Ловец снов

      — Закричишь — мне придётся «пообщаться» и с твоим братиком.       Он держал «свой трофей» за плечи, «трофей» был намного ниже его самого, он замер и не шевелился, только лишь испуганно отвернулся, когда Такечи демонстративно стянул с себя штаны. Такой доверчивый, такой красивый, такой послушный. Такечи провёл ладонями по его рукам и стянул толстовку через голову. Худющий, словно девочка. С такой очень нежной-нежной кожей. На которой так легко оставались следы. «Трофей» не пикнул. Только тихо-тихо хныкал, когда его опрокинули животом на жёсткую деревянную лавку и стянули штаны до колен. Просто хныкал. Закрывал глаза и прятался от того, что чувствовал. От того, что было больно, от того, что слышал, от слов, что были произнесены. «Милый, милый, милый». И опять от того, что было очень больно.       — У тебя очень нежная кожа, Ичи-кун.       Такечи провёл губами по шее к уху, сжимая Ицки за бока. Тот ткнулся лбом в его плечо, чтобы не показывать лица.       — Тебе нравится?       — О, да...       Они стояли под мостом через реку Никко в Каниэ, по шестьдесят шестой. Была уже глубокая ночь, Такечи хотел секса. До ближайших домов по двести-триста метров, в сторону моста смотрят плотно занавешенные маленькие окна: идеальное место, никто не заметит. Недавно правительство перекопало возникшую здесь свалку, так что и гор мусора не было... и земля была мягкая. Ицки положил ладонь на шею Такечи, чуть приподнял голову, посмотрел на поддон моста. Из интереса закрыл глаза и сосредоточился на ощущениях. Нет, ничего. Как же подрывало задать вопрос, не требующий ответа, как же рвалось из груди «а когда ты моего брата насиловал, тоже думал, что ему приятно?»       — Какой ты милый...       Такечи уложил Ицки на расстеленное покрывало, стянул с него его ветровку, задрал водолазку, прижался лицом к животу. Ицки запрокинул голову и поглядел на противоположный берег, на воду, снова на поддон моста. Подумал, что, если сейчас Такечи заметит его равнодушие, возникнут вопросы. А они не нужны. Ицки протянул руку и взял Такечи за подбородок, прижался взволнованно и прошептал:       — Страшно немного. Поцелуй меня ещё раз.       Такечи был такой доверчивый, такой послушный, такой покорный. И такой наивный: он думал, что покорен ему «Ичи-кун». «Если бы ты был хоть немножечко умнее, знал бы, кого собираешься трахнуть». Ицки провёл ладонями по его рукам и стянул с него кофту. Быстро холодало. Ицки зря беспокоился о том, что Такечи будет волновать его равнодушие. В какой-то момент стало ясно, что, даже если бы он увидел, что у Ицки нет ни тени желания, он бы этого не понял.       Такечи оставил Ицки лежать в задранной водолазке и расстёгнутых штанах, уселся сверху и демонстративно стянул с себя футболку. После чего наклонился и припал губами к шее и плечам.       У Шёмы на плечах были синяки. Были искусаны уши.       Такечи облизывал ухо Ицки, Ицки шарил рукой по своей ветровке, лежащей рядом, второй вцепившись в волосы Такечи и прижимая его к себе.       Такечи укусил его у основания шеи, Ицки втянул живот и выдохнул в голос. Нащупал в кармане шокер, взял его в руку.       — Нравится? — самодовольно прохрипел Такечи, приподнимаясь над Ицки на локтях.       — Да...       