И никто не видит нас

Первое впечатление Антона после пробуждения — давно ставшее таким дорогим испанское солнце. Осторожно пробираясь сквозь щель в неплотно задернутых лимонно-желтых занавесках, оно ласково гладит его нос и щеки. Солнце искренне радо Антону, и он вполне отвечает ему взаимностью. Второе впечатление — тяжесть руки и ноги Мартена, бесцеремонно закинутых на Антона. Он всегда ворчит, что у Мартена удивительно тяжёлые конечности, которые лучше бы держать при себе, ибо он в его подставки не нанимался. Возможно, когда-нибудь он признаётся, насколько ему это на самом деле нравится, но явно не сегодня. Третье впечатление — ненавистный «Крик», который издевательски подмигивает, стоит ему открыть глаза. Вот уже год, как один французский мерзавец, нагло усмехаясь, перевесил его в спальню. Причём именно таким образом, чтобы это было первое, что увидит Антон, едва открыв глаза. На все его возмущенные возгласы Фуркад невозмутимо отвечал, что, когда картина перейдёт в полную собственность Антона, тот волен делать с ней все, что хочет. А пока это делает он, и пусть Антон ещё спасибо скажет, что он её на кухне не повесил, дабы ему всякий аппетит отбить. Хотя, учитывая склонность Антона к полноте, возможно, и стоило бы. Антон вспоминает все это и довольно хмыкает: наконец-то его пытка этой чудовищной пародией на Искусство будет закончена. Честное слово, даже только ради этого стоило взять те три медали! Солнце, Мартен и «Крик» — три неотъемлемые составляющие испанского пробуждения Антона. И, кажется, он рад им всем. Даже, чёрт возьми, треклятому «Крику»! Он осторожно вылезает из-под ноги Мартена, тихонько поворачивается и оказывается с ним почти нос к носу. Тот недовольно морщится во сне, закидывает ногу обратно и подтягивает Антона ещё ближе. «Как добычу какую-то», — мелькает в его голове. Но, пожалуй, сегодня он не против.  Он внимательно разглядывает спящего француза: четко очерченные скулы, приоткрытые губы, едва пробивающаяся щетина, еле заметно трепещущиеся ресницы… И чувствует, как в животе вновь начинает пока ещё осторожно разгораться такой знакомый костёр. Это странно, на самом деле: то, с какой силой их до сих пор тянет друг к другу. Казалось бы, за столько лет самое примитивное, самое первобытное желание должно бы стать спокойнее, прирученнее, уступить место чему-то более глубокому: нежности, заботе, взаимопониманию. Но нет, все это, конечно, появилось, а вот влечение приручаться и превращаться из дикого тигра в милого котенка наотрез отказалось. Им до сих пор всегда было мало друг друга, и эта жажда была поистине неутолимой. Зря, что ли, первая кровать, о которой Антон всегда вспоминал с тоской, выдержала меньше года. В голове проскальзывает мыслишка разбудить этого соню, но поразмыслив, он не без сожаления от неё отказывается. Не сейчас, слишком много дел. Он аккуратно выбирается из кровати, одевается, стараясь делать это как можно тише, и идёт на кухню. Пр одном взгляде на так и не убранный с вечера стол он недовольно морщится. Чёрт бы побрал Мартена с его нетерпением! Разумеется, он сразу по приезде Антона попытался уволочь его в спальню, но Антон резко воспротивился, заявив, что неимоверно устал с дороги. Мартен поморщился, но промолчал. Когда Антон, наконец, после получасового зависания в душе, еле выполз оттуда, подобно вареной рыбе, он вновь предпринял попытку перевести их отношения на иной уровень, но Антону вновь удалось отбиться, сославшись на то, что он страшно голоден. После ужина, проходящего под аккомпанемент пальцев Мартена, нетерпеливо отбивающих по столу рваный ритм, Антон понадеялся, что ему удастся довести дело до своей полной победы. Фуркад ждал весь вечер, мог бы и ещё десять минут погодить, Антону бы этого вполне хватило, чтобы прибраться! Но нет же, стоило ему только взяться за посуду, как тот внезапно оказался рядом, яростно рванул к себе и обжег ухо злым шепотом: " Или ты сейчас же бросаешь все это нахрен, или я тебя изнасилую прямо здесь!». И все, чего смог добиться Антон, это — отсрочки