***
— Ты серьёзно чуть не забыл награду на сцене! — Арми, усмехаясь, хлопает его по спине, пока они идут за кулисы премии. — Завтра это было бы в газетах! — Всё ещё волнуюсь, когда приходится читать речь перед огромным залом. Не знаю, как некоторым удаётся делать это без бумажки, я бы точно перепутал всё, что собирался сказать, — Тимоти чувствует, как мандраж начинает отступать и медленно выдыхает. — А что насчёт пульта от Эппл-тв, твоя мать действительно написала об этом, зная, какое важное событие тебе предстоит через несколько минут? — Хаммер никак не может перестать его касаться, хотя, пока их не позвали на совместную фотосъёмку победителей и презентеров, этому нет никакого оправдания, но он пользуется тем, что они стоят в полумраке и вокруг только несколько работников, которым до них нет никакого дела. — Думаю, что это была особая материнская попытка меня успокоить, — Шаламе широко улыбается. — Или она действительно просто искала пульт, что уже не столь мило, но тоже нормально, — они вместе смеются. — Что скажешь насчёт моего выступления? — Это было здорово и… — Арми наклоняется ближе к его уху. — Очень трогательно в той части, которая касалась меня, — честно говоря, он совсем не ожидал, что Шаламе так разойдётся на его счёт и сам разволновался едва ли не больше, чем Тимми, стоя на этой дурацкой сцене. Все его мысли с самого утра в том времени, когда он сможет хотя бы нормально обнять его, а теперь всё это троекратно усилилось, однако, им ещё предстоит пережить вечеринку. — Я хотел бы сказать больше, но, боюсь, это уже вышло бы за все допустимые рамки, — пальцы Хаммера лежат на его плече, а лицо так близко, что Тимоти почти готов поддаться соблазну коснуться его губ, когда их, наконец, приглашают к фотографам. — Да неужели! — восклицает он, стряхивая с себя лёгкий морок, неизбежно возникающий каждый раз, когда Арми нарушает его личное пространство. — Скоро мы сможем отсюда сбежать, — добавляет совсем тихо, но Хаммер его слышит и они обмениваются улыбками, как два заговорщика, прежде чем выйти на фотоколл. *** Через двенадцать часов Арми буквально забрасывает сумку в квартиру Тимми и, не дожидаясь, пока тот нормально запрёт за ними дверь, вжимает его в угол между дверным проёмом и стеной. — Я свихнусь, если подожду ещё хотя бы минуту, — это звучит почти угрожающе и убедительно настолько, что Тимоти молча обвивает руками его шею и охотно отвечает на поцелуй, далёкий от нежного. Скорее, они напоминают изголодавшихся животных, отчаянно пытающихся не сожрать друг друга. — Нам нужно принять душ и собираться на премию кинокритиков, — всё-таки шепчет Тимоти где-то в перерыве между очередным затяжным поцелуем. — Я знаю, — отвечает Арми, снова накрывая его губы своими, и это повторяется ещё несколько раз, прежде чем у него хватает силы воли выпустить Тимоти из объятий и отступить на шаг. — Это безумие. Давай просто никуда не пойдём. Скажем, что отравились едой в самолёте. — Представляешь, что будет, если я сейчас соглашусь? — Шаламе со стоном отталкивается от стены. — А я ведь почти готов, — он совершенно точно шёл в направлении ванной комнаты, но почему-то обнаруживает себя вновь обнимающим Арми. — Лука нас, конечно, убьёт, но… — Какого чёрта мы до сих пор боимся режиссёра, у которого уже снялись и он даже не может выгнать нас из фильма? — рука Хаммера ложится на его шею, большой палец с лёгким нажимом скользит снизу вверх. — Думаю, мы планируем… поиметь кое-что ещё. Например, сиквел, — голова Тимоти чуть запрокинута, глаза прикрыты и он слишком явно наслаждается прикосновениями. — Не произноси этот глагол, когда собираешься идти на вечеринку, а не в постель, — в голосе Арми слышны довольно опасные нотки. — Так, — Шаламе шумно выдыхает и распахивает глаза, глядя на него в упор. — Мы с тобой взрослые люди. Мы способны с этим справиться, перестать обжиматься по углам и пойти работать. — Вот это новость, — хмыкает Арми в ответ.***
Во многом благодаря тому, что имена победителей стали известны за месяц до мероприятия, официальная часть проходит значительно быстрее чем обычно, а с афтепати они по-отдельности ускользают через полтора часа после его начала. Менеджер Арми звонит ему в удачное время, так что Тимоти успевает скинуть тесный костюм и побывать в ванной до того, как снова оказывается в железных объятиях, из которых в этот раз его уже не выпускают. А то, что происходит между ними дальше, можно назвать, скорее, необходимым сбросом напряжения, нежели продолжительным актом любви. Удовлетворение насущной потребности слиться в единое целое, чтобы после иметь возможность заниматься хотя бы чем-то ещё. — Можно дойти до бара и без этого, — Тимоти валяется поперёк кровати, положив локоть под голову, лениво наблюдая, как Арми натягивает на себя трусы. — Тебе только по лестнице спуститься и пройти ещё два метра. — Никогда не знаешь, что может случиться, — философски замечает Хаммер, поднимая указательный палец вверх с таким серьёзным видом, что Тимоти в ответ заливается хохотом. — И что же, позволь спросить, может случиться в моей квартире, что тебе необходимо при этом обязательно быть в трусах? — У твоей матери есть запасной ключ, например, вдруг она нагрянет в гости без предупреждения? — Думаю, она не сильно удивится твоему присутствию, с трусами или без них, и она совершенно точно сначала позвонила бы в дверь. — И то верно, — Арми делает шаг в сторону лестницы, но потом резко оборачивается. — Стоп. Что означает твоё «не сильно