под ногами и кружит в воздухе. Руки почти сразу коченеют, но все равно не убираю их в карманы куртки, позволяя холоду проникнуть под одежду и хоть немного привести меня в чувство. Элиот остаётся в машине, но спиной я чувствую его изучающий взгляд. Внезапно мне становится стыдно за собственную слабость: Элиот держится намного лучше, несмотря на то, что его жизнь так же медленно катится куда-то в ад. Я хочу быть такой же внимательной и понимающей, как Флоренси, но, похоже, я слишком эгоистична для этого. Как только пальцы начинают неметь, я забираюсь обратно в салон. Тёплый воздух, словно облако, в эту же секунду обволакивает моё заледенелое тело. Теперь в машине тихо играет радио: какая-то незнакомая песня про восхождение в гору, в которой музыкант просит не сдаваться на половине пути. Мне хочется засмеяться от иронии ситуации, но вместо этого я поворачиваюсь лицом к напряжённой фигуре Элиота и говорю: — Останешься сегодня со мной сегодня? Флоренси проводит рукой по волосам, очевидно, скучая по буйным кудрям, и переводит на меня нечитаемый взгляд. — Не хочу быть одна, когда позвонят из больницы, — поспешно объясняю, опасаясь, что такой поворот событий может спугнуть парня, а он единственное, что ещё держит меня на плаву. — Да, но нужно будет позвонить Эмили, — через некоторое время всё-таки соглашается он, затем выруливает с обочины на трассу. — Кстати, об Эмили… — неуверенно произношу я, зная наверняка, что если не спрошу сейчас, то вряд ли решусь на это в оставшееся время. — Ещё рано, — качает головой Флоренси, сцепив челюсти. — Ладно, — шепчу я и делаю музыку громче. Оставшийся путь мы проводим в молчании отчасти потому, что Элиот внимательно следит за дорогой: из-за вновь разыгравшейся метели видимости практически нулевая, — отчасти потому, что проще молчать, чем обсуждать всё произошедшее за эти несколько дней. Подъезжая к дому, я думаю, останется Элиот после моего вопроса или предпочтёт вернуться домой, к сестре. Эта мысль терзает мой уставший разум, но спросить парня напрямую так и не решаюсь, поэтому просто ожидаю его дальнейших действий. Фонарь перед домом светит знакомым тёпло-оранжевым светом, озаряя пространство вокруг. Парковочное место, где Крис обычно оставляет машину, занесло снегом, и Флоренси не остается ничего, кроме того, чтобы впихнуть автомобиль на расчищенную обочину. Я позволяю себе взглянуть на часы на приборной панели и обнаруживаю, что время близится к половине четвертого. Сон всё ещё не идет, но моральное истощение подталкивает упасть на кровать и уткнуться в подушку, и, хотя мне вряд ли удастся уснуть, небольшой отдых поможет побороть внутренний мятеж. Элиот глушит мотор и выскакивает на улицу, я следую его примеру и догоняю парня у калитки. Он проходит первым, а я следом за ним. Температура, кажется, упала ещё на несколько градусов, отчего мои щёки мгновенно становятся красными, а Флоренси втягивает шею. Я открываю дверь и вхожу, только потом оборачиваюсь на парня, чтобы убедиться, что он тоже переступил порог. Элиот расстёгивает куртку и оставляет обувь, затем вешает одежду на крючок, предварительно вынув из карманов сигареты и телефон. — Я позвоню Эмили, — бормочет он, удаляясь в другую комнату. Судя по направлению, он уходит в комнату Криса. Я вспоминаю, что оставила дверь в ванную широко распахнутой, и наверняка Элиот заметит весь беспорядок, который являлся последним свидетелем сознательного Шистада. Отогнав тревожные мысли и запихнув их в отдалённый уголок сознания, также стягиваю верхнюю одежду и снимаю обувь, затем прохожу на кухню и включаю свет. Аптечка с вываленными наружу внутренностями всё ещё покоится на барной стойке, размотанный бинт и ножницы валяются на полу, там, куда я отбросила их в панике. Медленными выверенными движениями я начинаю складывать лекарства в ящик, не позволяя думать о том, как лихорадочно тряслись руки ещё несколько часов назад в поиске бинта. Подцепив