Допинг

Антон схватился за голову и медленно сполз по закрытой двери. «Что я делаю? Какого хрена мне это нужно? Какого хрена ему это нужно?» — у него никак не получалось собрать все мысли воедино. — «Зачем он пришел? И зачем я продолжаю эту игру? Ведь ежу понятно, что для Мартена все это ровным счетом ничего не значит. Так, а когда для меня это что-то стало значить? Еще пару дней назад я, кроме раздражения, никаких чувств не испытывал. Стоп, а сейчас? Сейчас испытываю?» Но возбуждение, которое никак не хотело проходить, говорило само за себя. Антон сжал свой член и, представляя темные омуты бездонных глаз, глядящих на него сверху вниз, несколькими размашистыми движениями довел себя до разрядки. Пришла пора признать, что за последние два дня Мартен прочно поселился в его мыслях. И да, он хотел Мартена! Хотел до скрежета зубов. Вот только, как всего этого добиться, Антон не знал. Он был абсолютно уверен, что для француза он — никто и звать его никак, но в то же время Фуркад сам проявлял начальную инициативу. И не оттолкнул же он Антона, когда тому вдруг взбрело в голову отсосать французу. «Ага, а сам-то что бы сделал?» — ехидно спросило подсознание. — « Отказался бы от шикарного минета и гордо удалился в закат? Ну да, конечно!» Антон твердо для себя решил, во что бы то ни стало соблазнить Мартена. И пускай этот француз завоевал все мыслимые и немыслимые награды — он сам должен был получить несоизмеримо больший приз. Он должен получить самого Мартена. Как он будет это делать? Да какая разница как? На войне все средства хороши. Нужно просто довериться интуиции, в конце концов, обольщать Антон умел. В голове уже образовались кое-какие идейки, а мозг услужливо убрал все остальные мысли в дальний угол, и только одна мысль четко оформилась и горела большими буквами ярко-красного цвета: — «Трахнуть Фуркада!» У Мартена в голове роились похожие мысли: образ Антона, стоящего перед ним на коленях, невозможно было забыть. Да и то, чем он занимался, стоя на этих самых коленях… Француз чуть ли не в голос застонал, вспоминая, что вытворяли губы и язык Антона с его членом. Элен, конечно же, баловала его время от времени оральными ласками, но они не шли ни в какое сравнение с тем, как отсасывал Антон. Мартена немного пугала его странная одержимость русским. Когда все началось? Как вообще случилось так, что его вдруг заинтересовал мужик? Мужик, блин! Раньше подобного Мартен за собой не замечал. Но эти огромные глаза цвета пасмурного неба оставляли в его сознании неизгладимые впечатления. Нельзя, ох, нельзя было подходить к нему так близко! Француз это понимал, но продолжал тянуться к Антону, словно мотылек, летящий на свет. Понимал, что сгорит, но упрямо продолжал лететь навстречу гибели. Второй вопрос, который не давал покоя Мартену, — почему Шипулин так резко выставил его за дверь? И это после того, что было… После того, как подарил французу один из лучших оргазмов в его жизни? Почему не позволил Мартену, чтоб он ему помог разобраться с собственной проблемой? Ответов на эти вопросы Фуркад не знал, но очень хотел бы узнать. Мартен не заметил, как подошел к своему номеру. Антон упорно не собирался покидать его голову. Ни о чем другом он уже думать не мог — Шипулин занимал все его мысли, и поэтому он вздрогнул от неожиданности, когда его кто-то окликнул: — Марти, — на него в упор смотрел Симон. — Ты где был? — Гулял, — огрызнулся Мартен. Он, конечно, любил своего брата, но вступать в какие-либо разговоры сейчас ему совершенно не хотелось. — В таком виде? — Фуркад-старший с нескрываемой насмешкой разглядывал брата. — В каком таком? — удивился Мартен. Он опустил глаза и обалдел — вид у него был, мягко сказать, живописный: один край незаправленной футболки был все еще задран, ремень так и остался расстегнутым. «Слава Богу, хоть штаны застегнул», — подумалось Мартену. — Я… Это… Даже и не знаю, как сказать… — Мартен выглядел смущенным и слегка испуганным. — Марти-Марти, — укоризненно протянул Симон, — а я уж было поверил, что с блядством покончено. А ты все так же не можешь ни одной юбки мимо себя пропустить, — но быстро сменил гнев на милость. — Ну, давай, рассказывай, что это за волшебница такая, которая заставила тебя позабыть про все на свете, включая собственную одежду? Мартен густо покраснел и чуть слышно пробормотал: — Скорее уж волшебник… — и быстро прикусил себе язык, но было уже поздно. Симон все услышал. — Ну, ты даешь! — старший аж присвистнул. — Не знал, что ты по этой части. — Сам не знал, — буркнул Мартен и добавил: — До вчерашнего дня. — Ух ты! И кто он? — Симон приобнял брата, подталкивая его в номер. — Я должен знать, на кого так запал мой братец. Симон молча слушал монолог брата, стараясь не перебивать, понимая, что Мартену и так очень непросто признаться, что влюбился в мужика. А в том, что младшенький влюбился, Симон к концу исповеди уже не сомневался. — Ну, что скажешь? Давай, начинай читать лекцию на тему морали, — уныло проговорил Мартен, стараясь не смотреть в сторону Симона. — Не буду. — Что? — не понял Мартен, подняв, наконец, на брата глаза. — Совсем нечего сказать? Все так ужасно, что у тебя даже слов для меня не находится? — Слова есть, Марти, — улыбнулся Симон. — И еще больше вопросов. Ты так и не сказал, а что Антон об этом думает? — Я не знаю, — прошептал Мартен, снова опустив глаза в пол. — Я боюсь, что для него это ничего не значит. Просто игра, очередное забавное приключение. — Не думаю. Я хорошо знаю Антона, он слишком порядочный, чтоб просто посмеяться, — уверенно сказал Симон. — Не буду говорить про любовь, но то, что ты ему небезразличен, — это факт. А хочешь, я с ним поговорю? — Даже не вздумай! — испуганно закричал Мартен и уже тише добавил: — Сам как-нибудь разберусь. — Ну, как знаешь, — Симон притянул Мартена к себе, успокаивая его в братских объятьях. Мартен вдруг снова почувствовал себя ребенком, которого старший братик никогда и никому не давал в обиду. На которого всегда можно было положиться и, всего на минуту, ему показалось, что все должно быть хорошо. Завтра он обязательно поговорит с Антоном. Он должен знать наверняка, что в голове у этого странного русского, чьи серые глаза навсегда поселились в его сердце. И он не знал, и даже не догадывался, насколько тесно его невеселые мысли перекликаются с шипулинскими. Что в это самое время другие глаза — темно-карие, почти черные — плотно завоевывают место в сердце Антона.