Nothing like us

Снежинки мягко падают, кружась в танце. Постепенно, сантиметр за сантиметром укрывают поверхность земной коры мягким одеялом. Хоронит на целую зиму под собой всё, что до этого жило под ногами, в коре одиноко стоящего дерева, чуть поодаль. Скроет на время всю грязь, заставит притвориться чистым и невинным в глазах, проходящих мимо зевак. А если не сумеет скрыть, то превратит в замороженную статую, на которой позже будут сидеть, греясь стаи птиц. Наверное, именно поэтому так сложно оторвать взгляд от метаморфоз, которые отражаются сейчас на сетчатке глаз. Это удобно сидеть по ту сторону в тепле собственного очага и не принимать участия в изменении. Самой не меняться, не испытывать стадии превращения из гусеницы в прекрасного мотылька. Если и испытать хоть раз, то навсегда остаться куколкой. Сидеть в коконе и не знать, что происходит вне, за пределами склеенных шёлковой нитью частиц. Увязнуть, прилипнуть, потонуть в липких стенках. Колючий свитер колется, когда продевает руки сквозь крупную вязку. Грубый, тем не менее он защитит от пробирающего ветра. Не позволит лизнуть себя языками обжигающего мороза. Ботинки в тон, на которых явно позже отпечатаются следы мест, в которых она побывала, куда занесли её ноги, желая избежать чужих взглядов в спину. Куртка. Снег хрустит под ногами, как если бы осколки самого дорого хрусталя сейчас распластались по поверхности земной коры. Шаг и ноги в кровь, плата за излишнюю ценность материала. В этой жизни за всё приходится платить. Горькая правда жизни. Даже в замен тому, что снег сейчас должен отражать лучи солнца, которые бы преломились, натолкнувшись на грубую кору вяза, снег поглощает - темноту. Темноту, которая теперь чаще будет окутывать дни и всё чаще забирать в когти то, что вдруг случайно потеряешь. Шесть на девять, и девять на шесть. Шестерёнки часов недоумевают. Рой навязчивых мыслей вьются под корой головного мозга, разбуривая, жаля в места, которые позже набухнут, волдырём разрастутся. Распылить бы дешёвого яда, вытравить каждую мысль, дать задохнуться в собственном убежище. Пальцы касаются поверхности крыльца, ведёт дорожку, собирая мокрый снег под короткие ногти, позволяя им оставить отпечаток на белой массе. Иглами впивается, забирает чувствительность, обугливая кожу в местах самых чувственных. На кончиках пальцев. Небо затянулось пеленой серой краски, смешанной с грязью. Любовь к такому сочетанию патокой разливается в груди. Сейчас бы на снег вывалить всё, что внутри, тогда бы лужи под ногами разрослись надоедливым сорняком. Ноги привычно ведут в направление, которое она отныне не любит. Там, в обход за домом. За домами. «На одинаковом расстоянии построим» петардой разрывается в мозгу старое воспоминание. Метры под ногами точно линейкой измерены. Четыреста - на двоих по двести. Триста детских шагов в сумме. А говорили, что математика в жизни не нужна, когда с помощью неё решаются такие важные вопросы. На глаза попадается что-то одинокое, суд по виду давно брошенное «злыми людьми». Эта вещь погибает, загнивает, если ею долго не пользоваться. Слишком привязано к человеку. «Мы в ответе за тех, кого приручили». Но почему-то зачастую всё случается точно наоборот. Сами отказываемся от того, что принадлежит нам, прогоняем то, что бездумно тыкается мокрым носиком в ладошку. Всё потому что ответственность слишком тяжела, свинцом придавливает к земле, продавливает в земле яму, в которую приходится лечь, если вовремя не избавиться от нее. Качели. Она видит качели. Наполовину которые её. К которой краску цвета неба подбирала. С которых не раз слетала, падала, ударялась, царапалась. Шрам на коленке может напомнить если вдруг забудешь. Наполовину её, а кому же принадлежит вторая часть. Уж не тому ли парню, который раскачивал, пока кажется, не коснёшься перекладины лбом. Пока равновесие не теряется, сильнее сжимая в руках тонкое железо. Пока наконец не разразишься самым звонким смехом, что есть в наборе, собранного лишь для него одного. Тому самому парню, кто нёсся сломя голову сквозь кусты