ножницы, убираю их в ящик, потом мою руки — непонятно зачем — и вытираю их разбросанными по кухонному столу салфетками. Когда появляется Элиот, я уже заканчиваю с уборкой и ставлю чайник кипятиться. Флоренси занимает моё привычное место за барной стойкой, и где-то глубоко внутри я радуюсь, что он не сел на стул Криса. Это было бы странно. — Чай? — предлагаю, едва взглянув на парня. Нетрудно догадаться, что некоторое время он рассматривал беспорядок в ванной, но сейчас я не могу это обсуждать. — Да, я знаю, что у тебя есть потрясающий чай с апельсиновыми вкусом, — соглашается Флоренси, и я киваю, радуясь, что и в этом Элиот поддерживает меня. Пока греется вода, достаю две кружки, засыпаю заварку с апельсиновой цедрой и добавляю сахар. Всё это время мы молчим: рутина отвлекает меня от мрачных мыслей, а Элиот, видимо, настолько измотан, что тоже предпочитает гудящую тишину. — Пахнет прекрасно, — отмечает Флоренси, как только кружка с дымящимся напитком оказывается у его носа. — «Апельсиновый рай», — говорю я, тоже вдохнув тонкую струйку пара с апельсиновым ароматом. — Хочешь чего-нибудь перекусить? Элиот пожимает плечами. — Я не голоден. В этом чувстве я с ним солидарна: аппетита нет, хотя логически осознаю, что завтра желудок будет сковывать судорога от недостатка пищи. Последний раз я ела утром, но мысль о чём-то съедобном вызывает приступ тошноты. — Я видел ванную, — говорит Элиот, взглянув на меня поверх дымящейся чашки. Я хмурю брови, но ничего не отвечаю: болезненные воспоминания этого дня сковывают горло. — И могу там убрать, если тебе трудно, — в который раз предлагает помощь Флоренси, но я отрицательно качаю головой. — Спасибо, но это слишком. Я наведу порядок утром, — или в другое время, но Элиоту об этом знать необязательно. — Хорошо, — соглашается он.***
Тридцать первое декабря. — Пожалуйста, возьми трубку, — шепчу я, уставившись в стену в собственной комнате. От сидения на крутящемся стуле начинает кружиться голова, поэтому упираюсь ногой в мягкий ворс ковра. На том конце провода раздаются раздражающие гудки, и я уже отчаиваюсь услышать нужный голос, но в последнюю секунду слышу: — Ну, что ещё? Я выдыхаю прямо в динамик телефона, не осознавая, сколько облегчения принесёт раздражённый ответ Шистада. — Где ты? — спрашиваю, проигнорировав откровенную грубость парня. — Всё нормально? — Боже, Ева, не будь такой назойливой, — отвечает Крис, и я слышу усталость в его голосе. Но сейчас важнее, чтобы он ответил хотя бы на часть моих вопросов. — Я скоро вернусь, просто прекрати мне названивать. Прежде чем успеваю возразить, он уже вешает трубку, и я решаю, что больше не буду звонить. Хотя Крис и казался измотанным, он больше не был так зол, а значит всё идёт так, как он задумал. Я сползаю со стула, живот начинает урчать, поэтому понимаю, что пришло время перекусить. Шистад не сказал ничего, что можно было бы принять за хорошие новости, но ничего не могу поделать с надеждой, которая глупым образом рождается в районе солнечного сплетения. Поднявшись на кухню, застаю там мать, готовящую что-то на плите. От еды исходит приятный аромат жареного, но желудок пока не готов принять тяжёлую пищу, поэтому предлагаю маме помочь с готовкой и берусь за приготовление салата. Несмотря на то что сегодня фактически Новый год, в доме царит мрачная атмосфера напряжённости, нагоняемая отчасти мной и Элизой. Она косится на меня, пока режу овощи, но ничего не говорит, предпочитая молчаливое наблюдение открытому нападению. Я радуюсь тому, что могу провести некоторое время наедине, потому что тревожные мысли, хотя и отошли на задний план, всё ещё маячат и пульсируют в голове, словно воспалённая рана, из которой сочится кровь. — Кристофер уехал? — спрашивает Элиза спустя ещё некоторое время, когда молчание становится для неё невыносимым. — Да, — кратко отвечаю, не поднимая головы, хотя и чувствую, как женщина то и дело поглядывает в мою сторону. — Куда? — Не