удивится»? У тебя регулярно ошиваются голые парни? — он сощуривается с шутливым подозрением. — Само собой, и каждый вечер — новый, — Тимоти показывает ему язык. — Люблю голых парней на своей кухне, что ж поделать. — А теперь давай серьёзно, — Арми облокачивается на перила. — Ты что…всё рассказал ей? — Она сама догадалась, — Шаламе перекатывается на живот, подпирая голову кулаком. — И нет, она не против. — И…как давно? — Мне она сказала пару недель назад, но знает уже какое-то время. Боги, да что с твоим лицом такое? — Когда вообще ты собирался мне об этом рассказать? И… как мне в глаза твоей матери смотреть теперь? — Твой второй вопрос — ответ на первый. Никогда! Потому что сейчас ты опять напридумываешь всякой чуши о своём мнимом несоответствии моему идеальному партнёру в сознании моей матери, зациклишься на этом, мы проведём половину ночи в обсуждениях… Ты нравишься мне. И нравишься ей. Всё. Точка. Иди уже… в бар! — И она не просила тебя подумать? — Конечно, — Тимоти не выдерживает и поднимается с кровати, подходя к нему вплотную. — Она очень беспокоится и переживает из-за того, что мы… — он приближает губы к его уху. -… так много разговариваем и так мало трахаемся. Ай! — шлепок по голой ягодице оказывается довольно чувствительным, но зато Арми больше не выглядит как человек, который собирается помешать их обширным планам на ночь. — Просто поверь мне, что всё действительно в порядке, — добавляет Шаламе на всякий случай, вложив в слова всю возможную искренность, и тучи рассеиваются окончательно. — Виски? Не думал обнаружить его в твоём баре, — доносится голос Хаммера снизу. — Его там и не было, пока в моей жизни плотно не обосновался ты! — Шаламе чувствует себя слегка уставшим после двух напряженных дней и надеется, что алкоголь немного его взбодрит. — Мне тоже налей! — Лёд? — Нет, спасибо! — Боишься простудиться? — Арми возвращается с двумя бокалами. — Не стоит зря рисковать. На улице минусовая температура. Итак…за все праздники, которые мы пропустили? — Тимоти берёт бокал и вопросительно на него смотрит. — И за все твои настоящие и будущие награды! — Хаммер делает большой глоток и ставит бокал на столик возле кровати, наклоняясь, чтобы прикоснуться к мягким губам, сейчас имеющим привкус его любимого напитка. Они целуются неторопливо и влажно, смакуя ощущение долгожданной близости, пару раз прерываясь на то, чтобы поднять очередной тост. Чем меньше в стаканах становится алкоголя, тем глубже становятся поцелуи, и вскоре обоим уже не терпится вновь перейти к более активным действиям. — Жарковато, — Тимоти, выглядя до неприличия довольным, облизывает губы, роняя голову на подушку, пока Арми допивает свой виски. — Я тоже так думаю… — задумчиво произносит Хаммер, удобнее устраиваясь рядом с ним. — Что за… — первое неожиданное прикосновение заставляет Тимоти вздрогнуть. Арми дразнит его шею подтаявшим кубиком льда, зажатым между своих губ, проводя влажные дорожки. Прохладные капли стекают вниз по его груди, частично собираясь в ямочке у ключиц. — Всё ещё боишься простудиться? — Хаммер, улыбаясь, нависает над ним и двумя пальцами оттягивает подбородок вниз, помещая небольшой кубик в полость рта. Холод обжигает, но горячий язык входит следом, и Тимоти шумно выдыхает носом от яркости этого контраста. Ему это нравится. Возможно, ему нравится всё, что ему может предложить Арми, но для таких выводов данных у него пока ещё недостаточно. Он подталкивает льдинку кончиком своего языка в рот Хаммера, а тот отправляет её обратно. Лёд быстро тает между их губ, передаваемый из одного рта в другой, пока они со смехом то и дело сталкиваются носами, прижимаясь друг к другу всё теснее. — Вау, — Тимоти собирает ртом с подбородка Арми несколько капель, задержавшихся в щетине. — Довольно горячо, как бы странно это не звучало. — Рад это слышать, — последний глубокий поцелуй, и Хаммер перемещается ниже, доставая из своего бокала ещё один кубик. — Когда ты брал лёд из морозилки, ты уже знал, что собираешься с ним делать? О, чёрт! — лёд скользит по его груди, и он покрывается мурашками то ли от прохлады, то ли от возбуждения. Да кто вообще придумал, что холод отрицательно влияет на эрекцию? — Нет. Но потом я вспомнил, что ты его не любишь, в отличие от меня… и решил исправить это досадное недоразумение, — Арми накрывает его правый сосок ртом, легонько зажимая зубами, а левый осторожно обводит кубиком, через несколько секунд меняет их местами. — Не сдерживайся, — говорит он, замечая, как Тимоти закусывает губу в попытке не застонать от этих резких переходов. — Мне очень нравится тебя слышать. Мучительно-сладкое путешествие прохладного льда и горячего языка продолжается на его животе, где несколько капель попадают в пупок, и Арми «выпивает» их оттуда, а все остальные слизывает с его кожи, заставляя Тимоти шипеть и извиваться. — Арми… Это… Господи! — лёд скользит совсем рядом с его возбуждённым и чувствительным членом, и Шаламе абсолютно уверен в том, что не выдержит, если Хаммер сдвинет руку хотя бы на сантиметр, но у Арми другие планы. — Чёрт! Чёрт! Чёрт! — непроизвольно вскрикивает Тимоти, ощущая холодное прикосновение там, где ему куда привычнее ощущать жар. — Что ты творишь… Ты же не… — договорить он не успевает, потому что Хаммер кончиком пальца проталкивает кубик внутрь всё ещё расслабленного после их предыдущего раза входа и пресекает любые попытки избавиться от обжигающего холода, массируя колечко лёгкими движениями. Лёд моментально начинает