Большая звезда

Эмма с трудом дождалась назначенного времени ужина и спустилась, чувствуя, как нервно потеют ладони, а в груди ворочается что-то скользкое и противное, словно кто-то держит сердце холодной жестокой рукой. Она уже понимала, что поездка не удалась: ее мечты оказаться наедине с Региной потерпели крах, и ужаснее всего было то, что графиня, видимо, чувствовала нечто похожее. Регина с Николаем были уже в столовой: он в сюртуке и модных панталонах, ленивый, как большой кот, и опять слегка навеселе, она — в роскошном бархатном платье с турнюром, с волосами, убранными так, как Эмма любила — наверх — с обнаженными смуглыми плечами, которые хотелось целовать, и надменно-царственным выражением на лице — стояли у накрытого стола и что-то вполголоса обсуждали. При виде вошедшей Эммы Николай позволил себе наглую усмешку, а Регина лишь взглянула коротко и спокойно и с дежурной улыбкой пригласила ее к столу. К ужину вышли и другие гости: тетка Леонида, маленькая полная женщина с восторженно-испуганным лицом, ее дочь, худая, как вобла, в темном строгом платье и с вечно опущенными глазами, а также приехавший из соседнего имения граф Авдеев* и местный доктор, немец — фон Хоппер. Эмме представили обоих. Как оказалось, граф Авдеев был знаком с принцессой по одному из балов в Москве, где она побывала в первые дни своего приезда. Правда, Эмма не запомнила ни высокую внушительную фигуру молодого мужчины, ни его мужественное лицо, напоминавшее морду умной собаки, вероятно, потому, что находилась в том восторженно-приподнятом настроении, которое могло охватить только очень молодую девушку, впервые прибывшую в чужую страну и страстно восхищавшуюся ею. Фон Хоппер оказался мягким спокойным человечком со слегка шепелявым произношением и большими лошадиными зубами. Его близко посаженные глаза, встречаясь с глазами Эммы, начинали светиться какой-то бесполой добротой. С Региной он часто разговаривал по-немецки, перебрасываясь короткими фразами, и в такие моменты Эмма замирала, слушая грубоватые звуки родной для графини речи и пытаясь понять, о чем идёт беседа. Когда все расселись, внесли обед, и видно было, что Регина постаралась соединить в меню русские и иностранные блюда: сначала подали очень горячую налимью уху, затем перепелов в сметане, биточки, картофель с укропом, поросёнка и домашнюю колбасу. На десерт было бланманже, а из напитков — хорошее рейнское вино, шампанское «Вдова Клико» и неизменная водка, которую, впрочем, пил только Николай. Вообще атмосфера за ужином не располагала к веселью. Регина в своём мрачно-саркастичном настроении, забитые приживалки, не в меру разудалый Николай, пьющий в два раза больше, чем все присутствующие, расстроенная Эмма, спорящий с Николаем Авдеев (они сразу же начали делить внимание красивых дам и теперь были похожи на двух боевых петухов) и молчаливый унылый фон Хоппер. Разговор с самого начала не клеился, и это дало возможность Николаю говорить так много и так долго, как ему того хотелось. Он начал пить с самого утра, и теперь у его хотя и свежей, но помятой рубашки неопрятно топорщился воротничок, рукав сюртука был закапан соусом, а на щеках проступили едва заметные красные прожилки. Свои выспренные полупьяные речи он начал с войны, затем перешёл на крестьянство, а после, поняв, что присутствующие не собираются с ним спорить, решил завести с Региной разговор о ее управлении поместьем. На полном серьезе, с высокомерно-знающим видом он нёс жуткую дичь про то, что графиня попустительствует управляющему, а тот обкрадывает ее, хотя единственный, кто на самом деле мошенничал и крал деньги, был как раз сам Николай. В конце концов, разгорячившись, пасынок начал намекать Регине на то, что его отец неспроста уехал за границу, и тут положение спас фон Хоппер, который вклинился в разговор и примирительно спросил у Николая о каком-то общем знакомом. Сверкнув глазами на мачеху, тот нехотя стал отвечать немцу, а через минуту увлёкся и на время позабыл о неприятном разговоре. Эмма и все прочие сидели, отстранённо ковыряя вилками остывшее блюдо. Авдеев, взявшийся было спорить о войне, быстро сник и умолк, а Эмма только и смотрела, что на Регину. По движению тонко очерченных, раздувавшихся ноздрей она понимала: графиня была в бешенстве. Эмма видела ее разной: возбужденно-игривой на охоте, обольстительно-красивой на балу, веселой на Масленице, печально-задумчивой перед их первой ночью, страстной в постели…, но не такой… Такой Эмма ее ещё не видела. Она подавила желание заговорить с графиней, потому что та на неё даже не смотрела. Велев лакею убрать со стола, Регина поднялась, давая понять гостям, что ужин окончен. Граф Авдеев предложил перейти в гостиную и составить партию в карты, и тетка Мельникова с радостью подхватила эту идею. К ним присоединился и фон Хоппер, а четвёртой они насильно усадили дочь тетки. Таким образом, Регина и Эмма остались в компании Николая, который уже изрядно выпил, однако это не подействовало на его решимость поскандалить. Потягивая из своего бокала — какого по счету, Эмма уж и не знала — он привалился спиной к шкафу и дерзко смотрел на обеих женщин, больше на Регину, с выражением тупой и бесконечной злобы, смешанной с таким же сильным вожделением. Регина же явно чувствовала себя не в своей тарелке. Она села за фортепиано и рассеянно перебирала пальцами клавиши, но эта мелодия не была музыкой как таковой — просто набор звуков, мелодичных и в то же время тревожных. Эмма изучала пальцы, двигающиеся над инструментом, скользила взглядом по прямой спине, гордо поднятой голове и маленькому подбородку. Она и не заметила, что Николай уже перестал