на то, чтобы дойти до спальни. Нет, на столе он тоже любил, но не тогда же, когда тот засыпан крошками! При одном воспоминании о том, что было дальше, Антон чувствует, как притушенный костер грозит разыграться вновь, и не без труда заставляет себя отвлечься. Уборка этому немало способствует. Он до сих пор не очень понимает, откуда пошло это разделение: он отвечает за кухню, а Марти — за всё остальное. Зато очень хорошо помнит, как самонадеянно впервые решил поразить француза своими якобы имеющимися кулинарными талантами и испечь блины. С чего он вообще взял, что это легко и просто? С того, что сто лет назад пару раз посмотрел, как это делает мама?! Или с того, что однажды сам перевернул парочку на сковороде и неимоверно этим гордился? Короче говоря, он бегло просмотрел парочку сайтов, выбрал на его взгляд самый доступный рецепт и самоуверенно пообещал французу, что скоро угостит его самой вкусной стряпней в мире. По виду Мартена сложно было сказать, что он твёрдо в это верит, но хоть спорить не стал, и на том спасибо! А через час Антон уныло смотрел в тарелку, где сиротливо лежали три местами почерневших блинчика. Остальные пришлось отправить в мусорное ведро сразу после того, как их ошметки удалось отскрести от сковороды. Угощать Мартена, носившегося по квартире с бесконечными французскими воплями и распахивающего все окна, дабы избавиться от синего дыма, завесившего квартиру, как-то не хотелось. И спрашивать, что он там орет, тоже. Что-то подсказывало Антону, что это, определённо, не признания в любви. К чести Антона, надо сказать, что, если другого подобное кулинарное фиаско навсегда отвратило бы от кухни, то его, наоборот, раззадорило гораздо сильнее, чем если бы стряпня удалась. Он проштудировал кучу информации, отчаянно смущаясь, взял несколько советов у девчонок из сборной, несколько раз потренировался на практике и в очередную встречу твёрдо заявил, что вот теперь точно накормит Фуркада обалденными блинами! Мартен на сей раз не стал сдерживать своё недоверие и, не скрывая ехидной улыбки, поинтересовался, открывать окна сразу или подождать первого погорельца. Антон гордо не обратил внимание на насмешки и величественно прошествовал в кухню, в душе поклявшись, что наглый гад сегодня будет ночевать на диване. Если, конечно, не признает, насколько он был неправ, сомневаясь в незаурядном кулинарном даре Антона! Через час он сухо окликнул Мартена, который все с той же недоверчивой усмешкой появился на пороге. И Антон не мог удержаться от злорадного торжества, видя, как эта гадская усмешка исчезает при виде внушительной стопки блинов на блюде. А ещё через некоторое время Мартен обескураженно, но от того не менее искренне восхищался неожиданно открывшимися талантами Антона, чем, сам не зная того, избежал ужасной участи ночевать одному на диване. Именно с этого и началось глубокое увлечение Антона поварским делом. Он и сам не ожидал, что его настолько захватит процесс волшебного превращения отдельных невзрачных продуктов в вкуснющее блюдо, от которого Мартен довольно облизывается и просит добавки. И нет, дело было совсем не в том, что ему было приятно готовить именно для Мартена. Думая об этом, он невольно вспоминает, как именно пресловутые блины однажды послужили причиной крайне забавного приключения, и не может не улыбнуться… … — Это все твои блины виноваты! — бушевал Мартен, огорченно вертясь перед зеркалом и безуспешно одергивая рубашку. — Я всегда говорил, что в них избыток калорий, а ты продолжал упрямствовать и пичкать меня ими. И вот, пожалуйста, результат налицо! Антону, потерявшему дар речи от возмущения, очень хотелось возразить, что нефиг клеветать на блины! Причём тут вообще блины, если он, даже ещё не видя рубашки, сказал, что она будет мала хотя бы потому, что Мартен не носил её десять лет. Со времён своей беззаботной юности, когда был юн, свеж и тощ. А сейчас он, дипломатично выражаясь, заматерел и, естественно, та стала нещадно жать ему подмышками. Но он молчал, потому что знал: возражения бесполезны. Если