Не выживет

— В моих руках проклятья, порчи, в твоих руках — огонь и лёд. На кой пятнать тебе людскую славу заклятьями болотных ведьм да доморощенных колдовок? Сочтут отступницей тебя скорей, чем сможешь «Серый Страж» сказать. Тогда от драки не сбежать. — Я понимаю, Морриган. Но я должна уметь постоять за себя. Ты сама говорила, что мой дух силён, но тело слабо. Я не имею права стать обузой для отряда. Как было в прошлый раз... — Сурана опускает взгляд, сцепляет пальцы в замок, но тотчас одёргивает себя, словно от дурной привычки. Вновь поднимает глаза и с новой, неожиданной, командной решимостью заявляет: — Если бы не ты и твоя магия, Алистер и я не дошли бы до лагеря. Так не должно быть. Морриган поджимает губы, давит пальцами рук, скрещенными на груди, на озябшую кожу плеч. Скользит взглядом по готовящемуся ко сну отряду: Алистеру, расстилающему спальные мешки, Лелиане, ворошащей веткой розоватые поленья в белой золе костра, Стэну, накидывающему грубое полотнище на скрещенный треугольником каркас палатки, мабари, с которым, хлопая в ладоши, играет Сэндал под тёплым взглядом Бодана. От солнца на горизонте — лишь багровая царапина, воспалённая красноватой дымкой по небесному краю. Её собственный костёр, ослабший без магической подпитки, выкашливает последние искры. — Коль хочешь, так и быть, сему уменью обучу, — опустив руки, соглашается Морриган и возвращает свой взгляд к Суране. — Освободи весь день и будь готова к неудачам. В своём я детстве ошибок много допустила пред тем, как руки в крылья обратить. Живого душу непросто повторить. Назначь кого-то главным взамен себя: иль Алистера, иль сторожевого пса. Меж ними разницы не видно. Тебе решать, но по глазам умней я нахожу мабари во стократ. — Если ты не против, я сочту это за комплимент псу, а не за шпильку в сторону Алистера. — Ничуть. Того заслуживает он, — уклончиво сообщает Морриган. Сурана смешливо улыбается, глаза её меркло блестят. Усталость свернулась тенями под её веками, но вид у неё — оживлённый, предвкушающий, готовый пожертвовать сном ради знаний. На миг чудится, что Морриган и сама, заражённая чужим нетерпением, готова впервые примерить на себя облик учителя. Но день был долгим, таким же, как был предыдущий, и таким же, каким будет следующий. Усталости под веками не стоит обращаться бессилием в руках. — Приступим завтра. Час уж поздний, — твёрдо заключает Морриган, мягко качнув головой. — Спокойной ночи.

***

Заклинание — три слова, только лишь затем, чтобы проще было направить духовные силы. Пассы — плетение видимой магии для физической концентрации. Всё это преображение внутри: за черепной коробкой, в глубине грудной клети. Остальное — прелюдия, облик. Но не Морриган рассуждать об этом. Сурана переминается на передних лапах, пружинит на задних, дёргает хвостом из стороны в сторону, точно проверяя, удобно ли сидит на ней наряд. Волк из неё худой, невысокий, почти белый. Со взглядом людским, иссиня-зелёным, вопросительно поднятым на Морриган. — От этого обличья в бою не сыщешь сильной пользы. Однако для прогулок под луной оно удобней прочих. Морриган обращается вслед за ней — в зрачках Сураны, как в полированном котле, она видит отражение чёрного волка с золотыми глазами. Сурана продолжает на неё неотрывно смотреть, словно ожидая разрешения, — и Морриган, негромко фыркнув, срывается к подборью. Сурана, промедлив, срывается следом. Лагерь остаётся позади запахами мясного рагу, угля и людей. Они бегут вместе и запахов много — и от них кружится голова. Снизки ароматов подвешены к чёрной ночи: сладкие, душистые, свежие, пряные, травянистые и животные; щекочущие с непривычки, точно пером, мокрые носы. Лес колючий, ощерившийся хвойными иголками и расставивший повсюду шумные ловушки: скрипучий хворост, трещащие палые листья, но ловкие и быстрые звериные лапы несут их мимо, вдаль. Сурана обгоняет её. Зрение вылавливает птиц и зверей, притаившихся на деревьях, жмущихся в норах, но они не останавливаются ни на мгновение. Сурана точно гонится за звёздами. Морриган только и видит перед собой, что кончики её белого хвоста и острых — знакомо, но иначе — ушей. Звёзды сегодня особенно яркие. Морриган замечает это только тогда, когда Сурана легко взбирается на голый холм, тянущийся к созвездиям посреди цветущего бело-красным луга. Морриган замирает. Задрав узкую морду, Сурана недвижимо смотрит на небо. Цветы стрекочут насекомыми, трава шумит слабым ветром. Морриган едва ли это слышит. Наконец Сурана разворачивается и глядит прямо на неё сверху вниз; далёкий полнолунный свет вычерчивает её абрис серебряной линией, хрупкой потусторонней аурой. Морриган видит в её сияющем взгляде что-то похожее на признательность. Маг, не вырвавшийся из Круга Магов. Эльфийка, не помнящая свой народ. Страж, осознающий свою ответственность, но не осознающий своей власти. Поэтому Морриган показывает ей. Показывает бескрайнюю свободу, показывает природу, полную песен и жизни, показывает, на что Сурана может быть способна, если перестанет каждый раз оглядываться назад, будто её силы здесь под запретом. Показывает мир, в котором жила сама. И, кажется, впервые не берёт ничего взамен.