Большая звезда

К помолвке Кирилла Владимировича и датской принцессы Эммы Свенвельд император готовился заранее. Придворные церемониймейстеры в деталях отработали процедуру, и с самого утра во дворце началась подготовка: на пять пополудни запланирован был большой торжественный ужин, за которым и произойдёт собственно помолвка, а после — пышный бал, завершающий и согласие будущих молодоженов, и Масленицу, потому что в воскресенье гости обычно разъезжались. Одной из торжественных предсвадебных церемоний перед помолвкой и венчанием великокняжеских особ в России было миропомазание. Однако в связи с некоторыми событиями на родине Эммы и предстоящим Великим постом, решено было сначала помолвиться, а уже потом Эмма должна была принять православие и изменить имя. Утром приехавший с ней из Дании поверенный вместе с Эммой, Кириллом, императорским нотариусом и самим императором собрались в библиотеке для процедуры передачи приданого. Все принадлежащее Эмме, включая усадьбы, деньги, бриллианты, серебро и прочее должно было быть обговорено и записано. Оставалось лишь заключить mentio et repromissio nuptiarum futurarum*, и брак Эммы и Кирилла можно было считать свершенным. Эмма не спала всю ночь. До самого утра она бродила по комнате, уже не таясь, не боясь разбудить Эльзу, мерила шагами великолепный паркет, покрытый изящным узором, расплывающимся перед ее глазами. Когда пробило семь утра, занялся тусклый рассвет. Эмма выглянула в окно, посмотрела на пустой парк с голыми остовами деревьев и грязным по краям аллей снегом, на сумрачное небо, которое впервые за все дни не радовало солнцем, а было похоже на поверхность болота с отражающимися в нем облаками, и сглотнула тугой комок в горле. Произошедшее ночью снова предстало перед ее внутренним взором: безжалостный свет дня выявил все черты ночного приключения, сделал их выпуклыми и явными, придал им другую окраску. Эмма Свенвельд совершила то, о чем и помыслить не могла, чего не предполагала никогда, как не могла предположить, допустим, что солнце взойдёт на западе. Она ясно осознавала теперь, что безумно влюблена в женщину из другой страны, бывшую старше нее, замужнюю, недоступную и чужую, но ни одна из этих причин не казалась ей достаточно серьезным препятствием для отношений с Региной. Даже церемония помолвки, к которой ей надлежало готовиться, отступила куда-то на задний план, стала из главного события масленичной недели чем-то рутинным и обязательным, как утренний туалет или необходимость одеваться. В постели Регины, которую она покинула, остались счастье, нежность, наслаждение, красота — все. И теперь единственной заботящей Эмму мыслью стало, как убедить Регину быть с ней снова. Как доказать, что они не просто разделили ложе — между ними произошло нечто более важное, какой-то духовный акт, разорвать который теперь не под силу никому. С этими мыслями Эмма приняла ванну, оделась с помощью Эльзы, позавтракала в одиночестве, а затем постучал важный седой лакей и сообщил, что «его величество» и «его сиятельство» ждут-с в библиотеке для передачи приданого». Игнорировать это приглашение было нельзя, и Эмма, сопровождаемая своим поверенным, графом Вельсбургом, приехавшим утром из Петербурга, дабы узаконить сделку, старым, морщинистым человеком, прошла в библиотеку. Покои Регины находились в другом крыле дворца, и Эмма поймала себя на том, что с тоской оглядывается в ту сторону, куда она шла вчера ночью. Подумать только, десять часов назад она бежала по коридору, обуреваемая всеми эмоциями, какие только можно себе представить, чтобы вторгнуться в личное пространство женщины, с которой ещё два дня назад вообще не была знакома! Более того, десять часов назад она лежала с этой женщиной в постели, ласкала ее, пробовала на вкус и содрогалась от наслаждения в ее руках. Воспоминания вихрем пронеслись в голове Эммы. Регина в полумраке, ее мерцающие глаза, темный водопад волос, тонкие руки, призывный шёпот… «Так знаешь?» Ее нежность, красивое тело, исступление, с которым она отдавалась… Эмме вдруг стало жарко. Она попробовала сосредоточиться на предстоящем ей событии, но прожить этот день, совершать все эти заученные, монотонные ритуалы теперь казалось немыслимым. Неужели она сможет войти в Тронный зал, напомаженная и завитая, придерживая рукой платье, встретить все эти взгляды, вложить свою руку в руку Кирилла и увидеть в толпе придворных тот насмешливо-изучающий взгляд, который повергнет ее в смятение. Или — ещё хуже — узреть равнодушие на красивом лице и знать, что отныне вся ее жизнь будет лишь отсчетом времени ОТ той ночи, единственной ночи, когда она была по-настоящему счастлива… И уже в библиотеке, стоя рядом с Кириллом, украдкой взглядывая на него, она задала себе ещё один вопрос: как же ей исполнить теперь супружеский долг, зная, КАК оно может быть с Региной, каково это — ласкать гладкое совершенное тело и ощущать страсть в ее чистом, незамутненном виде… Эмма не слышала слов поверенного, скучнейшим тоном перечислявшего земли и прочее имущество, становящееся отныне их совместной с Кириллом собственностью. Она думала лишь о том, что после сегодняшнего вечера свадьба станет делом решённым, чем-то неизбежным, и эта мысль приводила ее в ужас. Сразу после подписания бумаг (ей тоже пришлось поставить под документом свой резкий