Мартен что-то втемяшил в свою тупую башку, это оттуда и лопатой не выкопать. Вот почему пару часов спустя он изнывал от скуки в пятом по счету магазине мужской одежды подряд, пока Мартен сосредоточенно перерывал горы одежды в поисках той Единственной Рубашки, что достойна великой чести прикоснуться к телу Мартена Фуркада. Если поначалу Антон ещё пытался ответственно подойти к своей задаче и действительно высказывал своё мнение на очередную демонстрируемую ему вещь, то сейчас ему уже настолько надоело, что он отделывался неопределёнными междометиями. Тем более, что это все равно не имело никакого смысла: когда это для Мартена имело значение хоть чье-то мнение, помимо его собственного?! И когда Мартен, неодобрительно покачав головой, вновь, в тысячный раз, скрылся в примерочной, Антона, не иначе, как от одурения, осенила шальная мысль. Конечно, в обычной жизни, ему подобное и в голову бы не пришло, но сегодня он, кажется, вот-вот готов был сдохнуть в этом магазине. А инстинкт самосохранения — нереально сильная штука, и ему лучше знать, каким образом спасти своего хозяина! А потому Антон дождался, пока пышная и говорливая продавщица, жаждущая услужить, отвлечется на других клиентов, резко встал с опостылевшего кресла и уверенно направился к примерочной. И мысль о том, как жестоко будут отомщены его бедные, ни в чем не повинные блинчики, заставила его ехидно улыбаться. Ещё раз оглянувшись, чтобы убедиться, что его перемещения останутся никем незамеченными, он быстро нырнул за занавеску. Мартен, воюющий с пуговицами и что-то вполголоса бормочущий на своём тарабарском языке, увидев его, осекся на полуслове и округлил глаза. — Ты чего? — обернулся он к нему. — Соскучился, — обворожительно улыбнулся Антон. — А ещё поспешил сказать тебе, что понял: ты прав! Конечно же, Мартен не поверил ни единому слову, а потому подозрительно прищурился: — Я всегда прав, но в чем на сей раз? — Да, во всем, и правда, виноваты проклятые блины! Мартен не успел восторжествовать, когда Антон продолжил: — Ты очень растолстел, вот и джинсы тебе стали малы, поэтому их нужно срочно снять. Всё, что намеревался вывалить на Антона вмиг рассвирепевший от начала фразы Мартен, разом вылетело из его головы, потому что Антон вдруг опустился перед ним на колени и моментально стащил эти самые джинсы. Организм отреагировал мгновенно, и Антон, усмехнувшись, провел кончиком носа по возжаждавшему ласки члену и поднял глаза: — Я же говорил, без джинсов будет лучше, согласись, я прав? О да! Так однозначно лучше, Мартен и не думал спорить. Вот только… — С ума сошёл? — хрипло подали голос остатки благоразумия. — А если увидят? — Марти, родной, не ты ли меня уверял, что в этой стране можно целоваться на улице, и всем будет пофиг? — Антон сопровождал свои слова дразнящими прикосновениями пальцев, так что Мартен непроизвольно вздрагивал. — А сейчас мы находимся в гораздо более уединённом месте. Так что расслабься и получай удовольствие. И больше не слушая возражений, Антон, наконец, принялся за дело. Поначалу он просто прикасался кончиком языка, тут же нарочно отрываясь и наслаждаясь непроизвольными движениями Марти навстречу. Затем начал покрывать его поцелуями, проходясь от головки до основания. Дыхание Мартена, становившееся все более тяжёлым и учащенным, ласкало его слух и неслабо так заводило. Так что ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы не обращать внимание, что и собственные джинсы начинают жать. Не иначе и тут блины виноваты! Он был твердо уверен, что сегодня же ночью, а возможно, и раньше, Мартен сполна ему отомстит за эту выходку, отыгравшись по полной, но разве оно того не стоило? А потом, кто сказал, что Антон сам против такой мести?! Пальцы Мартена вплелись в его волосы и начали, пока ещё аккуратно, притягивать ближе, недвусмысленно подталкивая к более активным действиям. Антон невольно улыбнулся, но подчинился. Конечно, хотелось бы поиздеваться подольше, но… Голоса за шторкой, то приближаясь, то удаляясь, конечно, будоражили, заставляли все внутри