таять внутри, и Арми собирает вытекающие капли, демонстративно облизывая пальцы. — Ты засунул в меня чёртов лёд! — он не уверен, возмущается сейчас или восхищается. — Всё так и есть, — с улыбкой соглашается Хаммер, гладя его бедро. — А теперь что, ждёшь особого приглашения на зимнюю вечеринку? — Тимоти сдвигается вперёд, обхватывая ногами талию Арми и тянет на себя, потому что сейчас существует один желанный и доступный способ согреться изнутри. Этот, последний на сегодня, контраст оказывается настолько ярче предыдущих, что Шаламе стонет в голос и едва не вцепляется зубами в плечо Арми в попытке заглушить звук. — Т-ш-ш, — Хаммер целует его, неторопливо двигаясь. — Твоим соседям необязательно знать, насколько твой парень хорош. — Мой парень — отмороженный, -отвечает Шаламе, но спустя пару секунд оба понимают, насколько двояко это прозвучало в данной ситуации и разражаются хохотом. Требуется короткая пауза, чтобы успокоиться и закончить начатое, но в итоге никто не остаётся разочарованным. — Идём, — Арми стаскивает его с кровати, не давая толком прийти в себя. — Куда ты меня тащишь? — Тимоти вяло сопротивляется, но следует за ним на первый этаж. — А, душ… Да, было бы неплохо… — Не душ, — Хаммер врубает поток воды на полную. — Тебе нужна горячая ванна. А то простудишься ещё. И в этом больше заботы, чем иронии.***
— Что за мысли тебя сегодня терзают весь день, что ты даже нормально улыбнуться для фото не можешь? — Арми делает их совместное селфи в машине по дороге на премию Американского института киноискусства. — Я… — Тимоти пару секунд размышляет, не отмахнуться ли от этой темы, сославшись на то, что именно такое лицо он и планировал на этой фотографии, но понимает, что ему всё же нужно с кем-то поговорить. И Арми — всегда лучшая кандидатура для бесед подобного рода. — Я думаю о вчерашнем интервью CNN. — Новые заморочки о том, что нас обоих «обозвали» гетеросексуалами? — Нет, этот этап пройден. — Тогда что? — Она почти застала меня врасплох своим вопросом насчёт Вуди… — Понимаю. Меня тоже это вчера покоробило, как и её попытка повесить на меня некую ответственность за сексизм, — Арми стискивает зубы, чтобы не выругаться, вспомнив, как внутри у него всё закипело от бесцеремонных вопросов, заданных с приторно-вежливым выражением лица. — Но мы оба неплохо выкрутились, ты так не считаешь? — Да, но… — Тимоти морщит лоб. — Думаю, этот вопрос в разных вариациях будет повторяться, а я… я не знаю, что говорить. Это такая древняя история, о ней уже давно не вспоминали до всей этой шумихи… я не считаю правильным оговаривать кого-либо, тем более режиссёра, которого очень уважаю и с которым был знаком мой дед, не имея никаких доказательств. — Ты всегда можешь сослаться на контракт и не поливать его грязью, чем не выход из ситуации? — Боюсь, у меня не выйдет одновременно поддерживать Time's Up и избегать конкретного ответа на вопрос о человеке, в фильме которого я снялся. В Голливуде такое не любят. И, если я хочу остаться там на хорошем счету, мне придётся принять какое-то решение… — Арми читает на его лице смесь отчаяния с раздражением. — Николь или Брайан? — Хаммер моментально понимает, откуда у всего этого растут ноги. — Оба. Они, так или иначе, сказали, что журналисты не отстанут. И, учитывая нынешнюю обстановку, мне лучше показать себя с правильной стороны, когда объявление номинантов на «Оскар» совсем близко… — С правильной — означает, что ты должен сказать то, что общественность хочет услышать, вне зависимости от того, что ты думаешь на самом деле, — в тоне голоса Арми нет вопросительного оттенка, он уже слишком давно варится во всём этом, но Шаламе всё равно кивает. — Да. Они говорят, что если я сейчас поддержу Аллена, это может иметь плохие последствия для дальнейшей карьеры. Что мне с этим делать? — Я не раз говорил тебе, что не люблю Голливуд, потому что здесь из тебя то и дело стараются вылепить то, чем ты на самом деле не являешься, — Арми не может удержать вздох от того, что Тимоти пришлось столкнуться с этим так рано. — Особенно опасно, когда тебе удаётся оказаться на вершине. Очень легко с неё свалиться, совершив один неверный поступок, и уже больше никогда не подняться обратно. И, каким бы отвратительным мне это не казалось, я вынужден признать, что Николь и Брайан правы. Тебе придётся сказать им то, что они хотят услышать. — Ты не будешь считать меня трусом или кем-то похуже? — и это звучит так, будто Арми — единственный человек на свете, чьё мнение имеет для Тимоти определяющее значение. — Я на твоей стороне. Всегда, — эти слова даются ему без каких-либо сомнений. — Означает ли это, что если я кого-нибудь убью, ты поможешь мне избавиться от трупа? — тревога на лице Тимоти сменяется улыбкой. — Я рассчитываю, что ты оповестишь меня о том, что планируешь убийство до того момента, как реально это сделаешь, и вместе мы найдём какой-нибудь другой выход, — Хаммер подмигивает ему в ответ. — Но… конечно, мой ответ — да. *** — Думаю, всё дело в том, что мы с тобой не соблюдаем дресс-код! — объявляет Тимоти после того, как их «Золотые глобусы» отправляются к другим людям. Он выпил достаточно шампанского, чтобы не сильно расстраиваться, но не сомневается, что грусть накатит на него позже. Однако, в данный момент он вполне способен шутить. — У меня есть значок! — Арми тычет пальцем в пластиковую табличку с надписью «Time's Up» на своей груди. — Что ещё я должен был сделать? Встать на колени на красной дорожке и попросить у всех