Стопроцентный опоздун

При встрече с медведем нужно притвориться мертвым. Медведь поймет, что перед ним полный придурок, и не станет связываться.

      Миша в очередной раз тяжело вздохнул и уронил голову в ладони. Черт! Это ж надо было так вычудить! Еще не хватало с разбегу на руки запрыгнуть к этому… Веснушкину. Тогда б точно спалился. Что он там лепетал? «Боже мой, как хорошо, что ты опоздал…» — вспоминал Херсен и с досадой сжимал губы. Нет, это был явный перебор. А обнимал-то как! До хруста костей, до позорного вздоха облегчения, до опупевшего в его руках Кеши. Кеша! И имя еще такое… рыжее. Как весь он. Лучше и придумать нельзя. Или хуже? Черт его разберешь! Одни проблемы от Веснушкина, от этого соблазнительного до одури Веснушкина! Клиника!       Нового работника Михаил Игнатович заметил в первый день — эти рыжие космы, россыпь волшебных веснушек, тонкая шея. Сразу залип, глаз отвести не мог. Хотелось рассматривать, трогать, впиваться. Но нельзя — Херсен умел не смешивать личную жизнь с работой. Тем более в удачные стечения обстоятельств Миша не верил — два гея в одном агентстве… Невозможно. Ну и что, что он весь из себя такой трогательно нежный и милый? И такие бывают. Вон, как на этого Кешу вешалась Катька — в пору разлеплять собственноручно. Небось уже давно разузнала, что у Веснушкина… и в штанах веснушки. Бред собачий! Херсен злился на самого себя и не мог простить. Зачем вообще к ним взяли это наказание? Жил бы себе припеваючи и не знал ни про рыжесть соблазнительную, ни про его бессчетные опоздания.       Миша любил приезжать на работу вовремя. С утра — нежится в ванной, потом — круги на беговой дорожке, кружка крепкого кофе, затем — снова в душ, смывать усталость. Да, Михаил Игнатович был жаворонком, и не мог заставить себя лечь позже двенадцати. К полночи его развозило, глаза предательски слипались, и он с чувством выполненного долга валился спать. Он даже и представить не мог, каково это — жить ночной жизнью. От этого и в клубы ходил редко, а все встречи и свидания обычно переносил на ранний вечер. Нет, он точно не мог понять этих… извращенцев. Ясно же, что ложиться нужно ра-а-ано, а вставать — еще ра-а-аньше, чтоб и день прошел не зря, чтоб утром быть бодрым и свежим.       Михаил не опаздывал никогда: ни на утренние совещания, ни на конференции за городом, куда сотрудников обязывали стекаться к рассвету. Он вообще считал «опоздунство» верхом непрофессионализма. И в конце концов на одного такого непрофессионала и залип. Блядский Веснушкин! Ох, Миша с ним и натерпелся! Вначале, когда только выискивал с утра Кешу взглядом и искоса поглядывал на пустующее рабочее место, злился. Потом понял, что меры нужны жесткие. Хотел уволить, да как тут уволишь это чудо? С работой Веснушкин справлялся на «ура», придраться было не к чему.       Он и сам не заметил, как начал встречать в холле этого негодника, вести его конвоем к столу, нырять взором в открытый ворот рубашки и вдыхать крышесносный аромат. Такого не было ни у кого. Только у Кеши, который, кажется, вообще не обращал на начальство никакого внимания. Ему, наверное, даже льстило, что Мишка его провожает. И ведь верно подметил Серый, его личный коммуникатор, преданный друг и незаменимый в команде алкаш, что Херсен только Веснушкина награждает своим королевским вниманием. Спалил его, короче, с потрохами и долго стебал. А потом даже начал помогать. Серый часто болтался в холле, вешал пресс-релизы и графики на стену, от этого с опаздывающим Кешей встречался первым… и сразу звонил Мишке. А он, бесхребетный дурак, срывался и гнал вниз. И по новой: встреча, выговор, проводы до стола, попытка вдохнуть парфюм. Ему и сегодня позвонил Сергей, когда он, Миша, в печатне орал на дебилов, спутавших кегль. — Миха, блядь, тут пиздец! Поднимайся. Херсен не сразу понял, что случилось нечто страшное, даже прикрикнул на друга, что занят, что попозже. — Какое «попозже»?! Тут эвакуация, потолок рухнул. — Потолок? Рухнул? — тупо переспросил Херсен, пока сотрудники пытались исправить косяк и не сводили с Миши испуганных глаз. Совсем обленились, тунеядцы! — Нет, блядь, взлетел! Не тупи, ради бога! Тут этот… Веснушкин! И Мишка сам полетел, вместо потолка. Ему даже кричали сзади, а он не услышал. Навстречу выбегали сотрудники, сжимали в руках куртки-шапки, а Херсен только и думал, что о Кеше. Черт! Потолок. Рухнул. Веснушкин. У пресс-рума его встретил Сергей, а дальше не пустил: везде пылюка, грязь, ни черта не видно. Миша зашелся в кашле, и выдохнул: — Пусти… мне нужно! Серый не пустил, схватил за плечи трепыхающегося в руках Мишу и оттолкнул. — Дурак! Там всё на соплях держится! Херсен не поверил, рванулся, но его успели перехватить. — Миша! Ты что творишь?! Сдохнешь еще, кто потом РоссТат поднимать будет? Михаил Игнатович взвыл белугой. Опять в голове «Потолок. Рухнул. Веснушкин». — Серега-а-а, да в сраку этот РоссТат! Там же… Кеша! — Непонятно еще ничего! — и тут заметил дорожки на Мишкиных щеках. — Ты что, ревешь? А ну успокойся! — Кто-то еще там? — Нет, никого не было, когда всё случилось. Только Кеша, но это не подтверждено.       