угловатый росчерк) император поздравил их обоих и сообщил, что ждёт к пяти на ужин. После этого свита во главе с государем удалилась, а Эмма осталась наедине с Кириллом, который выглядел несколько виновато, но улыбался всё так же насмешливо, как и обычно. — Душенька, — он ласково коснулся ее руки, приближаясь. — Ты сердишься, что вчера я не пожелал тебе спокойной ночи? — Почему ты так решил? — Рассеянно спросила Эмма, понимая, что не вынесет прикосновения его губ, если он захочет поцеловать ее. — Пойми, — Кирилл словно не слышал девушку. — Я вчера играл до двух часов, Долгорукий выставил меня по полной. А после двух я начал выигрывать снова, и теперь у меня жутко болит голова. Когда заметил, сколько времени, ты уж, наверное, спала. Они пошли по коридору, приближаясь к покоям Эммы. — Да, я спала. Знал бы ты, ГДЕ я была в то время, когда ты горячился с кием в руке, пытаясь обыграть князя Долгорукого. — Так ты не сердишься? — Кирилл остановился у двери и попытался обнять Эмму, но она увернулась. — Нет, что ты. Совсем не сержусь. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Он нахмурил темные густые брови. Эмма вдруг обратила внимание, что его глаза опухли и покраснели, а кожа имеет нездоровый оттенок. Он опять пил всю ночь, как делал это, по-видимому, с самого первого дня их приезда. Пристрастие Кирилла к выпивке было очевидно: он умел пить, но делал это слишком часто и слишком много. Она кивнула и заставила себя широко улыбнуться. — Просто волнуюсь перед помолвкой. Кирилла это, по-видимому, успокоило, он взял ее безжизненную руку и нежно поцеловал. — Это нормально, душенька. Все невесты волнуются. Тем более, мы сегодня будем главными на этом вечере. На тебя будут смотреть величайшие мира сего… Эмма отстранённо кивнула, поглаживая его пальцы. Она ничего, казалось, так не желала, как уйти в свою комнату и остаться одной. Часы на одном из декоративных столиков пробили двенадцать. За окном было так же серо, как и ранним утром. День наступил, но небо оставалось затянутым облаками, и оттого время застыло на месте. Шли лишь часы. Эмма с тоской подумала, что в пять вечера унылый день сменится таким же унылым вечером, угольно-чёрным, и начнётся эта мука — улыбаться, говорить любезности, изображать счастье… — Да, дорогой. А сейчас ты позволишь, я пойду? Мне столько всего нужно успеть… И, уже приготовившись закрыть дверь, она обернулась, окликнула повернувшегося спиной жениха и сказала неожиданно даже для себя легко и весело: — И Кирилл, послушай… Не называй меня больше «душенькой», мне это слово не нравится. Послав ему воздушный поцелуй, она захлопнула дверь. **** Незадолго до бала, набросив на панталоны и корсет легкое домашнее платье, Эмма решительно пошла к покоям Регины. Но открывшая ей служанка (та самая, которая спала за две стенки от них и могла прибежать, услышав стоны), сообщила, что «ее сиятельство уехали с утра кататься с княжнами Долгорукими и будут только к ужину». Эмма стояла как оплёванная. Уехала… кататься… Как вчера! Но вчера она ждала Эмму, она поехала с Эммой, та была ей интересна. А сегодня забыла о ней, как забывают о случайно встреченном где-то на вокзале или в парке человеке, с которым завязался ничем не примечательный разговор. Эмма мучительно долго стояла перед захлопнувшейся дверью покоев Регины, вспоминая, как вчера эта самая дверь казалась ей вратами рая. А сегодня служанка скучным голосом сообщает ей, что графиня отсутствует, и это звучит как «ей все равно, что с тобой». Подходя к своей комнате, Эмма почти плакала. Слава богу, вчера ночью она успела всласть нарыдаться, к тому же до ужина оставалось всего ничего, и, решительно взяв себя в руки, Эмма занялась своим туалетом: надела великолепное, пошитое в Париже серебристое платье, с пышным кринолином, корсетом, отделанным ажурной вязью, рукавами-буфф и тончайшей вышивкой по подолу. Это платье должно было стать символом ее будущей свадьбы, но сейчас оно просто утомляло, как и тяжелая бриллиантовая диадема, и серьги, и старинное ожерелье, спускавшееся в самый вырез платья. Эмма смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Ее глаза… их выражение… оно стало совсем другим. Она пыталась понять, что изменилось, но видела лишь все ту же привлекательную девушку с затейливой прической белокурых волос, одетую в изящное платье, стройную… и очень уставшую… Тяжелый наряд тяготил ее, обилие бриллиантов слепило, каблуки мешали ступать, причёска утомляла, гнула шею и плечи. Но Эльза и придворный цирюльник, увидевшие Эмму, когда она вышла из своей опочивальни, всплеснули руками, и на их лицах появилось одинаковое, глупо-восторженное выражение. — Вы великолепны! — Причитала Эльза по-датски. — Божественны! — Вторил ей цирюльник на французском. — Богиня! Афродита! — Афродита была обнаженной, — вяло пошутила Эмма, и слуги засмеялись и затараторили вновь, теперь уже восхищаясь ее шуткой. **** Когда Эмма в сопровождении Кирилла, великолепного в своём чёрном сюртуке, с напомаженными блестящими волосами, сверкающего запонками и блеском начищенных ботинок, входили в зал, там уже собрались все гости дворца. Прямоугольная огромная комната была жарко нагрета двумя голландскими печами, стоявшими по углам, а столы, поставленные в форме полукруга, ломились от яств. Посреди нарядных придворных стоял