The Untold Story of Charmie

Атмосфера в доме Хаммеров на следующее утро напряжена до предела. Вечером Элизабет вернулась с мероприятия, когда Арми уже спал, ночь они провели в разных спальнях, а в ответ на любые попытки начать разговор сегодня она просит не мешать ей работать. — Если у тебя нет желания идти со мной, я пойму. Мы с Эвелин что-нибудь придумаем, — в конце концов говорит Арми, чувствуя себя в крайней степени неловко, когда садится за стол завтракать, с сомнением разглядывая стоящие на нём тарелки на предмет способности организма переварить что-либо из этого. — Сочинишь, что кишечный грипп добрался и до меня? — Лиз печатает очередное рабочее письмо в ноутбуке. — Звучит вполне правдоподобно, но нет, Арми, я не собираюсь лишать себя Оскара из-за того, что ты теперь не знаешь, как себя вести. Я не буду сидеть дома, пока вы с Тимоти там развлекаетесь, — последние слова она произносит достаточно ядовито. — Но тогда нам придётся изобразить, что у нас всё замечательно, если ты, конечно, не хочешь, чтобы пресса… — Я изображаю это уже довольно давно, как тебе теперь известно, да и ты, если подумать, тоже. Так что… будь добр вести себя как обычно и улыбаться. Ни у кого не должно появиться ни малейших сомнений, — отчеканивает Элизабет. — Хотя, даже если получится не очень, уверена, все просто спишут это на твою болезнь. Завтрак проходит в молчании и до самого вечера они почти не разговаривают, за исключением необходимой коммуникации в присутствии визажистов и помощников. Красная дорожка Оскара-2018 отныне с отрывом занимает первую позицию в списке самых ужасных мероприятий в жизни Арми. Ему удаётся, наконец-то, обнять Тимоти, пусть и для фотосъёмки, но почти сразу же приходится отпустить, потому что прессе номинант-Шаламе явно больше интересен как самостоятельная единица, без приложения в виде Хаммера. И, хотя это очередной довольно неприятный удар по самолюбию, он находит в себе силы вполне искренне отправить Тимоти наслаждаться своим звёздным часом. Элизабет сегодня оказывается так настойчива в демонстрации прав законной жены, что в определённый момент ему становится неудобно перед журналистами, а желание побыстрее закончить со всем этим спектаклем не покидает его ни на секунду. Поцелуй, который должен был стать самым явным признаком их безоблачного семейного благополучия, в итоге оказывается нелепым эпизодом, и его самообладание начинает буквально трещать по швам, но, к счастью, всё заканчивается, и он может хотя бы временно снять свою руку с талии жены. Все последующие события Арми помнит какими-то вспышками. Вот кто-то из журналистов говорит о влюблённости Лоуренс в Шаламе, и он отшучивается. Вот он меняется местами с соседями в зале, потому что идиот, составлявший план рассадки, посчитал, что он не должен иметь возможность первым обнять Тимоти, вне зависимости от того, выиграет тот сегодня или нет. Они с Галь Гадот выходят к микрофону. Он машет Тимоти, уходя со сцены. Айвори получает статуэтку, и они с Тимми обнимаются. Оскар за главную мужскую роль уходит к Олдману, и он ободряюще гладит Тимоти по плечу. На афтепати он допивает уже третий бокал, прислонившись к стене, когда рядом с ним неожиданно раздаётся смутно знакомый голос. — Так и будешь стоять и смотреть на него, пока кто-нибудь окажется смелее? — Что? — он вздрагивает, будто очнувшись ото сна и, повернув голову, видит Джеймса Айвори. — Не думал, что Вы здесь… — Уже собираюсь уезжать. Вечеринки — для молодых, а годы берут своё, — Джеймс хрипло смеётся. — Но возраст позволяет мне говорить всё, что я думаю на самом деле, и я скажу. Если упустишь его из-за своей нерешительности, никогда себе не простишь, — он кивает в сторону Тимоти, весь вечер окружённого толпой каких-то девиц и знаменитостей, и исчезает так же внезапно, как и появился. Впоследствии, мысленно возвращаясь к этому эпизоду, Арми не до конца уверен в том, не было ли вообще всё это причудливой игрой его подсознания, вызванной болезнью, стрессом и алкоголем. Но, так или иначе, перспектива «упустить его», щедро приправленная всеми вышеозначенными проблемами организма Хаммера и визуальным рядом купающегося в народной любви Шаламе, которым Арми «наслаждается» последние два часа, срывает предохранители. Паника удушливым зверем скручивается у него на сердце, и он принимает решение буквально за секунды. — Эвелин, — Арми не слишком вежливо отрывает своего публициста от какого-то разговора, но ему наплевать. — Здесь есть какое-то помещение для… деловых переговоров возможно? Что-то такое, где я мог бы поговорить без риска, что туда кто-то зайдёт и помешает… — Боюсь, вечеринка не предполагает переговоров… Это ресторан, здесь обычно пьют и веселятся, забыв о делах… — она выглядит сильно озадаченной. — Это срочно. Найди что угодно. Пожалуйста, — с нажимом говорит Арми, и она сдаётся. — Здесь есть что-то вроде террасы, — Эвелин возвращается через несколько минут. — Там сейчас никого, и я могла бы постоять у двери, если нужно… — Да, спасибо, — кивает Хаммер, решительным шагом направляясь в середину зала. — Мы могли бы поговорить…наедине? — он трогает Тимоти за плечо. Он так торопится побыстрее покончить с этим, будто боится, что передумает. — О, мистер Хаммер! — неизвестно откуда взявшийся фотограф мешает немедленному исполнению его планов. — Вы не против, если я сделаю совместную фотографию? — Нет, конечно, — он прижимает Тимоти к себе, улыбаясь максимально расслабленно, хотя внутри у него всё готово взорваться от напряжения. — Итак? — он вопросительно смотрит на Шаламе после окончания внезапной фотосъёмки. — Конечно, — Тимоти удивлён выбором времени и обстоятельств для бесед тет-а-тет, но что-то в голосе Арми заставляет его пойти за ним следом. Они пробираются мимо гостей и Эвелин, которая тщательно прячет неодобрение подобным вызывающим поведением, и выходят на улицу. Тимоти терпеливо ждёт, пока Арми скажет, зачем выдернул его из гущи событий, подставляя лицо лёгкому ветерку, а Хаммер тянет время, будто если он произнесёт это вслух, всё вокруг взлетит на воздух, но ведь они всего лишь, наконец, смогут быть по-настоящему счастливы… Он улыбается этой мысли, отгоняя все прочие.  — Я собираюсь подать на развод, — говорит он в итоге, надеясь, что эта фраза всё объяснит. — Нам больше не нужно будет прятаться. Промо закончилось, награды розданы, мы больше не связаны обязательствами, — добавляет Арми спустя какое-то время, потому что Тимоти продолжает молчать. Он, конечно, не ждал, что тот повиснет у него на шее с радостными криками, но подобная реакция немного напрягает. — Скажешь что-нибудь? Я понимаю, что всё это несколько неожиданно, но… — Весной я уезжаю в Лондон. Потом Будапешт. Подготовка и сами съёмки. Меня не будет в городе до конца лета, — голос Тимоти звучит надтреснуто. Он знает об этом уже пару недель, но так и не нашёл в себе сил признаться Арми. — Я не знал, как тебе это сказать… Мы так радовались, но… я ничего не могу сделать… — Что ж… — Хаммер чувствует некоторое разочарование, но в нынешних обстоятельствах это не кажется ему фатальным ударом. — Плохие новости, но теперь у нас будет много времени. И ты сможешь прилетать ко мне на выходные, или я мог бы… Шаламе молча поворачивается и смотрит на него каким-то потерянным взглядом, будто не может подобрать нужные слова. Арми совсем не так себе всё это представлял. — Почему мне кажется, что ты не рад? Только не говори, что тебе стыдно появиться со мной на людях в официальном статусе, — он надеется, что нечто вроде шутки разрядит обстановку. — У тебя дебют на Бродвее, у меня — главная роль, мы оба просто не можем сейчас… совершить подобную глупость, — тихо говорит Тимоти. — Глупость? — улыбка медленно исчезает с лица Арми, когда до него доходит смысл сказанного. — О, я понял — работа. Конечно. Было наивно поверить, когда ты сказал, что мы — важнее. — Не говори так. Я…очень ценю, что ты решился на такой шаг, но…сейчас не время. Никто не захочет с нами связываться, пока нас будут полоскать на первых полосах всех газет. Я очень хочу, чтобы у тебя всё получилось в театре, ты же знаешь, — Шаламе стискивает перила, глядя прямо перед собой. — Ты очень хочешь сыграть Генриха Пятого, — почти выплёвывает Арми. — Я только что сказал, что готов ради тебя на всё, а ты боишься, что с тобой порвут чёртов контракт из-за скандала? Чего же тогда стоят все твои слова… — Я всегда говорил тебе правду, — перебивает Тимоти, подходя ближе к нему, и Хаммера вдруг пробирает дрожь, когда их взгляды встречаются. Почему в его глазах столько боли, когда они в одном шаге от того, чтобы быть счастливыми? — Ни один контракт в мире не может значить для меня больше, чем ты, — говорит Шаламе отрывисто и неожиданно жёстко. — Но тогда ведь нет никаких препятствий… Послушай, мы ждали так долго, — Арми берёт его за руку и успокаивающе гладит ладонь подушечкой большого пальца. — Тебе страшно, я понимаю, но я буду рядом. Вместе мы справимся… Конечно, это не будет легко и просто, но… — Мне, возможно, простят мой каминг-аут через некоторое время, — глухо говорит Тимоти, глядя куда-то мимо него и почти до боли вцепляясь в его запястье. — Конечно, я не получу шанса сыграть какие-то роли, для которых вряд ли позовут парня, состоящего в открытых отношениях с другим парнем, но в целом, я думаю, у меня будет шанс построить более-менее приличную карьеру, — он сглатывает подкативший к горлу ком, прежде чем продолжить. — Но тебя… тебя они сотрут в порошок за то, что ты оставил жену и детей. Как думаешь, долго Элизабет будет молчать, прежде чем выставить себя несчастной жертвой во всех газетах? — он с трудом заставляет себя снова посмотреть Арми в глаза. — Это решение уничтожит всё, к чему ты стремился. Каждый день, глядя на меня, ты будешь задавать себе вопрос, стоило ли это того, что я разрушил свою жизнь? Стоило ли это того, что я лишил себя карьерных перспектив, нормальных отношений с семьёй, большей части состояния во время бракоразводного процесса, возможности постоянно видеть, как растут мои дети? И однажды ты решишь, что цена была слишком велика, — Тимоти опускает голову, не в силах больше видеть то, как своими словами стирает с лица Арми сначала улыбку, а следом за ней и надежду. — Я не могу позволить тебе принести подобную жертву, — он с шумом втягивает воздух. — Прости меня… У них никогда не было даже шанса, — осознание медленно накатывает на него с каждым вылетающим словом, а к концу своей речи он полностью раздавлен этим открытием. В глубине души он всегда надеялся, что однажды они всё же смогут перестать прятаться и просто быть вместе, не позволяя, впрочем, этой надежде выбраться на поверхность и отчаянно стараясь радоваться тому, что у них есть, но она подпитывала его изнутри, давая дополнительные силы бороться с обстоятельствами. Всё это время его собственный разум словно блокировал от него часть того, что он только что произнёс, будто бы зная, какой нестерпимой, на самом деле, окажется эта боль. И теперь он чувствует себя человеком, у которого из-под ног внезапно выбили почву. Ему придётся привыкнуть к этому. Смириться. Просто жить дальше, радуясь каждой редкой встрече и телефонному звонку. Других вариантов больше не существует. Каким бы абсурдным это не казалось, но он только что сам их уничтожил. Если бы он сказал «да», они бы сейчас обнимали друг друга, строили планы на будущее и были бы счастливы, но он не мог поступить так, это было бы нечестно. Арми либо плохо понимал масштабы катастрофы, которую принесёт в его жизнь подобное решение, либо думал, что способен это выдержать. Разрешить ему рискнуть всем, чего он достиг, когда впереди, наконец-то, открывались хорошие перспективы, было бы слишком эгоистичным поступком. И Тимоти не сомневается, что поступил верно, но легче от этого ему не становится. Он неожиданно обнаруживает, что всё ещё держит руку Арми мёртвой хваткой и выпускает его запястье из своих одеревеневших пальцев. Он не может поднять на него взгляд, он просто не выдержит отражения того, что сам сейчас чувствует, в его глазах. Звонок телефона в звенящей тишине кажется оглушающим и спасительным одновременно. — Да, Пол, — он старается, чтобы его голос звучал нормально, но получается из рук вон плохо. — Тимо, куда ты запропастился? Тут все о тебе спрашивают, а я не знаю, что отвечать… — Буду через пару минут, — коротко говорит он и нажимает «отбой». — Мне нужно идти… Кто-то хочет со мной поговорить… — он так и не смотрит Арми в глаза, но отчаянно надеется, что тот, наконец, скажет что-нибудь… что-нибудь, что позволит ему почувствовать себя не так хреново. — Хорошо, — единственное слово, которое он слышит в ответ.