знаю, — фактически я не вру, потому что мне действительно неизвестно, куда уехал Крис. В этот раз я всё же перевожу взгляд на Элизу, чтобы оценить её реакцию, но женщина отводит глаза, отвернувшись. Через пару секунд на лестнице раздается звук шагов и на кухне материализуется Томас. На нём простые серые штаны и футболка. Непривычно видеть его в домашней одежде. — Где Крис? — спрашивает он в свою очередь, даже не поздоровавшись со мной, но не то что бы меня это сильно задевало. — Уехал, — отвечает мать, давая мне возможность отмолчаться. — Он приедет через пару часов, милый. Я непроизвольно закатываю глаза на такое обращение: из уст Элиза оно звучит как минимум неестественно, но всё же предпочитаю держать язык за зубами. — Лучше ему быть к ужину, — замечает Томас, прихватив кусочек огурца, который я отрезала секунду назад. — А что будет на ужин? — в свою очередь спрашиваю я, взглянув на Элизу и намеренно проигнорировав мужчину. — Сегодня Новый год, — сдержанно напоминает мать. Её губы поджимаются в знакомую линию, свидетельствующую о недовольстве. — Мы хотели устроить семейный ужин и встретить Новый год вместе. Я настойчиво борюсь с желанием усмехнуться, вспоминая, что ни один «семейный» ужин не прошёл достаточно гладко, и этот, кажется, не станет исключением. Насколько я знаю, у Шистада были совершенно другие планы на вечер, хотя временные рамки не обозначались, и его встреча с Элиотом произойдёт после полуночи. При мысли об Элиоте я тут же вспоминаю о его приглашении на какую-то новогоднюю вечеринку, о которой совсем позабыла в суматохе. Не то что бы мне сейчас было до развлечений, но это мероприятие не кажется таким простым на первый взгляд, иначе Крис не был бы настолько против моего участия. — Понятно, — отвечаю я, закинув нарезанные овощи в глубокую деревянную тарелку. — Если он не приедет через час, я буду вынужден позвонить ему, — сообщает Томас странным голосом, в котором — на секунду мне кажется, что это действительно так — сквозит угроза. В этот момент он смотрит прямо на меня, отчего по коже бегут неприятные мурашки, и я хмурюсь, не совсем понимаю, какую реакцию ожидает мужчина. — Ладно? — звучит скорее как вопрос, но этого достаточно, чтобы Томас кивнул и удалился в гостиную. Элиза через плечо бросает на меня неопределённый взгляд, который я не смогу разгадать даже после тщательного обдумывания, но ничего не говорит, лишь отворачивается к плите, продолжая методично помешивать содержимое раскалённой сковородки. Через час раздаётся звонок в дверь. Я в это время сижу в гостиной, а Элиза возится на кухне. Она просит меня посмотреть, кто пришёл, поэтому иду ко входу и открываю дверь. — Привет, красотка, — здоровается парень. На Элиоте зимняя куртка тёплого цвета, на волосы нападало немного снега и немного кудрей сползли на лоб, а серёжка-крестик приветливо болтается из стороны в сторону. — Привет, — отвечаю я, несколько долгих секунд рассматривая Флоренси: он выглядит взбудораженным и весёлым, а значит совершенно не подозревает о том, что происходит в данную секунду. — Может, пустишь меня? — спрашивает он, сверкнув однобокой улыбкой на манер Шистада. — Ты немного не вовремя, — замявшись, признаюсь я и оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что Элиза всё ещё на кухне. — Это ещё почему? — интересуется парень, прищурив глаза, но не теряя оптимистичного настроя. — Криса нет дома, — объясняю я, переминаясь с ноги на ногу. При виде Элиота моё волнение усиливается в несколько раз, поэтому не могу не спросить. — Эмили дома? Флоренси хмурит брови, его лицо приобретает серьёзное выражение, которое возникает всегда, когда речь заходит о его сестре. Я тут жалею о своём вопросе, но не спешу объяснять внезапный интерес, поэтому молчу, ожидая ответа. — Да, — всё же произносит Элиот. — А где ей ещё быть? Настороженность в голосе парня лишь подтверждает его неосведомленность о тех проблемах, которые мы с