***
Дожди завладели городом. Граждане кляли погоду на чём свет стоит: лето в их краях, вблизи от балтийского побережья, и так короткое, зачастую прохладное и ветреное, но в этом году капризная мать-природа превзошла саму себя. Почва в садах не просыхала, службы городских коммуникаций едва справлялись с потопами на улицах, автомойки простаивали без дела. Саша хранила в своём чемодане две пары летних босоножек на каблуке — какой глупостью было тащить их сюда через всю страну, чтобы так ни разу и не надеть! С той ночи, когда Линдеманн приволок Флаке домой на тачке без номеров, всё стало как-то спокойнее. Хозяин реже бычился, временами даже шутил, на еду не жаловался, на скорость исполнения своих указаний — тоже. И Сашу такие перемены в его нраве не могли не настораживать. Что стало им причиной — вновь обретённое личное счастье с совсем уже возгордившимся от барских щедрот очкариком? Вряд ли. Линдеманн — не мальчик, и кажется, сантименты никогда не были его коньком, даже в детстве. Простая логическая цепочка выстроилась в голове у сиделки: Тилль уже не тот. Совсем не тот — смерть рядом. Всё чаще он спал, неспокойно, под наркозом, а когда не спал, мог часами просиживать в подвале, куда никого не пускал. Он словно боялся чего-то не успеть, хотя Саша видела — незаконченных работ в мастерской столько, что даже если бы он писал целыми сутками, не отвлекаясь ни на уколы, ни на еду, ни на любовника — всё равно бы не управился. Он так торопился дать рождение всем своим идеям, что не рассчитал: на то, чтобы поставить детищ на ноги, довести их до ума, выпустить в самостоятельную жизнь, времени уже не оставалось. Флаке об увлечении хозяина конечно узнал — о рисовании, но не о личности. Тайну мистера Q в городе по-прежнему хранили лишь двое, и как бы Линдеманн ни старался выказывать равнодушие относительно этого факта, сиделке довольно скоро стало ясно: отчего-то он не желал разоблачения. Он хотел унести тайну своей личности в могилу. Тайну личности, но не детищ. Он сбывал их анонимно через посредников в мире искусства — по своим каналам те получали работы, рассылали их по галереям, а обратной связью служили деньги от проданного. Схемы курсирования работ и денег были так запутаны, что выйти на изначального отправителя или конечного получателя любому из промежуточных звеньев цепи было практически невозможно — Линдеманн хорошо поработал над сохранением своего инкогнито. Наследственность, ресурсы — в его руках были все карты. На его картах — наверное, миллионы. Линдеманн торопился — он чуял. Старый волк всегда чует дыхание вечности, и когда оно становится слишком близким, таким близким, что терпеть его зловоние уже не возможно, старый волк покидает стаю и уходит в чащу. Его окоченевшая туша послужит добычей падальщикам… У Линдеманна не было никакой стаи, и уходить он никуда не собирался — он просто морщился, через силу вдыхая зловонные пары́, исторгаемые непримиримой старухой в чёрном. А контракт всё ещё оставался неподписанным. Те, кто жил красиво, и уйти стараются красиво. Ли никогда красиво не жил — один, в трёхэтажной мраморной берлоге: всем своим существованием он перечеркнул нравы, водившиеся в ней со времён его прапрапрадеда. Но красиво однажды захотелось и ему. Розовый фиат, который всё-таки оказался на ходу, покинул ангар ранним воскресным утром. За рулём был хозяин, а на сидении рядом — хозяйский любовник. Александра, не изменяя своему амплуа, распахнула свежевыкрашенные ворота — машина выехала на улицу, оставив после себя две полосы примятой травы. Закрыв и дом, и ворота, и калитку, сиделка заскочила на заднее сидение, и фиат отправился в город — колесить по улицам, сигналя согражданам, выползшим из своих домов, кто в церковь, на воскресную службу, а кто — на рынок. На авто взирали с недоумением, провожали недобрыми взглядами, некоторые крестились, другие матерились. Линдеманн улыбался. Саша боялась. Когда водитель под кайфом, путешествие может закончиться самым нежелательным образом. Но Тилль вёл ровно, неспешно, и улыбался всю дорогу. Они объехали город — по периметру, и вдоль, и поперёк. Линдеманн