gangsta

      люди не понимали, как так получилось, что юнги выбрал себе в пары какую-то безродную шлюшку из не самого лучшего притона.       юнги точно помнит тот день, когда ему вручили хосока — исхудавшего, укуренного в зюзю. Помнит, как тот хихикал по-дурацки, и всё зарывался красноватым кончиком носа куда-то в шею, и всё ещё хихикал. хосока продали, вернее подарили — взамен юнги позволил должнику отсрочить выплату долга на три месяца. удивительно, как мало стоит человеческая жизнь, когда тебе нужно отдать кому-то миллион-два вон, иначе можешь оказаться с ножом в глотке.       юнги боялись, он никому промахов не прощал, кроме разве что намджуна, ведь тот его давний товарищ, один из двух людей кому верил юнги как самому себе. да и намджун не рисковал мина бесить.       а хосок не боялся. не дрожал, когда у его горла оказался нож — острый, резкий, блестящий серебром в темноте. вот он — маленькая кокаиновая феечка — у юнги на ладони: голый, раскрытый, с тонкой кожей, что даже игла, казалось, могла его убить., а тут большой нож — а хосок не боялся. он снова смеётся, всегда смеётся, и лишь ближе горло к ножу подносит — кровь проступает под остриём. тут уже пугается юнги. он видал многое, но таких отшибленных — никогда.       а хосока подарили, вот так за бесценок, решить судьбу человека — за ничто. только был ли хосок человеком? с улыбкой маленького ребенка, но судьбой совершенно не по-детски ужасно, со смазанной помадой, с порванными сетчатыми чулками, которые можно было увидеть на худых ногах с парой-тройкой-десятков синяков. парень был побитый жизнью под самые рёбра. у него во взгляде читалось: «меня затрахали все люди до смерти.» во всех смыслах.       юнги в нём это приглянулось сразу, хоть он того и не понял. юнги тоже — затрахался ужасно. вся эта серая жизнь, бессмысленная и холодная, где люди вокруг него купаются — кто в дерьме, а кто в деньгах. Все их личности, если таковые и были когда-то — разложились на атомы.       хотя по началу его эта проститутка не волновала — мало ли у него таких? хотя, хосок со слов всех вокруг был припизднутый. иногда, то ли от наркотиков, а то ли от собственной больной головы он ловил галлюцинации. он говорил о себе иногда в женском роде, и иногда же носил штаны, но обычно — юбки, настолько вульгарные, что даже юнги было смехотворно и грустно от этого.       юнги не удивился, ему не до того было, нужно было сплавить по-быстрее партию отборного героина, которые ему подогнали ребята из вне. его в душе не ебали всякие там — как уж его звали, а — хосоки.       а потом хосоки случился. случился на важных переговорах на коленях юнги. случился, разукрашенный как драг-квин. случился в предоргазменной судороге от удушающих его пальцев юнги.       и не то, чтобы мир юнги совсем перевернулся. всё шло своим чередом. сделка-наркотики-секс-пару часов сна-сделка-наркотики. это была рутина жизни юнги, и как же совпало, хосока тоже.       мир не перевернулся, войны не остановились, юнги не треснул пополам. он всё ещё жил эту дрянную жизнь.       просто теперь не один, а с хосоки.

***

      он сегодня не такой как обычно. хотя кто знает, может сегодня это еще вчера, ведь никто из них не следит за временем. ночь или день — хрен пойми, они не выходили из дома по ощущением неделю, но опять же — никто не скажет сколько конкретно.       возможно хосока размазало от того, что ему требовалась доза, но, даже начинающаяся нытьем в костях ломка, не заставила их встать с кровати и что-то сделать.       они смотрели фильм, когда хосок вдруг начал беззвучно пускать слезы и драть свои и без того потрепанные губы до крови. нет, не до крови, до мяса, до того, что кусочек чёртовой губы с каплями алыми упал на бело-серые простыни.       вот так неожиданно — просто взял и заплакал. юнги оторопел, повернулся к хосоку и спросил в чем дело.       — моя жизнь — отстой, бессмысленное и бесцельное существование, — хмыкает он, опять улыбается как придурок, что свойственно ему большую часть времени . до юнги через несколько минут дойдет, что хосок чувствует себя таким опустошенным каждый раз, когда так смеется,

а смеется он так почти все время.