Эмили навлекли не только на нас, но и на Элиота с Шистадом. — Она не говорила мне о своих планах на Новый год, — неумело вру я, отведя взгляд куда-то в угол, — поэтому решила уточнить. Элиот рассматривает меня несколько мучительных секунд — кожа щеки начинает гореть под его внимательным взором, и затем он кивает, будто принимая мой ответ, хотя и не доверяя до конца. — Ну, твои планы на Новый год, видимо, поменялись, — замечает парень, оглядывая с головы до ног и характерно вскидывая бровь, на что я непонимающе поднимаю свою. — Я о твоей одежде, — поясняет Элиот, усмехнувшись, и я закатываю глаза. — Я думала, мы встретимся после полуночи, — пожимаю плечами и снова оглядываюсь на коридор. Элизы нет. — Значит, Криса нет дома? — Нет, — отрицательно качаю головой, прищурив глаза. Элиот прикусывает губу и кивает, отчего серёжка делает полукруг в воздухе и ещё несколько мгновений слабо трепыхается. — Тогда я, наверное, пойду, — немного замявшись, говорит Флоренси. Я даю молчаливый ответ в виде кивка, но, прежде чем успеваю закрыть дверь, он спрашивает: — Увидимся в полночь? — Да, — соглашаюсь я, затем закрываю дверь и выхожу на кухню. — Кто это был? — спрашивает Элиза, отрываясь от мытья посуды. — К Крису приходили, — отвечаю я. — Хорошо. Накрой на стол: будем ужинать через полчаса.***
— Я могу лечь в гостиной, — предлагает парень, когда с чаем покончено и кружки стоят в раковине. Я прикусываю губу и оборачиваюсь на Элиота, всё ещё не уверенная в собственных мыслях. Мне не хочется оставаться одной на всю ночь, учитывая, что сон никак не идёт даже после кружки успокаивающего «Апельсинового рая». Мышцы устали от долгого бодрствования, и мне поскорее хочется оказаться в мягкой постели и уткнуться лицом в знакомо пахнущую подушку, но тревога никак не отпускает, заставляя снова и снова прокручивать в голове события последних нескольких дней. — Можем лечь в моей комнате, — тихо говорю я, тут же прикусив щеку с внутренней стороны. Элиот смотрит на меня в упор немигающим взглядом. Его удивляет моё предложение, и скорее всего оно является неприемлемым после всего, поэтому мысленно даю себе несколько оплеух за такую глупость. — Ты уверена? — спрашивает он тоном серьёзным, без намёка на усмешку или что-то ещё. Я поднимаю на парня взгляд, в котором, надеюсь, он не заметит мольбы и не станет спрашивать меня о чем-либо сейчас. По правде, в голове полный беспорядок, мысли мечутся с одной на другую, ударяются друг об друга, а в висках вновь начинает пульсировать боль, поэтому я не могу быть уверена ни в чём и отчасти надеюсь, что и в этом Элиот меня поймёт. — Да, твоя комната. Отлично, — будто прочитав мои мысли, кивает парень, затем встаёт и задвигает стул на место. Я, неловко переминаясь с ноги на ногу, подхожу ближе и указываю головой на верхний этаж. — Там есть ванная, если тебе нужно… Ну, принять душ или что-то такое, — мне становится настолько неловко, что слова непроизвольно превращаются в скомканную речь, но Элиот, кажется, прекрасно понимает меня. — Отлично, — повторяет он. — Увидимся внизу? Я смотрю на парня из-под опущенных ресниц и прикусываю внутреннюю сторону щеки. — Конечно. Мокрые после душа волосы неприятно липнут к лицу, и под брошенным украдкой взглядом Элиота я собираю их в импровизированный пучок, но не скрепляю резинкой. На мне серые спортивные штаны и футболка намного больше моего собственного размера, голые ступни утопают в мягком ворсе ковра, пока разглядываю себя в зеркало. После душа выгляжу намного лучше, но даже он не убирает тёмные круги под глазами, верный признак переутомления. Горячая вода расслабила мускулы в теле, и теперь мышцы ощущаются будто желе: ноги и руки подрагивают при движении. Элиот сидит на углу моей заправленной кровати в штанах и футболке, которая была на нём под кофтой. От мокрых волос капли падают на футболку и шею, утопая в сером вороте одежды, отчего остаются влажные следы и ткань в некоторых