государь, встречая будущих молодых. Именно он исполнял роль отца, который должен передать невесту в руки жениха во время обручения, поскольку отец Эммы не мог приехать. Гости встретили красивую пару рукоплесканиями и приветствиями. Идя между двумя рядами разряженных придворных, толпящихся вокруг, Эмма чувствовала, как колотится ее сердце. Взгляд ее скользил по множеству платьев, лент, причёсок, лиц — улыбающихся и приветливых — в поисках одного-единственного лица, и ей казалось, если она увидит его, то сразу же лишится чувств. Но графини нигде не было видно. Обеспокоенная и одновременно обрадованная тем, что ей не придётся стоять под испытующим взглядом карих насмешливых глаз, Эмма приблизилась к государю, который ласково оглядел ее, взял ее ладонь своей большой сухой рукой и обернулся к придворным. — Дамы и господа! — Провозгласил он. — Сегодня важный и знаменательный день! Мне бы хотелось торжественно объявить о помолвке великого князя Кирилла Владимировича и датской принцессы Эммы Свенвельд! Да будет их союз долгим и плодотворным! Пусть господь дарует им потомство, счастье и благополучие! А мы со своей стороны будем надеяться на то, что принцесса приживется в России и будет ее верноподданной на всю жизнь. Он поцеловал руку Эммы и передал ее подошедшему Кириллу, который, достав из кармана бархатную коробочку с кольцом, вынул его и, подняв в воздух, показал придворным. — Это старинное кольцо, — сказал он Эмме. — Внутри него я велел выгравировать своё имя и дату нашей помолвки. Оно станет напоминать тебе о моей любви. Он надел кольцо на тонкий палец Эммы и поцеловал ее руку. Гости разразились громкими ликующими криками и аплодисментами. Все кончено, уныло подумала Эмма, идя к столу вместе с Кириллом. По традиции, обручившимся отвели отдельный стол, за которым они должны были пировать на глазах у всех гостей. Кирилл отодвинул для неё стул, она опустилась на него и тут увидела Регину. Ее словно ударили под дых, сердце подскочило до самого горла, потом упало и беспомощно затрепыхалось где-то в подреберье, лишая возможности дышать. Графиня сидела между государем и бароном Функе, глядя прямо на девушку: бесконечно красивая, в прекрасном черном платье, отделанном золотой тесьмой, в митенках и с жемчугом на обнаженной шее. Алые губы, вкус которых Эмма так хорошо помнила, слегка изгибались, но взгляд был рассеянным, словно Регина думала о чем-то своём. Когда Эмма справилась с дыханием и успокоилась, Регина слегка подняла бокал, приветствуя ее, и тут же стала смотреть в другую сторону. Государь провозгласил тост за обручённых, говорил долго и со вкусом, голос у него был звучный, и он, казалось, вовсе не думал о том, о чем говорит, а лишь наслаждался собственной речью. После этого придворные с сознанием тяжелой выполненной обязанности живо принялись за еду. Эмме же кусок не лез в горло. Она вяло ковыряла цыплёнка с трюфелями и мечтала, чтобы ужин скорее закончился и можно было уйти. Но когда она украдкой спросила Кирилла, может ли не присутствовать на балу, он достаточно резко оборвал ее: — Милая, я заметил, что ты не в настроении, но это не подлежит обсуждению. Мы обязаны быть на балу, таковы наши обязанности. Это недопустимо. Будет скандал. И вообще что с тобой? Ты совсем ничего не ешь… Эмма покачала головой и натянула вымученную улыбку, помня, что на неё смотрят. — Да, мне нездоровится, — она положила руку на его ладонь, пытаясь казаться приветливой. — Русская еда, должно быть, непривычна для желудка… Кирилл слегка успокоился и накрыл её кисть своей, большой и горячей. Палец его теребил тяжелое кольцо на ее пальце. — Потерпи, Эмма, скоро все это кончится. Ты можешь не оставаться до конца бала, но присутствовать на нем должна. Я могу прислать к тебе придворного лекаря после ужина. Хочешь? Эмма бросила взгляд на смеющуюся чему-то Регину. Графиня выглядела абсолютно безмятежной, словно они вдруг вернулись к дню знакомства, когда между ними ещё ничего не было: барон Функе что-то нашёптывал ей на ухо, а она, расслабленно качая узкой кистью, в которой был бокал красного вина, отвечала ему с живостью и участием, не подозревая, как режет сердце Эммы эта непринужденная и раскованная поза, эта светская беседа, это равнодушие и ненаигранная весёлость. Эмма с трудом досидела до конца ужина. Было много тостов, разговоров о войне, смеха и сплетен, и когда, наконец, подали десерт — на этот раз это был маседуан, она облегчённо вздохнула, надеясь передохнуть перед балом в своей комнате. Смотреть на Регину, которая совсем не казалась усталой или удрученной, а наоборот, ещё более красивой, светящейся, грациозной, ловить каждое движение ее губ, пытаясь понять, что она говорит, украдкой ждать, что графиня одарит ее мимолетным взглядом — и каждую секунду разочаровываться, потому что Регина, казалось, совершенно забыла о ее существовании — все это было невыносимо, и Эмма почти задыхалась от новых чувств, с которыми не могла совладать. Когда ужин закончился, большинство гостей сразу направились в бальную залу, где оркестр уже настраивал скрипки: после обильного ужина хотелось танцевать. Регина была в их числе: под руку с графом Лебяжниковым, она выплыла из комнаты, смеясь каким-то словам собеседника. Эмма забежала в свою комнату и упала на кровать, сминая платье. Ее душили слезы. Эльза