шиповника, частенько раздирая местами кожу о колкое остриё лишь бы поскорее добраться до качель, лишь бы плюхнуться на них, пододвигая соседку, лишь бы ногой оттолкнуться от твёрдой земли набирая скорость. А потом радость в груди взращивать, когда поток холодного воздуха в лицо, когда девочка рядом смеётся таким же колокольчиком, словно соловей лучшую песню поёт. Сейчас вряд ли бы вместе влезли. Вряд ли бы к птицам вместе взлетели. Всё потому что не вместе. Ну или потому что качели малы. Садится на вырезанное специально квадратом, выкрашенное в синее, местами уже облезлое дерево. Холодно, но того старого одеяла, которым они накрывали сиденье уже давно нет. Затерялось где-то, или может быть его унесло ветром подальше от таких беспечных. Скрип болезненно задевает каждый нерв, лопается нарастающим раздражением под кожей. Несмазанные цепи хрустят, не хотят молчать. Они говорят, всхлипывают от обиды. Их оставили, не заботились о них больше, не приходили по выходным, веселя глупыми историями. Вряд ли простят. Хотя если смазать тонкое железо маслом и перекрасить в новый цвет они запоют новой песней. Потому что никого другого роднее больше нет. Потому что обижаться не смогут дольше. Потому что любят. С вещами проще. С людьми обязательно нужно придумать сотню путей развития событий, из которых добрая половина будет не с счастливым концом уж точно. Брошенных людей вернуть почти невозможно. Недостаточно поменять их внешне и ждать, что они кинуться с объятиями на шею. Здесь нужно внутри ворошить. Поднимать снова всё то, что так тщательно было похоронено, прочно на замок закрыто. - Простите, что давно не приходила. Что забыла вас. Но знаете, столько всего произошло за этот период. Оказывается, вы изначально преподнесли урок, к которому я не прислушалась. «В жизни бывают не только взлёты, но и падения». Не так ли? Это ведь то самое, то вы хотели сказать, когда опускали снова вниз к земле, когда снова приходилось прилагать усилия для того чтобы оказаться на вершине. Теперь я поняла, но кажется, немного поздновато. Кажется, будто качели обнимают с обеих сторон, или же ветер поменял своё направление, так что становится теплее. Точно одеялом тёплым укрыли со спины, приткнули со всех сторон, чтобы не дуло. Голова зачем-то поворачивается на сорок пять градусов влево, зачем-то взгляд устремляется на дом с кирпичной крышей. Привычка, которая стала почти врождённой. Потому что с детства затесалась в мозгу, там и осталась. Потому что мальчик с белесыми волосами всегда выбегал из дома с кирпичной крышей, опаздывая, в прощение принося конфеты с лимонной начинкой. Принимала их, нарочно закатывая глаза. И уже через секунду лёгкая кислинка на языке напрочь стирала плохое чувство. Свет привычно горит в окне. Если бы не длина ног, которая заставляет плотно упереться в земную поверхность, она бы смогла на секунду представить себя на этом месте, будто ей всего лишь восемь лет сейчас. Как снова мальчик с голубыми глазами, цвета неба выбежит ей навстречу ещё издали махая маленькой ручкой. И как она поправит вдруг задравшееся платьишко, натягивая подол ниже колена. Хотя парнишка всё равно не обратил бы на это внимания, слишком занят катанием на качелях. В окне отображаются два силуэта. Побочный эффект от неиспользованных жалюзи, каждый мог спокойно заглянуть в чужую жизнь, сквозь единственную тонкую тюль. Зато раньше было удобно играть в тайных агентов, подавать немые знаки через окно, и спустя минуту нестись к их общему месту продумывать «план борьбы» за Вселенную. Брови скрываются за упавшими на лоб волосами. Ей помахали из того самого окна, призывая подойти. Кажется, морозный воздух слишком интенсивно ударил по мозгам, вызывая галлюцинации. Ибо другого ответа на риторический вопрос «Кто это?» она не знает. - Иди к нам – вдруг раздаётся из открытого настежь окна. Оттуда же вываливается тёмная макушка и длинные руки, которые не перестают настойчиво приглашать в дом. Возможно друзья Юнги завалились к нему в дом и кто-то, кто знает её тоже сейчас пытается поздороваться. Медленно