Он наклонился, и Ицки, перехватив электрошокер поудобнее, со всей возможной силы ткнул его Такечи в живот, шараша разрядом. Он не смотрел в его лицо. Уже насмотрелся. Когда пробитый параличом Такечи рухнул, Ицки выполз из-под него и, поправив на себе одежду, перевернул Такечи на спину. Лицом вверх. Смотреть на очень-очень низкий мост, который давил своей железобетонной тяжестью, опускаясь на них. Ицки присел на корточки рядом и приставил шокер к шее Такечи, дал ещё разряд. Взгляд остановился, Ицки прижал два пальца к сонной артерии. Жив.       Он знал, что шокером не убить. Прекрасно знал. Поднялся, переступил, как через банальную кочку на дороге, отошёл не больше чем на пару метров: накануне Ицки тут всё осмотрел, знал прекрасно, где что лежит, САМ завёл сюда Такечи.       Камень был размером с два, а то и больше, кулака Ицки, и его можно было очень удобно обхватить за один конец, а другим, округлым со сколом, бить. Бить насмерть. Тем проще это было, если до этого хорошенько шарахнуть током.       Ицки не испытывал желания поговорить. Не испытывал желания поиздеваться. Даже не считал, что Такечи нужно знать, за что.       За Шёму. За то, что Ицки не может спокойно жить. За совершённое насилие над ними обоими.       За то, что Шёма винил себя во всём, хотя виноват был только Такечи. Только он.       После одного, с размаха, прицельного удара, раскроившего череп Такечи, легче не стало. Ицки вздохнул и, отложив булыжник, оттащил Такечи за ноги за насыпь. Стащил с него всю одежду, чтобы не опознали, если вдруг тело найдут через несколько лет, разбил лицо тем же булыжником, выбил все зубы. Вытащил из травы лопату и, время от времени косясь на тело, раскопал яму глубже. Не торопился, хоть и спешил.       И лопата, и булыжник, и выбитые зубы отправились в Никко, одежда — сгорела там же, прямо на «могиле». Такечи был стёрт с лица земли, его больше не было, ОН НЕ СУЩЕСТВОВАЛ. Ицки ополоснул в воде руки и, достав из рюкзака другую одежду, переоделся, расчесал спутавшиеся волосы и отправился на автобус.       Мост падал.       Такечи умер.       Небо пролетало высоко над головой. Ицки вздохнул и закрыл глаза.       «Всё хорошо. Всё хорошо».       Он вернулся домой почти на рассвете, прокрался в комнату, стараясь не разбудить родителей и...       Шёма не спал. Сидел на кровати и играл в игры в телефоне. Когда Ицки вошёл, Шёма поднял голову.       — Всё в порядке?       Ицки смотрел на Шёму. Долго. На голове воронье гнездо, глаза бусинами, свет телефона отбрасывает чудные синеватые тени на лицо. Ицки сглотнул. Положил рюкзак на пол, снял толстовку, хотел просто лечь на кровать и уснуть.       Ицки поступил правильно. Правильно. Правильно.       Он сел к Шёме на кровать. И Шёма его обнял. Ицки знал, что был прав.       — Я люблю тебя, Шёма. И хочу всегда быть рядом. И буду. Обещаю.       «Потому что мне нужно, чтобы ты был рядом со мной».       Шёма давно догадался, что не может вспомнить что-то очень плохое и очень значимое. Что-то, что помнит Ицки, и что-то, что гнетёт Ицки. И из-за этого было паршиво. Ведь он так хотел суметь поддержать его и разделить это. Хотя бы на них двоих. Или взять всё на себя. Лишь бы Ицки не был таким печальным никогда, лишь бы он больше смеялся, больше улыбался, больше радовался.       Но Шёма не мог вспомнить. Хоть и знал, был уверен, что было.       — Прости меня, Ицки. Прости.       «За то, что бросил тебя одного».       Ицки заснул на кровати Шёмы, на его руках, спал болезненно.       Не хотел, чтобы Шёма решил, что из-за него Ицки стал убийцей. Нет, не из-за него. Из-за себя.       Это Ицки недоглядел. Это Ицки не забыл. Это Ицки не пережил. Это Ицки убил.       Шёма ни в чём не виноват.       Ни в чём.