сжиматься от напряжения и придавали небывалую остроту ощущениям, но всерьёз ни один из них не мечтал оказаться застигнутым в такой момент. Поэтому Антон не стал противиться нетерпеливо сжимающим его волосы пальцам и погрузил член в рот. Мартен пытался подавить вздох, но это было очень сложно сделать, когда Антон начал так старательно и увлечённо посасывать его член, то заглатывая едва ли не полностью, то почти выпуская изо рта и жадно облизывая языком одну обнажённую головку. — Я тебя сегодня… точно убью, — кое-как шепотом выдавил он, кусая губы, чтобы удержать громкие стоны, которые так и рвались наружу. Антон выпустил свою добычу изо рта и улыбнулся хищно и самодовольно: — Не убьешь. Больше никто не приготовит тебе такие блины и не сделает такой минет. И не дожидаясь ответа, вновь жадно набросился на изнемогающий член. Больше он не стал отвлекаться на шаловливые ласки, а сразу взял в рот так глубоко, как только мог, и начал быстро двигать головой. Его руки при этом торопливо оглаживали бедра и ягодицы Мартена, и он отчётливо ощущал, как того колотит. По движениям его рук, уже судорожно вцепившимся в волосы и старающимся прижать его к себе ещё сильнее, он почувствовал, что финал близок, и увеличил темп ещё больше… Как раз в тот момент, когда раздался нерешительный голос продавщицы: — Синьор… Синьор с рубашкой, вы еще здесь? Оба замерли, словно дети, захваченные врасплох за воровством яблок из школьного сада. Антон бросил паникующий взгляд на Мартена и легонько толкнул его, чтобы не молчал. Однако тот хватал ртом воздух, пытаясь удержаться на дрожащих ногах, и явно не собирался ничего говорить. Антон, видя, что осмысленного поведения от него сейчас ждать бесполезно, и понимая, что если промолчать, она отдернет занавеску, беззвучно выругался про себя и взял дело в свои руки. — Да, здесь, — недовольно ответил он. — И, наверно, буду выбирать ещё долго. Продавщица испуганно замолкла, но, не смея возражать, удалилась. А Антон вновь посмотрел в совершенно безумные глаза Мартена, заговорщически улыбнулся, медленно облизнул языком ярко-красные губы, шепнул: «Продолжим?» и тут же именно это и сделал. Он настолько резко двигал головой, настолько тесно обхватывал губами член, настолько жёстко ласкал его языком, что не прошло и минуты, как Мартен вздрогнул, напрягся всем телом и, наконец, бурно кончил, все-таки не сдержав смятого стона. Антон довольно проглотил солёную вязкую жидкость, вытер распухшие губы и неторопливо поднялся, чувствуя себя так, словно выиграл спринт, пасьют и масс-старт одновременно. Да пожалуй, и эстафету тоже, один на всех этапах. Он посмотрел на Мартена, с закрытыми глазами без сил привалившегося к зеркалу, и понял, что ради этого стоило выдержать примерку тысячи рубашек. Наклонившись, он заботливо натянул на него трусы и джинсы, застегнул все застежки, придирчиво оглядел и, видимо оставшись доволен увиденным, прошептал: — Вот видишь, теперь и джинсы налезли. Ты же не мог так быстро похудеть, согласись? Видимо, дело таки не в блинах, а в том, что трахаться надо больше! И не дожидаясь больше, пока тот окончательно придёт в себя, вытащил из вороха рубашек первые попавшиеся, взял его за руку и решительно вышел на свет божий из их уютного гнёздышка. И сразу же наткнулся на ошарашенный взгляд продавщицы, которая, то краснея, то бледнея, кое-как пробормотала: — О… Синьоры, простите… А… Вам… Что-то понравилось? — О да! Нам все очень понравилось! — неожиданно подал голос пришедший в себя Мартен, и Антон не смог удержаться от громкого фырканья. — Мы берем это, — кинул он ей рубашки. Слегка овладев собой, она запаковала их с удивительной скоростью, а затем дрожащей рукой протянула Антону. — Будем рады видеть вас снова, — произнесла она с нервной улыбкой. — Мы обязательно вернёмся, — весело пообещал Антон и, не обращая внимания на её перекосившееся лицо, потянул ухмыльнувшегося Мартена к выходу. Однозначно, месть блинов удалась!.. … Воспоминания об этом, что скрывать, одном из самых волнующих приключений настолько яркие