Наследство дядюшки Ли

Саша в тайне надеялась, что хозяина дома не окажется — предъявлять ему своего нового старого знакомого в том виде, в котором Флаке предстал пред нею в кабаке, казалось ей идеей совсем уж несостоятельной. Ей повезло — дёрнув за ручку калитки, она обнаружила ту запертой. Слева от калитки располагались монументальные кованые ворота — в два человеческих роста высотой, с пожарную машину шириной и с окислившимся зелёным фамильным вензелем посередине. Когда-то у Линдеманнов даже была своя геральдика; сейчас же последний из рода стоял на пороге неизбежного, готовясь вместе с собой унести в небытие и память о славном семействе. Замочные петли ворот скрепляла могучая стальная цепь — такая же зелёная — а на ней висел замок. Судя по ржавчине на нём, ворота не отпирались уже очень давно — оставалось загадкой, каким образом Линдеманн выводил свои ретро-автомобили. На угодьях с тыльной стороны особняка красовался ангар: просторный и нестарый. Линдеманн соорудил его уже после смерти родителей, не особо тревожась о том, чтобы угрюмая постройка хоть как-то вписалась в архитектурный ансамбль. Ангар он использовал как гараж: в небольшой коллекции значилось около двадцати машин, которые Тилль начал скупать сразу после того, как завладел состоянием своего отца. Стоит ли говорить, что разговоры о взбалмошности наследника клана пошли по городу уже тогда: в период падения старых устоев, в период, когда союзники один за другим покидали город, а враги намеревались прибрать к рукам то немногое, что ещё оставалось в нём дельного, молодой Линдеманн тратил немалые средства на дорогие игрушки, абсолютно не проявляя интереса к делам городского сообщества. К моменту, когда исчезла его жена, уже ни у кого не оставалось сомнений: наследник — не хозяин, у города больше нет хозяина; и пропажа супруги молодого Ли только утвердила людей во мнении: с этим человеком точно что-то не так. Что именно, пытались выяснить многие, но терпели фиаско: Линдеманн друзей не водил, а многочисленных знакомых ни во что не ставил; двери особняка, помнящего шумные балы, великосветские сборища и мафиозные сходки, закрылись для публики, а номинально овдовевший хозяин обрёл славу отшельника. Со временем же город обнищал, оскудел людьми и событиями, и о том, что в особняке Линдеманнов когда-то делалась история, уже и думать забыли. Саша никогда не видела, чтобы хоть один из автомобилей покидал гараж. Она даже сомневалась в том, что, машины были на ходу. Открыв калитку копией ключа из связки, которую на следующий день планировала вернуть хозяину, она ступила на каменную тропинку и затащила за собой Флаке. Шагая к дому, тот норовил навернуться не менее трёх раз — он был пьян и не в себе. Пока они ехали из бара, он успел поведать старинной подруге, что с завтрашнего дня ему светит статус бездомного: из квартирки, что он снимал в одном из гадюшников — так называемых "доходных домов" — после того, как родители выперли его из дома, а было это чуть ли не полжизни назад, так вот, из этой квартирки его выселили за неуплату. Осталось собрать нехитрые пожитки и отправиться на паперть. Собственно, потому он и потащился той ночью в бар — в надежде подцепить кого-то, кто за оказание определённых услуг отплатил бы ему крышей над головой. Не везло — его поили, ведь городских сумасшедших и прочих убогих принято поить, но не более. — Тихо, — шепнула Саша, отворяя дверь и засовывая нос в тёмное прохладное пространство гостиной. Ни шороха, ни света — Линдеманна дома не было. К моменту его возвращения парочка уже вовсю гутарила на кухне: Саше удалось затащить неповоротливого хмельного Лоренца в ванную при своей комнатке, отмыть его, пришить пуговицу на несвежую рубаху и даже спрыснуть её своими духами — цветочно-цитрусовый аромат всё же лучше, чем перегар. И, спустившись на кухню, гость уже отдалённо походил на нормального человека. Очки у него девушка отняла — она считала их чем-то вроде проклятия. Двое уже сидели за столом, попивая чаёк и закусывая бутербродами с колбасой, когда во входной двери повернулся ключ. Пока тяжёлые шаги обозначали приближение хозяина, ступающего через всю гостиную к кухне, где горел свет, оба, не сговариваясь, молчали. Саша особо не боялась — даже если