***

— Ти… господи, что с тобой? — в глазах и голосе Полин, когда он возвращается в зал, неподдельное беспокойство. — Тебе плохо? — Мы можем… просто уйти отсюда? — у него совсем нет сил говорить с кем-то, отвечать на вопросы, выслушивать комплименты. — Я ведь не обязан торчать тут до конца вечеринки, да? Сестра больше ничего не спрашивает, она звонит Николь предупредить, что они уехали, а потом вызывает такси. Уже в номере отеля он скидывает пиджак и бабочку, а после просто садится на диван, не зная, что делать дальше. — Эй, — Полин гладит его по спине, опускаясь на соседнюю подушку. — Что-то с Арми, да? Я видела, что вы куда-то ушли вместе… Наверное, он слишком долго таскал всё в себе и сейчас силы окончательно его покидают. Впервые за много лет, прошедших с их детства, он утыкается лбом ей в плечо и не может сдержать слёз.

***

Какое-то время после ухода Тимоти Арми просто стоит, глядя в никуда и пытаясь привести мысли в порядок. Он был наполнен радостным предвкушением долгожданных перемен, когда шёл сюда, а теперь всё это уничтожено без права на вторую попытку. Он чувствует сначала злость, а потом абсолютное опустошение от осознания того, что Тимоти прав, а он… по меньшей мере, идиот. Ему стоило сесть и всё ещё раз тщательно обдумать, прежде чем бежать делать громкие заявления, но у него сдали нервы после всех событий последних дней, и теперь он отчётливо это понимает. Жаль, что просто отмотать назад у них уже не получится. Конечно, он всегда знал, что с карьерой могут начаться проблемы, но надеялся, что со временем всё утихнет, знал, что Элизабет не отпустит его просто так, но думал, что они всё же смогут договориться. Всё, что Тимоти только что обрушил на него как препятствия, так или иначе, не было для него сюрпризом, и сразу же после окончания его монолога Арми почти открыл рот, чтобы сказать что-то вроде: «Неужели ты считаешь, что я не подумал об этом? Я же сказал тебе, что готов на всё…», но секундой позже понял, что это — ложь. Он имеет право рисковать своей карьерой, но не тем блестящим будущим, что ждёт впереди Тимоти. Шаламе может сколько угодно надеяться, что пресса не разорвёт его на куски, но за годы их брака Элизабет выстроила такой идеальный фасад, что любого, кто посмеет его разрушить, сожрут с потрохами с её подачи. Ему тоже достанется, но кто сказал, что Лиз не выставит именно Тимоти главным виновником произошедшего и клеймо разрушителя брака Хаммеров не прилипнет к нему навечно? И даже если всё это не похоронит его актёрские перспективы, откуда Арми может знать, что он не сломается? Как вообще он мог быть таким эгоистом? Ему следует немедленно извиниться, ему следует сделать хоть что-то, если честно, потому что то, что он видел на лице Тимоти пять минут назад, заставило его захотеть отрезать себе язык с особой жестокостью, но все слова, приходящие ему на ум, кажутся какими-то смешными и нелепыми. И он позволяет ему уйти, так и не сумев выдавить из себя ничего, кроме жалкого «Хорошо». Неожиданно нахлынувшее понимание, что у их проблемы больше нет решения, по крайней мере, на ближайшие несколько лет, заставляет его пошатнуться. Он тянется расстегнуть проклятый галстук, лишающий его воздуха, но, дотронувшись до шеи, вспоминает, что уже сделал это ранее на вечеринке. На самом деле ему мешает дышать вставший в горле ком от осознания того, что именно для них теперь означают слова Тимоти о графике съёмок «Короля».