поднимается с нагретого места, неуверенно ступая по растаявшему снегу. Понимает, что в этом случае ей совсем необязательно идти туда, потому что настолько близкие отношения её не связывают ни с одним из друзей Мина. Знакомый автомобиль припаркован напротив белоснежного дома. Вспомнить бы обладателя этого транспорта, но память на машины у неё даже не срабатывает. Не знает марку ни одной машины, за исключением автомобиля Юнги, и то, попросить назвать её сейчас название, и она сдуется как проколотый шар, в силах описать это только внешне. Однако мысль о том, что транспорт, точно ей знаком даёт толчок к новым шагам в чужой дом. - Ким Соха, ты всё-таки пришла – навстречу выходит взрослый мужчина, с раскрытыми руками, готовыми для крепких объятий. Ощущение, что почву выбивают из-под ног, вдруг накатывает волной. Нервы в висках начинают стучать мелкими молоточками, разбивая слёзные каналы. Хочется разрыдаться в голос от чувства, которое случается так редко, что его почти и не испытываешь никогда. Скука плюс необъятная радость вкупе равняется разрывом всех плотин внутри, которые всенепременно затопят тебя своим потоком. Она не видела этого человека около пяти лет. Казалось бы, такая маленькая цифра, но тысячи звёзд падают с небес, сгорая в атмосфере за этот срок. - Господин Мин – голос надрывается, от слёз, комом, застрявшим в горле. Отец Юнги. Физический. И платонический её. Потому что лишь отсутствие крови разделяет их. Ментально же они одно целое. Заменил ей собственного отца в своё время, и она безгранично благодарна ему за это. Хоть она никогда не сможет полностью отблагодарить его, потому что этот человек помог ей с самым важным в её жизни. Он взвалил на себя часть ответственности, которая камнем упала на неё после смерти отца. Разделил с ней ту боль, что кровавой рекой вытекала из груди. Несмотря на то, что она является ему совершенно чужим человеком, он поверил в неё, взял под крыло, подвинул собственную семью. И она безмерно благодарна ему именно за это. Наверное, поэтому сейчас слёзы в уголках глаз копятся, хочется броситься на мужскую грудь, оставляя разводы на кремового цвета свитере и наконец обрести свой дом. Но время конечно берёт своё, не хуже того расстояния, что все эти годы были пропастью. На данный момент не может поступить действиями тринадцатилетней девочки, не может крепко обнять за шею, повиснув на ней и болтая ногами. Поклон и сухое приветствие на раскрытые навстречу руки острым лезвием шкуру соскабливает. Живьём снимают. Оттого и больно участкам, которых не коснулись грубоватые чужие руки, которые не прижали к себе, мягко поглаживая. - Рада Вас видеть мистер Мин. Когда Вы приехали? – эпизод будто не её жизни. Смотрит со стороны не иначе. Ибо как бы ей объяснить разочарование в глазах напротив, невольно повисшие вдоль тела длинные руки, и стёртая словно ластиком сияющая улыбка. - Сегодня. Решили навестить сына, а его всё нет и нет – Мин старший пытается разрядить напряжение в воздухе, поднося спичку к самому эпицентру. Вот-вот взорвётся всё к чертям, однако этого требуют оледеневшие руки, перебирающие бахрому на шарфе. – Ты не знаешь где он? – отворачивается, подходя к креслу, с каждым шагом увеличивая расстояние между ними в сотни незримых километров. - Нет, давно его не видела – осекается, когда смысл сказанных слов опечатываются на коре головного мозга. Потому что словосочетания «давно не видела» никогда не было у неё в словарном запасе в отношении Мина. Она видела его всегда, везде. Даже когда родители не наблюдали парня сутками, она знала его точное местонахождение. - Вы что, поссорились? – чуткость Мина старшего всегда приводила в восторг. Воображала его человеком со сверхъестественной силой, читающего чужие мысли. На деле же, мудрость и жизненный опыт научил разглядывать в чужих глазах любой спектр эмоций. - Нет, что Вы. Были заняты предстоящей сессией, вот и не было времени поболтать с ним – врать родному человеку неприятно, но заставлять его самого чувствовать неприятие не хотелось куда больше. Хоть и подозрение