он вышвырнет её из дома сейчас, а не утром — ну и что: проведёт несколько лишних часов на вокзале, да и всё. Билет до столицы на руках, а там и до Доминиканы не далеко. За Флаке она тоже не беспокоилась — он уже в плюсе: помылся и поел как-никак... — Что здесь... — Линдеман заорал не сразу. Несколько секунд он пялился на сборище, словно не веря своим глазам: чужак? Здесь, в его доме? Ночью? — Я же говорил, никаких посетителей! Это что за... Он вплотную подошёл к сиделке, возвысившись над ней скалой. От него, как обычно, несло потом, травой и алкоголем. Поверх белой рубахи с расстёгнутым воротом болтался фиолетовый галстук, завязанный нетуго и неряшливо. Хозяин занёс руку, и Саша зажмурилась — она приготовилась к тому, что он её ударит, но вместо удара он ухватился за кончик её выбеленных волос, неаккуратно собранных в высокий хвост, и принялся накручивать их на палец. Ещё, и ещё, и ещё, пока волосы настолько не натянулись у корней, что девушке пришлось откинуть голову, дабы ослабить боль. — Господин Линдеманн, — заговорила она, а говорить с задранной головой оказалось очень неудобно, — я знаю, что нарушила внутренний распорядок. Знаю — Вы предупреждали меня в устной форме... Но всё же контракт ещё не подписан, и фактически я ничего не нарушаю, а Флаке... Это мой сводный брат, и ему некуда идти... Размотав волосы сиделки и освободив от них свои грубые толстые пальцы с вечными, казавшимися несмываемыми цветными пятнами у ногтей, Линдеманн обошёл вокруг стола и уставился на тщедушного незнакомца. Флаке в ответ, так же — не вставая, уставился на него. Взгляд Лоренца был до наглости прямым и резким — без очков он просто плохо видел, и его глаза, подслеповатые, бледно-голубые, распахнутые в идиотическом изумлении, гипнотизировали не меньше, чем глаза хозяина дома — серо-зелёные хамелеоны, полные тоски и ярости одновременно. — Брат, говоришь... Что-то я не слышал, чтоб у тебя здесь были братья, — он обратился к Саше, не отрывая взгляда от Лоренца. — Ну, как бы брат. Друг детства. Я же местная, только давно не возвращалась, а сегодня встретила его, а ему, оказывается, совсем некуда идти... Помилуйте, господин Линдеманн, всего на одну ночь — пусть поспит в моей комнате, а утром я дам ему денег, и он сможет снять себе комнату... Саша щебетала тонко, скороговоркой, изображая испуг, хотя она уже поняла: Флакона Ли не выгонит. На этот раз расчёт её оказался верен. Следующим действием со стороны хозяина стал приказ: — Встань, — приказ обращался к Флаке. Тот с готовностью поднялся, не отводя от хозяина глаз. Тилль прошёлся по долговязой фигурке взглядом, несколько раз, вверх-вниз, и наконец изрёк: — Как, говоришь, тебя звать? Флаке? Ты выше меня, Флаке-Шмаке, и мне это не нравится. С этими словами он стянул с себя галстук, не распуская петли, и набросил его на шею гостя. Дёрнув вниз, он заставил того опуститься на колени. Флаке и не думал сопротивляться — как завороженный он продолжал взирать в хмурое лицо нового знакомого, снова — снизу вверх. — А вот это мне уже нравится, — прорычал хозяин и вновь дёрнул за импровизированный поводок, притягивая голову Лоренца к своему паху. Натянув петлю до предела, Линдеманн вцепился в ещё сырые после душа волосины, заставив Флаке уткнуться самым носом себе между ног. Веки хозяина прикрылись, а грудь вздымалась в ровных, глубоких вздохах, пока Лоренц со знанием дела возился с его ремнём и ширинкой. Саша наблюдала за сценой, как завороженная; рот, приоткрытый для того, чтобы сделать глоток чая, так и оставался приоткрытым, пока чай остывал в чашке на столе. — Если хочешь остаться и посмотреть — я не против. Но присоединиться не рассчитывай, — нe открывая глаз, прохрипел Линдеманн, и до девушки не сразу дошло, что обращался он именно к ней. В миг освободившись от оцепенения, она вскочила со стула и понеслась наверх, не оглядываясь и не глядя под ноги. Преодолев лестничный пролёт, она впорхнула в комнату и заперлась изнутри, не включая света. Полночи она провела, сидя под дверью, вслушиваясь в звуки, доносившиеся сперва снизу, потом — сверху, потом снова снизу. Ближе к утру ей надоело, и она легла в кровать. Перед тем, как уснуть, она набрала Терезе сообщение: "Сдаю билет и остаюсь. Подробности завтра".