***

Арми звонит ему, как только добирается домой и дверь их спальни захлопывается за Элизабет, которой больше не нужно публично изображать супружеское счастье. Женский голос в трубке поначалу сбивает с толку. — Алло? Кто это? — Не напрягайся, всего лишь его сестра. — Полин? Где Тимоти? С ним ведь всё…- по позвоночнику пробегает дрожь от целого букета нелепых мыслей. — Да, просто он спит. И… я думаю, что тебе лучше оставить его в покое на пару дней. Тем более, что утром мы улетаем в Нью-Йорк. — Нью-Йорк? — тупо переспрашивает Арми. Через пару дней они оба должны быть в Остине. Что, чёрт побери, означает это «улетаем в Нью-Йорк»? Они ведь не могут так расстаться на неизвестное количество времени… — Да. Ему нужно отдохнуть от… всего, — говорит она, и Арми с горечью понимает, что речь не только о работе и Оскаре. — Как он? — Хаммер знает, что от ответа ему, вероятно, станет ещё хуже, но не спросить он не может. — Раздавлен. Я не очень поняла, что именно у вас там случилось, но я бы оторвала тебе яйца, если бы твой голос не звучал так же, как у него, — она невесело усмехается. — Проследишь, чтобы с ним всё было в порядке? — спрашивает Арми и, получив утвердительный ответ, отключается. Он делает несколько шагов по комнате, а потом, в каком-то исступлённом отчаянии, швыряет подвернувшуюся под руку антикварную вазу в противоположную стену, прежде чем сесть прямо на пол под звук осыпающихся осколков и обхватить голову руками. — У тебя что, окончательно поехала крыша?! — Элизабет сбегает вниз по лестнице. — Что ты творишь? Опять напился? — Я… Извини, я куплю новую… Завтра… — он с трудом выдавливает это из себя, почти не поднимая головы, надеясь, что она не заметит, но она замечает. — О, боже, — тяжело вздыхает Лиз, садясь на пол в дорогущем вечернем платье, которое так и не успела снять. — Мы, конечно, по уши в дерьме, но я не помню тебя в таком состоянии даже на похоронах у бабушки. И всё то время, пока он пытается справиться со своими эмоциями, она просто молча сидит рядом и гладит его по волосам.