смотреть на мачеху и теперь изучает ее, причём так пристально-пьяно, что девушке стало не по себе. — Вы очень красивы, — вдруг сказал Николай, и Регина, услышав это, вздрогнула, но не перестала играть. — Благодарю, — коротко отозвалась Эмма. В своём платье из белого шёлка, с открытыми плечами она вдруг почувствовала себя обнаженной. Неосознанно она придвинулась ближе к Регине, перешла, останавливаясь за фортепиано, словно пытаясь отгородиться от неприятного мужчины инструментом. — Зачем вам сдалась моя маман? — Вдруг спросил Николай и посмотрел на напряженные плечи Регины. — Вы младше ее, да и особой дружелюбностью графиня не отличается… Странно все это… Эмма бросила взгляд на лицо Регины, которое она видела, а Николай видеть не мог. Хотя лицом это сложно было назвать, сейчас это была скорее маска — застывшая маска на лице ледяной статуи. — Мы с вашей… мачехой… — Это не ваше дело, Николай, — вдруг перебила ее Регина и обернулась на мгновение к пасынку. — Вас не касается ни моя жизнь, ни то, с кем я общаюсь. Завтра утром приедет поверенный с деньгами, и вы покинете имение. Николай нахмурился, вертя в руках пустой бокал. — Да, — Регина злорадно скривила губы, встречаясь глазами с Эммой. — Пусть вас не удивляет, что мне приходится покупать этого человека, который может только одно: сидеть на шее отца и вымогать у него деньги. На испитом лице Николая промелькнула такая ненависть, что он даже подался вперёд, словно намереваясь схватить мачеху, но тут Эмма не выдержала. — Спойте нам, графиня, — примирительно сказала она, кладя руки на гладкое дерево инструмента. — Говорят, что вы чудесно поёте, но в Павловске я вашего голоса так и не услышала. Регина вскинула на неё темные глаза, а Николай остановился, хмурясь. — Спойте что-нибудь красивое… — Добавила Эмма. Она посмотрела в окно, где темно-синело небо, а ветки деревьев бились в стекло, и подавленно вздохнула. Потом, неотрывно глядя на графиню, подняла брови и неосознанно провела языком по губам, и тяжёлый взгляд Регины проследил этот путь. Воздух наполнился напряжением. Эмма чувствовала, как кровь стучит у нее в ушах. Она ничего ещё так не хотела, как ощутить сейчас Регину в своих объятиях. И она знала, что не одинока в своём желании. Взбешённая до крайности графиня была ещё прекраснее, чем прежде, ее бархатные губы словно набухли, к лицу прилила кровь, на шее билась едва заметно жилка. — Хорошо, — хриплым голосом отозвалась Регина, не отрывая взгляда от губ Эммы. — Я спою, раз вы просите. Николай, поняв, что его попытка устроить ссору сорвалась, отошёл к окну и уселся на диван, закинув ногу на ногу. Сейчас он был похож на пса, которому мешает броситься длинная цепь, и остаётся только глухо и злобно ворчать. Регина перевела взгляд на клавиши, откашлялась и тихо начала: Le ciel est jaune, près de l'obscurité. Небо желтой зарей окрашено, недалеко до темноты. C'est dérangeant, mon cher, c'est effrayant, comme j'ai peur de ton mutisme. Как тревожно, милый, как страшно, как боюсь я твоей немоты. En fait, vous vivez et respirez quelque part, sourire, manger et boire… Tu n'entends pas du tout? Tu ne crieras pas? Tu ne vas pas appeler? Ты ведь где-то живешь и дышишь, улыбаешься, ешь и пьешь… Неужели совсем не слышишь? Не окликнешь? Не позовешь? Je suis soumis et fidèle, Je ne pleurerai pas, je ne reprocherai pas. Et pour les vacances, et pour la vie de tous les jours, et pour tout ce que je remercie. Я покорной и верной буду, не заплачу, не укорю. И за праздники, и за будни, и за все я благодарю. Et il n'y a que: porche, oui à travers la fumée sur le tuyau, oui bague en argent, promis par vous. Ее голос, звучавший негромко и вместе с тем оглушавший Эмму, заставил даже увлечённых игрой гостей приостановиться и обратить свои взгляды к поющей графине. Глубокий, низкий, грудной тембр этого голоса завораживал. Эмма просто не могла оторвать от Регины глаз. Она пела, опустив ресницы, ее пальцы летали над клавишами, а сама она слегка раскачивалась, будто бы отдавшись целиком тому, что изливалось из таких простых и вместе с тем сложных слов. А всего-то и есть: крылечко, да сквозной дымок над трубой, да серебряное колечко, пообещанное тобой. Oui, au bas d'une boîte en carton deux tiges flétries du printemps, oui même ici-coeur, qui Да на дне коробка картонного два засохших с весны стебля, да еще вот- сердце, которое мертвым было бы без тебя. Она закончила петь и задумчиво посмотрела куда-то в окно. Эмма, едва дыша от переполнявших ее чувств, вцепилась в поверхность инструмента. Регина повернула голову и молча взглянула ей в глаза. И столько невысказанного было в этих глубоких карих очах, что Эмма вдруг поняла: не нужно ничего говорить, выяснять и спрашивать. Все ясно без слов, без намеков и оговорок. Это неожиданное чувство потрясло ее не меньше, чем пение Регины. И вдруг сзади с дивана Николай разразился бурными и фальшивыми аплодисментами, разорвав протянувшуюся между ними нить. — Браво, маман… — Он поднялся, продолжая громко хлопать. — Вы не только красивы, но и поёте как сама Эвтерпа*. Жаль только, что прозябаете здесь, в деревне… Регина с треском захлопнула крышку фортепиано и поднялась. — Уже поздно, — напряжённым голосом сказала она, хотя на часах было всего лишь десять. — Думаю, дорогие гости, вам придётся развлекаться дальше без меня. Простите. Ужасная головная боль. Она говорила отрывисто, будто нанизывала слова на тонкую нить воцарившейся тишины, и теперь ее голос был хлёстким, резким, мучительно напряжённым. Мужчины, игравшие в карты, приподнялись, кланяясь, а Николай с гадкой усмешкой встряхнул головой. Он явно хотел что-то добавить, но