женщин мира прощения за то, что некоторые мужики — настоящие козлы? — Тише ты! — Шаламе оглядывается, надеясь, что никто их не слышит. Не все шутки Арми одинаково понятны окружающим. — Я говорю о том, что ты напялил белую рубашку! Это же настоящий вызов! — Ладно… Возможно, это действительно прокол, — делая вид, что серьёзно задумался, отвечает Хаммер. — Но ты ведь оказался предусмотрительнее! — он выразительно смотрит на его total black look. — И оставил значок где-то в апартаментах! А вот Олдман и Рокуэлл учли всё! — Тимоти горделиво вздёргивает подбородок, будто только что открыл четвёртый закон Ньютона. — Чёрт, — Арми трагически качает головой, а потом начинает буквально трястись от смеха. — Рубашка и значок, ну надо же… Подумать только, куда скатился Голливуд! Господи, Тимми, что же там творится в твоих мозгах? — Не знаю, но версия ведь довольно правдоподобная, тебе не кажется? — и Шаламе присоединяется к его хохоту. — Вы так веселитесь, будто статуэтки ваши, — Полин удаётся завладеть вниманием брата, когда Элизабет отвлекается от беседы с Дакотой Джонсон и начинает что-то рассказывать Арми. — Просто я поделился своей теорией о том, по какому принципу сегодня вручают награды. — Главное — случайно не поделись ей с журналистами, иначе нас больше никогда не пустят на такие классные тусовки, — сестра шутливо бьёт его по плечу. — Всё, что угодно ради тебя, Пол, — Тимоти подмигивает ей. — Я рад, что тебе здесь нравится. — Нравится? Шутишь! Я в полном восторге! И я так горжусь, что многие из этих людей, которыми мы восхищались в детстве, когда смотрели фильмы, сейчас общаются с тобой как с равным. Мой маленький братик — голливудская звезда, с ума сойти можно. — Но будет достаточно одного неверного шага… — непроизвольно слетает с его губ в ответ. — Тимо, — она становится серьёзной в одно мгновение. — Я хочу отвесить тебе подзатыльник каждый раз, когда ты пытаешься привнести немного драмы в позитивную беседу. Ты всё сделаешь правильно. Я уверена в этом. И у тебя будет прекрасная карьера. А сейчас мы выпьем ещё шампанского, и я, может быть, решусь заговорить с Анджелиной Джоли!***
«Не нужно пытаться любить Элизабет ради меня» — смс приходит к Тимоти по дороге на премию Национального совета кинокритиков США. Он предполагал, что рано или поздно Арми «заметит», но надеялся, что это случится не так скоро. «О чём ты?» «Твой ответ на поздравление в инстаграме. Твоя речь в Палм-Спрингс. Эти шуточки про третьего ребёнка, вчерашние фотографии в самолёте… Зачем всё это, Тимми?» «Николь сказала, что будет неплохо продемонстрировать прекрасные отношения с твоей женой и сделать акцент на том, что мы как семья. Это просто часть плана». «Часть идиотского плана, если ты на самом деле не хочешь этого делать». «Я в порядке. Честно». «Хотел бы я в это верить». «Ну так поверь :)» — он добавляет смайлик, чтобы этот диалог прекратился. И сегодня ему везёт. С самого начала их отношений тема Элизабет всегда была… табуированной. Арми корил себя за то, что «портит ему жизнь», шутил при нём в адрес жены, иногда мимолётно на что-то жаловался, почти сразу же спохватываясь и переводя разговор на другую тему, но они никогда детально не обсуждали их ситуацию. Это просто изначально стало нормой — днём целовать её, а вечером — его, и Тимоти жил с этим долгие месяцы, пытаясь перестать реагировать. Зная, что он должен заставить себя перестать реагировать, чтобы не свихнуться. Он никогда не жаловался — сорвался пару раз в самом начале, но даже тогда не сказал в адрес Элизабет ни единого плохого слова. Но вовсе не потому, что он такой благородный. Он не знал, позволено ли ему. Он и сейчас до конца не уверен. Хаммер не говорил, что не любит её. Он не обещал ему развода, пусть даже и в туманной перспективе, они старательно и всеми способами обходили эту тему. Сам он — потому что не хотел просить больше того, что ему могут предложить. Арми… Арми, возможно, потому, что действительно не планировал ничего менять. И Тимоти не хотел услышать такую правду. Боялся. Его привычная тактика «просто делай вид, будто её не существует» дала серьёзный сбой, когда Элизабет стала появляться почти на каждом мероприятии вместе с Арми и иллюзию их отдельного мира стало невозможно поддерживать. Предложение Николь показалось ему… возможным выходом из ситуации. Вдруг у него действительно получится поверить в то, что он будет говорить? Вдруг это — тот самый способ, чтобы, наконец, стало легче? Дурацкая идея, но попытка-не пытка. Только вот Арми всю правду знать совсем не обязательно.***
Арми уже много часов подряд пытается заснуть в самолёте Лос-Анджелес-Лондон, где у них будет пересадка до Рима. Начало европейской части промо-тура и возвращение в Италию. Долгожданное возвращение — для всех, кто не знает об их вылазке прошлым летом, о чём они оба постоянно друг другу напоминают, чтобы не проболтаться в каком-нибудь интервью. Но мечтали они совсем не о таком возвращении. Пару недель назад, когда Элизабет сообщила, что решила поехать с ними, его первым порывом было просто запретить ей. Глупейшая мысль, на самом деле, она и раньше частенько сопровождала его в различных поездках, и это никогда не вызывало у него раздражения, но в этом промо-туре её присутствие становилось просто невыносимым. Лицо Тимоти, когда он узнал эту новость, до сих пор стоит у него перед глазами. Обычно спокойный по части того, что касается его жены настолько, что порой Арми сложно угадать, что он на самом деле