и горячие, что он опять задумывается, не пора ли будить любовника. Но чувство долга резко противится, и он остается на месте. После того, как он добровольно записался в повара, само собой вышло так, что кухня оказалась полностью его вотчиной, за порядком в которой он следил почти так же, как за чистотой и сохранностью родной винтовки. Поэтому тот бардак, что встретил его сегодня с утра, его немало огорчил. Вновь разозлившись на Мартена, он принялся убирать со стола и, для полного счастья, обнаружил, что молоко, которое он не успел убрать, за ночь грустно скисло. «Вот и отлично, — злорадно подумал он, — вот теперь я посмотрю, как он будет делать свой неизменный утренний кофе!». Мысли о бурчании раздосадованного француза моментально привели его в хорошее расположение духа, но ненадолго. Ведь нужно было избавиться от испорченного молока. «Вот была бы кошка, проблемы бы не было», — вдруг пришла в голову шальная мысль. Кошек Антон любил всегда: да и разве можно не любить эти тёплые, мурчащие, ласковые существа, которые так очаровательно мнят себя хозяевами Вселенной, а всех остальных — прислужниками для удовлетворения своих прихотей. Антон с самого детства обожал, когда тяжёлая тушка бесцеремонно забирается на кровать и плюхается на ноги так, что не повернешься. И любая ругань, любые попытки спихнуть наглеца совершенно бесполезны, ибо — смотри выше — есть хозяева Вселенной, а есть их прислужники. Он фыркает от внезапно пришедшей в голову мысли, что, похоже, именно поэтому он и любит Мартена. Потому что тот о себе ровно того же мнения, что коты, да и в постели себя ведёт точно таким же образом. Вот только кислое молоко ему, увы, не скормить, и это его огромный минус в глазах Антона. Он с все большим энтузиазмом мечтает, как они купят котёнка, обязательно рыжего и пушистого. Назовут его… Антон на пару секунд задумывается, а потом не может сдержаться от негромкого смешка. Назовут они его Сими, и Антон с невыразимо честными глазами будет уверять Мартена, что это в честь его собственного, горячо любимого Антоном братца. А Мартен пусть кипит от злости, не рискуя возражать, но умирая от ревнивых догадок, не затесался ли тут ненароком зараза Шемпп. А потом рыжик — кстати, можно намекнуть Марти, что рыжий он тоже не просто так, а тоже в честь кое-кого! — будет ласково мяукать, выпрашивая колбаску, тереться об ноги и нагло запрыгивая на грудь, усиленно топтаться и довольно мурчать. Один-в-один Мартен, что и говорить… Но все его беззаботные мечты вдруг упираются в одно-единственное, но совершенно непреодолимое препятствие. Что это пушисто-когтистое и самое очаровательное в мире создание будет делать в их отсутствие? Он резко ощущает, как вокруг словно становится темнее, будто дружелюбное солнце подслушало его мысли и угасло в унисон им. Радость от чудесного утра медленно сходит на нет, и он, так и не закончив с посудой, подходит к окну и угрюмым взглядом смотрит перед собой. За окном тот самый шикарный вид, который так увлёк их с самой первой фотографии. Густой, не слишком популярный у местных жителей, а потому не особо ухоженный парк занимает почти весь обзор. В нем настолько малолюдно, что Мартен однажды, как пацана, развёл его на слабо в глупейшем пари, заявив, что, если они, гуляя час по парку, не встретят хотя бы трёх человек, то трахнутся прямо тут. Антон и сейчас не смог бы ответить, что побудило его согласиться на этот сумасбродный спор. Во всяком случае он пытался себя уверить, что действительно считал, будто тот не прав. Не признаваться же самому себе, что как раз был уверен в обратном и невольно хотел проиграть. Как бы то ни было, нельзя не признать, что ощущение прохладной древесной коры, царапающей спину, и отчаянного страха, что увидят, царапающего сознание, вместе обернулись незабываемым оргазмом. Который, кстати, не мешало бы повторить при случае… Но сейчас даже мысли об этом не приносят привычного радостного волнения и предвкушения. Антон смотрит на парк и почти его не видит, вновь и вновь захваченный одной мрачной