в глазах напротив добавляло огня, распаляя сильнее. - Здравствуй, Ким Соха – паутиной обволакивают, а затем вводят яд парализуя. На это способен один из видов пауков «Черная вдова» и …мать Юнги. Не имея жала, могла качественно вытравить сознание, лишая рассудка. Одним словом, словно укусом впрыснуть то, что каждую клетку разрушает, приводя к бесконечным конвульсиям в борьбе за жизнь. - Здравствуйте, мисс Мин. Как поживаете? – каждое слово в урон себе. Как самостоятельно травить себя дымом, зная наперёд исход. Черные волосы, цвета вороньего крыла аккуратно уложены в причёску. Кое-где поблёскивают нити седины, словно паутина, застрявшая в волосах. Длинные пальцы рук усеяны кольцами, с крупным бриллиантом в центре. Деловой костюм идеально подчёркивает сохранившиеся черты тела. Женщина не изменилась, та же, что и в воспоминаниях Ким. Статная, с прямой осанкой, грациозная, словно кошка, передвигающаяся в пространстве. - Отлично. Юнги не у тебя? Хм – взглядом мажет по бледному лицу, словно ножом задевает, кровавые следы оставляет. Взглядом похуже восточного кинжала, которым на лету пёрышко на две половины делят. Те же голубые глаза, что и у сына. Тот же лёд в них. Хотя в отличие от этой пары глаз, другие всегда могли согреть нутро, растопить айсберг внутри. Сейчас же всё стало на свои места. Мать и сын воссоединились спустя столько времени, обрели единый путь в действиях в отношении Ким Сохи. Не дожидается ответа, разворачиваясь, потому что и никогда не брала в счёт слова какой-то сиротки. «Оборванка» как зачастую в спину бросали, стоило переступить порог чужого дома. Презрение в чужих глазах всегда было красноречивее всех тех слов, что временами лились из женского рта. Властная, она не терпела пререканий, жалоб и трусости. И Ким Соху. Четыре составные, взращивающие ненависть в сетчатке голубых глаз. Смотрит в след прямой, удаляющейся спине, а в голове словно ураганом прошлись. Встряхнули все мысли и разметали по черепной коробке. Так и действовала на неё эта женщина, так и оставляла каждый раз после себя хаос, после чего по крупицам приходилось собирать разруху, склеивать, крепить, строить. От неё Юнги достались не только глаза, но и эта способность, одним своим присутствием бурю внутри создавать, сердце ходуном ходить, перекачивая куда больше литров красной жидкости, чем она могла бы выдержать. От отца же ему досталась мудрость по краям голубых вкраплений. То молчаливое спокойствие, сохранявшееся рядом с ней, в минуты, когда она была расстроена предотвращало стихийное бедствие. Чинило её словно часовой механизм, последним шагом которого оставалось нажать кнопку, приводя в действие все шестерёнки, заставляя полноценно функционировать. - Так говоришь не видела Юнги? Нам уезжать через три часа, а его всё нет, будет обидно если он так и не явится. - Вы уже уезжаете? Так скоро? - Да, так скоро. Видишь ли, дорогая моя, дела не хотят стоять на месте всё куда-то идут, спешат и если их не решить вовремя последует катастрофа. Скоро вырастешь и поймёшь всю ценность времени – в стиле Мина старшего. Мудрость в каждом слове, в седине на висках опечаталась. Вымученная улыбка показывается на морщинистом лице. Вопрос о том, выросла она или нет навсегда останется закрытым для мистера Мина. Единогласно ещё ребёнок, каждый шаг которого нужно контролировать и вести за ручку в жестокий мир. Звуки в холле оповещают о прибытии постороннего человека в дом. Чужие голоса эхом отдаются в коридоре, ударяясь о стены, звеня. Спиной ощущает прибытие того самого, о котором сейчас думает каждый в этом помещение. - Сынок! Наконец прибыл – взрослый мужчина поднимается с кресла, так же как несколько минут назад раскрывая объятия входящему. Однако в этот раз его пожелание исполняется, и худощавый парень утопает в крепких руках, ощущая лёгкие хлопки ладонью по спине. - Почему не сказал, что приедете сегодня? – Мин отстраняется заглядывая в шоколадного цвета глаза. Отражение в них представляет голубоглазого парня, с тонкой шапкой на голове, прикрывающей блондинистую чёлку. Всё так, как