хотел лишь одного — показать себя. Посмотрите, это я, я здесь, еду на своём розовом ретромобиле, а вы подберите-ка челюсти: жив я, жив! Тем утром, ловя свежесть уходящего лета через щель в приоткрытом окне, Саша грустила. Она понимала — в машине их два с половиной. Тот, что всегда был больше, чем просто единицей, ныне опасно скользил туда, откуда возврата нет. Номинально он всё ещё был с ними, с живыми, но уже не был целым. Старуха, на протяжении последних месяцев являвшаяся к нему во снах, отрубала от него по кусочку, и теперь от Тилля оставалась только половина. Его кровь горела, как лица людей на его полотнах. А ещё, если он так и не успеет подписать контракт, Саша попадёт на штрафы. Тереза не простит. Даже слушать не станет. Она ждёт контракта, она уже всё подсчитала, но сколького она не учла… Напоминать хозяину о договоре сиделка не уставала, но толку что… Розовый фиат остановился у торгового центра, став поперёк разметки и заняв сразу три парковочных места. Линдеманн хотел красиво, но не знал как. Поэтому он просто отвёл тех двоих, что делили с ним кров, сперва за покупками, а после — в ресторан. Домой хозяин возвращался один, благородно предоставив остаток дня подопечным в свободное пользование и даже выделив им в качестве бонуса неплохую денежную сумму. Просто он желал уединения. — Он откупился от нас, — заканючил Флаке, как только они с псевдосестрой хлопнули по первой рюмке. В "Лососе" было немноголюдно — в это время года многие заняты на полевых, собирая урожай, а те, что пашут в конторах, уже отправились по домам готовиться к новой рабочей неделе. — Тебе-то что… — Саша глубоко вздохнула. Её мысли витали вокруг контракта, Терезы, штрафов, просранного лета... Она думала о чём угодно, только не о душевных страданиях братца-бездельника. — Обидно… Не поспоришь. В особняк вернулись уже ближе к полуночи — дверь в хозяйскую спальню была плотно прикрыта. Молча пожелав друг другу сладких снов, парочка разбрелась по своим комнатам.***
Девушке не спалось. Пролистывая сообщения на сайтах знакомств, она то и дело с раздражением сплёвывала — старики, женатики, альфонсы. А чего она хотела-то в свои тридцать шесть? Хотя о принце на белом коне она не мечтала и в восемнадцать. Мечтала бы — осталась здесь, прозябать в нищете и убожестве. Глупые девочки обычно так и поступают. А Саша глупой, казалось бы, не была — она купила билет и уехала. Но спустя много лет всё же вернулась, расписавшись в глупости глупостью и по глупости. Без контракта она не только лишится запланированного заработка, но и будет обязана расплатиться с Терезой за свою немощь. А расставаться с тыщёнками, ожидавшими своего часа на её валютных счетах, ой как не хотелось. Захлопнув ноутбук, Саша откинулась на подушку и уставилась в потолок. Сон настигал её волнами, то погребая в пучины бессознательного, то вновь выплёвывая на твёрдые земли сознательного. Поэтому, когда она услышала голоса, то сперва подумала, что они ей снятся. Понимание яви пришло лишь после того, как под окном зашуршал гравий. Вокруг особняка кто-то ошивался. Судя по голосам, их было трое, а судя по разговорам, они не колядовать пришли. — Ты уверен, что мы справимся? Всё-таки Хайнц… — Твой Хайнц — идиот. В одиночку пошёл за Линдеманном, на что только рассчитывал — шантажировать его? Хозяин болен, с ним ещё двое из прислуги — девка и пидор. Считай что никого. Зато бабла… — А ты уверен насчёт бабла? — Говорю же — у меня мать на кассе работает, на почте. Этот Линдеманн чуть ли не каждую неделю переводы со всех концов света получает. Налогов, как пить дать, не платит. Ничего не покупает — проверено. Бабло в доме. А если и нет — то там всё равно найдётся, чем поживиться. Это же особняк Линдеманнов, блять! — Вот именно, и слава у них… — Нету их! Умерли все! А особняк остался, и там бабло. Не нравится — вали на хрен… Подкравшись к окошку на полусогнутых, Саша выглянула на полбровки — так и есть: трое. Какие-то молодчики. Тупые. Умные оставили бы личные разборки за воротами, а не трындели под окнами. Со стволами — за поясом у каждого девушка разглядела по пушке. Тупые