мыслью, которая никогда полностью его не покидает. А что дальше? Тогда, 4 года назад, эта квартира послужила им спасением. Тут они зализывали друг другу раны, ещё недавно казавшиеся смертельными, и учились жить заново. Жить вместе. Жить ради достижения одной цели, затмевавшей все. А теперь эта цель достигнута. И не понять, счастье это или горе… Он с тоской, сводящей скулы и замедляющей стук сердца, думает, что все в их жизни отныне изменится. Спорт, без которого он не представляет себе своё существование, вот-вот останется в прошлом. И их совместные сезоны тоже. И кто знает… Не останутся ли постепенно в прошлом и они друг для друга… Не будут ли их встречи всё реже, а отсутствие — все дольше? Не начнут ли они постепенно все больше увязать каждый в своей жизни? Отдельной друг от друга… И что тогда будет делать рыжий и пушистый Сими… Антону очень хочется закрыть глаза и заплакать, но почему-то он не может этого сделать. Он упорно смотрит на парк, и ему кажется, что он даже различает то самое дерево с прохладной корой. Он вдруг вспоминает все их годы, все встречи в бесконечных отелях, без которых под конец уже и дышать-то было невозможно, все вымученные, выстраданные, вытащенные насильно признания, все поцелуи и ласки, на которые оба подсели, как на наркотик, все ссоры и скандалы, после которых было так невероятно круто мириться… Вспоминает и с неожиданным ожесточением понимает, что ни за что не позволит этому их горькому, урезанному счастью — да, блять, счастью! — просто так раствориться в серой рутине будних дней. Не для того они пережили все это и до сих пор вопреки всему остались вместе, чтобы теперь собственными руками все разрушить. И если это злополучное отсутствие может привести к печальному исходу, то, возможно… Возможно, не нужно больше никакого отсутствия?! Он не успевает как следует испугаться этой безумной мысли, обжегшей всю душу. Потому что вдруг самые тёплые, самые знакомые ладони ласково обнимают его за талию, а самые любимые в мире губы жарко шепчут на ухо: — Ну и куда ты сбежал? Я соскучился. У меня, знаешь ли, были иные планы на утро. Антон слегка проводит пальцами по его руке, улыбается от того, как он вздрагивает в ответ, и выкидывает из головы все мысли. Не сейчас. Потом. Все потом… Мартен торопливо разворачивает его к себе лицом и начинает осыпать короткими поцелуями, стаскивать футболку и одновременно подталкивать к столу. «И откуда только силы берутся, если вспомнить, сколько раз ночью…» — пролетает завистливая и одновременно горделивая мысль. Но тут он упирается поясницей о столешницу, и Мартен нетерпеливо подхватывает его и усаживает на стол, моментально вжимаясь между его широко разведённых ног. И последнее, что думает Антон, перед тем, как перестать думать вовсе: «Как хорошо, что на столе уже нет крошек!» Спустя целую вечность (то есть полтора часа — искривление истин продолжает работать!) Антон стоит у красивого, расписного вазона и осторожно прикасается к еловым иголкам, не переставая удивляться. Когда они были тут в последний раз, ещё до Олимпиады, на Новый год, они, признаться, слегка вымотались в поисках этого не самого свойственного для Испании, но такого необходимого на Новый год деревца. И когда их поиски, наконец, увенчались успехом, ему вдруг стало так жаль пушистую и задорную малышку, что он предложил посадить её в землю — вдруг даст корни. Мартен, конечно, одарил его за это своим фирменным взглядом «боже-почему-вокруг-меня-одни-идиоты?!», но спорить вопреки ожиданиям не стал. И Антон был ему за это по-настоящему благодарен. Но даже он сам особо не верил, что она так хорошо обустроится в их маленьком мире и почувствует себя тут, как дома. «Прямо как я», — непрошеная мысль ошарашивает и заставляет поежиться. Разве он здесь уже дома?! Из топкого болота смятения его вытаскивает Мартен, наконец, заявившийся из кухни с полной вазой грейпфрутов, так что Антон посылает все тревожные мысли подальше и мысленно облизывается в предвкушении. Мартен шлепается на диван, призывно хлопает по месту рядом с