вбежала следом, села рядом, гладя хозяйку по волосам, стараясь не испортить причёску. Ей было уже за пятьдесят, и она по сути воспитала Эмму, а потому воспринимала каждое событие в жизни принцессы с живым материнским участием. — Ну что вы, что вы, — приговаривала она нежно. — Все невесты волнуются, а вы тут ещё не дома. Скоро освоитесь, не плачьте, личико будет красное, как свекла. Эмма замотала головой. — Нет, ты ничего-ничего не понимаешь… — Все я понимаю, радость моя, все понимаю. Это все пройдёт. «И как о воде протёкшей будешь вспоминать»… Вскоре пришёл Кирилл, чтобы забрать ее на бал. Увидев красные глаза невесты, он нахмурился, но ничего не сказал. Эмма уже привела себя в порядок, припудрилась, но тяжкий ком в груди никуда не делся. Она покорно положила руку на обшлаг рукава жениха и стала спускаться вниз по лестнице. Каждый шаг бил прямо в сердце. Она меня не любит. Не. Любит. Бал был уже в самом разгаре. Не меньше тридцати пар ловко кружились на паркете, умудряясь не сталкиваться друг с другом. Эмма с Кириллом остановились возле государя, который остановил музыку движением руки и провозгласил первый танец будущих молодоженов. Пары разошлись, образуя круг, и Эмма под руку с Кириллом вышли на середину, оркестр заиграл вальс, и танец начался. Краем глаза Эмма видела мелькавшее справа чёрное платье и оскорбительно-алые губы, но принуждала себя не смотреть в ту сторону. Впрочем, боковое зрение ее все равно улавливало малейшее движение там, где стояла Регина. Потом в круг вошли и другие пары, и Эмма перестала видеть что-либо, кроме плеча жениха, сверкающих зеркал и пестрой вереницы платьев вокруг. После того, как Эмма протанцевала с Кириллом, ее пригласил государь, а после — граф Ставроцкий, а потом ещё кто-то, и когда она уже окончательно перестала понимать что-либо, жених, наконец, увёл ее к окну, чтобы она подышала. Эмма опёрлась руками на подоконник. Ее мутило, голова пухла в тяжелом давящем тумане. Сердце бешено колотилось в груди. — Поздравляю вас с помолвкой, — знакомый голос, резанувший слух, раздался сзади, и Эмма беспомощно вздрогнула. Кирилл обернулся. — Графиня… Эмма услышала звуки поцелуев и заставила себя обернуться. Регина стояла перед ней, все такая же красивая и далекая, глаза ее с каким-то ласковым вниманием разглядывали девушку. — Принцесса, вы обворожительны сегодня, — Регина наклонилась и сухо дотронулась губами до щеки Эммы. — Поздравляю вас! — Спасибо, — Эмме показалось, что у неё в горле перекатываются булыжники, таким сухим и скрежещущим был сдавленный голос. — Жду у нас в Липках, князь, — сказала графиня Кириллу. — Мы будем рады. Как снег сойдёт, приезжайте. Кирилл кивнул, целуя ей руку. — Мы непременно будем. Регина вежливо улыбнулась и удалилась, придерживая шлейф своего роскошного платья. Эмма развернулась к окну. Огромным усилием воли ей удалось загнать слезы внутрь, и после этого она уже ничего не видела: остаток бала прошёл в попытках не разрыдаться. Когда во дворце пробило полночь, Эмма все так же сидела на неразобранной постели, сложив руки на коленях и безразлично глядя перед собой. Она не сняла ни платья, ни туфель, и ей казалось, она никогда в жизни больше не сможет пошевелиться. Она сбежала с бала, как только государь удалился в опочивальню, сказав Кириллу, что ее тошнит. После этого он приходил, но Эмма велела Эльзе сказать, что она уже спит. В конце концов, звуки музыки умолкли, дворец погрузился в тишину, а Эмма все так же сумрачно и тупо глядела в пространство перед собой, а темнота в комнате все сгущалась, накрывая ее осторожным покрывалом. И тут раздался тихий, но отчётливый стук в дверь. Эмма подняла голову. Стук повторился. Она зажгла свечу, взяла ее, встала, прошла мимо Эльзы, спящей на кушетке, и открыла. **** На пороге стояла Регина. На ней было все то же платье, что и на балу, только драгоценности она сняла, волосы распустила, и ее глубокий взгляд испытующе скользил по Эмме. Эмма не смогла ничего сказать. Она просто молча смотрела на графиню, ощущая только острое дыхание в горле и слезы, подступающие к глазам. — Позволишь войти? — Спросила Регина, оглядевшись по сторонам. Тут Эмма сообразила, что их могут увидеть, очнулась от оцепенения и отступила на шаг, позволяя женщине попасть в покои. На потрясённый взгляд поднявшейся с кушетки Эльзы она ответила жестом, означавшим «молчи и убирайся». — Туда, — сдавленно сказала Эмма, показывая на дверь своей спальни. Регина, вздернув подбородок, прошла в покои, и, когда они остались одни, принялась оглядываться по сторонам, изучая обстановку. Она явно волновалась, это угадывалось в движениях разглаживающих платье ладоней и взгляду, скользящему по комнате, хотя было видно, что ее совсем не интересуют картины и скульптуры. — Ты не удивлена, что я пришла, — вдруг сказала графиня, глядя в глаза девушки. — Я ждала тебя, — Эмма вдруг вспомнила, как говорить, и повторила то, что вчера ночью уже было сказано при подобных обстоятельствах. Она поставила свечу на стол. Регина легко улыбнулась, даже не улыбнулась, а скорее, двинула уголком рта, затем присела на край кровати, сложила изящные руки на груди и посмотрела на Эмму. — Поздравляю с помолвкой, — проговорила она с непонятным выражением на лице. Эмма нахмурилась. — Ты уже поздравляла меня, — отозвалась она