      юнги с пола достает пачку сигарет, берет одну из, подкуривая, передает хосоку. тот обхватывает изящными пальцами тонкую сигарету, и пускает облака. сейчас он выглядит как герой дорогой драмы про дешёвую жизнь. так в общем-то и есть. только не фильм всё это, к сожалению, не фильм.       — моя жизнь, знаешь, не лучше.       — ты то что? у тебя есть деньги, власть, наркотики и шлюхи.       — а разве это имеет значение? и у меня нет шлюх.       — а как же я?       — ты — не шлюха.       хосок фыркает пренебрежительно, выпускает дым изо рта, и тушит о собственное бедро, так и не скурив полностью, морщится, но ни звука не издает. ему похуй.       он тянется руками к краям футболки — огромной белой, как будто это смирительная рубашка. снимает её, юнги внимательно следит за движениями. хосок указывает пальцем на свои ребра — выпирающие, все в синяках, как будто хосок — набросок Эгона Шиле.       — видишь? я — блядь. меня ебут и вытирают ноги об меня, — фыркает он.       хосок тяжело вздыхает. они молчат, и смотрят фильм, погружаясь в сюжет сопливой мелодрамы для женщин за сорок.        — давай умрем вместе?       хосок нарушает молчание, не отрываясь от экрана, поглаживая пальцами руку юнги. под его ногтями остатки крови и наркотиков. они пахнут никотином. его лицо ничего не выражает.       — не могу. если я умру мои ребята пострадают, кто-то попадет за решётку, а у них ну знаешь, семьи и прочее дерьмо.       — а я могу пойти умереть хоть прямо сейчас.       хосок опять смеется, и в этот раз юнги впервые становиться от этого смеха не по себе, страшно.       мин вдруг садится на бедра хосока, и обнимает его, прижимая дурную эту голову к своему плечу. гладит по волосам нежно своей рукой. качает, убаюкивает его, как младенца.       — не надо, хосок. останься, ради меня, останься. пожалуйста.       хосок его не обнимает в ответ, не целует. Хочет сказать «какого хрена я должен что-то делать ради тебя?», но молчит. и остается.       — Знаешь, а я пытался закончить художественный колледж. Тогда я думал, какой же мир большой и прекрасный, что я всё смогу, стану лучшим. А потом…       он медлит, смотрит в одну точку, и подвисает       потом его растоптали, унизили собственными картинами. об него вытерли ноги.       потом с горя он оказался в клубе. и там же оказался мужчина. к слову, его будущий хозяин.       тогда хосока брали жёстко. была кровь. тогда его губы тоже были раскромсаны на ошмётки. тогда он рыдал, умолял, вырывался, и получал еще больше боли.       тогда был его первый раз.       потом разов стало много. каждый день. искусство хосока запихали ему в зад — и он успешно торговал им.       травма, многолетняя травма, с постоянно повторяющимся эпизодом насилия от того страшного человека из клуба. хозяина.       больше хосок не плакал, как тогда. теперь он только смеялся.        — какая нахрен разница, что потом. просто теперь я шлюха и все. мне не нравятся клубы, и книги не нравятся. мне ничего не нравится, я уже ничего не хочу ни о чем не мечтаю. даже умирать не хочется.       хосок откидывает сигареты куда-то на пол, и ложится поверх юнги, прижимаясь щекой к груди.       — и жить. жить тоже не хочется.

***

      юнги хосока не любит. и феечка его тоже нет. если у юнги будет возможность его продать, или необходимость убить — он это без колебаний сделает.       ну, может, погрустит потом немного.