сдержался, видимо, уловив состояние графини. Регина бросила взгляд на Эмму. — Принцесса… Вы извините меня? Я бы хотела удалиться. Сегодня был тяжёлый день. Эмма посмотрела в глубокие карие глаза, силясь понять, что именно хочет сказать Регина. Графиня вдруг прикоснулась рукой к своему горлу. — Какой у вас красивый кулон, дорогая, — медленно сказала она, пристально глядя на Эмму. — Вам его подарили? — Да, — Эмма неосознанно притронулась к кулону, копируя ее движение. — Одна моя подруга. Близкая. Это на память. — Вот как… — Регина склонила голову, изучая кулон. — Потрясающая вещь. Очень тонкая работа. Ваша подруга, наверное, скучает по вам… Эмма, не в силах ничего ответить, кивнула. Регина растянула губы в улыбке, которая никак не коснулась глаз, а затем резко повернулась и, шелестя платьем, вышла. Николай, явно раздосадованный тем, что его грубость не дала плодов, отвернулся к буфету и налил себе ещё вина. Эмма тоже извинилась и ушла к себе. Эльзе отвели отдельную комнату для слуг на первом этаже, и Эмма не стала ее звать: придя в комнату, она с трудом освободилась от платья, оставшись в корсете и панталонах, накинула халат и села у окна. Дом ещё не спал, и Эмма не решалась пойти туда, куда влекло ее неразумное сердце и бешеная кровь, стучащая в каждой клеточке тела. Каким-то шестым чувством она ожидала Регину, но вдруг и графиня так же ждёт ее? Вдруг в этой игре, в которую Эмма пока не умела играть как следует, есть какие-то свои, особые правила? Вдруг нужно было сразу пойти за графиней и припасть к ее ногам, если бы она того пожелала? Такая красивая женщина, наверное, привыкла к обожанию и преклонению… Но, несмотря на эти мысли, терзавшие ее сердце, Эмма все также упорно сидела на софе, потому что не могла подняться, не могла заставить себя переступить через что-то внутри, не дававшее ей пойти к Регине. Часы уже пробили полночь, а вокруг стояла все та же тишина. Эмма скинула халат и корсет и легла в кровать. **** Утром Эмма спустилась к завтраку в полном убеждении, что сразу после него она соберётся и уедет домой. Прошедшая ночь была бессонной и тревожной, лишь перед рассветом девушке удалось сомкнуть глаза и забыться в тяжёлой дремоте, больше похожей на бред: то ей снился Николай, пытающийся изнасиловать Регину, то она сама, кидавшаяся на графа и бьющая его по голове толстой книгой сказок, затем красные петухи, которые оглушительно запели, возвещая рассвет, и убегавший по полю чёрный мохнатый слон… Очнувшись от этого кошмара, Эмма долго лежала, глядя в потолок и чувствуя, как липнут к влажной коже скомканные простыни. Она думала, что совсем не того ожидала от этой поездки, и горечь подкатывала к глазам, обжигая изнутри, но плакать она себе не позволила. Слишком дорогой ценой давалась ей Регина. В столовой слуги спешно стелили чистые скатерти и готовились к завтраку, хотя было ещё рано. Эмма прошла в кабинет, находившийся рядом, толкнула массивную дверь и сразу же увидела графиню. Та в домашнем легком синем платье стояла у окна и задумчиво смотрела на аллею, протянувшуюся от крыльца куда-то вдаль, насколько хватало глаз. Услышав шорох, Регина обернулась, и Эмма увидела, что эта ночь не прошла и для неё даром: красивое лицо осунулось, под глазами залегли круги. Она была так прекрасна, узкие плечи на фоне светлого квадрата окна выглядели совсем хрупкими, а глаза смотрели с затаенной тоской и лёгким упреком. — Доброе утро, — Эмма прикрыла дверь, каждый раз поражаясь, как дрожат ее руки в присутствии Регины. — Доброе. Регина опять отвернулась к окну. Эмма судорожно вздохнула, кусая губы и не зная, что ей теперь делать. Все оказалось не таким, каким она представляла себе, трясясь на ухабах русских дорог и отчаянно мечтая о прикосновениях графини. — Я думаю, мне… лучше уехать, — срывающимся голосом проговорила Эмма, отчаявшись услышать что-либо еще. Регина порывисто обернулась. — Что? — Мне лучше уехать. Взгляд Регины изменился, став колючим и злым. Она помолчала, а потом передернула плечами, словно ей было зябко. За окном чуть посветлело: видно, солнце ненадолго выскользнуло из-за тучки, а потом опять стало пасмурно. — Почему вы так решили? — От тона графини по спине Эммы пробежал холодок. Она смотрела в прямую спину этой невыносимой женщины, которая одним словом могла дать ей великое счастье и одновременно, с такой же лёгкостью забрать весь воздух в мире: для этого ей нужно было просто отвернуться к окну. — А что мне тут делать? — Вдруг Эмме надоели эти игры, веселая злость охватила девушку, и она дерзко улыбнулась, глядя на графиню, которая обернулась, сузив глаза, и смотрела испытующе и тяжело, а потом неожиданно стремительно подошла к Эмме и, схватив ее за руки, крепко прижала к себе с такой силой, что воздух с шумом покинул легкие девушки. — Ты идиотка, — прошипела графиня и вдруг поцеловала ее. Эмма не стала разбираться с тем, почему она идиотка, и ответила на поцелуй со всей силой долго сдерживаемой страсти. Регина закинула руки ей на шею, сжимая крепко, до боли, и Эмма в жадном неуправляемом порыве подтолкнула ее к стене, стискивая, цепляясь пальцами за легкую ткань платья, ощущая горячие вздохи, отдававшиеся у неё в горле. Дыхания не хватало, и Эмма то и дело отрывалась от губ Регины, чтобы глотнуть воздуха, но прервать поцелуй было мучительнее нехватки кислорода — и она опять приникала ко рту женщины, упиваясь им так, словно это был последний поцелуй в ее жизни. Нежности не осталось. Эмма чувствовала, как пальцы Регины стискивают ее плечи, оставляя синяки, впиваются ногтями, и сама не оставалась в долгу — прижимала ее к стене, словно желая раздавить, сильно и грубо. Но Регина