***

Утро ворвалось в её комнату вместе с ветром — внезапно нагрянувшая в город стихия распахнула прикрытые, но не запертые рамы окна и разметала по подушке светлые волосы. Вскочив в испуге, девушка бросилась сперва к окну, спешно его затворяя, потом к двери. Накинув на ходу дежурный белый халатик, как есть — не умывшись и не причесавшись, она выскочила в коридор, чуть не снеся на ходу одну из нелепых декоративных ваз, и на всех парах ринулась вниз. Больше всего на свете она опасалась не обнаружить Лоренца — а что, если Ли передумал? Разочаровался в талантах приёмыша или же, пресытившись, выкинул его за ненадобностью? Уж не поторопилась ли она обнадёживать начальницу? И не придётся ли возвращаться к старому плану и собирать чемоданы впопыхах, чтобы не опоздать на вокзал? Флаке вовсю хозяйничал на кухне — облачённый в какое-то шмотьё не по размеру и придурковато улыбаясь, он жарил блинчики. Линдеманн сидел за столом и наблюдал за его действиями. — Доброе утро, — поприветствовал он девушку, пока та второпях запахивала халатик, наброшенный поверх короткой шёлковой ночнушки. — Значит так, теперь под наблюдением вы оба. Если меня и дальше будет всё устраивать, так и быть — подпишу ваш чёртов контракт. Но только чтобы отныне никакой самодеятельности. Поешь и поднимайся в мою комнату — что-то мне нездоровится, укольчик бы. После укола Тилль, как всегда, забылся, но перед этим успел вручить сиделке пачку купюр: — Приодень братца и купи ему новые окуляры. Когда вернётесь с шоппинга, — при слове "шоппинг" он как-то странно хмыкнул, — направляй братишку ко мне, а сама приберись-ка в доме. А то живём, как в свинарнике. Начнёшь с гостиной. Саша хотела было возмутиться: она — медицинский работник, а не горничная. Она и готовить-то обязалась лишь потому, что диета — часть медицинского ухода. А на то, чтобы драить свинарник, как метко обозвал Линдеманн собственное жилище, она не подписывалась. Но вовремя сообразив, что перечить хозяину, не имея на руках подписанного контракта, не в её интересах, она проглотила недовольство, сделав в уме засечку на память. Уже вечером, вернувшись из единственного на весь город торгового центра, она, как и было условленно, отправила нагруженного пакетами с новенькими шмотками Лоренца наверх — очевидно, старый извращенец жаждал приватного дефиле — а сама принялась за уборку. Для того, чтобы снять с карниза чёртовы гардины, ей пришлось притащить из подсобки стремянку, но первая же гардина оказалась так тяжела, что, не удержавшись в руках работницы, погребла под собою и её саму, и лестницу. Выбравшись из пыльного плена, Саша материла свою судьбу на чём свет стоит, и решив, что стирать этот кошмар — глупая затея, лишь отнесла все шторы во двор и спалила их там. Огонь полыхал, наполняя округу едким токсичным дымом, и даже мелкий холодный дождь не мешал пламени уничтожать мерзость. Посмотреть на светопреставление из комнаты на третьем этаже так никто и не вышел. Вернувшись в гостиную, она занялась мебелью. Пропылесосив кресло у окна и застирав пятна на обивке, Саша принялась за покрытый серым налётом журнальный столик. Кроме пепельницы на нём лежал альбом — тот самый, что составлял хозяину компанию в моменты скрытного рукоблудия. Долго воскрешая в памяти нелицеприятные сцены, подсмотренные ею в приоткрытую щёлочку кухонной двери, долго вслушиваясь — не идёт ли кто? — она всё же решилась взять его в руки. Обычный альбом для рисования — из числа тех, которыми пользуются школьники. Плотные листы, местами измятые и заляпанные, были покрыты нечёткими карандашными рисунками. Даже зарисовками — на одних изображениях узнавались люди, предметы, постройки, другие же являли собой непонятные абстракции. Некоторые из них оставались незавершёнными, заброшенными навсегда или же просто ожидавшими своего часа; кое-какие — и вовсе были сплошняком заштрихованы карандашным грифелем; но на тех, что можно было бы расценивать как законченные произведения, в правом нижнем углу был знак. Один неопрятный кружок с отпочковавшейся от него закорючкой. Подпись? Знак походил то ли на размашистую заглавную "Q", то ли на гипертрофированного сперматозоида. Сама не зная зачем, Саша сделала несколько снимков закорючки на свой мобильный, и, спешно отбросив альбом, словно его страницы жгли ей пальцы, вернулась к уборке.

