Ловец снов

      Когда популярен, готовься к приставаниям.       Когда занимаешься спортом, готовься к приставаниям.       Когда занимаешься популярным спортом, смирись, что приставания будут.       А если ты стал популярен в популярном спорте...       Ицки повторял это себе как мантру, зная, что Михоко Хигучи распилит на кусочки любого, кто тронет Шёму. Потому что Михоко Хигучи была там в тот вечер. Она укутывала Шёму в свой кардиган, она поднимала его на руки и несла к врачу. Она.       Она была мамой для маленького Шёмы. Может, это было совершенно неправильно, но Ицки видел в старшем брате взъерошенного птенчика, а в ней — эдакую орлицу, огромную, внушительную... смертоносную. Даже если Михоко и не была такой, Ицки берёг именно этот её образ. Потому что так проще верить в то, что, даже если Ицки нет рядом, Шёму защитят.       Он не смог бы доверить это никому другому.       Он впился ногтями в ладонь самому себе, сжимая кулак, когда Юдзуру Ханю бесцеремонно принялся хватать Шёму за все места. Он хватал за руки, за спину, за голову, за щёки, за бёдра — Ицки в одном из кошмаров приснилось, что Юдзуру Ханю раскладывает его драгоценного хрупкого замкнутого брата в раздевалке, Шёма не сопротивляется из-за накатившего на него страха, а Хавьер Фернандес снимает всё на телефон и смеётся.       Ицки проснулся, первым делом взглянул на спящего брата и, выдохнув, не смог уснуть больше. Он бы узнал, верно? Если бы кто-то сделал Шёме больно, Ицки бы узнал, да? Смог бы понять? Увидел бы?       У него не было ответа.       Юдзуру Ханю не ведал границ разумного, которые, в понимании Ицки, находились примерно в районе государственных границ Канады. А не там, куда тянул свои руки общепризнанный гений. Ицки было тринадцать, он много паниковал, его брат жил своей жизнью, в которую не пускали Ицки, и всё, чем Ицки мог довольствоваться, — то, что Шёма ему рассказывал.       А этого ему казалось мало.       Не расскажешь же всего.       Кто-то из фанатов специально сделал нарезку о том, как Юдзуру Ханю ведёт себя с Шёмой. Ицки нашёл и посмотрел. Один раз, другой. Жевал щёку до прихода Шёмы. Закрыл просмотр и уткнулся в картинку рабочего стола, положив подбородок на сложенные руки.       — Всё в порядке? — Шёма положил свою сумку на пол у кровати, не выпуская ремня из рук, Ицки выдохнул.       — Нет. Слушай. А к тебе не пристают?       Если бы Ицки был взрослее, он прикусил бы себе язык за такой вопрос. Но он не был.       Шёма остался стоять молча. Пауза. Почему?       — Почему ты спрашиваешь?       Ицки хватило сообразительности не говорить о том, что боится этого уже несколько лет. Он просто сказал, что:       — Прочитал сейчас, что это часто бывает. И в фигурном катании тоже.       — Зачем ты это читаешь?       — Просто.       — Не надо читать это. — Шёма беспокоился. Откуда такие вопросы? Откуда такой интерес? — Всё со мной хорошо, Ицки.       — Правда?       — Правда. Тебя кто-то тронул? — Шёма вспомнил, что их иногда путали.       — Пусть бы попробовали. Не трогали меня. Я просто беспокоюсь.       — Почему?       Ицки приподнял голову, шире открыл до этого прикрытые глаза, выпрямился:       — Ты правда спрашиваешь?       Он понимал медленно. Но понимал. И понимание удивляло его.       Шёма угукнул. Он правда не видел причин для беспокойств.       В горле застрял вопрос. Как можно? Как можно не понимать? Как можно... не помнить? У Шёмы голос не дрожал. Он не боялся того, что Ицки понимал происходящее, и не была его вера в то, что Ицки был слишком мал, чтобы понять, разбита, как минимум потому, что не было этой веры.       Ицки хотел спросить: «Неужели ты не помнишь?»       Но не спросил. Если Шёма... если Шёма не помнил, если забыл, нет, как? Как?!       — То есть ты не думаешь, что кто-то пристаёт к тебе, да? Даже Ханю Юдзуру?       — Юдзу-кун не пристаёт ко мне!       — Ага. Просто трогает...       — Ицки! Перестань так говорить!       Тот потупил взгляд, закусил щёку.       — Юдзу-кун не делает ничего такого, он просто беспокоится потому, что я стесняюсь общаться с другими и не всегда понимаю, что я должен делать. Юдзу-кун мне очень помогает... я чувствую себя лучше благодаря его поддержке. И мне очень совестно из-за того, что я приношу ему такие неприятности. То, что он уделяет мне своё время и внимание, это очень здорово и он помогает мне и я очень благодарен ему и не хочу, чтобы ты говорил что-то про него такое, потому что Юдзу-кун заботится обо мне, хотя я ничем не заслужил такой заботы с его стороны... и... и ещё много чего...       Шёма замолчал. Пока говорил, истеребил ремень сумки, который всё ещё держал в руках. Очень нервничал, волновался. Ицки ничего не говорил. Шёма перетащил сумку к своей кровати и, стянув носки и олимпийку, уселся на подушку, всё ещё нервничая из-за сказанного.       — Прости, — наконец подал голос Ицки. — Я не знал, что тебе нравится Ханю Юдзуру.       Шёма вздрогнул:       — «Нравится?»       — Ага, — усмешка, — а разве нет?       — Неправда! То есть, он нравится, но как спортсмен, лидер сборной, старший товарищ, и я очень ему за всё благодарен и очень его уважаю, потому что он потрясающий, но это не то «нравится»! Это другое «нравится»! Что вообще на тебя нашло?       А Ицки рассмеялся. Шёма покраснел, смутился, взъерошился, как воробушек, и это было забавно.       — Не смейся надо мной. И вообще, ты знаешь, кто мне «нравится». Это не Юдзу-кун.       Ицки понял.       Понял две вещи. Две очень важные вещи насчёт Шёмы.       Шёма не воспринимает Ханю хоть сколько-нибудь насторожено. Потому что привязался.       Шёма не может думать о том, что произошло. Об «инциденте». Просто не вспоминает его, не связывает с ним ничего, не «вплетает в канву взаимосвязей событий и реакций на них».       А ещё Ицки, проворочавшись с полночи и глядя в темноте на спящего брата, понял кое-что насчёт себя: он так никогда не сможет, ведь всё вокруг напоминает ему, как ОН, Ицки, потерял братика и как ПО ЕГО, Ицки, вине с Шёмой приключилась эта беда.       Беда, которая превратила его в такого замкнутого и напуганного человека.       Это вина того, что Ицки не доглядел. И Ицки не мог просто отпустить это.       Жил каждый день.       Помнил.       Искал возможность исправить.       Почти через год он познакомился в чате с Такечи и, не говоря своего имени, спровоцировал предложить встретиться. И Такечи предложил.       «Можно я приеду в Каниэ? Не хочу гулять по Нагое, мало ли...»       «Приезжай. Хочешь, встречу тебя с автобуса, прокачу на байке».       У Ицки в голове засела лишь одна мысль: иначе — просто нельзя.       Такечи не должен жить.       Сломанного клюшкой носа недостаточно.