не сопротивлялась — с каждым беспомощным, яростным рывком бёдер Эммы, которым она словно вколачивала ее в стену, графиня хватала ртом воздух, издавая полувсхип-полустон, и, несмотря на грубость Эммы, встречала ее ответными движениями, которые были столь же откровенно жаждущими. Комната наполнилась их тяжёлым дыханием, казалось, кто-то борется в ней, звуки были откровенными и неприличными, слишком громкими в ушах Регины, а потом, когда Эмма оторвалась от ее губ и впилась в шею — почти укусом, болезненно-сладким, ноги графини подкосились, и она сползла по стене вниз, садясь и увлекая за собой девушку. Эмма угнездилась между ее ног, продолжая целовать шею, кусать ключицы, зарываться носом в кожу, жадно дыша ею, словно ей до этого не хватало воздуха, упиваясь запахом, а пальцы поползли вниз, ища преграду, которую можно было бы найти и рвануть. Она нащупала шнурки корсажа, потянула за них, затем, разозлившись, дёрнула сильнее. — Не надо рвать, — задыхаясь, проговорила Регина, запрокидывая голову. Эмма не слушала — треск тесьмы раздался в комнате, и она разочарованно застонала, обнаружив под разошедшимся корсажем ещё и сорочку. Голова ее опустилась, язык повёл по тяжело вздымающейся груди — от ямочки под горлом до того места, где начиналась ткань, она зарылась лицом в ложбинку, пытаясь высвободить то, к чему стремилась, но Регина практически полностью находилась под ней, а учитывая то, как яростно она за неё цеплялась, одежда надежно укрывала желанное тело. Эмма лизнула тонкую ткань, прошлась зубами до соска — Регина шумно втянула воздух, потом забрала в рот маковку груди, обтянутую белой тканью и принялась сосать. Когда она оторвалась, грудь выглядела обнаженной — темный сосок проглядывал сквозь сорочку. Взгляд Эммы, пожирающий ее тело, возбудил Регину ещё сильнее. Она потянула подол Эммы вверх, стремясь обнажить ноги, и Эмма с готовностью повиновалась, помогая графине. Она чувствовала, что ей все равно, как на неё смотрят и что думают, она ощущала только неконтролируемое животное желание, и это желание выходило за рамки простого физического удовольствия — ее хотелось целиком слиться с Региной, стать одним целым, проникнуть в неё всем телом, и когда графине удалось расстегнуть ее корсаж, руки женщины легли ей на плечи, а грудь прижалась к чужой груди, Эмма облегченно застонала — это было хоть что-то… Пальцы Регины зарылись в ее волосы, рот Эммы вернулся к шее, а рука, отчаявшись снять слои одежды, закрывающие желанную плоть, поползла ниже, задирая подол, чтобы ощутить невероятно горячую кожу бёдер. Она вжималась в Регину всем телом, губы их опять встретились, краешком сознания Эмма уловила, что женщина в ее объятиях страстно подаётся ей навстречу, тает, как мёд, в ее руках, пальцы ползли вверх по бедру, не встречая ни малейшего сопротивления — напротив, Регина с готовностью раскрывала бёдра, прижимая голову Эммы к себе, почти до боли, порывисто дыша и желая отдаться. Эмма хотела бы положить Регину на кровать, медленно раздеть, смаковать каждый миг, но в этот момент ее пальцы ощутили край кружевного белья — затем скользнули под него, из груди Регины вырвался глухой всхлип, подавленное рыдание, и в глазах Эммы все потемнело. Она резко рванула вниз край панталон, в этот момент обе не удержались и Регина оказалась на полу, а Эмма — сверху, полулёжа на ней. Упершись коленом в паркет, Эмма кинула своё тело выше, чтобы найти губы Регины, войти в них языком, пока пальцы, практически без подготовки — вошли в тело женщины. Она вся была как масло, мягкая и скользкая, и выгнулась всем телом, когда Эмма оказалась внутри. Испугавшись — вдруг она причинила боль — Эмма нависла над Региной, кончиком языка обвела припухшие губы, затем взглянула ей в глаза, пытаясь удержаться в реальности, удержать себя, хотя это и было невероятно сложно. — Ты… я не сделала тебе больно? — Хрипло выговорила она. Регина молча покачала головой, притягивая ее к себе, ближе, как можно ближе, и дальше было не до разговоров — рваные вскрики женщины говорили сами за себя, и Эмма судорожно извивалась, пытаясь игнорировать собственное дикое желание, но видеть такую Регину стоило всего на свете. Она и не подозревала, что какой-то человек способен так наслаждаться ее телом, отдаваться с такой самозабвенностью, настолько откровенно раскрыться, дав ей возможность наблюдать удовольствие, которое она же и породила. По лицу Регины пробегали какие-то гримасы, глаза были закрыты, губы шептали что-то невнятное, и Эмму всю захватил процесс наблюдения за тем, как графиня Мельникова теряет голову, как извивается, отдаваясь ей целиком, всем своим существом. Левой рукой Эмма умудрилась стянуть ткань сорочки с правой груди Регины, наклонилась, забирая в рот сосок, даже прикусывая, потому что громкий стон, сорвавшийся с алых губ Регины, довёл ее до исступления, и она перестала контролировать себя. Она видела, что движения Регины становятся все более резкими, хаотичными, что та все чаще приподнимается ей навстречу, двигая бёдрами уже бесконтрольно, впиваясь ногтями в спину, стискивая плечи, и оторвалась от соска, чтобы увидеть, как это произойдёт — как Регина стиснет зубы, застонав ещё громче, а потом обессиленно упадёт назад, с бешено бьющейся у шеи жилкой и тяжелым, рвущимся наружу дыханием. Эмма зарылась лицом в ее шею. Сладкий запах кожи Регины опьянял, и она задала себе вопрос, как вообще могла жить, не прикасаясь к этой женщине каждую секунду. — Я идиотка? — Спросила Эмма, когда дыхание чуть восстановилось, и она снова начала различать предметы, в том числе вспомнила и про незапертую дверь. Но так не хотелось вставать, так прекрасно было