***

К утру Арми понимает, что не может всё это так оставить. Если он не застанет Тимоти в номере, он поедет прямиком в аэропорт. Не найдёт и там — купит билет до Нью-Йорка. Через полчаса он бросает машину неподалёку от отеля и поднимается на лифте на седьмой этаж. В тот момент, когда он уже заносит руку, чтобы постучать в дверь номера, изнутри доносится какой-то шум, а потом дверь резко распахивается, вынуждая его оторопело отшатнуться в сторону. — О, — говорит Полин, а потом оборачивается и кричит куда-то вглубь комнаты. — Лёгок на помине! Вот с ним и выясняй отношения, а со мной не надо, я просто хотела как лучше! — Пол, прекрати орать на всю гостиницу… — Тимоти подходит к ней и тогда замечает Арми. — Привет… — Привет, — отвечает Хаммер, и какое-то время после этого они просто смотрят друг на друга, так и не решаясь ни на какие действия. Полин смотрит сначала на одного, потом на другого, а потом устало вздыхает. — Разбирайтесь тут сами, пойду проветрюсь, — сообщает она, протискиваясь мимо Арми к лифту, и через минуту они остаются совершенно одни на этаже. — Я могу… зайти? — нерешительно спрашивает, наконец, Хаммер. — О… да, конечно… Проходи, — Тимоти выглядит озадаченным, как будто только что понял, что они всё это время стояли в дверях. — Я такой придурок, Тимми, — раздаётся после ещё одной неловкой паузы, закончившейся предложением Тимоти сесть на диван. — Ну… у каждого свои недостатки… — Нет, правда… Прости меня. Я повёл себя как полный идиот. Всё решил за нас обоих, не обсудив ничего с тобой, вывалил это на твою голову посреди вечеринки… У тебя был праздник, а я… В общем, я отлично понимаю, почему после этого ты не хочешь меня видеть. — Не хочу тебя видеть? — Тимоти смотрит на него с удивлением. — Что ты себе напридумывал? — Ты ведь улетаешь в Нью-Йорк… И я действительно вёл себя как идиот. — Боже мой, Арми, — он качает головой. — Никто не летит ни в какой Нью-Йорк. — Но Полин сказала… — Полин решила всё за меня, пока я спал, и перед твоим приходом я как раз пытался объяснить ей, что то, что я переживаю из-за чего-то, связанного с нашими отношениями, не означает, что я хочу от тебя отдохнуть, свалив в другой город. — Значит, ты… остаёшься, — Арми чувствует себя нелепым, но ему нужно ещё одно чёткое подтверждение. — Очевидно, — короткая улыбка трогает губы Шаламе, но быстро гаснет, когда он продолжает. — Я бы ни за что не позволил себе улететь, когда осталось так мало времени. И…чёрт, я так надеялся, что станет легче, но… — Тимми… — он молчит какое-то время, и Арми чувствует необходимость что-нибудь сказать, но Шаламе внезапно продолжает. — Когда Брайан рассказал мне о датах съёмок, я спросил у него, какая сумма неустойки за отказ сниматься прописана в моём контракте. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, но это действительно была моя первая мысль — просто отказаться. Мы два с половиной месяца жили этим, у нас было столько планов и я так хотел поддержать тебя… Я не понимал, как мне смириться, что ничего этого теперь не будет. Я даже, возможно, не смогу попасть к тебе на премьеру. Это медленно убивало меня изнутри каждый день. — Ты ничего не сказал мне… — Мне кажется, я верил, что что-то ещё может измениться. Графики иногда сдвигают на месяц или два… Сообщить, что у нас будет хотя бы какое-то время было бы проще, чем… Знаешь, я постоянно вспоминал твои слова, что ты согласился бы играть в любой пьесе, не читая сценария, просто потому, что мы столько времени могли бы быть вместе, и чувствовал себя предателем, хотя ничего не мог сделать… Мне пришлось бы, наверное, продать квартиру, чтобы выплатить эту неустойку… — Господи, Тимми… Ты же понимаешь, что я первый оторвал бы тебе голову, если бы ты сделал какую-то подобную хрень? Я слишком хорошо знаю, как сильно ты хочешь сыграть эту роль. И… Я должен был сказать это ещё вчера. Мне безумно жаль, но ты прав… — В чём же? — Мы не можем… не разрушив жизнь кого-то из нас, или обе… Не можем сейчас. — Сейчас? — краткий смешок, и Тимоти продолжает болезненным тоном. — Неужели ты правда веришь, что всё когда-то изменится? Мы подождём… сколько? Лет 15? Дождёмся, пока твои дети вырастут и больше не будут в тебе нуждаться… или что? — он рывком поднимается с дивана и уходит в сторону окна, опираясь о подоконник. — Чёрт. Это всё звучит так, будто я тебя обвиняю, но я не… — он задерживает взгляд на мелкой трещинке на оконной раме, уговаривая себя заткнуться и не показывать Арми всю глубину своего отчаяния, но они так долго избегали подобных разговоров, что его продолжает нести. — Я убедил себя, что всё нормально, что я уже привык, но полтора года я жил зная, что увижу тебя завтра, или через три дня, или через три недели, но обязательно увижу. В пятницу я сяду на самолёт до Нью-Йорка, и… в моём календаре больше не будет планов с твоим участием. Больше ничего обязательного. Ты вернёшься к привычной жизни, к семье и друзьям, тебя захватит новая работа… Часто ли коллеги по цеху встречаются, когда больше не связаны обязательствами? Два раза в год? Три? Я разваливаюсь на куски от одной мысли об этом. Разочаровывающее, должно быть, зрелище, да? Смотреть на то, как я не могу взять себя в руки, насколько я слабый и жалкий со всеми этими… — шаги сзади заставляют его замолчать. — Давай я тоже побуду разочаровывающим, — Арми опирается на подоконник рядом с ним, его голос тихий и слова даются ему с трудом. — Я ревновал тебя ко всем подряд последний месяц, пока ты ходил по всем ужинам и тусовкам, и улыбался там каждому встречному. И… я испугался вчера. Я стоял на этой вечеринке, смотрел, как ты сияешь, как все вокруг тебя любят, и мне показалось, что ты уже за миллион лет от меня. Я думал: зачем ему буду нужен я, буду ли я ему интересен теперь, когда вокруг всё это, когда его звезда горит так ярко? И это, именно это — то, что заставило меня вчера решиться на развод… Ничего благородного, как видишь, я просто струсил настолько, что был готов на что угодно, чтобы удержать тебя рядом. Вот, что действительно жалко. — Похоже, в этом соревновании у нас ничья, — довольно мрачно говорит Тимоти, но потом они поднимают головы, встречаясь взглядами, и уголки губ обоих еле заметно приподнимаются. — И, кажется, у меня поехала крыша, раз я всё это на тебя сейчас вывалил. — Или, наконец-то, настало время быть действительно откровенными, — Арми обнимает его за плечо, но пару секунд спустя Шаламе прижимается ближе, зарываясь лицом ему в шею, и Хаммер помещает вторую руку ему на спину, делая эти объятия максимально тесными, потому что иначе для них сейчас невозможно. — То, что я улыбаюсь людям, вообще-то не означает, что я хочу переспать с кем-то из них, — бормочет Тимоти, в процессе то и дело касаясь губами его кожи, но это сейчас ощущается скорее как что-то сокровенное, нежели сексуальное. — Да. — Но ты всё равно ревнуешь, что приводит к довольно опасным последствиям, как мы уже убедились. — Потому что я слишком хорошо знаю, насколько ты ценный приз. И сколько людей сейчас ведёт на тебя охоту… — Ценный приз был выигран летом 2016-го в Италии. С тех пор ничего не изменилось, насколько призу известно, — пальцы Тимоти гладят лопатки Арми. — Сделай над собой усилие и перестань накручивать. Меня не нужно пытаться удержать, я никуда не ухожу. — И ты тоже перестань. — Я? — Да, как в твою голову вообще приходят мысли, что я могу вернуться к какой-то… что за формулировку ты употребил… привычной, чёрт побери, жизни? — Но ты к ней действительно вернёшься совсем скоро. — Я не делю жизнь на промо-тур и привычную. Она у меня одна. Ты уже давно часть моей жизни. Огромная её часть. И ты это прекрасно знаешь. Какие мы с тобой, нахрен, коллеги по цеху, а? — Если на нас так влияет длительное отсутствие тактильного контакта, — говорит Шаламе после продолжительной паузы в течение которой они оба медленно осознают, насколько, в общем-то, абсурдна, хотя и понятна, учитывая все непростые обстоятельства, эта их внезапная неуверенность в себе и друг в друге. -… то я просто не представляю, как мы планируем пережить мои съёмки и твой спектакль… — Давай будем решать проблемы по мере их поступления, — Арми прижимается губами к его волосам. — Мы пока ещё не… Резкий звук открывающейся двери заставляет их рефлекторно отпрянуть. — Чрезвычайно рада, что застала вас одетыми, — Полин как обычно не лезет за словом в карман. — Тимо, наши родители планируют нанести сюда визит в скором времени.