***

День за днём она несла свою службу: кулинарные обязанности они с Лоренцем делили на двоих, обязанности по медицинскому уходу за больным по-прежнему оставались за ней, а пока двое уединялись наверху, Александра продолжала работу по дому, преображая его. Линдеманн даже вручил ей связку ключей от всех дверей в доме, строго-настрого наказав привести в порядок спальные комнаты, а кабинет и подвал не трогать. В комнатах не нашлось ничего особенного: обычные пыльные хоромы с пауками в тёмных углах и плесенью под полуистлевшими коврами. Правда обставлены эти хоромы были весьма богато. Не раз и не два Саше попадались на глаза вещички, что она могла бы с лёгкостью сбыть через знакомых аукционщиков за хорошенькую сумму. Фарфоровые вазы в человеческий рост, так небрежно расставленные вдоль коридоров, светильники со вставками из муранского стекла, зеркала с рамами, отделанными восточными самоцветами, спальные гарнитуры из красного дерева и слоновой кости, тяжеленные серебряные канделябры, потемневшие от времени и оттого выглядевшие ещё дороже — да, Тереза была права: особняк под завязку забит старинным барахлом. Оценщикам и аукционщикам будет где разгуляться! Однажды Флаке захворал. Линдеманн любезно выделил ему отдельную комнату рядом со своей и велел сиделке "поставить брата на ноги и секретных сывороток не жалеть", а сам ушёл. Саша не знала, куда хозяин вообще ходит, ездит, с кем общается, но очевидно, были у него свои тайные делишки, обсуждать которые ни с любовником, ни с сиделкой он не спешил. Напоив простуженного задохлика жаропонижающими и горячим витаминным коктейлем и дождавшись, пока тот уснёт, Саша отправилась вниз. Она как могла оттягивала этот момент, но нельзя оттягивать неизбежное бесконечно: вытащив стремянку на середину холла и разложив её на все три секции ввысь, она, вооружившись влажной тряпкой, покарабкалась вверх по ненадёжным алюминиевым перекладинам. Люстра, представлявшая собой искусное переплетение шести стеклянных соцветий, из которых работали лишь три, давно требовала к себе внимания. Саша планировала снять люстру и помыть, а если не получится снять, то хотя бы пройтись по плафонам тряпкой и заменить перегоревшие лампочки. Тяжеленная стеклянная конструкция, спускавшаяся с потолочного крюка на толстой полуржавой цепи, когда-то, наверное, знавала лучшие времена. Сияла во всю мощь, слепя владельцев и гостей особняка желтоватыми переливами, играя тенями, озаряя пышные ночные сборища. Но всё закончилось, когда домом овладел молодой Тилль. Закончились сборища, заросли тропы, двери особняка навсегда захлопнулись для старых гостей. И в ярком свете больше не было нужды. Едва став на последнюю ступеньку, Саша потянулась к ближайшему плафону. Нить накала, порванная посередине, дрожала внутри лампы, как оторванная лапка крупного насекомого. Да сейчас таких лампочек и не выпускают — это сколько же времени прошло с тех пор, как их последний раз меняли? Едва дотронувшись влажной рукой до ржавого патрона, Саша вскрикнула. Лампа ответила на прикосновение треском и искрами, тряпка полетела вниз, а лестница под дрогнувшими ногами работницы заходила ходуном. Дом одномоментно погрузился во тьму — и надо же было пробкам перегореть именно в такой момент? Объятая ужасом, задержав дыхание, наощупь девушка спустилась вниз и лишь коснувшись голыми ступнями холодного пола перевела дух. Упади она оттуда, из-под свода, с высоты метров шести, а то и более — костей бы не собрала. В таких старых домах проводка ни к чёрту, но Ли, несомненно, не обрадуется, обнаружив своё жилище во тьме, и ещё, чего доброго, обвинит сиделку в умышленной диверсии. С него станется! Где-то должен быть электрощиток — но где? Саша уже хорошо изучила особняк — ни в одном из помещений, в которых ей довелось побывать, щитка не было. Обычно все коммуникационные пульты сосредоточены в подвале, и туда-то она и устремилась, захватив с собой связку ключей и фонарь, и забыв обуться. Рассохшаяся дверь открылась с тугим скрипом, а за нею