наконец-то ощутить Регину всем телом, пусть одетую, пусть лежащую в неудобной позе, но тяжело дышащую ей в макушку и прижимающую к себе двумя руками, ее запах — смешанный запах возбужденных тел, духов, пудры, волос и постоянного желания. Графиня помолчала, не отвечая на вопрос. Потом запустила пальцы в Эммины волосы, разрушая остатки заплетенной утром косы. — Да, идиотка, — подтвердила она со смешком. Пальцы Эммы, пахнущие ею, поднялись, обхватили подбородок, а лицо девушки оказалось рядом с лицом Регины. — Почему? Потому что хотела уехать? Регина облизнула припухшие губы. — Потому что ты не пришла вчера. Эмма изумленно уставилась на нее. — Я не пришла? Да я мечтала прийти, но ты ушла первой, и я не знала, что это значит и значит ли вообще… Регина взяла ее руку — ту самую — и с нежностью поцеловала кончики пальцев. — Я не могла при нем… я даже дышать при нем не могу… Я ненавижу его сильнее, чем ты можешь себе представить. Он же все испортил, мерзавец! Заявился сюда и стал вымогать деньги, грозя, что не уедет… А я так ждала тебя… Эмма вспомнила о Николае. — Он действительно омерзителен, — сказала она, легко целуя Регину в шею. — Но я думала, что если ты хочешь меня, тебя ничто не остановит. Глаза Регины, необычайно теплые, светились недавно пережитым удовольствием, и Эмма с трудом удерживалась, чтобы не поцеловать ее снова, потому что подозревала, что одним поцелуем она не ограничится. К тому же они находились в крайне опасном положении: в любую минуту мог зазвонить колокольчик, возвещающий начало завтрака, и любой вошедший в столовую, услышал бы их голоса. Поэтому она лишь нежно посмотрела на графиню и неохотно стала подниматься, ощущая противную липкую влажность между бёдер. Собственное желание никуда не ушло, лишь усилилось, и Эмма болезненно поморщилась, завязывая шнурки корсажа. Графиня поднялась вслед за ней. — После завтрака мы с тобой пойдём в баню, — сказала она, касаясь плеча Эммы. Девушка вскинула большие удивленные глаза. — Куда? Регина засмеялась, услышав в ее голосе искренний ужас. — В баню, дорогая. Я давно хотела показать тебе, как моются русские. Это потрясающий обычай, и ты просто обязана с ним познакомиться. Потом она вспомнила про завтрак и гостей, опустила глаза, оценив разрушения, причинённые Эммой, и попыталась стянуть на груди разорванные тесемки корсажа. Эмма подошла, отстранила ее гибкие руки и стала сама затягивать корсаж, не забывая время от времени наклоняться и целовать выпуклые полушария, видневшиеся над кружевами. — А как же Николай? Он не помешает нам? Графиня широко улыбнулась, поднимая ясные глаза. — Он уехал утром, как я и сказала вчера. Ему просто нужны были деньги. Пришлось заплатить вдвое больше, но это хорошая цена, чтобы побыть с тобой. Эмма, не в силах скрыть улыбки, наклонилась и нежно поцеловала ее дрогнувшие губы. — Тогда я согласна на баню. И вообще на все. А сейчас пойдём завтракать. Я уже слышу голоса гостей. И, видит бог, это будет самый долгий завтрак в моей жизни… **** Баня, о которой говорила графиня, оказалась одноэтажным строением, стоящим на берегу небольшой полноводной реки поодаль от прочих хозяйственных домиков и сараев. Регина предупредила Эмму, что слуги предупреждены о том, что графиня «изволят мыться», и не станут мешать. — Леонид построил эту баню специально для меня, — сказала Регина, когда они направлялись к реке вскоре после завтрака. — Сам он не очень любит… париться… Она запнулась, подбирая слово, аналогичное «париться», на французском. — Что значит «париться»? — С сомнением спросила Эмма. Регина хмыкнула. — Потерпи, узнаешь. Вот, кстати, и Евсеич. Эмма увидела на берегу реки, в густо растущих кустах орешника небольшой домик, из трубы которого шёл дым. К двери вела небольшая лестница о трёх ступенях, на которой стоял улыбающийся краснощекий мужик лет сорока в рубашке и латаных портах. Ноги у него были босые, а рядом, на крыльце, лежали чёрные сапоги. — Ваше сиятельство, готова! — Крикнул он, завидев фигуры дам, появившиеся на тропинке. — Готова! Готова! Регина благосклонно кивнула, подходя к бане и глядя на мужика снизу вверх. — Хорошо натопил, как я велела? — Ну, ваше сиятельство, нешто я не знаю… — С обидой отозвался мужик, садясь на крыльцо и натягивая сапоги прямо на босые ноги. — Все как велено сделал. Регина дала ему монету. — На вот, на водку. И спасибо, Евсеич. Можешь идти. Рассыпаясь в благодарностях, мужик исчез за кустами, а Регина открыла дверь бани и сделала приглашающий жест. — Что он сказал? — Улыбнулась Эмма, поднимаясь по лестнице. — Я спросила его, натопил ли, он ответил, что да, как я люблю. — А как ты любишь? Регина, не отвечая, схватила ее за руку и втянула внутрь. Эмму сразу же обдало горячим, вкусно пахнущим ароматом бани: дерево, сухие березовые листья и пар. Они оказались в довольно большой комнате без окон, в стены были вделаны широкие сиденья. Больше в комнате ничего не было. Регина объяснила, что здесь можно раздеться и немного привыкнуть к теплу, а еще — помыться, если в бане слишком жарко. Эмма озиралась кругом: везде было чистое светлое дерево, и запах стоял потрясающий. Не теряя времени даром, Регина подошла к ней вплотную и взялась за пуговицы на платье, расстегивая их. — Что это ты делаешь? — Эмма слегка отклонилась, глядя, как тонкие пальцы орудуют над ее корсажем. — Нельзя помыться, не раздевшись, душенька, — лукаво улыбнулась графиня. — Ты должна быть абсолютно голой, чтобы вкусить… Она прищурилась и провела языком по своей нижней губе, которую Эмме хотелось непрерывно посасывать, как лучшее из лакомств. — Вкусить все радости бани… Эмма почувствовала мгновенный жар внизу