Siete
4 апреля 2018 г. в 01:38
Юдзуру лежал, глубоко дыша и уткнувшись лбом меж лопаток Шёмы, ловил тёмные пятна перед глазами, всё ещё держался обеими руками за Шёмины плечи, в которые вцепился, когда стало уже так хорошо, что ещё немного — и станет плохо, вцепился, чтобы Шёма остался там, где лежал, не вывернулся, не... Юдзуру зажмурился и вскинул голову, осторожно отодвинулся чуть назад и снова припал телом к липкой от пота спине. Шёма наконец оторвал лицо от подушки, весь словно обвалился на кровать, хватал губами воздух. Юдзуру перестал сжимать его плечи и провёл пальцами по щеке к волосам, слипшимся в тонкие кудрявые влажные пряди. Шёма был прекрасным. Абсолютно прекрасным.
— Юдзу-кун... — тихо, шёпотом, позвал он, — ты в порядке?
— Хах... Разве не я должен тебя об этом спрашивать?
Если быть честным, Юдзуру был уверен, что будет сложнее. А ещё он был шокирован тем, как крепко Шёма за него держался, как нетерпеливо, уже возбудившись, целовал, как рвался к нему. В какой-то момент Юдзуру пришлось перехватить его руки и слегка отстранить от себя, просить: «Не торопись, никто не сбежит. Ну? Спокойнее, дольше...» — и самому целовать, самому нежить, прижимать, гладить — потому что, оказавшись в номере, Шёма словно испугался, что у них всего десять минут, а надо так много сделать. Хотя впереди была целая ночь.
Юдзуру был уверен, что будет не так, что будет сложнее.
Опасался, что могло вообще не быть и здравствуй, рука, здравствуй, запись произвольной с национальных и плотно закрытая дверь ванной. Но всё было. Чернильные блестящие глаза в темноте были, густые волосы, пропущенные сквозь пальцы, были. И губами по плотной шее — было.
И постель была.
И оргазм.
— Шёма, не спи. Нужно принять душ. Нельзя сразу так засыпать.
Шёма кивал. Он смотрел через плечо, но выключался. Выключался, несмотря на то, что хотел смотреть как можно дольше.
Шёма боялся, что Юдзуру уйдёт. Что сейчас он встанет и уйдёт. Поэтому Шёма обнял бы, прижался бы, но тело не слушалось. Юдзуру отстранился, поднимаясь с кровати.
— Не уходи...
— Я тут, я здесь, мы сейчас пойдём в душ и немного оба придём в себя, да? — Он исчезал из поля зрения, но его руки возвращались, обхватывали под мышками и поднимали над кроватью. Шёма вспомнил, что он абсолютно раздет, и заробел.
— Ну, пойдём, Шёма.
Его ноги коснулись пола, он спиной навалился на Юдзуру и вспомнил, что и Юдзуру абсолютно раздет. Шёма поднял на него взгляд и постарался найти опору под ногами.
Они стояли в душе, обнявшись, и, если бы не были так вымотаны прошедшим командным чемпионатом, банкетом и вообще, то, наверное, занялись бы любовью ещё раз. Юдзуру прижался губами к макушке Шёмы: «Спасибо. Спасибо, что позволил мне быть с тобой. Спасибо».
Юдзуру думал, что ничего не будет.
Наверное, огромную роль играет не столько симпатичность кого-либо, сколько впечатление о его доступности, которое создаётся невообразимым множеством факторов. Будучи всегда экстравертным, Юдзуру глядел на людей и запоминал то, какие они бывают и с кем куда ходят, на кого смотрят. Не потому, что стремился запомнить. Скорее потому, что был так устроен, что запоминал. И Юдзуру понял достаточно интересных вещей, которые потом очень помогли ему по жизни. В том числе это касалось и приставаний.
