Не выживет

Лесное озеро небольшое, мелкое, полупрозрачное. Его травянистый берег слегка возвышается над водной гладью. В тёплом влажном воздухе стрекочат стрекозы, приглушённо квакают лягушки. Утреннее солнце золотом и платиной оправляет листья деревьев, траву, малиновые кувшинки и сильную спину мабари, высматривающего что-то у другого берега. — Позволишь мне узнать, что пишешь ты усердно столь? Надеяться я смею: не сказку иль легенду. Пальцы, зажавшие сточенный карандаш, вздрагивают. Сурана отрывается от записной книжки, поднимает лицо на стоящую сбоку за спиной Морриган. Морриган встречается с ней взглядом. Узкие бледные стопы Сураны серебрятся в озёрной воде. Волосы, распущенные из тугого кольца незамысловатой причёски, вьюгой ложатся на одно плечо. Мантия изжёлта-золотистыми атласными складками собрана над острыми коленями. Повязка на правой голени, прячущая за собой причину их раннего привала, хрустяще-белая, а шрамы от стрел на подъёме стопы и тыльной стороне ладони — неживые, бесчувственные. (У Морриган много подобных из детства — все на сердце.) — Они тебе не по душе? — выждав, с неподдельным интересом спрашивает Сурана. — И в той, и в той одна лишь ложь: конец счастливый в сказке, в легенде — героя истинный мотив. Морриган боком присаживается на берег, упираясь одной ладонью в траву, подгибая ноги, и поправляет кожаную юбку. Расстояния между ними на вытянутую руку, но под внимательным взглядом Сураны Морриган вдруг кажется, — на Амарантайский океан. — Это я в тебе и ценю, Морриган. Ты предпочитаешь правду, какой бы горькой она ни была. Однако, это и в самом деле легенда. Та, что ты рассказала мне о Флемет. Я боюсь забыть... — мотает головой Сурана, на миг прикрыв глаза, — что-то, что может оказаться важным впоследствии. Морриган фыркает. — Считаешь байки старые ты важными настолько, чтобы замарать о них бумагу? Спроси меня в любой момент — тебе повторю её я слово в слово. — А если тебя не окажется рядом? Необоснованная резкость её слов — неожиданно ранящая. Морриган приоткрывает губы, чтобы ответить, но слова не срываются с языка. Недовольно, раздосадовано поджимает губы, сама не зная почему. Поспешно переводит взгляд на мабари, радостно распугивающего лягушек на противоположном берегу. Стиснув челюсти, поднимает подбородок, ведёт голым плечом. — Я... прости, — с заминкой, тихо просит Сурана, опуская глаза и невесомо гладя ладонью потрескавшуюся кожаную обложку. — Я привыкла вести дневник. В Круге это помогало мне лучше понять мир, магию, себя. Может быть, ты сочтёшь это глупым, но когда всё это закончится, когда мы остановим Мор... я хочу, чтобы эти знания остались со мной. Все эти письма, заметки на полях, потрёпанные страницы со списком покупок, которые нашёл пёс, истории, что вы рассказываете мне... я хочу, чтобы у меня были не только воспоминания. Да, с каждым днём этот дневник всё больше напоминает по весу золотой слиток, и Алистер уже сказал, что под конец нашего путешествия с ним придётся считаться как с полноценным членом отряда. Но для меня это и вправду — чистое золото. — Судить тебя не вправе я. Излишка знаний не бывает. Особливо в войну, — скупо заключает Морриган. Спустя время, подумав, слегка подается к Суране, чтобы разглядеть вязь чужого почерка. — Коль матушка без вниманья не осталась... и мне страницу в дневнике своём ты уделила? Они вновь встречаются взглядами. Глаза Сураны — с отблеском сусального золота по канту радужки — на миг лукаво щурятся, а после в уголках её губ расцветает игривая улыбка. Улыбаясь так, она видится ещё младше, чем есть на самом деле, беспечнее, счастливее. Ближе. — Даже две. — Я польщена, — слабо кивнув, не может не улыбнуться Морриган. — Я посижу с тобою до тех пор, пока здесь никого, нас окромя. Мабари, услышав, тотчас оказывается перед ними — его лапы выбивают снопы блестящих в солнечном свете брызг — и негодующе рычит. В нос бьёт запах мокрой шерсти. — Двуногих, имею я виду, — морщась, исправляется Морриган; мабари с одобрением гавкает, переступает передними лапами в воде и высовывает розовый язык. — Конечно, Морриган, — искренне говорит Сурана, и её улыбка становится нежнее. — Я всегда рада тебе. Мгновение — и Сурана, внезапно, торопливо, точно опомнившись, возвращается к дневнику; на утёсах её снежно-белых скул появляется румянец, смягчая резкие линии. Мабари прячет розовый язык и, помотав мордой от Сураны к Морриган, заинтересованно склоняет голову набок. Морриган переглядывается с ним. И придвигается к Суране ближе.