***

«Тащи свою задницу в Остин? Серьёзно?» — видеозапись с пресс-конференции попадается Тимоти на глаза, когда он уже несколько часов валяется в номере отеля в этом треклятом Остине, который начал ненавидеть как только узнал, что он — финальная точка их совместного путешествия. «Им была нужна шутка. Это — максимум, на что я сегодня способен» — отвечает Арми некоторое время спустя. «Если это твой максимум с утра, то что мы будем делать вечером?» «Улыбаться. Как сможем». Легче определённо не стало. Им так и не удалось больше пересечься в Лос-Анджелесе, а послезавтра у Тимоти самолёт домой. Всего полтора дня до того момента, когда им придётся расстаться на неизвестное количество времени, и это давит на него бетонной глыбой, несмотря на все их с Арми откровенные разговоры. Они сказали друг другу много красивых и действительно искренних слов, но факт всё равно остаётся фактом: никто из них не знает, что будет дальше. Да, сейчас они не допускают даже мысли о расставании, но что, если они не увидятся три месяца? Четыре? Или больше? Что тогда станет с их чувствами? Способны ли они без потерь пережить, например, полгода на «сухом пайке» — звонках и сообщениях? У них, к счастью, пока не было возможности проверить это. И он всем сердцем надеется, что эта возможность никогда не появится, но никак не может перестать об этом думать. Всё это неправильно. У Арми сегодня должен быть хороший день. Конечно, эта статуэтка, которую его позвали вручить Хаммеру, — очень слабое утешение на фоне общей несправедливости наградного сезона к Арми, но всё же Тимоти не имеет морального права омрачать сегодняшний вечер своим тоскливым видом. Он знает, что Арми было непросто смириться с его внезапным успехом и большую часть времени пребывать в его тени, и чувствует необходимость хотя бы как-то отблагодарить его за это.