чувствует, Шаламе не смог удержаться от вопроса «какого чёрта?», который почти выплюнул, а потом ушёл из дома, вернувшись через пару часов и сразу же завёл разговор на другую тему. Больше они об этом не вспоминали, но ближайшую неделю им как-то придётся с этим жить. То, что Лиз улеглась спать почти сразу после начала полёта, сославшись на дикую мигрень и выбрав при этом отдельно стоящее кресло, оставив им два парных в середине салона, как он подозревает — случайный подарок. Воспользоваться им в полной мере у них, правда, так и не получилось: Тимоти тоже сморил сон на пару часов позже, а теперь дремлют и все остальные пассажиры, кроме, кажется его самого. Вибрация айфона в кармане вынуждает Хаммера в очередной раз открыть глаза. «Лучший фильм, лучший сценарий, лучшая песня…и ТИМОТИ! Поздравляю всех нас!» — гласит сообщение Питера в чате What's App, где присутствует большая часть команды фильма. Несколько секунд спустя на его телефон начинают сыпаться другие уведомления. Шаламе, отключивший даже вибрацию, продолжает спать рядом, не подозревая, что только что стал самым молодым номинантом на главную мужскую роль за последние 80 лет — это Арми прочёл в каком-то очередном присланном сообщении, которые он машинально листает, пытаясь привыкнуть к ошеломляющей мысли, что это действительно случилось и с фильмом, и — главное — с Тимми, а также справиться с разочарованием на свой собственный счёт. — Эй, — он осторожно дотягивается до плеча Тимоти, который, ещё толком не проснувшись, уже начинает что-то недовольно бормотать. — Тим, у меня офигенные новости, поэтому ты не будешь убивать меня за то, что я тебя разбудил. — Это должны быть действительно офигенные новости, — Шаламе трёт глаза, пытаясь прийти в себя. — Действительно офигенные. Только сначала сядь и пообещай не орать, иначе перебудишь весь салон. — Ну? — он садится на разложенном кресле и пытается удерживать веки в открытом состоянии. — Помнишь, ты сказал, что секрет успеха в получении номинации — спать во время её объявления? — Арми, улыбаясь, делает паузу, рассчитывая, что мозг Тимоти даже в полусонном состоянии способен обработать это. Проходит несколько долгих секунд, а потом глаза Шаламе расширяются и он закрывает рот рукой в попытке заглушить свой радостный вопль. — Оскар?! Ты не шутишь?! Я… Господи, Оскар!.. Может, я всё-таки не проснулся? — он выглядит совершенно ошалевшим от своей радости, и Арми, глядя на это, чувствует как счастье заполняет его изнутри. — Я горжусь тобой, — говорит он со всей искренностью, а потом Тимоти внезапно вскакивает с места и тянется к нему через перегородку, он поднимается ему навстречу, и они обнимаются на виду у всего салона, к их невероятной удаче, действительно спящего, потому что следующее, что делает Тимоти — целует его прямо в губы и, продолжая быть счастливым до неприличия, снова прячет лицо, уткнувшись носом в шею Арми. Проходит некоторое количество времени, прежде чем он отстраняется. — А ты?.. Тоже, да? — Шаламе смотрит на него с надеждой, и Хаммер понимает, что сейчас точно не время демонстрировать свои истинные эмоции по этому поводу и портить такой праздник. — Я, к сожалению, так и не смог заснуть, поэтому, наверное, в следующий раз, — он заставляет себя ухмыльнуться. — Зато у нас номинации за песню, сценарий и даже лучший фильм, представляешь? Это реальность! Главная номинация сезона — наша! — за этими новостями следуют очередные объятия и, наверное, они бы стояли так до самого приземления, но за спиной Шаламе неожиданно раздаётся вежливое покашливание, а сразу после — тихий голос Николь. — Тимоти, поздравляю тебя, это великое событие, но не мог бы ты на пару минут оторваться и ответить на звонок «The Hollywood Reporter», пожалуйста?.. Иначе они могут написать, что ты совершенно потерял дар речи, а нам бы этого очень не хотелось. И, главное, не забудь поблагодарить Академию! *** Телефон Тимоти весь день разрывается от входящих звонков и смс, а цифры возле ссылки «личные сообщения» в соцсетях повергают его в панический ужас — даже, если бы он захотел ответить на все, у него просто нет столько свободного времени. Хорошо, что хотя бы пресса звонит Николь и она самостоятельно с ними разбирается. После прилёта в Рим у него есть несколько часов на отдых, которые он и проводит за этим увлекательным занятием — рассылкой благодарностей друзьям и знакомым, а вечером они большой компанией собираются в ресторане, чтобы отметить номинации. Каждый новый тост похож на предыдущий, но неизменно встречается бурными возгласами, Лука постоянно рассказывает байки со съёмок, получив в своё распоряжение новую аудиторию — их ассистентов и друзей Хаммеров, и в итоге ресторан они покидают ближе к ночи. После этого их ряды частично редеют, но на прогулку по центру города всё равно отправляется слишком много человек для того, чтобы нормально разговаривать, поэтому все гуляют больше сами по себе, иногда обмениваясь парой фраз и периодически останавливаясь, чтобы сделать фотографии. И это оставляет Тимоти много времени для мыслей, которые весь вечер пытаются испортить ему радостное настроение. Арми за ужином слишком много молчал для человека, обычно бывающего душой любой компании. И вряд ли кто-то сегодня выпил больше, чем он, что в итоге проявляется показательными бурными проявлениями любви к Элизабет, которую он постоянно обнимает или носит на руках, что, кажется, удивляет не только окружающих, но и её саму. В итоге Тимоти понимает, что у него есть только два варианта: либо он сейчас взбесится и уйдёт в отель, либо, наплевав на всё это, будет развлекаться, как только сможет. И он выбирает второй, включая музыку на телефоне и почти заставляя себя улыбаться.***