были ступени. Саша насчитала их двадцать, пока спускалась — глубоко же подземелье! Интересно, в былые временя мафиози держали здесь своих пленников и пытали недругов? Первое, что девушке бросилось в глаза после того, как она ступила на твёрдый бетонный пол, словно призвано было служить подтверждением её догадок: фонарь выхватил из темноты кусок стены, утыканный гвоздями с пола до потолка. На гвоздях висели инструменты — ножи, клещи, пилы — сотни две разномастных орудий, не меньше! Пока неровный свет фонаря бликовал по лезвиям и остриям, Саша переминалась с ноги на ногу — от созерцания всего этого экзекуторского великолепия где-то в поджилках становилось щекотно. Ступни уже начинало сводить от холода, и, не решаясь задерживаться в мрачном подземелье надолго, Саша сделала шаг, попутно двинув лучом вправо — нужно было найти чёртов щиток, вернуть свет, да и валить оттуда. Но щитка нигде не было видно. Девушка несмело шагала во тьму — прочь от ужасной находки — как вдруг её правая нога увязла в чём-то влажном и тягучем... Кожу мгновенно обволокло, и, стараясь выбраться из пугающей жижи, Саша запрыгала на месте. Воздух вокруг наполнился едкими пахучими флюидами, и чем более остервенело Саша скакала, расплёскивая голой ступнёй вязкие капли по полу вокруг, тем нестерпимее становился запах. В висках застучало, в носу зачесалось. От мокрого плена она так и не избавилась, и, запаниковав, поскользнулась и начала падать. В попытках удержаться она принялась махать руками, беспорядочно стреляя световым лучом по казавшемуся безграничным тёмному пространству подвала, и ей казалось, что из тьмы на неё смотрят чудовища. Наконец левой, свободно рукой, она нащупала какую-то поверхность — судя по всему, стол. Но то был необычный стол — он тоже был покрыт чем-то вязким, и её рука заскользила по нему, пока её нога скользила по склизкому бетону: в итоге девушка растянулась на полу, увязнув в непонятной субстанции, как утка в нефти. Чувствуя кожей, как холодная маслянистая жижа затекает под одежду, продолжая истерично барахтаться, она едва успела расслышать, как на лестнице раздались шаги. Вне себя от ужаса, она замерла в раскоряченной позе, направив луч фонаря на ступени — из тьмы прямо на неё шёл Линдеманн. Он смотрел на неё — не в глаза, не на скривившееся в судорогах туловище и не на раскиданные по сторонам конечности, а просто на неё, целиком — и его лицо изображало хладнокровную ярость. Это было лицо человека, который держит в своём подвале целую коллекцию страшных предметов, человека, который запретил ей сюда спускаться... Преодолев все двадцать ступеней, Линдеманн, ни говоря ни слова и не сводя глаз с беспомощной сиделки, сперва застыл, затем сделал шаг к стене с инструментами, снял с гвоздя маленький молоток, сделанный из чистой стали полностью, включая древко, и направился прямо на неё. Пока он шагал в направлении, что указывал ему луч её же фонаря, она выжидала, но когда он поравнялся с ней и остановился, переложив молоток из левой руки в правую, повертев им, словно примеряясь, и наконец занеся его в воздух, самообладание покинуло Александру окончательно: — Не убивайте меня, господин Линдеманн! Я не специально! Я ничего не знаю! Пробки вырубило, я всего лишь искала щиток! Я никому ничего не скажу! Я больше так не бу-уду! Она не помнит, как долго орала, пока он возвышался над ней, потряхивая своим молотком, но замолчать её заставил лишь сорванный от перенапряжения голос. Дальше она хрипела, выдавая мольбы и продолжая барахтаться в непонятной луже, а Линдеманн всё смотрел и смотрел... Потом он направился дальше, оставив её валяться на полу позади себя. — Посвети, — услышала она из темноты и направила фонарь на голос. Линдеманн стоял напротив большой деревянной дверцы, врезанной прямо в стену. На дверце висел замок. Дождавшись света, он замахнулся молотком и снёс замок к чертям. Дверца распахнулась, раскрыв за собой щит электроуправления. Задёргались рычажки, зашумел генератор. Под потолком загорелась