Однажды, когда Юдзуру ощутил первую руку на своём бедре, он подумал: «вот и у меня началось» и широко заулыбался тому, кто его гладил. Нанами Абэ, строгая женщина, не раз имевшая дело с мальчишками вроде Юдзуру, появившись в том коридоре как раз в тот момент, очень вежливо потребовала убрать руки от её ученика, чему Юдзуру был не менее рад. Был бы он совсем наглым (или Хавьером), издевательски расшаркался бы перед обломившимся мужчиной, а так — просто вежливо извинился и вернулся к тренеру. Нанами Абэ посадила его перед собой, заглянула в глаза и прочитала огромную, лишённую каких-либо эмоций, кроме почти материнского волнения, лекцию, из которой для себя Юдзуру узнал, в довесок ко всему, совсем внезапные вещи. Например, что в монастырь его загонять никто не собирается, а с собой лучше иметь презервативы. Вообще-то, выслушивать о контрацепции от женщины было обескураживающе и немного смущающе: такие разговоры, как был уверен Юдзуру, у мальчиков должны с отцами происходить.
— На выезде я тебе отец, мать, тренер, сват и брат, запомни.
И Юдзуру запоминал. Запоминал и знал по себе, что его силы и растяжки хватит на то, чтобы фактически из любого положения двинуть по яйцам, в рюкзаке лежат контрацептивы, а тренер на быстром наборе. Несколько раз его зажимали с серьёзным намерением изнасиловать, причём один раз это была женщина сильно старше самого Юдзуру, но ему почти всегда удавалось с одной попытки вывернуться и дать дёру. Правда, когда впервые не удалось вырваться с первой попытки, стало реально страшно, но тогда случай подбросил ему рыцаря на белом коне с золотыми волосами. Рыцарь тогда хорошенько отметелил ногами ушлого «партнёра», а в лексиконе Юдзуру навсегда отпечаталось крепкое и смачное русское «блядь», которое было произнесено с особым шармом несколько раз.
И даже если бы рыцарь не появился, это не стало бы для Юдзуру потерей девственности, ибо он до этого уже успел насладиться процессом абсолютно добровольно. Несколько раз. На вопрос «рыцаря», вполне закономерный, «что бы ты делал, если бы я не пришёл?» Юдзуру пожал плечами и сказал, что, наверное, постарался бы не усугублять ситуацию и пережить, не доводя до травматизма.
— Ты всегда беспокоишься только о своём катании?
— В первую очередь, за исключением некоторых ситуаций, но не этой. Однако не только о нём.
Евгений Плющенко обречённо вздохнул: «Слишком как я, только ещё более двинутый на фигурке».
Юдзуру улыбался и обожал его каждой клеточкой своего тела.
Но он всегда знал.
Знал, что приставания сломали много характеров. Жизней. Что это ему так повезло с отношением, осведомлённостью, раскрытием привлекательности и началом приставаний, что его это не особо задевало, но так случалось не со всеми. Он видел эти разбитые жизни своими глазами. Видел, как взрослые не гнушались совсем детьми. Однажды мужчина, который тремя месяцами ранее во время шоу приставал к Юдзуру, приглашал к себе миленькую девчушку всего лишь двенадцати лет, не больше. Юдзуру знал её по имени, он видел её на юниорских национальных, весёлую и энергичную, окликнул, позвал с собой, увёл, зная, что в спину ему смотрит тот, кто не далее как три месяца тому назад не только схлопотал по яйцам, но ещё и сильно потерял в своём статусе благодаря вмешательству Нанами Абэ. Больше Юдзуру этого человека не видел, а Нанами сказала, что ему не дадут права приближаться к фигуристам в частности и, возможно, к спортсменам в целом, так как та девочка занималась у Мачики Ямады, а ей переходить дорогу было нельзя.
Но стало бы этой девочке легче от того, что его больше рядом со спортом не будет, если бы она была изнасилована?
Нет, Ханю Юдзуру ни минуты не жил в мире «розовых пони». Он, несмотря на то, что относился к приставаниям к самому себе легкомысленно и даже с азартом, не терпел насилия и домогательств с другими. Потому что он не был слеп и знал, что, пока одни, вроде него, играют с огнём, другие в этом же огне гибнут, их миры разбиваются и рушатся.