живота. После пережитого вчера ею владело то же чувство, что и в Павловске, и что, похоже, становилось вполне привычным рядом с графиней: сначала бездонный ужас, страх потери, мрак, а потом всепоглощающее сияющее счастье, которое пронизывало тело от макушки до кончиков пальцев ног. Она будто вообще потеряла вес, и ей казалось, подпрыгни она — могла бы полететь. За завтраком, неотрывно глядя на графиню, Эмма не смогла съесть ни кусочка — аппетит куда-то пропал, и тратить время на такие вещи, как пища, сон, разговоры было до невозможности глупо, когда хотелось только целовать, целовать и целовать… — А что это за радости? — Очнулась она, с усилием вынырнув из омута глаз графини, глядевшей на неё с легкой улыбкой. Регина мягко поцеловала ее, скользнув языком по губам, а потом вернулась к расстёгиванию платья. Темные ее ресницы подрагивали, как и пальцы, ловко освобождавшие Эмму от оков одежды. — Увидишь, душенька… Эмма удивлённо подняла брови. Ее желание, немного отступившее было во время завтрака, когда приходилось слушать глупые речи старой тетки, вдруг вернулось с удвоенной силой, волной ударив в низ живота. Торопясь и обрывая тесемки, она помогла графине стянуть с себя платье и осталась в панталонах и простой кружевной рубашке без корсета: сквозь тонкую ткань явственно просматривались острые напряженные соски. Убрав руки от Эммы, Регина распустила волосы, тёмной массой упавшие на плечи, а затем спокойно села на одну из скамеек и скрестила ноги под платьем. — А ты не будешь раздеваться? — Спросила Эмма, не решаясь снять остальное под этим изучающим ласковым взглядом, который, казалось, оглаживал все ее тело и проникал сквозь слой одежды. Регина откинулась назад, упираясь затылком в стену, полузакрыла глаза и медленно усмехнулась. — Может, я хочу, чтобы ты это сделала. — Я? — Да, — протянула графиня, проводя руками по телу вниз, касаясь своей груди, пальцами скользя по краю кружевного лифа. — Знаешь, раньше у всех богатых дам были специальные девки, которые мыли их. Они обслуживали их в бане, и когда дама приходила, такая девка раздевала ее… Эмма замерла, ощущая, как жарко становится ей от тихого хриплого голоса Регины и от того, как та трогала себя, сопровождая свои слова действиями, от которых дрожали ноги и пересыхало во рту. — Раздевала догола. Потом вела в баню… мыла ее… всю, везде… Эмма облизнула пересохшие губы и нерешительно приблизилась к графине. — Везде? — Хрипло спросила она, представляя себе эту картину: обнаженная дама, перед ней на коленях юная простолюдинка, руки девушки плывут по мыльной коже, оглаживая все тело… — О да… везде…, а потом она хлестала эту даму веником, пока ее кожа не становилась красной… и если даме хотелось… Регина смотрела, как Эмма опускается перед ней на колени и кладет руки на бёдра, прикрытые подолом платья. — Если даме хотелось, то что? Регина накрыла ее руки ладонями, передвигая их выше и притягивая девушку к себе. — Дама могла очень сильно возбудиться, пока девка мыла ее… И тогда, за определенную плату, девка должна была ублажить даму… — Как? — Едва слышно пробормотала Эмма, опуская руки и задирая подол платья Регины. Она провела ладонями по обнаженным горячим ногам, и графиня со стоном подалась ей навстречу, раздвигая бёдра, между которыми уже было до невозможности влажно. — По-разному… иногда девка ласкала даму, но иногда… и дама могла ублажить девку… если ей хотелось… Эмма уже достигла колен и теперь сжимала их под платьем, с силой впиваясь пальцами в мягкую кожу. — Я бы хотела сыграть в эту игру, — глядя на рот Регины, сказала девушка, подаваясь вперед. — Ты будешь дамой, а я… я девкой, которая моет тебя. Хочешь? Регина застонала от этих слов и прикрыла глаза, ловя руки Эммы под своим платьем и останавливая их. — Тогда разденься и иди в парную, а я сейчас присоединюсь к тебе, — прошептала она на выдохе. От невероятного возбуждения смущение Эммы как рукой сняло, и она, не сводя страстного взгляда с графини, быстро сняла панталоны и рубашку и нерешительно открыла дверь в соседнее помещение. Ее обдало горячим влажным паром, и поначалу пришлось даже зажмуриться. Потом она увидела широкие деревянные лежанки по обеим стенам, в дальнем углу — печку, а посередине на полу стояли кадушки, и в одной из них лежали замоченные березовые веники. Значит, Регина не соврала насчёт битья веником? Эмма нерешительно опустилась на одну их лавок, почувствовав, как она обжигает, и, закрыв глаза, глубоко задышала, впуская в легкие горячий воздух. Ощущение было приятное. — Ты здесь, девчонка? — Голос Регины, властный и возбуждающий, раздался за дверью, и Эмма невольно встала, вспомнив про игру и свою роль в ней. — Да, ваше сиятельство, — отозвалась она, постаравшись придать своему голосу повинующиеся нотки. На пороге парной появилась обнаженная Регина, и Эмма чуть не застонала, увидев ее тело. Затворив дверь, Регина подошла к ней. — Помой меня, девчонка, — надменно приказала графиня, вскидывая подбородок. Она стояла перед Эммой совершенно нагая, и, несмотря на это, выглядела так же царственно и возбуждающе, как в лучшем своём наряде. Эмма, закусив губу, взяла мочалку, лежавшую рядом с мылом на небольшой приступочке, и Регина вдруг заметила, как от одного взгляда волна пробежала по всему телу девушки, и соски ее затвердели, хотя она их даже не касалась. Ноги графини подогнулись, и она чуть не упала, осознавая, что сейчас просто притянет к себе Эмму, целуя ее и лаская, и на этом игра закончится. А ей хотелось продолжать. Девушка настолько быстро приняла ее правила и выглядела такой же возбужденной, как и сама Регина, что отказываться от такого было бы упущением. Не