местах плотно прилегает к телу. Одна его нога согнута и лежит на кровати, ступня другой упирается в ковёр. Он молча изучает мою спальню, хотя взор то и дело скользит по мне, замирая на секунду или две. Мне хочется поскорее потушить свет — в темноте всё станет намного проще — но вместо этого я сажусь на стул, стоящий напротив Элиота, и несколько секунд рассматриваю шрам на мочке его уха, эту уродливую, ещё не зажившую линию. — Всё в порядке? — в который раз спрашивает Флоренси, и от этого вопроса меня начинает мутить, но всё равно киваю, чтобы не нарушать хрупкого равновесия. Скользнув взглядом по коротким волосам, в который раз ловлю себя на мысли о том, что скучаю по буйным кудрям парня, которые ещё недавно были достаточно длинными, чтобы полностью скрыть его невысокий лоб. Тоскливый вид Элиота только подпитывает внутреннюю тревогу: хотя он пытается казаться непробиваемым, я вижу, что отчаяние одолевает и его сильный дух. — Давай спать, — предлагает Флоренси, откидывает плед в сторону и делает вид, что возится с одеялом. — Ладно, — шёпотом соглашаюсь я, приподнявшись на уставших ногах и погасив свет. Темнота мгновенно поглощает комнатное пространство, и на секунду кажется, будто я здесь одна, но затем слышится шелест свежего постельного белья и шорох от движений Элиота. Бесшумно иду к другой стороне кровати; в спальне ничего не видно, и я, опасаясь, что могу споткнуться, ощупываю низкую спинку кровати, пробираясь к своей половине. Ещё долю минуты парень возится на своём месте, но затем я присаживаюсь на угол, и он замирает в ожидании, пока займу место. Одеяло уже откинуто в сторону, поэтому с лёгкостью пробираюсь под него. Прохладное постельное бельё мгновенно обволакивает тело, отчего вздрагиваю и прячу плечи под одеяло. Моя нога случайно сталкивается с горячей голенью Элиота. Я чувствую жёсткие волосы его ноги. — Извини, — зачем-то шепчу я, хотя знаю, что мы одни. Просто в темноте организм автоматически переключается в бесшумный режим. — Всё нормально, — в том же тоне отвечает Флоренси, и из-за шёпота я не могу разобрать интонацию. Я переворачиваюсь на спину — рука тут же сваливается с кровати, поэтому решаю немного придвинуться и снова перевернуться набок. Элиот молчаливо терпит то, как я вожусь под одеялом в попытке устроиться удобней. Кровать не такая уж большая, поэтому несколько раз всё же натыкаюсь на руку или ногу парня, при этом неловко извиняюсь и слабо краснею, но в темноте это невозможно заметить. Наконец устроившись, я подкладываю руку под щёку и закрываю глаза. Уставшее тело буквально молит о сне, но рассудок продолжают терзать тревожные мысли. Всё ещё с закрытыми глазами я прислушиваюсь к дыханию Элиота — успел ли он уснуть? — и в ту же секунду горячий воздух касается обнажённого участка шеи. Я вздрагиваю и прикусываю губу, пытаясь определить, насколько близко Флоренси лежит ко мне, но наши тела никак не соприкасаются, поэтому это практически непосильная задача. Затаив дыхание, позволяю себе придвинуться к середине кровати на пару сантиметров только ради эксперимента. К моему удивлению, этого оказывается достаточно, чтобы ощутить круглый локоть Элиота кожей головы. Я тут же дергаюсь в сторону, и одеяло шуршит под моими изворотливыми телодвижениями. — Может, я лучше посплю в гостиной? — предлагает Элиот шёпотом, затем выдыхает воздух прямо мне в затылок, отчего по позвоночнику бегут мурашки. — Всё в порядке, — говорю я, отчасти радуясь, что не нужно говорить в полный голос. — Давай спать. Элиот ничего не отвечает, с его стороны не исходит никакого звука, кроме тихого дыхания, поэтому решаю тоже замереть; вероятно, так получится лучше уснуть. Моя поза мне не кажется достаточно удачной для сна, но снова ворочаться и вертеться не хочу, поэтому просто закрываю глаза и пытаюсь выровнять сбившееся дыхание. Глубоко вдохнув, улавливаю слабый запах порошка и сигарет. Последний исходит от одежды Элиота. Он