— Неужели тебя всё это не раздражает? — спрашивает Элизабет, снимая макияж перед зеркалом, когда все расходятся по номерам, вернувшись с прогулки. — О чём ты? — Арми лежит поперёк кровати, даже не раздевшись. — Тимоти — я собрал все номинации — Шаламе. Вы снялись в одном и том же фильме, твоя роль ничуть не хуже, но о нём трубят из каждого утюга, а ты — приятное дополнение, не более. Ужасная несправедливость, на мой взгляд. — Если ты забыла, у меня была номинация на Глобус, — он не хочет говорить с ней об этом, особенно сегодня. — И я ни на что не жалуюсь. — А у него — номинация на Оскар и несколько десятков других. Неизвестно откуда вылезший пацан — и сразу такой успех. Сколько лет ты уже пашешь, Арми? Эта номинация должна была быть у тебя, он её ещё не заслужил. Она бьёт по больному месту, но его сильнее задевает другое. — Неизвестно откуда вылезший пацан? Не заслужил? Мне казалось, он тебе нравится. — Он милый мальчик, не более того. Я стараюсь быть вежливой со всеми твоими друзьями и коллегами, но это не означает, что они все поголовно мне нравятся, — она пожимает плечами. — И, честно говоря, я вижу среди номинантов более достойных кандидатов. Надеюсь, Оскар получит Олдмэн или Дэй-Льюис… Конец их диалога Арми помнит плохо. Кажется, он сказал ей что-то вроде «как ты смеешь» и, может быть, даже «заткнись», пока его глаза застилала пелена злости от обнаруженных масштабов лицемерия прямо у себя под носом, а она в очередной раз высказалась о его привычке напиваться, и в итоге он хлопнул дверью, интуитивно понимая, что если останется с ней в одном номере в таком состоянии, точно может наговорить лишнего. Оказавшись в коридоре, он прислоняется спиной к стене, пытаясь успокоиться. У них, конечно, и раньше случались ссоры, но в последние месяцы наметился пугающий прогресс в этой области. И с каждым разом это утомляет его всё больше и больше. Вариантов, где провести эту ночь, у него не слишком много, поэтому он стучит в соседний номер. Потом ещё раз. И ещё. — У нас что, пожар? — голова заспанного Тимоти высовывается в приоткрытую дверь. Стоит ему увидеть, кто за ней стоит, весь сон как рукой снимает. — Привет, Арми. Ты ошибся дверью. Твой номер рядом. Спокойной ночи, — он собирается скрыться внутри, но Хаммер подставляет ногу, не давая ему запереться. — Пожалуйста, — говорит он. — Если что, я могу спать на диване. — На каком, чёрт побери, диване? Три часа ночи, я еле держусь на ногах, у нас завтра рабочий день. Иди к себе, тебе тоже необходимо отдохнуть и вернуться в нормальное состояние. — Я не пьян… — Хаммер слышит недоверчивое хмыканье и поправляется. — Пьян, конечно, но не настолько, как может показаться. И я не могу пойти к себе… У нас с Элизабет… возникли некоторые разногласия. — Такие разногласия, что она выставила тебя за дверь посреди ночи? — Я сам ушёл… Тимоти едва сдерживается, чтобы не начать нервно смеяться над всей этой абсурдной ситуацией, но от вида Арми, который нерешительно топчется на пороге, ожидая его решения, у него внутри что-то переворачивается. — Заходи уже, — он распахивает дверь шире и отходит в сторону, пропуская Хаммера. — Но предупреждаю: я собираюсь продолжить спать. В ванной есть запасная зубная щётка. И не вздумай упасть на кровать в ботинках, — Шаламе забирается обратно под одеяло, с наслаждением опуская голову на подушку. Но вместо сна ловит себя на том, что вслушивается в звук льющейся в душе воды, а после в шаги по комнате. Когда матрас прогибается и Арми, стараясь быть максимально аккуратным, что для двухметрового парня практически нереально, ложится рядом, Тимоти с некоторым раздражением переворачивается на спину. — Итак, — произносит он в абсолютной темноте, поняв, что просто так заснуть сегодня не выйдет. — Я, наверное, разбудил тебя. Извини… — кажется, в голосе действительно слышно раскаяние. — Заснёшь тут, пожалуй… — фыркает в ответ Шаламе. — Рассказывай, в чём дело. — Это просто идиотская ссора, даже вспоминать не хочу, — само собой, Арми и под дулом пистолета не стал бы ему цитировать всё, что только что наговорила Лиз. — Я не об этом. Знаешь, твоё поведение сегодня вечером… я мог бы обидеться, если бы не понимал, что есть какая-то причина. И теперь, считаю, ты должен со мной поделиться. — Прости. — Не-а, этим ты от меня не отделаешься. — Ладно, я… — Арми тяжело вздыхает, подбирая наименее мерзко звучащую формулировку. — Это из-за Оскара, — Тимоти молчит в ожидании продолжения. — Я должен быть очень рад за тебя и за фильм. И я рад, но… одновременно с этим я не могу перестать думать о том, что я тоже мог бы… И меня злит это. Я чувствую себя таким мудаком, потому что очень хочу быть частью нашего общего праздника, но ничего не могу поделать со своими мыслями… Я считаю это неправильным по отношению ко всем, а особенно — к тебе, но… — Давай мы проясним один момент. Если бы у меня тоже не было номинации, ты бы радовался или огорчался? — Я бы обозвал академиков старыми идиотами, несмотря на то, что я — тоже один из них. — И это — единственное, что для меня важно, хотя я даже и не сомневался, — Тимоти находит его руку под одеялом, крепко сжимая в своей. — Заканчивай со своим самобичеванием из-за того, что ты расстроен. Это нормально. Я бы тоже был расстроен. Я сколько угодно могу