и с пушками. Ситуация аховая. Наскоро заскочив в спортивный костюм, который иначе как для редких утренних пробежек она не использовала, Саша вышла из комнаты и, стараясь не стучать набойками неудобных домашних сабо, бросилась наверх. Сперва — в опочевальню к Лоренцу как к слабому звену. Лоренц спал, заткнув краешек одеяла под подбородок. Обе его руки покоились на паху. — Крис. Флаке. Тссс! — Саша положила ладонь на его рот прежде, чем огорошенный внезапным пробуждением блондинчик вознамерился заорать. — У нас грабители. Вытащив брата детства из-под одеяла, она повела его за собой, взяв за руку — босой и в пижаме, Флаке неумолимо напомнил ей самого себя в лучшие годы их ранней дружбы. Но стоило им выглянуть в коридор, как дверь комнаты пришлось тут же закрыть обратно — грабители были уже здесь! Наверняка сработали отмычкой — ведь кроме замка на входной двери в доме больше не было никаких охранных приспособлений. Ни тебе камер, ни электронной системы безопасности. Оставалось удивляться беспечности хозяина… Или он по-прежнему надеялся, что его охраняет его имя? Он упустил момент, когда в городе подросло поколение, для которого его имя было пустым звуком. — Тииииииииль! В лучших традициях индийского кино Лоренц оттолкнул подругу, распахнул дверь и вылетел в коридор. Саша поймала его у двери Линдеманновской спальни — а та уже была нараспашку… — Тиииииии… Один из набежчиков ткнул дулом в едва разлепившего глаза хозяина, а двое других сгребли Лоренца в охапку. На женщину лишь зыркнули — мол, молчи, а то, сама знаешь. — Где деньги? — тот, что за главного, обращался к Линдеманну. — Скажи, где хранишь бабло. Мы заберём своё и оставим вас в живых. Не оставят — Саша хорошо помнила выступление Риделя по телеку несколько недель назад. Не оставляют они свидетелей. Мысль-вспышка пронеслась по сознанию. Пока они держат двоих, можно постараться бежать и вызвать полицию, но как… — Вон из моего дома, пока я ещё не очень зол, — процедил Линдеманн. После сна от него несло ацетоном, и дело было не в материалах, с которыми он работал, а в гниющих венах. — Что? Что, бля? — налётчиков такой наезд не на шутку развеселил. — А тебе не кажется, что ты сейчас не в том положении, чтобы острить… Главарь схватил всё ещё лежащего в своей постели хозяина за запястье, отчего Саша непроизвольно зажмурилась. Как же это, должно быть, больно… Со всей дури да по гниющим венам! — На! Одна из керамических ваз, бесцельно расставленных вдоль коридора третьего этажа, полетела в голову ближайшего из тех, кто удерживал Флаке. Саша вложила в бросок все свои надежды — ваза-то поди китайская, не в смысле, что ширпотреб, а в том самом, который вкладывают в словосочетание "китайская ваза" все богачи. Династия Мин или типа того... Посылка достигла цели и, отрикошетив от черепа растерявшегося бандюги, пала на ковёр невредимая. Ай, да китайцы! Мин, Шмин, да хоть Си Цзиньпин! Вслед за вазой на ковёр приземлился и сам бандюк. Бах-бах! Его подельник расстрелял вазу в упор, и свинца Мин уже не выдержал. Оттолкнув обезумевшего от страха Флакона в угол комнаты, налётчик уже целился в девушку, когда она, перемахнув через лестничный пролёт, исчезла внизу. Нужно было хватать телефон и бежать… Стащив мобильник из своей комнаты, она понеслась в сторону входа, вниз по лестнице. И всё же, сабо на невысокой шпильке не только плохо сочетаются со спортивным костюмом, но и совсем не предназначены для пробежек. Метрах в пяти от двери ступня предательски подвернулась, и сиделка растянулась во весь рост, по инерции проскользив пузом по мраморному полу ещё с полметра. Телефон улетел в сторону, распавшись на составные: корпус — отдельно, аккумулятор — отдельно. Можно было бы попытаться встать… Можно было, если бы чужое тело не давило сверху могильной плитой. — Куда собралась, сучка, — преследователь, оседлавший беглянку, ткнул дулом ей в бок, опасно склонившись к самому её уху. — Теперь я злой. Теперь я с тебя не слезу. О том, что он имел в виду, она начала догадываться уже в следующую секунду: дуло скользнуло под кофту, а чужая лапа — под резинку штанов. Ещё