***

Тимоти переписывал свою речь раз десять и думал, что выучил её наизусть, но говорить об Арми со сцены в этот раз, последний раз, особенно тяжело. Он путается в словах, снова назвав дружбу отношениями, не знает куда деть руки, невпопад смеётся и, несмотря на бурные аплодисменты и крепкие объятия Хаммера, убеждён, что это выступление вышло просто ужасным. Да и как написать искреннюю речь, если ты не можешь сказать практически ничего из того, что хочется на самом деле? — Хэй, — Арми находит его за кулисами. — Вроде мы неплохо справились? — Не знаю… наверное, — он пожимает плечами и натянуто улыбается. — Твоя речь всем очень понравилась. Особенно мне, — Хаммер треплет его по волосам. — Но я по твоему лицу вижу, что ты расстроен. — Это было… не совсем то, что я хотел бы… Если честно, совсем не то. — Это было лучшее, что ты мог сказать, не вызывая ни у кого подозрений. Всё остальное я с удовольствием послушаю позже…наедине, — Арми заканчивает предложение, наклонившись совсем близко к его уху, и почти обжигает своим дыханием кожу Тимоти. — Но прямо сейчас нам ещё предстоит пережить ужин. Ужин. Несколько часов в компании кучи людей, включая, конечно, Элизабет, её отца и мать Арми. Последняя, с учётом всего, что Шаламе о ней знает, пугала его особенно, и он искренне благодарен тому, кто занимался рассадкой, и посадил его между Арми и Эвелин. В итоге, хотя их общение этим вечером ограничилось обменом парой стандартных фраз при знакомстве, Дрю Хаммер всё равно успела упомянуть, что так и не видела фильм, хотя наслышана о его блестящей актёрской игре от всех своих знакомых и обязательно посмотрит другие его работы, если они не будут связаны с темой, которая противоречит её убеждениям. Тимоти ответил вежливым спасибо, мысленно пообещав себе впредь сниматься во всех фильмах, которые эта женщина не станет смотреть. Кажется, это верный способ сыграть лучшие роли в своей жизни. После официального ужина они с Арми и Лиз перемещаются в лобби отеля, где проводят ещё какое-то время в компании Пола Томаса Андерсона и нескольких друзей Хаммеров, празднуя сегодняшние награды Арми и Пола. Когда удерживать улыбку на лице становится слишком сложно, он извиняется перед всеми и уходит в номер, сославшись на усталость. И он почти не лукавит: просто его усталость сегодня совсем не физическая. Материализация Арми посреди его номера примерно полтора часа спустя заставляет очень сильно вздрогнуть. — Ты не закрыл дверь, — поясняет Хаммер, видя его ошарашенный взгляд, и падая на диван рядом с ним. — Радуйся, что это обнаружил именно я, а не какие-нибудь твои фанатки. — Фанаток никто не пропустил бы на ресепшн, — говорит Шаламе, всё ещё приходя в себя после внезапного потрясения. — О, ты просто ещё мало осведомлён об их изобретательности! Почему ты сидишь здесь в полумраке? — Арми неожиданно меняет тему разговора. — Сказкам про усталость поверили все, кроме меня. — Это твой день. Я держался как мог, но в какой-то момент перестал справляться, если честно, и решил никому не портить вечер своим кислым лицом, — Тимоти произносит это таким спокойным тоном, что сам себе удивляется. — Это не означает, что ты должен торчать здесь со мной. Вовсе нет. — И где же я, по твоему мнению, должен сейчас быть? — Отмечать внизу? — Мы только что разошлись. — Тогда с женой. Думаю, она скоро спросит, куда ты исчез… — Элизабет больше не задаёт подобных вопросов. — Тогда… подожди… что? — он непонимающе смотрит на Арми, пытаясь врубиться, что означает его последняя фраза. — Не задаёт? Что это значит? — Она всё знает, — Арми говорит это так обыденно, как будто это какой-то незначительный момент вроде покупки фруктов в супермаркете, а не событие, способное повлиять на их отношения самым катастрофическим образом. — Ты ей рассказал? Зачем ты ей рассказал? Мы же вроде обо всём договорились… — у Тимоти внутри всё холодеет. — Успокойся, пожалуйста. Она знает давно. — Давно? Насколько давно?! А ты тоже знаешь давно? И когда вообще ты собирался мне рассказать?! Или ты не собирался? — в его голове проносится калейдоскоп из их последних взаимодействий с Элизабет, и, когда он думает, что всё это время она была в курсе его отношений с собственным мужем, это действительно приводит его в ужас. Попытка вскочить с дивана, чтобы начать нервно ходить по комнате, вовремя пресекается железным захватом. — Дыши, — спокойно говорит Хаммер, не реагируя на его последующие потуги выбраться. — Я сам узнал пять дней назад. И это ничего для нас не меняет. — Это меняет всё! — Она сказала, что не даст мне развод… — Ничего удивительного. — А я сказал, что не откажусь от тебя. — Но… — Тимоти хватает ртом воздух, которого явно недостаточно, так как его сердце сейчас бьётся слишком часто. — Это ведь означает, что… Ей придётся… смириться? — Да. Рано или поздно. — Но, что, если она всё же решит… развестись с тобой? Что, если весь этот кошмар, о котором мы говорили, станет нашей реальностью? — Не станет. Амбиции Элизабет всегда шли впереди остального. Рисковать успешным бизнесом и внешним благополучием она сейчас не намерена. И, раз я не буду проявлять инициативу в этом вопросе, вскоре мы окончательно придём к соглашению, которое, я думаю, устроит всех. Но я… — почувствовав, что Тимоти больше не вырывается, скорее, он теперь вовсе застыл на месте как статуя, Арми берёт его лицо в свои руки. -…не хочу превращать эту ночь в обсуждение моей жены или панихиду по нашему промо-туру. Я просто хочу любить тебя. — Я тоже, — шепчет Шаламе, закрывая глаза, подаваясь вперёд и почти сразу чувствуя родные губы, которые скользят вдоль скул, оставляют лёгкие поцелуи на сомкнутых веках, касаются подбородка, и лишь после этого настойчиво прижимаются к его собственным, пока сильные руки Арми движутся вдоль его тела, повторяя каждый изгиб, скрытый одеждой. Их