делать непринуждённый вид и рассказывать всем, что номинация — это уже гораздо больше, чем я ожидал, но… я всё равно расстраиваюсь каждый раз, когда награду получает кто-то другой. И, конечно, я был бы ужасно огорчён сегодня, окажись я на твоём месте. — Не злишься? — Ужасно злюсь, что ты предпочитаешь заливать проблемы алкоголем и перемалывать свои мысли внутри вместо того, чтобы сразу прийти и поговорить. — Не хотел портить тебе праздник. — Арманд Дуглас Хаммер, честное слово, иногда мне кажется, что из нас двоих старший — это я, — Тимоти перекатывается по кровати и перекидывает руку через Арми, привычно устраиваясь у него под боком. — Не хотел портить мне праздник, но зато напился, устроил дурацкое представление, поругался с женой и разбудил меня в три часа ночи. И всё это вместо того, чтобы просто поделиться тем, что у тебя в голове. Радуйся, что у меня сейчас нет сил вправлять тебе мозги, — он громко зевает. — Надеюсь, что у тебя их и утром не будет, — Арми перебирает завитки его волос. — Зависит от того, каким будет утро, — Хаммер не может увидеть, но прекрасно знает, что этот тон обычно сопровождается игривой улыбкой, которая и сейчас наверняка на губах Тимоти. — А теперь — спать.***
— Доброе утро, — Арми отодвигает дверцу душевой кабины, облокачиваясь на стену. — Привет, — Тимоти продолжает невозмутимо поливать себя из лейки душа, как будто целыми днями только и делает, что моется на глазах у Хаммера. И, если изначально своё появление Арми планировал как некую провокацию, то теперь его самого провоцируют этим подчёркнутым спокойствием. Даже бровью не повёл, наглец. — Я могу присоединиться? — Даже не знаю, — Шаламе оборачивается, окидывая его придирчивым взглядом. — Тут несколько тесновато… Но, если хочешь, то можешь попробовать, — и вот Арми снова созерцает его затылок. Что ж, ладно. Хаммер скидывает боксёры прямо на пол, заходя внутрь. — Ты не шутил насчёт тесноты, — его руки ложатся на талию Тимоти, постепенно опускаясь ниже, большие пальцы гладят выступающие косточки, и Шаламе возвращает душ на стену, делает полшага назад, прижимаясь к его телу и откидывая голову на плечо. — И я также не шучу о том, что у нас полчаса на сборы, — в этот момент губы Арми проходятся вдоль линии его подбородка, и Тимоти жмурится от наслаждения. Он хотел бы, чтобы каждое утро начиналось подобным образом. Конечно, они бы постоянно всюду опаздывали и, вероятность мала, но всё же она существует, что однажды это превратилось бы в рутину, а не ощущалось так остро, почти как в первый раз, но он бы рискнул. — Одиннадцать дней, — судя по всему, Арми думает о том же. — Невыносимо постоянно находиться рядом с тобой, не имея возможности дотронуться, — его дыхание ощущается почти обжигающим на влажной шее Тимоти. — Ты трогаешь меня на всех мероприятиях… Используешь любую возможность. Как и я, впрочем… — Это не то же самое, — Арми переплетает их руки между собой и кладёт ладони Тимоти ему на грудь, скользя вниз по грудной клетке и напрягшимся мышцам живота. Хаммер ласкает его тело его же собственными пальцами, и это оказывается более чем волнующе. — Вот, как я хочу касаться тебя, — он удерживает руки Шаламе за пару сантиметров до самой заинтересованной в происходящем части тела, куда тот намеревается их положить как можно скорее, и возвращает наверх тем же маршрутом, пересчитав рёбра и задержавшись на сосках, пропустив их между пальцами с лёгким нажимом, гладит шею самыми кончиками. — Касаться твоей кожи повсюду… И весь путь повторяется снова и снова, пока нехватка воздуха и тяжесть внизу живота не приходят в прямую зависимость друг от друга, и Тимоти не оборачивается, встречаясь взглядом с его потемневшими от страсти глазами. Движение рук останавливается, и Арми разворачивает его к себе, жадно накрывая мягкие губы своими, проникая языком в приглашающе приоткрытый рот. Ладони Хаммера проезжаются по спине, останавливаясь на ягодицах, с силой прижимая гибкое тело к себе и жадно вылизывая изнутри. — Как подростки, — кажется, это больше похоже на стон, чем на связную речь, но вряд ли Тимоти способен сейчас размышлять об этом, потому что, раз уж он неожиданно решил поговорить, Арми с удовольствием переключится на шею и ключицы, постепенно лишая его остатков разума. — Мы, блин, тискаемся в душе. — Готов выслушать предложения, если… — Хаммер делает паузу, попутно пару раз лизнув выступающую косточку. -…они у тебя есть. — Хочу твой рот, — выдыхает Шаламе, и замирает в ожидании, пока до него дойдёт. — Надеюсь, тебя удержат ноги, — Арми плотоядно ухмыляется и прижимает его спиной к прозрачной стенке. Тимоти заводит всё, что связано с телом Хаммера, он сходит по нему с ума, точно зная, что это взаимно, и он, конечно, не планирует жаловаться, но он совершенно точно хотел бы видеть чаще то, что происходит сейчас. Скорее всего, ему хватит пальцев одной руки, чтобы посчитать, сколько всего раз Арми вот так стоял перед ним на коленях. — Боже, — вырывается против его воли, когда сладкая дрожь предвкушения пробегает вдоль позвоночника, а Хаммер, не откладывая в долгий ящик, сразу же берётся за дело и, не облизывая и не дразня, погружает его внутрь своего рта уверенно и довольно глубоко. Достаточно пары десятков быстрых движений, чтобы руки Тимоти неосознанно начали шарить по гладкой стене кабины в поисках чего-то, за что он мог бы ухватиться, и это не удаётся скрыть от Арми, судя по его довольному хмыканью, которое вибрацией ударяет прямо в пах Шаламе, добавляя