напоминает мне о Крисе, но в аромате не хватает горечи кофе и того неповторимого концентрата, коим обладает Шистад. Воспоминания о парне проносятся в голове, словно киноплёнка, кадры мелькают со скоростью в две секунды. Слишком быстро, чтобы я могла задержаться хоть на одном из них. «Какого черта ты творишь?» — проносится мысль в голове, но ответа на этот вопрос я, к сожалению, не знаю. В голове всё смешивается, превращается в снежный ком, который катится с горы, увеличиваясь в размерах и набирая убийственную скорость. Ни один мой поступок не находит оправдания даже перед собственной совестью. То, что в один момент кажется разумным, превращается в абсурд. Всё это до жути похоже на сюр, а я не могу отличить плохое от хорошего. И, хотя я пытаюсь не думать, мысли буквально пульсируют в голове, а недавно утихшая головная боль вновь начинает стучать в висках. Я уже жалею, что не выпила вовремя таблетку. Чтобы отвлечься от мучительных раздумий, прислушиваюсь к дыханию Элиота. Тихое и размеренное, оно говорит о том, что парень уже уснул, хотя прошло не больше пяти минут. Видимо, он настолько вымотался, что даже моё странное поведение не помешало ему провалиться в сон. Немного подумав, решаю перевернуться на другой бок. Метель за окном прекратилась около часа назад, и теперь дом утопает в относительной тишине. Тоффи, смирившийся с нахождением Элиота, мирно посапывает на своём месте. Глаза, привыкшие к темноте, едва различают силуэты мебели в комнате и очертания лица Флоренси, внезапно оказавшегося передо мной. Голова Элиота расположена немного выше моей из-за того, что он подложил руку под щёку. Согнутая в локте, она занимает большинство пространства на подушке. Будь у него в ухе серёжка, сейчас она блеснула бы в темноте, но теперь на её месте нет ничего, кроме зашитой наспех мочки. Губы парня приоткрыты в тёплом дыхании, пахнущем зубной пастой и чем-то ещё, что я не могу идентифицировать. Внезапно экран одного из наших телефонов озаряется, освещая комнату ярким белым светом, и я отчётливо вижу губы и нос Флоренси, его закрытые глаза и подрагивающие во сне веки. Его лицо кажется чересчур бледным, а ресницы отбрасывают причудливую тень на кожу щёк. В таком свете Элиот кажется вампиром, мирно посапывающим в своей постели. От этой мысли я невольно хихикаю, но тут же закрываю рот рукой, чтобы случайно не разбудить парня. Он, впрочем, никак не реагирует и лишь рукой прикрывает глаза, спасаясь от яркого света. Но экран через мгновение гаснет, и комната вновь погружается во мрак. Приподнявшись на кровати, отбрасываю одеяло и встаю, чтобы проверить, кому пришло сообщение. На цыпочках иду к столу, и тело покрывается мурашками от холода, который ощущается более отчётливо после того, как вылезаю из тёплой постели. Нажимаю на кнопку блокировки и вижу, что на моем экране пусто, а значит сообщение пришло Элиоту. Всего доля секунды уходит на то, чтобы решиться и проверить телефон парня. Прикусив щёку с внутренней стороны, тыкаю на дисплей. Тот загорается, как и мгновение до этого. Сообщение оказывается от незнакомого номера, но текст послания скрыт, и меня тут же одолевает паника. Тревога, ставшая постояльцем в моей голове, в разы усиливается, но я заставляю этого назойливого червячка замолчать хоть на секунду. Просто невыносимое чувство напряжения заставляет с силой стиснуть челюсти и убрать руку с чужого телефона. «Это не мое дело, это не мое дело», — повторяю сама себе, пока поднимаюсь на кухню, чтобы выпить обезболивающее от разыгравшейся мигрени и, возможно, успокоительное. Оранжевый свет уличного фонаря озаряет небольшое пространство у раковины и плиту, бросает косые лучи на холодный пол. Не включая света, прохожу к тому шкафчику, куда недавно убрала аптечку, но всё это время думаю о сообщение на телефоне Элиота. Сотня теорий и догадок проносятся в голове, но ни одна из них не содержит ответа, способного удовлетворить мой истерзанный переживаниями