А Шёма выглядел именно таким. Разбитым, с обрушенным миром. Весёлый, кокетливый и общительный мальчик с хорошей дикцией и уморительным очарованием — он вышел во взрослые замкнутым, напуганным, некоммуникабельным и едва выговаривающим слова даже на японском. Разве что на льду он был очень красивый, по-прежнему обаятельный.
Сначала Юдзуру не обратил внимания. Потом понял что в его жизни произошло что-то страшное. А позже ошарашил сам себя предположением, что именно.
Да, Шёма наверняка был потенциальной жертвой «преждевременных» домогательств. Юдзуру не знал только глубину нанесённой травмы. Облапали? Изнасиловали? Спрашивать в голову не пришло. Просто Юдзуру понял, что, притягивая Шёму к себе, он притягивает его и к очень эксцентричному и «рукастому» Хавьеру, который может в шутку и за задницу схватить. Вообще, Хавьер настолько много трогал самого Юдзуру и так любил «общаться с ним наедине» в самых разных позах, что со временем пришло осознание того, что Юдзуру приставания больше не интересны и не нужны. Когда кто-то положил ему ладонь на бедро, Ханю Юдзуру просто грубо оттолкнул её. Он больше не казался доступным, у него стало катастрофически мало времени даже на прогулки по коридорам ледовых дворцов и спортивных арен, а потому вскоре он заметил, что приставаний в его жизни стало очень, очень мало и... и Юдзуру плевать на это.
А Шёму берегли, как национальное достояние. Как кимоно гейши эпохи Токугава, расписанное рукой талантливого мастера. Он ходил по дворцам и аренам под конвоем Михоко Хигучи, вокруг него была аура беззащитности личной, но защищённости силами других. Юдзуру, обняв однажды Шёму, сказал ему:
— Чуть что — можешь обо всём говорить мне. Я разберусь, хорошо?
«Хорошо», — отвечал Шёма, пряча розовеющие щёки за лохматой чёлкой.
И он никогда не жаловался.
Но Юдзуру смотрел на него и опасался. Михоко Хигучи не может быть с ним всегда. И Юдзуру не может. Никто не может. Шёма был таким, что мог заблудиться в одном прямом коридоре с единственной дверью, и что, если кто-то однажды воспользуется таким шансом? То, что Шёма ещё здесь, в катании, несмотря на то, что наверняка уже сталкивался с этим и был этим серьёзно напуган, говорило о потрясающем стремлении к катанию, а ведь в одно только это Ханю Юдзуру, будь он попроще, мог бы влюбляться бесконечно. И он не знал, где предел у этого чудесного парня. Опасался, что предел — вот он, рядом. И что найдётся ублюдок, который сломает чудесного Шёму и разобьёт его вдребезги.
Хавьер не сдержал обещания.
Он сгрёб Шёму в объятья прямо перед короткой ФГП-16, в раздевалке, просто взял и схватил внезапно, крепко, прижал к себе и... чуть не получил коньком по морде. Юдзуру честно не помнил, как оказался между ними, заслоняя Шёму, и что именно говорил Хавьеру, но тот отказался его слушать и вообще обсуждать что-либо до тех пор, пока они не откатают короткую. В тот момент Юдзуру был абсолютно уверен, что не нуждается в объяснениях: Хавьер дал слово не трогать Шёму и так грубо нарушил его, Шёма стоял напуганный, бледный и оцепеневший, а потом очень сильно ударился коленом об лёд во время программы.
Шёма утверждал, что Хавьер не сделал ничего плохого. Юдзуру сидел перед ним на корточках и держал у колена пакет со льдом, глядя в глаза: красивые и чёрные — и верил. Шёма извинялся за произошедшее в раздевалке, убеждал, что даже не помнит, что произошло. Юдзуру был готов поверить каждому слову, лишь бы Шёма не волновался.
Хавьера пришлось простить, и его объяснения действительно были услышаны. Но, возвращаясь в памяти к тем событиям, Юдзуру понимал, что с этого момента всё стремительно пошло «не так».