происходящему острых ощущений, а руки Хаммера, на всякий случай, крепче сжимаются на его бёдрах. Тимоти недавно прочёл в какой-то дурацкой статье, что только 12 процентов мужчин способны абсолютно без смущения смотреть в глаза человеку, который держит во рту их член. И, кажется, в данную минуту он в большинстве, поэтому изо всех сил сосредотачивается на наблюдении за тем, как его плоть исчезает между плотно сомкнутых вокруг неё губ Арми, как Хаммер вылизывает его, вбирая в себя в чётком ритме, а после возвращается, обводя языком головку, и Тимоти непроизвольно толкается глубже в его рот, и застывает, потому что раньше он никогда так не делал и нет никакой уверенности, что Арми будет в восторге от этого. — Прости, я… — начинает он, но в ту же секунду его притягивают ближе, поощряя, и тогда он позволяет своим бёдрам делать то, что им сейчас больше всего хочется, а именно — толкаться в жаркую глубину рта Хаммера, заставляя губы растягиваться вокруг него. — Чёрт, Арми… Господи… Ты… — он несёт какую-то бессвязную чушь, с сожалением понимая, что не продержится долго. С каждым разом его движения становятся всё более рваными, а стоны частыми. Веки Арми сомкнуты, а руки по-прежнему лежат на бёдрах Шаламе. Он не предпринимает никаких попыток прикоснуться к себе, и лишь по румянцу на щеках и тяжёло вздымающейся грудной клетке можно догадаться, что он возбуждён ничуть не меньше. Как бы Тимоти не хотелось, чтобы всё это длилось бесконечно, вскоре он содрогается всем телом, выплёскиваясь в горячий рот, а после обессиленно сползает по стенке прямо на пол душевой кабины, так неожиданно открывшей для них новые горизонты. — Твою мать, — вырывается у него, пока он пытается вернуться в реальность. — Да, — подтверждает Арми хриплым голосом, вытирая припухшие губы ребром ладони. — Весьма…хм… неожиданно. Он продолжает стоять на коленях перед Тимоти и выглядит так пошло с этими покрасневшими губами и максимально твёрдым членом, что тот не может удержаться от стона. — Если бы ты только знал, как сейчас выглядишь… — он буквально пожирает его глазами, стремясь в деталях запомнить произошедшее, всё ещё пытаясь до конца осознать, что для него Арми может быть и таким. Только для него — в этом он не сомневается. — Я думаю, что выгляжу как человек, которому срочно требуется твоя помощь, — Хаммер чуть склоняет голову набок. — Крайне срочно, — он садится на пол, разводя согнутые в коленях ноги, и Тимоти собирает все, непонятным образом оставшиеся у него силы, перемещаясь ближе, чтобы приступить к делу с благодарным энтузиазмом. — Нет, мне это определённо НЕ нравится, — говорит Арми где-то посреди процесса, и Тимоти поднимает на него непонимающий взгляд, несколько растерянно выпуская его из своего рта. — Прости, что?.. — Вместо ответа Хаммер одним резким движением стаскивает резинку, которой Шаламе стянул свои кудри в некое подобие хвостика, чтобы они не намокли в душе, заставляя последнего поморщиться. — Я вполне способен сам с этим справиться, — сообщает Арми, убирая его упавшие на лоб волосы. — А теперь ты можешь продолжить.***
— Резинка, — Тимоти кивает на его запястье. Они болтают в стороне от остальных, пока у них ещё есть пять-десять свободных минут до начала фотоколла. — Это напоминание, что сегодняшнее утро мне не приснилось, — Арми смотрит на него в упор, неосознанно или специально облизнув губы, и Тимоти обдаёт жаром от воспоминаний. — И, кстати, ты покраснел. Слишком тёплое пальто? Может, стоит раздеться? — Арми! — Шаламе с большим трудом отгоняет все мысли, которые могут помешать работе. — Ты не мог бы… не делать так, когда вокруг нас люди. — Не делать… как? — Хаммер хитро щурится, но в этот момент их зовут на фотосессию, и Тимоти очень надеется, что этим эпизодом сегодня всё и закончится. Не закончится — понимает он вскоре, когда Арми, пусть и всего на несколько секунд, обнимает его за шею на глазах у толпы журналистов, словно решил всем похвастаться этой проклятой резинкой. Конечно же, это успели снять. И то, как он едва не прижался пахом к его затылку во время следующей фотосессии — тоже успели снять. Он обнимает его крепче, чем обычно, болтает во время щелчков фотоаппаратов чаще, чем обычно, и Тимоти нервничает больше, чем обычно, пряча это за немного нервным смехом. Пока одно интервью сменяет другое, Хаммер то и дело сверлит его глазами, словно собирается прожечь в нём дыру, и Шаламе, чувствуя этот взгляд каждой клеткой своего тела, постоянно удивляется, что всё ещё не забыл, о чём, собственно, рассказывал журналистке. «Мы больше не будем трахаться перед работой» — он отправляет сообщение, когда оказывается на безопасном расстоянии за дверью своего номера, буквально сбежав после финального интервью. На всякий случай. Мало ли, что Арми ещё в голову взбредёт. «Но тебе понравилось» — приходит моментальный ответ. «Похоже, это свело тебя с ума» «Возможно, я идиот, но сегодня я счастливый идиот» — слова, мгновенно лишающие Тимоти способности возмущаться. В конце концов, никакой катастрофы ведь не случилось, журналисты получили немного больше откровений, чем обычно, а он сам немного перенервничал, но разве всё это теперь имеет какое-то значение? Арми было хорошо, значит и ему тоже. Он улыбается, откладывая телефон в сторону, чтобы сложить вещи в чемодан, но, подумав ещё немного, снова берёт его в руки. «Думаю, я тоже хочу побыть счастливым идиотом». Его маленький план мести, родившийся минуту назад, постепенно начинает обретать очертания.