доверяя самой себе и своим дрожащим ногам, Регина встала у полатей, а одну ступню, подняв, поставила на нижнюю полку, давая Эмме возможность рассмотреть все то, что обычно было скрыто от посторонних глаз. — Мой меня, девчонка… — искаженным от страсти голосом потребовала она. Эмма, не сводя с неё восхищённых туманных глаз, намылила мочалку, а затем медленно приблизилась. Регина почувствовала, как пересыхают у неё губы. Между ног, наоборот, было так влажно, словно раньше времени пришли женские дни. Она указала на свои ступни. — Начни снизу… И будь нежна, девчонка, ты моешь графиню. — Госпожа, но я никогда не мыла таких, как вы, — пролепетала Эмма, опускаясь на колени. — Каких? — Потрясённая тем, как быстро девушка уловила ее замысел и вошла в роль, Регина опасалась за то, что у неё самой просто не хватит терпения. Играть становилось все сложнее. — У вас такая нежная кожа, я боюсь, что мои грубые руки поцарапают вас… я ведь простая крестьянка, работаю в поле… Регина содрогнулась от накатившего на неё желания. — Если ты поцарапаешь меня, девушка, то будешь наказана… поняла? — Да, ваше сиятельство. Эмма легко прикоснулась вихоткой к стопам Регины (графиня едва заметно вздрогнула), повела вверх, наблюдая, как мыло стекает по смуглой коже, добралась до бёдер. Бесстыдно уставилась на то, что находилось теперь перед ее взором, и… Регина глазам своим не поверила… облизнула губы. Глаза Эммы не отрывались от бёдер графини, но Регина опустила руку и взяла девушку за подбородок, поднимая ее лицо. От страсти, которая светилась в глазах Эммы, у неё защемило сердце. — Куда ты смотришь, негодяйка? Эмма моргнула. — На вас, — робко сказала она. — Вы так красивы… Регина чуть наклонилась, прищурившись. — Тебе нравится то, что ты видишь? Она наклонилась ещё ниже, так, что ее грудь почти коснулась лица Эммы. — Тебе нравятся женщины, крестьянка? Эмма кивнула и ее руки против воли потянулись, чтобы коснуться графини, но Регина гневно отстранилась. — Я не давала тебе разрешения трогать меня. Мой дальше! Эмма стала мыть вторую, отставленную ногу, скользя по нежной коже, круговыми движениями размазывая мыло, а потом перешла к животу. Вид стоящей на коленях возлюбленной, дрожащими руками намыливавшей ее, подействовал на Регину как стакан водки. У неё кружилась голова, все вокруг упоительно плыло в сладкой истоме. Эмма провела мочалкой у неё между ног, и графиня, не выдержав, болезненно охнула. — Я сделала вам больно? — Ужаснулась Эмма. Регина покачала головой. — Нет… нет… Эмма завела руки за бедра и намылила ягодицы сначала мочалкой, а потом, не выдержав, ладонями. Она уронила вихотку и руками размазывала пену по гладкой коже, лицом прижималась к животу Регины, и, едва касаясь, целовала его. Та молча позволяла Эмме делать это, боясь, что, если попробует возразить, ее голос может сорваться на всхлип. Потом Эмма приподнялась, и ее лицо оказалось прямо у груди Регины. Жадным взглядом смотрела она на напрягшиеся темные соски, мечтая взять их в рот. — Ты хочешь поцеловать их, простолюдинка? — Регина слегка наклонилась, кладя руки на плечи Эммы и приблизив грудь к ее губам. — Да, — выдохнула девушка. — Пожалуйста. — А ты заслужила это? — Надменно спросила графиня, водя сосками по ее губам, но не давая коснуться языком. — Как ты думаешь? Эмма подняла руки, но Регина не позволила ей трогать себя. — Может быть, позже, если ты будешь достаточно послушной, я разрешу тебе поцеловать мою грудь, — презрительно сказала она, сощурив глаза. — А пока что мой ее. Ласкай ее. Трогай. Эмма с радостью и облегчением заскользила руками по телу графини, осторожно намыливая нежную грудь. Движения ласковых ладоней по коже довели Регину до того, что она не выдержала, опустилась на колени, встречаясь глазами с Эммой и умирая от желания поцеловать девушку. Сама она выглядела невыносимо, безбожно прекрасной: влажные волосы завивались вокруг лица, губы припухли от жары и желания, и Эмма, сжимая в ладонях мягкие полушария, едва сдерживала себя, чтобы не повалить графиню на пол, как это было утром. Вдруг она почувствовала, что легкие пальцы скользнули ей между ног. — Ты возбуждена, похотливая простолюдинка, — гневно воскликнула Регина, и слова ее странно контрастировали с нежностью, с которой она ласкала Эмму. Та мучительно застонала. — Разве я давала тебе разрешение возбуждаться? Разрешала тебе становиться влажной? Разве ты здесь для этого, негодяйка? — Простите, госпожа, — Эмма закрыла глаза, качая бёдрами в такт движению руки. — Я сама не знаю, как так получилось. Я не хотела. — Тебя нужно наказать, мерзавка, — Регина вдруг приподнялась, убирая пальцы. — Ложись на лавку, я покажу тебе, чего ты заслуживаешь. Покачиваясь на неверных, дрожащих ногах, Эмма со страхом опустилась на тёплые доски. От соприкосновения с гладкой горячей поверхностью ее вдруг ощутимо встряхнуло, возбужденные соски послали по всему телу волну, и Эмма непроизвольно застонала, прижимаясь к лавке в поисках хоть какого-то контакта. От взгляда Регины не укрылось движение ее бёдер, и она вдруг хлестнула веником по ягодицам Эммы: — Грязная девчонка, лежи спокойно! Эмма застонала, прижимая бёдра плотнее к полатям. Предвкушающе облизав губы, Регина осмотрела ее всю, от тонких лодыжек и узких нежных ступней до белокурых разметавшихся по плечам волос. Не сдержавшись, она наклонилась и провела языком горячую линию от сомкнутых ягодиц до шеи. Эмма дёрнулась. — Я сказала, не двигайся! — Веник шлепнул ещё раз, сильнее. Легкая боль, закончившаяся между ног, только усилила возбуждение Эммы. — Я покажу тебе, как это делается, — нежно прошептала Регина. Ее саму постоянно пробивала болезненная