И потом Мише позвонили. Веснушкин. Явился. А дальше… да уже знаете, что дальше. Несся, как конь, к этому Кеше, чуть с ног не сбил, обрыдал ему всё плечо. Опоздал… снова! Слава богу!       А сейчас вот сидит на улице, отпустил всех по домам и краснеет. Смотрит, как Катька сжимает впавшего в ступор Кешу, как орет на него, что дурак, что сукин сын, что трубку не берет, когда нужно. А Миша так не мог, он ведь начальник, ему не положено. А он уже положил. Еще тогда, когда чуть не сломал в объятиях Веснушкина, когда сжал его похолодевшими пальцами.       К нему подошел Серый, хлопнул по плечу, присел рядышком и закурил. Херсен молча стрельнул сигарету. Ему нужно, он весь на нервах. — Ну ты и даешь, Миха. Плакал, как ребенок, а вон, стоит твой Веснушкин. Живее всех живых. Мишка затянулся. — Молчи лучше, уволю. — Не уволишь. Херсен вслух не произнес, но согласился. Кого он там уволит? Серого? Который с ним с пеленок? — Приходи в себя, все кончилось. Никто не умер, а на тебе лица нет. Они молча курили, Сергей гладил его плечо, успокаивал. — А помнишь, как ты его называл? «Конченный припаздун». Ох, он тогда офигел, чуть ли не в драку полез. Кто ж знал, что это ему жизнь спасет? Никто не знал, но сейчас это казалось едва ли не манной небесной — эта его неприглядная сторона. Опоздать = жить дальше? Такого Херсен и представить себе не мог. А сейчас вот сидит и пялится на лихо рассекающего по улице Веснушкина. Кипучая, юркая… лава. Вот кто он, этот Веснушкин. И так он засмотрелся на это огненное, бойкое нечто, что не заметил, как к нему направлялся Кеша. — Я пойду, не оплошай! — шепнул Серега и сбежал, оставляя их наедине. Хотя какое «наедине», когда вокруг служба спасения, пожарные, зеваки. Веснушкин подошел с опущенной головой, переминаясь с ноги на ногу. И присел рядом. — Михаил Игнатович, — начал несмело, сжал пальцами скамейку, — вы извините. Я снова… опоздал. Херсен выдохнул весь дым из легких и побелел. — Кеша! Тьфу. Иннокентий! Да это счастье, что вы сегодня пришли так поздно! Ты… Вы могли умереть. Веснушкин покраснел. Отчего? — Ну, я же жив. И… мне стыдно, что я вас подвел. — Глупости, никого ты не подвел. Я… рад, что с тобой всё хорошо. Кеша вдруг рассмеялся, и Мишке стало так хорошо-прехорошо, что он готов был слушать этот смех до конца своих дней. А ведь конец мог наступить сегодня… — Рады, потому что тогда б пилить больше некого было? Херсена развернуло, аж злостью пробрало. — Веснушкин, ты… вы… совсем дурак? Какое «пилить»?! Да я места себе не находил, когда узнал, что ты… вы… там! И замолк. Понял, что лишнее, что ляпнул сходу то, что не следовало. Сморозил так сморозил. Вот хохма будет, всем отделом перетрут это «места себе не находил»! Сука! Язык-предатель подвел, не иначе!       Веснушкин покраснел пуще прежнего, и Мишка впервые за долгое время придал этому несносному румянцу хоть какое-то значение. — Кеша, вам плохо? Кеша молчал, а про себя думал, что ему не плохо, а очень даже хорошо. Мишка. Этот буйный, вечно охраняющий его рабочий график, стреляющий мрачным взглядом. Этот смотрящий букой, неприветливый. Этот… Михаил — «если еще раз опоздаете, я вам ноги к рабочему месту пришью» — Игнатович поганый. Волновался. За него, за Кешу. И раньше, чем смог выдавить из себя стандартное «всё норм», вдруг выпалил: — Мишка, я вас люблю!       И сбежал, покрывшись пятнами. А Михаил Игнатович, роняя недокуренную сигарету, переваривал в голове фразу, а как переварил, так Кеша уже за угол сворачивал. «Догоню!» — мысленно обещал себе Миша, срываясь с места. «Мне пиздец! Уволят!» — думал про себя пунцовый от злости Веснушкин. На карьере можно было ставить крест. Жирнющий-жирнющий. Все, никаких тебе опозданий, никаких тебе насупившихся начальников. Ни-че-го! Договорился! А зачем, спрашивается? Можно было и промолчать, отделаться простым "спасибо", так нет! "Я вас люблю"! Да, природа ума пожалела, зато дурости — за "пожалуйста" сверху присыпала, чтоб жилось не скучно.       А Херсен бежал следом, не обращая внимания ни на Серого, провожающего взглядом, ни на Катьку, настороженно уставившуюся на их перфоманс. «Какой я тебе Мишка?» — злился Михаил Игнатович, а у самого улыбка до ушей и по-детски счастливое выражение лица. "Мишка" — его так даже мать не называла. Только «Михаил», чтоб с детства понимал свой статус, чтоб уже с малолетства смотрел на всех сверху вниз. И вот это он вертел в уме перед тем, как схватить наконец-то улепётывающего Кешу за руку. Схватил! И прижал! «Задушит! Прямо тут и задушит!» — решил Веснушкин, пытаясь вырваться. «Зацелую до смерти… если не соврал!» — понял Миша, притягивая к себе опоздуна.