собой и щелкает пультом. Настроение Антона, которое рядом с Мартеном становится переменчивым, как сто сердец красавицы, вновь устремляется к нулевой отметке. Ну все, сейчас снова начнется священная война за главный символ власти: пульт от телевизора. И спустя всего несколько минут именно это и происходит: Мартен очень хочет посмотреть новости (Антону все время кажется, что Мартен с его активной жизненной позицией и желанием быть в курсе всех политических событий в мире чересчур перегибает палку). А Антон мечтает посмотреть гонку Кубка мира по лыжам, в которой сегодня Серёга Устюгов может здорово упрочить своё лидерство в битве за Глобус. Мартен поначалу пусть и недоволен тем, что Антон отобрал пульт, но, увлекшись выколупыванием кисло-сладкой ароматной мякоти из кожуры, не предпринимает никаких ответных действий. Но стоит ему осознать, на что именно так увлечённо глазеет Антон, как все его благодушие словно рукой снимает. Он выхватывает у него пульт и безапелляционно заявляет, что он хочет и будет смотреть новости. Антону яснее ясного, что дело вовсе не в новостях. Мартенова ревность к Устюгову давно не тайна для Антона, хотя причина её возникновения — как раз таки тайна та ещё. Обычно его это забавляет и в глубине души даже греет. Но сегодня вдруг ему становится слишком обидно. Шутки шутками, но на самом деле у Мартена никогда не было ни единого реального повода для ревности, что, впрочем, нисколько не мешает ему периодически изводить Антона и капать на нервы. И если честно, после того, как тело все еще помнит сотрясавшую его совсем недавно пост-оргазменную дрожь, а в ушах тонкой мелодией звучат произнесенные и услышанные лихорадочные признания, это просто оскорбительно и ни капли не смешно. Поэтому вместо того, чтобы затеять обычную весёлую возню за пульт, он бросает злое: «Да пошёл ты!» и быстро выходит из комнаты. Спустя полчаса его насупленного валяния на кровати и просверливания тяжёлым взглядом дыр в потолке дверь бесшумно открывается, и виновник его добровольного заточения объявляется на пороге. Чувствует себя виноватым, сразу ясно Антону, и потому он не отводит взгляда от потолка, всем видом демонстрируя, что ему нет никакого дела, почему открылась дверь. Мартен громко вздыхает, в свою очередь давая понять, какое у него ангельское терпение, раз он мирится со всем происходящим. Подходит к кровати и ставит на тумбочку тарелку с разрезанными и густо посыпанными сахаром грейпфрутами. Украдкой скосив глаза, Антон не может не признать, что впечатлён. Сам Мартен их ест почти без сахара, уверяя, что так их цитрусовый вкус раскрывается полностью, в отличие от Антона, которому чем слаще, тем лучше. И вот эта тарелка… Она сейчас о многом говорит, да! Кажется, он ещё более глубоко чувствует свою вину, чем казалось на первый взгляд, а потому можно потрепать ему нервы ещё немного. Заслужил, зараза! Мартен какое-то время явно ждёт реакции на свой благородный поступок, но, так и не дождавшись, вытаскивает козырь из-за пазухи. — Кстати, твой Серёга выиграл, обошёл Клэбо на финише на восемь секунд. Я гонку записал, можем, вместе посмотреть, если хочешь. Антон не может внутренне не усмехнуться: это уже удар ниже пояса, и Мартен это отлично знает. Понимает же, гад, что Антон не в состоянии отказаться, и беззастенчиво этим пользуется. Ладно… Против серегиной победы, грейпфрутов с сахаром и виноватого взгляда Мартена у Антона совершенно точно нет никакого иммунитета. Он встаёт, подчеркнуто не глядя, забирает тарелку и направляется в зал. Но на пороге останавливается и смотрит через плечо: — Мне одному, что ли, все это съесть? И увидев, как довольно, наконец, усмехается Марти, идёт дальше, не дожидаясь его. Он усаживается на диван, чувствует, как тот плюхается рядом, по-хозяйски закидывая руку ему на плечи, и совершенно беспричинно вдруг понимает, насколько же он счастлив. А потом он неожиданно задумывается, каким неведомым образом столько лет спустя они пришли вот к этому глупому счастью. И неожиданно вспоминает, как же все начиналось…