неохотно. — Знаю, — графиня грустно улыбнулась. — Я только забыла кое-что тебе подарить. Вернее, я не могла тебе это подарить на балу и потому пришла сюда. У Эммы перехватило дыхание. Регина поднялась и подошла к ней. Из своей изящной сумочки, висевшей на запястье, она достала небольшой золотой кулон на цепочке. — Это мне подарили родители, когда я уезжала в Россию. Он всегда напоминал мне о старых добрых временах. Смотри… Она подняла кулон на уровень глаз, и Эмма увидела, что он был сделан в форме изящного лебедя. — Swen — это ведь «лебедь»? Эмма сглотнула комок в горле и протянула руку, касаясь кулона. — Он прекрасен, — с трудом выговорила она. — Но я не могу принять… такой подарок… — Почему? — Регина приподняла бровь. — Это… нельзя… я не должна… Графиня медленно расцепила замочек цепочки. — Повернись, — велела она. — Ты должна его принять, потому что хочешь это сделать. И не нужно ложного кокетства. Это уже неуместно. Мы кое-что знаем друг о друге. Эмма не смогла противиться властной ласке этого низкого голоса, завораживающего взгляда карих тёплых глаз. Она, не сводя испуганного взгляда с Регины, расстегнула своё бриллиантовое ожерелье, сняла его и положила на столик. Графиня молча обошла ее, остановилась позади и наклонилась, обвивая Эмму руками, обдавая тёплым дыханием и ароматом, надела на неё цепочку и застегнула. Впрочем, Эмма не видела, как графиня застегивала замочек, она лишь чувствовала мягкие прикосновения к обнаженной шее и обжигающее ее дыхание. Потом Регина наклонилась ближе и вдруг поцеловала Эмму в том месте, где шея переходила в плечо. Эмма не выдержала. Ее руки накрыли ладони графини, покоящиеся на плечах, и она запрокинула голову, упираясь затылком в плечо Регины. — У меня тоже есть для тебя подарок, — глухо сказала Эмма. — Какой? Эмма развернулась и взяла ее за руку. — Я хочу, чтобы это сделала ты. Чтобы ты была первой… не он… Я поняла это сегодня, когда видела тебя там, такую красивую и недоступную. Оставь мне хотя бы это, раз не можешь стать моей… Шумный вздох Регины отразился от стен комнаты, когда женщина притянула ее к себе. — Что же ты делаешь? — Прошептала она в губы Эммы. — Я пришла сюда просто попрощаться… отдать тебе кулон. Я хочу, чтобы он у тебя был. Чтобы ты помнила меня. — Разве я смогу забыть тебя? — Эмма наклонилась и целовала ее руки. — Ты подарила мне столько всего. Прошлая ночь была лучшей в моей жизни… Регина поймала ее подбородок, остановила, заглядывая в глаза. — Если мы начнём это, пути назад не будет, — произнесла она шёпотом. Эмма измученно улыбнулась. — Мы уже это начали. И знаешь когда? В тот момент, когда ты сказала Кириллу, что не винишь его в том, что он не оставит меня. На охоте. Тогда я это почувствовала. Ты ведь имела в виду именно то, что сказала? — А может, — Регина склонилась и оставила легкий влажный поцелуй на ее губах. — Когда ты решила спеть неприличную песню на глазах у всего петербургского света? Эмма удивлённо подняла брови. — Так ты поняла? Ты знала, о чем я пою? Графиня рассмеялась, теребя локон, выпадающий из прически Эммы. — Я тоже знаю эту песню, душенька. И я чуть не засмеялась на весь зал, когда услышала ее. Тогда-то я и поняла, что ты совсем другая, нежели кажешься. И, видя, как Эмма нахмурилась, она спросила: — Что, я опять употребила запрещённое слово? Эмма задумчиво покачала головой. — Нет. Я запретила Кириллу называть меня так. Потому что теперь я всегда буду помнить, как ты назвала меня душенькой, будучи… там… Эмма покраснела, но взгляд не отвела. Раз Регина не отталкивает ее, не уходит, она будет смотреть на неё, не отрываясь. Потому что не смотреть невозможно… — Там? — Регина притянула девушку к себе, кладя руку на левое бедро и легко сжимая его. — Почти что… — Эмма взяла ее ладонь и положила себе между бёдер. Глаза девушки смотрели серьезно. Регина со стоном притянула ее к себе, поцеловала, запустила руки в волосы, терзая сложную причёску. Шпильки и жемчужины со стуком посыпались на пол, но никто не обратил на это внимания. — Это платье… ненавижу… — с отвращением проговорила Регина, пытаясь стянуть с плеч Эммы тяжёлую плотную ткань, — Ты надела это платье для него… Эмма удержала ее руки. — Не для него, — она поочерёдно поцеловала каждую ладонь. — Просто так было нужно… — Как это расстегнуть? Тут до Эммы вдруг дошло, что обе много лет одевались с помощью служанок, и она громко расхохоталась. Регина, слегка наморщив лоб, смотрела на неё с немым вопросом. — Будет смешно, если мы не сможем их снять, — задыхаясь от смеха, проговорила Эмма. — Меня сегодня одевали два человека. Засмеявшись, Регина присоединилась к ней. В течение минуты они хохотали, упираясь лбом друг в друга, лихорадочно цепляясь за руки, ловя дыхание и не в силах остановиться. Потом Регина впилась в губы Эммы, лихорадочно притягивая ее руки к своему телу. — Мое снимается легко, — прошептала она в перерыве между поцелуями. — Вот сбоку крючки. Эмма тут же принялась расстёгивать ее платье, попутно целуя открытый участок груди, пахнущий упоительным теплом и горячим телом. Регина охотно помогала ей, и наконец, тяжелое платье упало на пол, оставляя графиню в корсете, панталонах и чулках, но Эмма не успела насладиться зрелищем, потому что Регина решительно толкнула ее на постель и упала сверху. Прическа Эммы была разрушена