ум. «Все-таки успокоительные будут не лишними», — решаю я, роясь в ящике с медикаментами. Вынимаю из пластинки таблетку ибупрофена и кладу её на стол, чтобы отыскать ещё одну, но тут натыкаюсь на одиночную таблетку. На упаковке нет названия, но это — простая круглая таблетка с полоской посередине, ничем не отличающаяся от других лекарств, лежащих здесь. На раздумья уходит секунда или две, и я прячу маленькую упаковку в карман, пообещав потом подумать об этом. Отыскав успокоительное, залпом выпиваю лекарства, а затем спускаюсь вниз. Нужно некоторое время, чтобы медикаменты подействовали, и поэтому ещё около двадцати минут я то слушаю размеренное дыхание Элиота, пытаясь понять, что чувствую от его горячей близости, то ударяюсь в болезненные воспоминания. В какой-то момент глаза начинают слезиться, но я списываю всё на то, что лежу в темноте и около минуты не моргаю, погрузившись в собственные мысли. Я думаю о Крисе и его лице в тот момент, когда он лежал практически без дыхания в ванной, как блестела кровь на поверхности керамической белой раковины, стекая на пол густыми каплями. Думаю о том, как тряслись мои руки, когда я приподняла его голову, пытаясь понять, в сознании ли он. Вспоминаю, как дрожал голос, когда я звонила в скорую и попыталась назвать адрес, но буквы никак не желали складываться в правильные слова, а слова — в предложения. Я думаю о том, как участилось тогда моё дыхание и как гулко билось сердце, пока я стояла на коленях перед бледным телом Криса, а из его головы, соприкоснувшейся в момент падения с той самой раковиной, сочилась кровь, окрасившая мои руки и штаны в бордовый оттенок. Картинки, картинки, картинки. Они мелькают в голове с бешеной скоростью. Я вижу их даже с широко распахнутыми глазами, и пожирающая всё вокруг темнота внушает страх. Но затем я прижимаюсь ближе к Элиоту и — возможно, начинают действовать таблетки — усмиряю собственный пульс, позволяя себе провалиться в беспокойный сон.***
Тридцать первое декабря. Часы издают пронзительный дзинь. Никогда не слышала, чтобы они звучали так громко и чётко. В тишине гостиной эта трель превращается в своеобразный катализатор, который одновременно запускает несколько действий: Томас резко поднимается из-за стола, скрипнув ножками стула об идеальный паркет комнаты, мама роняет вилку, а я громко икаю. Со стороны это скорее походит на сцену из комедии девятнадцатого века, но в действительности происходящее не кажется смешным. Взглянув на Томаса, я вижу, что его глаза горят бесноватым блеском, очевидно, вызванным отсутствием Криса. Его свирепый вид на мгновение сбивает с толку: обычно Шистад-старший сдержан и безэмоционален. Эта вспышка напоминает ту, что произошла несколько месяцев назад на отдыхе, когда он поймал Криса за руку и предупредил о наркотиках. Тогда я ещё не знала того, что известно сейчас, и в тот момент такое поведение казалось проявлением неконтролируемой агрессии, но теперь опасения Томаса мне более чем понятны. Элиза вскакивает следом за мужчиной, но лишь для того, чтобы поднять упавшую вилку и положить её на салфетку зубцами вниз. Я ещё раз громко икаю, отчего действо представляется всё более сюрреалистичным. — Где его черти носят? — голос Томаса напоминает наждачную бумагу, он такой же шершавый и злобный. Он, кажется, не обращается к кому-то конкретно, но затем мы встречаемся глазами, и мне становится ясно, что ответ всё-таки ожидается. — Не знаю? — говорю я, хотя в данной реплике больше вопроса, чем утверждения. В этот момент открывается дверь; я понимаю это по характерному щелчку и внезапному холоду, прошедшему по тонкой полоске обнажённой кожи между краем штанов и носками. Всё в комнате замирает в ожидании вошедшего, хотя с первой секунды очевидно, что это Шистад. Крис появляется на пороге спустя минуту или две. Его бледное лицо раскраснелось от мороза, каштановые волосы взъерошил ветер, куртку парень снял ещё в коридоре и