поцелуй мучительно-медленный и Тимоти кажется, что он длится целую вечность, но ему не хочется что-то менять. Сегодня он наслаждается всем по-новому. После всех этих долгих месяцев, когда тонким стенам в отелях, порой, не удавалось скрыть от него до боли очевидные свидетельства того, что ему приходится делить Арми с Элизабет, сейчас он разрешает себе полностью раствориться в мысли, что теперь это может измениться. Ему наплевать, что весь мир будет думать о счастливом браке Арми Хаммера, глядя на глянцевые фотографии в инстаграме, если он будет знать, что на самом деле тот принадлежит только ему. — Эй, — Арми шутливо щёлкает его по носу, и Тимоти удивлённо распахивает веки. — Я уже подумал, что ты заснул! — кажется, он настолько погрузился в мысли о своей возможной новой счастливой реальности, что забыл проявлять хоть какую-то инициативу в ответ. Должно быть неловко, но вместо этого Шаламе смеётся, глядя на озадаченное лицо Хаммера, а после тянет его в сторону кровати. — Там будет удобнее, — поясняет он, и Арми с ним полностью согласен. Его рубашка, пиджак Арми и обе футболки остаются на полу между кроватью и диваном в лучших традициях кинофильмов, а с джинсами приходится повозиться, потому что на смену медлительной нежности, наконец-то, приходит страсть. На постель они падают уже полностью обнажёнными, утопая в шквале поцелуев и лихорадочных ласк. — Нет, — говорит Тимоти, когда горячий язык Арми соскальзывает ниже его живота. — Нет? — Хаммер поднимает бровь, останавливаясь. — Не так, — он выбирается из цепких рук Арми, держащих его за талию и задумывается на пару секунд, словно что-то прикидывая. — Ложись на бок. Правый. Ммм… Правую ногу согни, левую вытяни. — Внезапные занятия по гимнастике, окей. ЗОЖ и всё такое прочее, — усмехается Арми, но делает как он просит. В чём именно дело до Хаммера доходит, когда Тимоти отзеркаливает позу, укладывая кудрявую голову на его бедро и дотрагивается своими вечно холодными пальцами до напряжённого члена. Подобный контраст определённо не заводил до появления в его жизни этого мальчишки, но теперь всё, конечно, иначе. — Так шея не устаёт, — сообщают снизу, и, прежде чем Арми успевает спросить, откуда, собственно, появились подобные познания, кончик языка касается основания и движется вверх по стволу до самой головки, медленно возвращается обратно и… ничего. Хаммер возмущённо смотрит вниз, вкладывая в этот взгляд всё, что он думает о подобных выходках, и встречается там с такими же возмущёнными глазами. Тимоти нетерпеливо кивает в сторону своего собственного члена, и Арми едва не хлопает себя по лбу. — Засмотрелся, — объясняет извиняющимся тоном, перемещаясь ближе к бёдрам Шаламе и слыша довольно громкий смешок. «Сейчас ты у меня посмеёшься» — думает Арми, вбирает его в рот наполовину, втягивает щёки и несколько раз быстро двигает головой, а потом выпускает, выразительно глядя прямо в глаза, будто спрашивая: ну, и что ты будешь делать теперь? Тимоти в точности повторяет его действия, и эта игра становится ещё интереснее. Какое-то время они продолжают в том же духе, копируя то, что сделал другой, но, когда возбуждение берёт верх над разумом, к делу подключаются инстинкты и ласки становятся одновременными. Пока Шаламе усердно отсасывает, плотнее сжимая губы, Хаммер раздвигает его ягодицы чуть шире и кружит языком возле отверстия, периодически проникая внутрь самым кончиком, придерживая нетерпеливо дёргающееся от своих манипуляций тело, и получая великолепный бонус в виде стонов, заставляющих глотку сжиматься и вибрировать. Непередаваемо. Он бы занимался этим до утра, но вряд ли получится продержаться больше пары минут, особенно учитывая тот факт, что обладатель прохладных пальчиков с изумительной точностью надавливает на его простату, вынуждая выгнуться и глубже толкнуться во влажную глубину. Арми облизывает указательный палец, погружая внутрь тела Тимоти на две фаланги, одновременно с этим заглатывая член полностью, и нескольких отрывистых движений, становящихся вибрацией на «другом конце провода», оказывается достаточно им обоим. — Это просто охренительно, — подытоживает Арми, переползая по кровати ближе к подушкам и утягивая Тимоти за собой. — Вау. — Да, — соглашается тот и жадно припадает к его рту, сталкивая их языки и смешивая вкусы, и от осознания столь пошлого факта, выплеснутое только что возбуждение медленно начинает к ним возвращаться. — Мы должны делать это чаще, — произносит Хаммер, и проклинает себя в ту же секунду, потому что это — ненужное сейчас напоминание о том, что часто в ближайшие месяцы у них точно не получится. — Ирония судьбы, да? Наконец-то найти идеальный способ быть единым целым накануне расставания на неопределённый срок, — Тимоти улыбается, пусть и немного печально, но всё-таки улыбается. — Знаешь… Больше всего я каждый раз боюсь, что забуду, — Арми обнимает его и укладывает себе на грудь. — Забуду, как ты смешно морщишь нос перед тем, как проснуться, запах твоей кожи, вкус твоих губ, расположение всех этих чёртовых родинок, количество которых я никак не могу сосчитать, потому что каждый раз отвлекаюсь, то, как ты постоянно кусаешь губу, когда кончаешь или смущаешься… чёрт, я просто какой-то хренов Шекспир! — Эй, — Тимоти старательно прячет счастливую улыбку во весь рот, а потом поднимает голову и подтягивается выше, чтобы посмотреть в глаза этому тщательно скрываемому романтику. — Во времена Шекспира не было самолётов, а ты всегда можешь купить билет, чтобы вспомнить!

***

— До встречи, — говорит Арми спустя сутки, обнимая его в последний раз возле отеля в Остине, пока сонный таксист закрывает багажник автомобиля, почти невесомо касаясь губами виска и сжимая до хруста рёбер. — До встречи, — шепчет в ответ Тимоти, незаметно целуя линию его подбородка. И это — их обещание друг другу.