лампочка. — Давненько пробки не вылетали, а ключ от щитка я потерял, — покончив с делом, Тилль направился обратно — снова к девушке и снова не выпуская молотка из рук. Привыкнув к свету, Саша наконец оглядела себя: она ступила в банку с какой-то краской, и пролив её на пол, увязла в ней сама. Рукой же она вписалась во что-то красочное и хаотичное. Вокруг сильно воняло чем-то химическим — так пахнет в городских скверах перед открытием летнего сезона. Да это краска и есть, да не одна, много их — как следует разглядев разукрашенную разномастными кляксами ладонь, Саша поняла, что вляпалась в разложенную на столе палитру. Сам подвал уже не казался бесконечным — напротив, он был весьма тесен и изрядно захламлён. Бо́льшую часть подвала занимали холсты — картины без рам, яркие, с преобладанием тёмно-синего и ярко-красного, картины, изображающие странных людей на ночных улицах странного города. Десятки, если не сотни картин, натянутые на подрамники и стопками сложенные вдоль стен. На полотнах, что располагались ближе всего к развалившейся на полу девушке, в правом нижнем углу ей удалось разглядеть знакомую загогулину. Не в силах ни пошевелиться, ни даже моргнуть, она всматривалась в мрачные сюжеты, скользя остекленевшими глазами с алых лиц рисованных персонажей на таинственный значок, которым неизменно был отмечен каждый из холстов. Отвлечься от созерцания Сашу заставил звук грохнувшегося рядом о пол молотка. Присев, Линдеманн лихо подхватил её, перекинув через своё могучее плечо, и потащил наверх. — Не хватало ещё, чтобы ты мне весь дом перемазала, неряха, — его голос звучал из его же спины, к которой девушка вынужденно прижималась ухом. Занеся в её комнату и бросив на упругую кровать, он потёр руки: — Сейчас растворитель принесу. — У меня ацетон есть... Жидкость для снятия лака, — промямлила сиделка, подпрыгивая на пружинном матрасе и маневрируя всем телом, дабы не свалиться на пол. Вместо ответа Линдеманн издал какое-то хрюканье, отдалённо напоминавшее смешок.

***

Оттерев краску чуть ли не вместе с кожей и смыв с истерзанного тела остатки масла, Саша сидела на своей постели, развернувшись лицом к открытому настежь окну. На всё про всё у неё ушла литровая банка растворителя, и комната настолько пропиталась его ядовитым ароматом, что у девушки начались галлюцинации. Сидя в кровати и смотря в ночное небо, она видела краснолицых людей, блуждающих по улицам синего города... Сбросив наваждение, она потрепала себя по щекам, чтобы не провалиться в нездоровый сон, и схватилась за мобильный. Отправив сделанные несколько дней назад фото закорючки из альбома в поиск по изображениям, она не ожидала получить результат, но... "Картины немецкого художника, скрывающего свою личность, покорили европейских ценителей изобразительного искусства". "Семь картин авторства таинственного мистера Q ушли на выставке в Лондоне по цене от полутора до двадцати тысяч евро". "У мистера Q появились подражатели". "Поклонники уверены: подпись мастера — сперматозоид, а краски, которыми он пишет, замешаны на его семени". "Американский искусствовед выдвинул предположение, что Q — первая буква от Qualquien, а за фирменной подписью скрывается не один, а целая группа анонимных авторов". "Издание The Times готово выложить полмиллиона за эксклюзивное интервью с художником-мистификатором". "Мистер Q — жив ли он, или кто-то присылает на выставки работы давно почившего неизвестного мастера, наживаясь на чужом таланте?". "Harper's Bazaar объявил премию в двести тысяч за информацию о мистере Q". "Интернет-портал "Вестник Феминизма": Мистер Q — женщина, а её подпись символизирует вовсе не сперматозоид, а яйцеклетку в момент оплодотворения". "Карл Лагерфельд заявил, что хочет использовать мотивы творений мистера Q в качестве принтов для своей новой коллекции". Телефон упал на пол, и Саша за ним не полезла — вместо этого она ринулась к тумбочке, к своей заначке: если что-то тогда и было способно усмирить крупную дрожь горящего тела, так это фляга с виски.