теперь предстал перед нами в той же одежде, в которой был несколько часов назад: простые штаны и толстовка. Он замирает в проходе между гостиной и коридором, ведущим в собственную спальню, затем быстрым взглядом осматривает помещение и наконец смотрит на Томаса. Тот сверлит его немигающим взглядом и едва ли не пышет огнем. — Всем салют, — беззаботно произносит Крис, усмехнувшись уголком губы: его стандартный способ скрыть чувства. — В честь чего собрание? Я смотрю на парня во все глаза, пытаясь считать хоть одну эмоцию, на телепатическом уровне узнать о том, что происходило последние несколько часов. Но Крис не смотрит в ответ, а без зрительного контакта я практически бессильна. Вместо этого он глядит на отца насмешливым взглядом, в котором скользит вызов и бесконечная дерзость. Я кошусь на Томаса. Он взбешён до такой степени, что сейчас начнет кричать: его рот искажает неясная гримаса, которую можно окрестить словами «отвратительная» и «свирепая». — Где ты был, мать твою? — как гром среди ясного неба, хотя это небо давно норовило разразиться ударами молнии. — Гулял, — беспечно пожимает плечами парень, и его беззаботное поведение лишь раззадоривает отца. Крис отвечает нарочито спокойным тоном, будто показывая своё превосходство над Томасом, но, мельком взглянув на мужчину, я понимаю, что этот трюк на него не действует. Я пытаюсь предугадать дальнейшие события, догадаться, какие слова будут сказаны и какие обвинения брошены, но, прежде чем всё успевает превратиться в катастрофу, Элиза касается предплечья Томаса и несильно сжимает его так, чтобы привлечь внимание. — Не нужно, — говорит она тихим голосом, обращаясь к разъярённому мужчине. — Не сейчас, — дёрнув плечом, грубо отзывается Шистад, и рука матери легко соскальзывает с его локтя и безвольно обвисает вдоль тела. — А ты, маленький ублюдок, я уже не раз предупреждал тебя. Ты просто неблагодарный сукин сын! Экспрессия в голосе мужчины заставляет меня вздрогнуть. Я тут же перевожу взор на Криса, чтобы оценить реакцию, но тот лишь на мгновение поджимает губы, а затем растягивает их в знакомой акульей усмешке, которая кажется достаточно жуткой, чтобы холодок пробежал по позвоночнику. Такие манипуляции, впрочем, совершенно не действуют на Томаса: в два шага он преодолевает расстояние до сына и хватает того за предплечье, с силой дёрнув на себя. Ленивое выражение лица Криса дарит иллюзию того, что парень двигается с неохотой, но на самом деле отец больше и сильнее него, преимущество на стороне разозлённого мужчины, каким бы спокойным не казался парень. — Осторожнее, — делает замечание он, но больше не предпринимает никаких мер, не противится происходящему. — Покажи мне свои чёртовы руки, грёбаный ты наркоман, — рявкает Томас, совершенно не обращая внимания на спектакль, который пытается разыграть Крис. Ладонь Шистада-старшего смещается, и теперь я вижу, что на запястье парня остаются красные следы от крепкой хватки. От вида будущих синяков меня начинает мутить, поэтому с силой закусываю губу и хмурю брови, пытаясь определить, чем могу помочь в данной ситуации. Я бросаю взгляд на Элизу: она буквально оцепенела, а острый взор серых глаз устремлён на Томаса и Криса. Однако она не пытается ничего предпринять, вместо этого её взор смещается в мою сторону и, схватив меня за руку, притягивает ближе к себе. — Я думаю, нам нужно выйти, — тихим голосом говорит Элиза. Томас и Крис продолжают сверлить друг друга взглядами, и по лицу парня я замечаю, что он начинает злиться, хотя всё ещё способен сдерживать свой гнев. Мне хочется сказать что-то Крису, но язык — тупой и бесполезный орган — словно онемел, поэтому могу лишь наблюдать за развернувшейся сценой. Элиза дёргает меня за руку и ведёт к выходу, я же в это время не отрываю глаз от парня, и на секунду наши взгляды пересекаются. Он едва заметно кивает мне, и по дороге до собственной комнаты, я пытаюсь понять, что же значит этот кивок.