окончательно. Сквозь пышный кринолин девушка чувствовала движения стройного тела на своих бёдрах, но слои одежды мешали ей ощутить Регину так, как ей того хотелось. — Может, — задыхаясь от смеха, проговорила она, — позвать Эльзу? Помочь раздеться… Регина приподнялась и посмотрела на неё, сдвинув темные брови. — В тот день, когда я не смогу раздеть женщину, желающую меня, можно будет прочитать надпись на моей могиле, дорогая. Она оставила ещё один пламенный поцелуй на губах Эммы и ловко перевернула ее на живот. Коснулась губами шеи, потом открытого участка на спине, затем быстро, один за другим, расцепила крючки на спине, рванула платье вниз, освобождая плечи Эммы, и та, извиваясь всем телом, стащила с себя эти груды ткани, пнула их ногой, сбрасывая на пол. Затем последовала очередь корсета. Сдавленная им до невозможности, Эмма и не подозревала, как хорошо станет ей в тот момент, когда плотный, сдавливающий китовый ус распадётся, помогая дыханию свободно проникнуть в грудь. Она издала благодарный стон. Руки Регины тут же проникли под сорочку, обхватывая напряженные соски. Эмма выдохнула ее имя, выгибаясь всем телом, Регина по-прежнему была сверху, она терлась об Эмму, одной рукой гладя ее ягодицы, а второй терзая чувствительную грудь. — Приподними-ка, — сладкий шёпот обжег ухо. Эмма почувствовала, как с неё снимают панталоны. Теперь она осталась в одной сорочке, а графиня все ещё была одета. Мягкая ткань терлась о голую кожу, возбуждая до боли. Регина одной ногой раздвинула ее ноги, и Эмма почувствовала прикосновение холодного воздуха, а затем чуткие пальцы легли на промежность, слегка потирая и изучая, насколько она готова. Эмма опёрлась на локти, ей хотелось, чтобы Регина сняла с неё сорочку, и графиня не заставила себя ждать: убрав руку, она стянула ткань с плеч Эммы и прильнула к дрожащему телу, потираясь грудью об обнаженную спину и целуя шею. — Перевернись, — прошептала графиня, и Эмма с радостью подчинилась. Тёплые глаза пробежались по всему ее телу, распростертому на кровати, огладили, загорелись восхищением. — Я хотела вспомнить тебя, — сказала Регина. — Прошлой ночью было слишком быстро и мало. Сегодня я собираюсь довести тебя до края очень-очень медленно. Эмма умоляюще закатила глаза. Ей уже было достаточно того, что Регина смотрела на неё, казалось, одно прикосновение в нужном месте — и она взорвется от удовольствия. Но графиня знала, что нужно делать: она склонилась, будоража дыханием ухо, язык скользнул по мочке, проник в ушную раковину, острые зубы закусили чувствительный край, и Эмма издала легкий вскрик. Ее ухо оказалось источником невероятного удовольствия, и жаркая волна пробежала по телу, задержавшись между ног. — Нравится? — О да, — выдохнула Эмма. — Ещё. Сделай так ещё. Улыбнувшись, графиня продолжила покусывать ее ухо, одновременно перекатывая между пальцами вставший сосок. Эмма тем временем нащупала на ее спине завязки корсета. — Шалишь? — Шепнула графиня ей на ухо. Эмма рванула завязки. Ей не терпелось ощутить на себе голую Регину, и она не собиралась останавливаться на достигнутом. И пока графиня медленно покусывала ее шею, девушка резкими движениями вытягивала одну полоску ткани за другой. Наконец, плотная ткань ослабла, и Регина, досадливо поморщившись, что ей приходится отвлекаться, сбросила корсет. — Довольна? — Прошептала она, нависая над Эммой. Та сузила глаза и резко рванула ворот ее сорочки, разрывая его. — Нет… Регина ахнула, разумеется, не от возмущения, и пока Эмма стягивала с неё обрывки сорочки, умудрилась укусить девушку за плечо. Сегодняшняя игра будоражила ее ещё больше. Эмма таила в себе кладезь неизведанного: она делала именно то, что графине нравилось, и та начинала подозревать, что именно эта хрупкая, но сильная датчанка может оказаться ее лучшей любовницей. — Не снимай с меня панталоны, — тихо прошептала Регина ей на ухо. — Почему? Регина просунула ногу между бёдер Эммы, поражаясь жару, исходящему от нее. — Потому что сегодня я хочу, чтобы ты взяла меня сзади… — Язык графини опять пошёл вкруговую по ушной раковине Эммы. Слова возбуждали не меньше, чем движения обтянутого тканью бедра между ног. — Ты просунешь руку мне в панталоны, а второй намотаешь мои волосы на запястье и возьмёшь… быстро и сильно, как берут простую крестьянку где-нибудь за амбаром… Эмма чуть не потеряла сознание. — Ты сделаешь это? — О да… Регина со стоном прижалась к ее губам, лаская их языком, покусывая, а бедро ее все так же терло Эмму между ног, и когда она убрала ногу, ложась рядом, на ткани панталон было большое мокрое пятно. Одним движением Эмма перекатилась на постели. Вид Регины, лежавшей на боку, возбуждал до боли: плавные линии тела, изгиб талии, вид бёдер в панталонах, подчеркивающих тонкую талию, припухший алый рот, рассыпанные по плечам волосы… Ей хотелось быть медленной, хотелось покрыть каждый сантиметр смуглой кожи поцелуями, но собственное возбуждение не давало покоя: оно распирало ее, настойчиво толкая к женщине, лежащей рядом на постели. Эмма положила руку на бедро графини, разворачивая ее спиной. Вид темных волос, рассыпавшихся по подушке чёрными языками, открытость и уязвимость позы: Регина выгнула спину, прижимаясь к ней, привстала, упираясь рукой в подушки, Эмма мигом уловила ее мысль, запустила руку в панталоны, скользя