Околобаскетбола

Общежитие, в котором на время турниров обитали игроки обеих сборных по баскетболу, было поделено на два корпуса — женский и мужской соответственно. Особенным местом считалась общая кухня — местное святое святых. Там стояли два небольших холодильника, на которых заботливой рукой неизвестного художника были выведены буквы «М» и «Ж». Помимо плиты еще одним постоянным обитателем кухни являлась микроволновая печь, во время работы издававшая звуки, похожие на тарахтение старого трактора. Как и в любом другом приличном общежитии здесь тоже были установлены некоторые правила пользования кухней: во-первых, осуждалось поедание чужих продуктов без предварительного взноса на их покупку, во-вторых, на кухне всегда должны были быть порядок и чистота (без расставленных по углам чашек с двухдневными остатками чая и рассованных по щелям фантиков) и, в-третьих, каждый обязан был мыть и убирать за собой посуду сам. И если последние два правила соблюдались исправно, то первое было всеобщим бичом. У Лены Осиповой была своя особая диета, она не питалась в общей столовой, расположенной на первом этаже общежития, и ходила туда с остальными девушками исключительно за компанию и поболтать. Поэтому чаще всего на кухне можно было встретить именно ее, причем в любое время суток. Так, однажды вечером, в начале двенадцатого, на кухню заглянул Модестас, который никак не рассчитывал встретить там знакомую белобрысую короткостриженную макушку. Лена с одухотворенным видом варила овсяную кашу. Модестас потоптался на пороге кухни и, пробормотав тихое «Привет», шагнул внутрь. Она повернулась на его голос и кивнула в знак приветствия. Зашумел электрический чайник. Модестас устроился на подоконнике и стал ждать, когда закипит вода. Лена тем временем выключила плиту, сняла кастрюльку с плиты и полезла в шкаф за тарелкой. — Почему ты не обедаешь со всеми? — вдруг спросил Модестас, с любопытством наблюдая за ее приготовлениями. — У меня свой рацион питания, к которому я привыкла, — объяснила Лена. — А правило «не есть после шести» в него, что, не входит? — усмехнулся Модестас. — Ну, ты ведь сюда тоже не на подоконнике посидеть пришел, верно? Лена улыбнулась краешками губ и принялась за овсянку. Модестас налил в кружку кипяток, поболтал чайный пакетик и направился в сторону холодильника. Лена проследила за ним взглядом, и когда увидела, что Модестас достает из недр холодильника пакет с пирожками Едешко, возмущенно произнесла: — Вообще-то, это не твое, и по правилам кухни… — Ой, да ладно! — Модестас отмахнулся от нее этим же самым пакетом. — Не убудет от Вани. — Но это, в конце концов, нечестно! — задохнулась от возмущения Лена. — Это воровство какое-то. — Мофно подумаф, што фы так не делаете, — уминая пирожки за обе щеки, заявил Модестас, возвращаясь на насиженное место. — Ты свои грязные намеки оставь при себе! — Лена с грохотом опустила тарелку в раковину и включила воду, — не надо всех по себе равнять. Наступила тишина. Модестас продолжал расправляться с пирожками, Лена с остервенением мыла посуду. Она злилась на этого нагловатого литовца и не понимала, как можно быть таким…таким… Внезапно Модестас закашлялся, видимо, поперхнувшись пирожком. — Что, чужой кусок в горло не лезет? — съехидничала Лена и, победоносно задрав подбородок, удалилась с кухни. Модестас растерянно смотрел ей вслед. После ее слов ему и правда расхотелось есть эти злосчастные пирожки. На утро на кухне разразился белорусский конфликт: Аня обвинила Ваню в посягательстве на ее пирожки. Как оказалось, они у нее тоже были и лежали в «женском» холодильнике, однако неизвестный ночью спер из ее пакета добрую половину и переложил — какое совпадение! — в пакет с пирожками Едешко. Выяснилось это все только потому, что Анины пирожки были с картошкой, а Ванины — с яблоком. — Просто объясни мне, Едешко, зачем? — в третий раз спросила Аня, прижимая бедного белоруса к стене. — Да не я это! Не я! Зачем мне твои пирожки, когда у меня свои есть. Тем более с яблоком вкуснее. — Нет, с картошкой! И началась новая эпопея препираний двух белорусских гурманов. Никто не вмешивался в их конфликт, потому что наблюдать за тем, как ругались эти двое, без умиления было просто невозможно. Никто и не воспринимал их ссору всерьез — дети в песочнице тоже ссорятся, когда не могут поделить игрушку — никто, кроме Лены. Она с каменным лицом слушала их пререкания и немая злоба на Модестаса бурлила в ее груди. Она и знать не знала, что в эти минуты он чувствовал себя прескверно, ведь после того, как она ушла, Модестас решил скрыть свое преступление и, чтобы Едешко не заметил пропажу, переложил часть пирожков из Аниного пакета ему в пакет. И сейчас он остро осознавал весь дебилизм сложившейся ситуации. Однако признаваться во всем не спешил. Он чувствовал, как Лена сверлит его испытующим взглядом, но вопреки ее ожиданиям публичного раскаяния так и не произошло. Аня и Ваня, успокоившись, разошлись, а вслед за ними и свидетели этой бурной сцены, и жизнь обеих сборных пошла своим чередом, только между Паулаускасом и Осиповой царила недосказанность. Тайна, связавшая Лену и Модестаса, тяготила их обоих. Модестас испытывал чувство, отдаленно похожее на стыд, Лена — обиду и разочарование. По всем законам человеческой природы, ей вся эта ситуация должна была быть безразлична, но почему-то этот инцидент зацепил ее, и она, как и любая другая порядочная девушка, моментально восприняла все на свой счет. Неприятный осадок не исчез даже тогда, когда она увидела как ни в чем не бывало смеющихся Аню и Ваню (они помирились в тот же день). Лена жаждала справедливости. Мстить она не собиралась, случайно просто повезло. Модестас все-таки не выдержал и решил поговорить с Леной. Вечером после ужина он отправился к ним с Ратниковой в комнату (девушки, как и парни, жили по-двое). Он замешкался у двери и случайно услышал громкий голос Осиповой: — И вообще он самовлюбленный напыщенный литовский индюк и истеричка! Из-за двери раздался звонкий смех Алисы. После услышанного Модестас просто не мог не прояснить, что же все-таки между ними происходит и за что она так его третирует. Он уже поднял руку, чтобы постучать, но тут дверь резко распахнулась, из комнаты вылетела Лена и врезалась в грудь литовца. Модестас почувствовал, как что-то теплое разлилось по его груди и, нет, это была вовсе не радость от внезапной встречи, это был обычный растворимый черный кофе без сахара, который теперь большим коричневым пятном красовался на белоснежной футболке литовца. Лена широко распахнутыми глазами смотрела на Модестаса, Модестас глядел на нее. Искра, буря, Паулаускас медленно стянул с себя футболку… — Ну, что, теперь-то мы квиты, надеюсь? — спросил он, приближая свое лицо к лицу Лены. Она, на пару мгновений залипшая на его идеальное тело, не повелась на эту хитрую уловку и с чувством собственного достоинства выкрикнула ему прямо в лицо: — Даже не надейся, жалкий рецидивист! — и умчалась на кухню. В дверном проеме появилась голова Алисы. Она хитро посмотрела на Модестаса, который с поверженным видом разглядывал испорченную футболку. — Модя, женись на ней, — сказала она и юркнула обратно в комнату. Модестас глубоко вздохнул, пробормотал что-то на литовском и пошел искать Сергея.