и было раньше, правда в то время приходилось смотреть снизу-вверх, чтобы разглядеть себя в чужих глазах. - Решили сюрприз тебе устроить, а тебя и дома не найдёшь. Ким Соха и то раньше пришла встретить твоего старика-отца. Девушка до этого бывшей незаметной, вдруг чувствует, как лавиной снега на неё обрушивается чужой взгляд. Улыбка на бледном лице опадает с каждой секундой превращаясь в непонятное искривление губ. Так обычно выражают брезгливость, когда неприятный запах вдруг заполняет лёгкие, или еда на вкус оказывается совсем противоположна тому, что так яро описывали на коробке снаружи. - Не стоило так утруждать себя этим – почти вежливо. Так выражается забота думается взрослому мужчине, не разглядев отвращение на родном лице. Ему и не стоит рушить в одночасье то, что строилось веками прямо на глазах, хотя двум другим удалось сделать это слишком быстро, даже не моргнув. - Я, пожалуй, пойду – с трудом удаётся игнорировать колкий взгляд в свою сторону – До свидания мистер Мин, рада была увидеть Вас – в последний раз оглядывается на постаревшую фигуру, пытаясь впитать в сознание как можно точнее образ перед глазами. Ведь один только Бог знает, как долго она ещё не сможет снова дом внутри себя обрести, в котором её ожидает полноценная семья. Подойти бы, заключить в крепкие объятия, восполнить тот пробел, образовавшийся, когда не смогла это сделать в первый раз. Но сквозь стену не пройти, которую пара голубых глаз выстроила. Камень за камнем сложила, ограждая, не подпуская. «Не твоё» кричат они презрительно - «убирайся». - Не останешься выпить с нами чаю? Юнги, скажи своей подруге – искренность фонарями в уголках чужих глаз светится. Как у ребёнка, показавшему конфету и подняв её выше над головой. Всегда оставалась в чужом доме, взбиралась на высокий стул, и мужчина протягивал чашку горячего чая. - Ей нужно идти - без компромиссов. Без попытки на выбор. Один путь, путь за порог этого дома. Снова на холод, пусть не обольщается, не привыкает, ей этого никогда нельзя было заполучить, лишь на время. Время же – нещадно. Почти выбегает, почти спотыкается о собственную обувь, цепляясь за ручку двери. Так получается. А ещё получается дышать через раз, потому что морозный воздух слишком разряжен. Он не предназначен для удачного восприятия его лёгкими. В доме он другой: обогретый огнём в камине. Однако было большой ошибкой появляться в доме Минов. Одной из тех ошибок, за которые потом расплачиваешься годами, сгребая их остатки в кучи и поджигая, устраивая большой огонь. На улице заметно стемнело. Снежинки косой чертой падают, освещаемые фонарём у дома. Носком ботинка загребает больше снега, оставляя после себя длинные полосы. Скрип качелей за шкирку вытаскивает из собственных омутов мыслей, в которой она чуть не тонет. Думает ветер играет с ними, забавляет. Но сердце делает кульбит, когда человек сидит на качелях, медленно отталкиваясь пяткой ботинка. Страх склизкой змеёй ползает под кожей. Ей по неизвестной причине неприятно присутствие постороннего. Капюшон натянут до самого носа, так что понять наверняка кто это, оказывается сложной задачей. В руках огоньком догорает сигарета. Не спеша подносит ко рту, затягиваясь в последний раз, после чего окурок летит куда-то в сторону. Делает шаг вперёд, намереваясь поскорее убраться. Кровь стынет в жилах, когда голова в капюшоне моментально реагирует на похрустывание неподалёку. Ким готова поклясться, что увидела, как опасно сверкнули чужие глаза в темноте. Увеличивает шаг, ощущая бурение в области затылка, страх поднимается от самых кончиков пальцев ног до каждого волоска на голове. Пружиня добегает до дома, тут же вставляя ключ в скважину. Не подходит. Другой. Сознание подрисовывает человека, уже дышащего в спину. Почти врывается в дом, с силой захлопывая дверь и прокручивая трижды ключом, наглухо запирая. Выключает свет в коридоре, подходя к окну. Медленно отодвигает штору, намереваясь убедиться в том, что человек всё также сидит на месте. Скрип качелей отпечатывается на коре головного мозга. Никого нет.