по ягодицам, целуя спину от шеи до самой поясницы, где виднелись две ямочки. — Возьми меня, — Регина сделала приглашающее движение бёдрами, и пальцы Эммы нащупали то, что искали. Удивительная легкость проникновения говорила о чувствах графини лучше любых слов: в ответ на движение Эммы Регина резко подалась назад, насаживаясь на ее пальцы. Эмма вспомнила про еще одну часть задумки, протянула вторую руку и схватила всей ладонью густую массу волос, круговым движением кисти обмотала их вокруг запястья, слегка потянула, от этого движения голова Регины запрокинулась назад, а влажное тепло, обхватившее пальцы Эммы, запульсировало. — Да, боже… Эмма уже делала это. Она помнила, как это было. Но вчера все было впервые, а теперь она знала, чувствовала, понимала. Руке немного мешала ткань, это сковывало, и оттого ее движения были не такими размашистыми, но, судя по стонам графини, она все делала правильно. Вид выгнутой спины, ощущение, что эта прекрасная женщина раскрыта перед ней и беззащитна, что она отдаётся целиком, не боясь стать уязвимой: могла ли Эмма ещё два часа назад предположить такое? Она ускорила движение, чувствуя, как пальцы купаются во все прибывающей влаге. Одновременно она прижалась грудью к гладкой спине Регины, потянула ее за волосы, заставляя выгнуться ещё больше, и наградой за это был сладкий стон, а затем и вовсе вскрик, и вскоре графиня упала лицом в подушку, содрогаясь от удовольствия. Эмма осторожно вытянула руку из панталон, ощущая, как холодит воздух влажные пальцы, и опустилась сверху, зацеловывая ходящие ходуном плечи Регины. — У меня ноги дрожат, — проговорила графиня в подушку. Эмма водила губами по ее спине. — У меня тоже. Это всегда так бывает? Вдруг Регина резко перевернулась, беря ее лицо в ладони. Она была похожа на греческую богиню, только что отдавшуюся фавну где-нибудь на заливном лугу среди шелковистой травы… — Нет, не всегда. Просто мы подходим друг другу. Ее бедро скользнуло между ног Эммы, и дыхание девушки прервалось. — И вправду, подходим, — Эмма поцеловала ее, обводя языком нижнюю губу, наслаждаясь ее ощущением во рту. — Ты вкусная. Как карамель с мёдом. В глазах Регины полыхнуло что-то, и она до боли сдавила плечи Эммы, а потом скользнула рукой вниз. — Ты сделаешь это? — Спросила девушка. — Ты станешь первой? Неуверенный взгляд Регины стал ей ответом, но Эмма настойчиво прижалась к ней низом живота, надавливая на ладонь, чтобы она проникла глубже и дальше. — Я хочу тебя внутри. Хочу, чтобы мне было так же хорошо, как было тебе. — Он… узнает… — Регина нахмурилась, но руку не убрала. — Я притворюсь, — Эмма сама не понимала, откуда в ней это бесстыдство и смелость. Она отчаянно хотела почувствовать пальцы Регины внутри своего тела, почувствовать, как ее берут, подчиняют себе и доводят до пика удовольствия. Она хотела отдаться графине со всей страстью, сделать эту женщину своей во всех смыслах. — Я буду кричать и плакать, как положено девственнице, и он ничего не поймёт, — шептала Эмма, прижимаясь к Регине, потираясь о ее ладонь. — Возьми меня. Я твоя. Только твоя. Это предназначено тебе и только тебе. Регина мучительно застонала, затем ее пальцы легко вошли в Эмму, пока неглубоко, и от одного этого можно было умереть, и девушка качнула бёдрами, словно стремясь заманить графиню в себя. Пальцы легко скользили по влаге, то входя, то возвращаясь, и Эмма закинула ногу на бедро Регины, раскрываясь ещё больше. — Ещё… сделай так ещё, — шептала она, теряя голову. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, — графиня облизнула пересохшие губы. — Если так надо, то это хорошая цена за то, чтобы ощутить тебя внутри, — Эмма закусила губу, капельки пота выступили на ее лбу, она закрыла глаза, нависая над Региной, опираясь на руки, и было видно, как что-то сродни агонии пробегает по ее лицу — Регина замерла, упиваясь этими эмоциями, которые сама разбудила. Она никогда ещё не видела ничего подобного: девушка, будучи невинной, практически сожгла ее дотла своими действиями, а теперь жаждала отдаться, хотя ей почти наверняка будет больно, и это было невероятно. — Ты мучаешь меня, — со стоном проговорила Эмма, открывая глаза, и тут Регина вошла в неё до самых костяшек пальцев. Она почувствовала, как сопротивляется ей плоть, не привыкшая к вторжению, как что-то сжимается внутри, как содрогается тело Эммы, и горячий выдох девушки опалил ее лицо. — Эмма, — в голосе графини был почти испуг. Эмма уткнулась ей в грудь, пальцы Регины по-прежнему были зажаты в тесной глубине, и обе не двигались. — Эмма… Девушка подняла голову. Улыбка скользила по ее губам. — Очень больно? — Регина попыталась вынуть пальцы, но Эмма сжала ноги, не выпуская ее из себя. — Уже нет, — Эмма поцеловала подбородок графини. — Но пока не двигайся. Полежим так. Регина благодарно выдохнула ее имя. Только теперь она поняла, как много ей было доверено и как страшно было потерять это доверие. Что-то произошло, что-то отличающееся от всего ее постельного опыта, в котором были разные женщины: и простые молодые крестьянки, подчинявшиеся скорее приказу, а не желанию, и богатые развращенные аристократки, которые жаждали особых удовольствий, потому что обычные их уже не возбуждали, но никогда не было того, кто с такой беспощадной и бесстыдной откровенностью желал бы ее