дрожь, перед глазами все плыло от жары и возбуждения, но она приказала себе сдерживаться и не наброситься на податливое и беззащитное тело возлюбленной. Легкими маховыми движениями она начала водить веник над кожей девушки. От этого горячая волна опаляла все тело Эммы, посылая горячие токи между ног и отдаваясь в болезненно набухших сосках. — Боже, как приятно, — прошептала Эмма, извиваясь на лавке. Регина же продолжала обмахивать ее, посылая все новые витки наслаждения по всему телу девушки. Затем, не предупреждая, графиня резко хлестнула Эмму по ягодицам. — Получай, непослушная девка! Эмма громко застонала: — Ещё! — Ах ты, распутница! Регина размахнулась и ударила сильнее. — Ещё! Не сдерживайся! — умоляла Эмма, приподнимая бёдра в бессмысленных попытках получить желанное облегчение. Регина то хлестала ее, то опахивала, то на несколько секунд прижимала веник, то поглаживала возбужденное тело Эммы, и девушка ощущала такое наслаждение, что ей казалось — от малейшего движения она просто распустится, как варежка, или растает как лёд под горячими лучами солнца… В конце концов она обессилела и просто распласталась на лавке, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой. — Мне так жарко… — прошептала она, упираясь лбом в доски и пытаясь хоть немного прийти в себя. — Тебе нужно охладиться, — Регина помогла ей встать. — Пойдём. Наша маленькая игра очень возбудила тебя, душенька. Она повела Эмму в моечную, где воздух казался прохладным по сравнению с парной, и села на лавку, глядя, как тяжело дышащая девушка жадно смотрит на ее обнаженное тело. — Иди сюда, — велела графиня и притянула Эмму к себе на колени, усаживая ее сверху. Удивленный вздох сорвался с губ девушки, когда она очутилась лицом к лицу с Региной в такой уязвимой открытой позе. Живот Эммы прижался к животу графини, и она ощущала, как соприкасается с обнаженной горячей кожей. Не в силах противиться искушению, девушка потерлась низом живота о Регину, отчего у обеих вырвался сдавленный стон. Эмма шире развела ноги, стремясь углубить контакт, и в награду ей руки Регины скользнули с плеч на ягодицы, сжали их, а потом стали ритмично прижимать к жаркому жаждущему телу. Эмма уловила игру: царапая ногтями плечи графини, она извивалась на ее коленях, губы Регины ласкали шею, покусывали ее, и Эмма вдруг осознала, что сходит с ума от прикосновения этих маленьких рук к бёдрам, грудь ее терлась о грудь Регины, чистая влажная кожа чуть скрипела от трения. Она обхватила руками шею графини, стараясь прижаться ближе, стать одним целым, Регина пробегала руками по ее спине, а жаждущие движения бёдер становились все более хаотичными. — Я хочу тебя, — выдохнула Эмма, отрываясь от губ Регины. — Подожди, — прошептала графиня, проводя языком по ее подбородку. — Сначала я займусь тобой. Дама желает ублажить девку. Она чуть отклонилась, давая себе возможность рассмотреть тело Эммы, сидящей на ее коленях: напряженные соски, впалый живот с нежно очерченным пупком, раздвинутые призывно ноги, закушенная нижняя губа. Эмма выглядела голодной, ее глаза затуманились от желания, и Регина, опустив голову, пробежалась языком по шее, затем заставила Эмму ещё больше отклониться назад, вцепившись за плечи графини, поймала ртом грудь, слушая чудные звуки, вырывавшиеся при этом из горла Эммы. — Пожалуйста, — молила Эмма. — Сделай что-нибудь… Регина улыбнулась в влажную кожу, прихватывая ее зубами, затем ее ладонь легла на живот Эммы, слегка надавила, скользнула по бёдрам и между ними, где уже было так горячо и влажно, что Регина даже удивилась: подобное возбуждение она редко встречала в своей жизни. Пальцы просто утопали во влаге, и при малейшем прикосновении, при каждом движении внутри Эмма начинала стонать и вздрагивала. Регине не потребовалось много времени, чтобы ее возлюбленная закричала и забилась в ее руках, оставив на спине графини четыре красные полосы, а на плече круглые отметины от пальцев: слишком сильно было желание, пробужденное маленькой шалостью в парилке. — Значит, вот как дама поступала с девкой, — прошептала Эмма, когда ей удалось отдышаться, отклоняясь и взглядывая на Регину. — Хорошая у неё была работа, у этой девки. Завидую я ей. Регина ласково гладила ее плечи. — А я завидую сама себе, — сказала она мягко, проводя пальцами по светлым бровям любовницы. — Мне никогда ещё не было так хорошо. — Мне тоже, — прошептала Эмма, ловя ее руки и целуя каждый палец. После пережитого наслаждения ее охватило другое, более глубокое чувство, то, которое и она, и Регина (но этого Эмма знать не могла) испытывали впервые в жизни: когда после любви наступает не пресыщение, не отвращение и желание уйти, а еще более сильная потребность касаться человека, дышать им и ощущать его как часть собственного тела. — А я могу сделать с тобой такое? — Эмма обхватила графиню за шею и жарко дышала ей в ухо. — Какое? — Отхлестать тебя веником. Наказать за то, что ты со мной сотворила сегодня… Регина от души рассмеялась. — Значит, русские забавы в бане не кажутся тебе варварскими и ужасными? — О нет… это определённо станет одним из любимейших моих занятий. И уже потом, много часов спустя, когда они, чистые, распаренные, закутанные в платки, насытившиеся любовью, счастливые, вышли на крыльцо, готовясь вернуться в поместье, графиня вдруг поймала руку Эммы и крепко сжала ее. Эмма остановилась. — Обещай мне, что не будешь ни с кем как со мной, — сказала Регина, глядя в чистые серые глаза возлюбленной без тени насмешки. Эмма посмотрела на неё и светло улыбнулась, кивая: — Хорошо. Никогда. Я никогда не буду ни с кем как с тобой. И это было все, что Регина хотела услышать.