и преподнёс в дар самое ценное, что могло быть — не девственность, нет, нечто иное… более важное… Эмма ощутила, как Регина слегка двинула пальцами. Ощущения не были слишком приятными, хотя и больно ей не было. — Стой… Регина нежно поцеловала ее. — Я поняла, — она вытянула влажные пальцы из тела и, опустив глаза, взглянула на них. Там была кровь. Эмма поморщилась. Графиня вытерла руку о свои панталоны и притянула девушку себе на грудь. — Я рада, что это сделала ты, — прошептала Эмма, целуя прохладный сосок. Регина перекатила ее на спину. — Я тоже рада. И если ты позволишь, я все же доведу начатое до конца, дорогая… Эмма с восторгом закусила губу, глядя, как графиня поцелуями спускается по ее телу. А потом язык Регины нырнул внутрь, зализывая нанесённую рану, и Эмма на некоторое время потеряла способность не только говорить, но и понимать что-либо. Когда небо посветлело и сквозь занавески просочилась мутная серая лапа рассвета, Регина разбудила Эмму, поцеловав ее в плечо. — Мм… — Эмма потянулась на сбитой горячей простыне. — Уже утро? Регина откинула волосы от ее лица и посмотрела в затуманенные сонные глаза. — Мне пора. — Нет! — Эмма притянула ее к себе, в очередной раз поразившись горячей волне, побежавшей по телу от соприкосновения с обнаженной кожей Регины. — Нет, ещё рано. Не уходи! Всю ночь они почти не спали, доводя друг друга до вершины снова и снова, изучая реакции и возможности их тел, которые так идеально сочетались, что невозможно было представить, как теперь их разъединить. И сейчас, проснувшись, Эмма чувствовала только удивительную легкость и сладкую пульсацию между ног и внизу живота, которые напоминали ей о пережитом. Она зарылась лицом в грудь Регины, пытаясь удержать ее рядом. — Не уходи, — шептала она, прикусывая соски и тут же зацеловывая их. — Не уходи. — Эмма, я должна. Нас и так видела Эльза. — Когда мы увидимся вновь? Графиня поднесла руку ко лбу. В свете утра с припухшими губами и слегка красными от бессонницы глазами, с растрёпанными волосами и следами страсти на плечах и груди, она была невероятна. Эмма спросила себя, за что ей такое счастье? — Сегодня будет сжигание чучела Масленицы. Там и увидимся. — И все? Регина улыбнулась. — Прости меня, — сказала она вдруг, поднимаясь с постели. — За что? Регина накинула на себя халат Эммы и принялась собирать разбросанные по полу предметы туалета. — Сегодня прощеное воскресенье. Все будут просить друг у друга прощения за то, что могли обидеть. А в ответ надо говорить «Бог простит, а я прощаю». Последние слова она сказала по-русски, и Эмма повторила их, смешно путая буквы и перевирая окончания. Регина смотрела на неё с усталой и любящей улыбкой. — Как? «Бог простит, а я прощаю»? А что это значит? Регина, держа в руках свои вещи, остановилась в дверях. — Это значит, что ты прощаешь человека за все. За все, что он мог тебе сделать. — Значит, ты говоришь эти слова и все тебя прощают? Так просто? — Да, — кивнула графиня, и губы ее изогнулись в знакомой Эмме усмешке. — Так просто. **** Дым от горящей соломы поднимался в небо, и пахло приятно: морозом, снегом, паленой травой и чем-то сладким. Под прикрытием толпы Эмма нашла руку графини и сжала ее, ощутив, как тонкие сильные пальцы отвечают на ее пожатие. Украдкой посмотрев на Регину, она увидела, что женщина улыбается, глядя в небо, где завитками курился белый дым. Глаза ее были очень светлыми. — Теперь наступит весна? — Спросила Эмма, не для того, чтобы спросить, а потому что ей нужно было, чтобы Регина посмотрела на неё. Графиня бросила быстрый взгляд и усмехнулась. — Ты ещё так наивна, душенька. В России весна — не календарное понятие. Если на дворе март — это не значит, что не может быть метели и мороза. Здесь все не то, чем кажется, разве ты ещё не поняла? Эмма переплела их пальцы, придвигаясь ближе, чтобы можно было ощутить Регину плечом. — Что ещё здесь не то, чем кажется? — Прошептала она на ухо женщине. Регина рассмеялась, и ее ладонь сошлась на ладони Эммы: линии к линиям, точь-в-точь, как будто так было предназначено. — Все. Они помолчали. Вокруг шумели люди, переговариваясь, и никто не обращал на них внимания. На реке собрались господа и крестьяне, девушки водили хороводы, кто-то играл на баяне, слышался детский смех. Масленица закончилась. — Так это и есть то, о чем ты говорила? Россия… и что ее нельзя понять? Регина легко улыбнулась. Потом отняла руку, но не отстранилась, продолжая прижиматься к Эмме плечом. — Есть старинная русская мудрость. «Счастье наше — как вода в бредне. Тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету». Эмма посмотрела в небо, где на бледной синеве рвались от ветра на клочки струйки черного дыма, и услышала, наконец, то, что мешало ей столько времени, беспокоило ее и все время отвлекало, но чего она не могла уловить, поймать слухом, а, может, и понять — несмотря на мороз, птицы уже начали петь, и их сладкий щебет внезапно возникал в паузах посреди разговоров, прорезал тишину, вторгался в сознание, и было удивительно, что они поют в такой мороз, поют так же заливисто и ясно, как летом, в жаркие томные дни, когда сам воздух можно пить глотками или кусать, как кисть винограда, поют, уже поют, продолжая жизнь и празднуя ее великолепие, и, слушая этот легкий звук, Эмма поняла: весна все-таки наступила.