секунда, и лапа уже шарила по голой заднице, подбираясь всё ближе к промежности. — Ты как предпочитаешь? Троих сразу или поочереди? Он наконец встал. Дёрнул девушку на себя за капюшон кофты и поволок к перилам. — Разберусь со стариком, найду бабло и вернусь. И не один. Он уже поднимался по ступеням — неспешно, вальяжно, а Саша смотрела ему вслед. Запястья горели от наручников — те оказались тесноваты даже для неё. Кованые перила надёжно лишили её шансов на бегство. Голую задницу неприятно обдувало сквозняком: бандит так и оставил жертву — неподвижной, беспомощной и со спущенными штанами. Зажмурившись от отвращения, Саша заставила себя обратиться в слух. Жив ли Тилль? А Флаке?***
Тем временем двое наверху основательно взялись за Линдеманна. Вытащив из кровати, они усадили хозяина на стул и, взяв на мушку уже с двух сторон, продолжили допрос. Не получив в ответ ничего, кроме ругательств, они засунули стволы за пояс и принялись за избиение. Тилль от ударов даже не уворачивался: ослабшие руки бессильно повисли, согнутые в коленях ноги время от времени резко подёргивались. Скукожившийся на полу в углу Лоренц мог лишь наблюдать, как Тилль обмякает на стуле, как его лицо покрывается кровоподтёками, как стопорится его дыхание, а из неверного горла вперемешку с рваными хрипами вылетают плевки и угрозы. Страшное зрелище — человек, казавшийся непобедимым, на деле оказался очень даже победимым. Болезнь украла всю его волю, и даже сохранившие массу мускулы ныне оказались бесполезны: огромные мышцы без силы — лишь мясо. — Что вы с ним возитесь, идиоты? — вернувшись в комнату, тот, что погнался за Сашей, с ходу дал знатного пинка дрожащему Лоренцу. Бедняга забился ещё глубже в угол и жалобно заскулил. Невооружённым взглядом он шарил по помещению, ища спасения и избегая встречаться глазами с Линдеманном. Почему-то ему стыдно было видеть его таким. Это как обмануться в надеждах и тут же возненавидеть себя за то, что их испытывал. Если бы он всё же набрался мужества и взглянул в лицо поверженного любовника, то прочитал бы в его глазах сожаление. Линдеманн горел изнутри — уставшее тело требовало инъекции, в пересохшем горле першило, из губы сочилась отравленная кровь. Тилль всегда считал, что сиделке и рабу в его доме не место. Но он пустил их сюда, пустил в свою жизнь, и это стало его ошибкой. Это было единственным, о чём он сожалел. — Кончайте его, — вошедший презрительно зыркнул в сторону хозяина, — и пидора заодно, — он снова отвесил пытающемуся встать Флаке пинка, да такого мощного — прямо в грудину, и Лоренц с перехваченным дыханием плашмя шлёпнулся о пол. — Деньги сами найдём. Тут наверняка подвал есть — богачи обычно там своё барахлишко прячут. Времени вагон, старика долго никто не спохватится — можем всю хату вынести, а разгуляться тут есть где… — Он задумчиво окинул взглядом осколки вазы, вдруг сунул руку в карман, извлёк крохотные ключи и картинно позвенел ими в воздухе. — Кстати, у меня внизу для вас подарочек. Баба хоть и не первой свежести, но дерзкая — вам понравится. При упоминании о Сандре Флаке смог наконец отодрать нос от ковра — в нужные моменты он склонен остро соображать, и сейчас такой момент наступил. Они убьют Ли. Прикончат и самого Флаке, наверняка, сперва вдоволь поизмывавшись — такие ублюдки ненавидят таких, как он, лютой звериной ненавистью. Да, спокойно они ему помереть не дадут, это точно. Но Сандра — что ожидает её? Флаке водил по ковру мокрым носом, как крот, нюхая пыль и таращась по грязным углам. Там, под кроватью… В детстве он верил, что под его кроватью живёт привидение, и поэтому так любил, когда Сандра оставалась у него ночевать — с ней не было страшно. Под кроватью Линдеманна тьма. Никаких привидений, только какая-то штуковина, мутно отсвечивающая коричневой гладью. Изо всех сил напрягая глаза, Лоренц всматривался во тьму, пока не услышал хриплое: "Флаке...". Линдеманн назвал его имя. Позвал его. Почему? Смахнув слезу, Лоренц вновь вперился в подкроватную тьму. Решение действовать пришло одновременно с отчаянием. — Ааааа, — оттолкнувшись ногами, Флаке вытянул руки вперёд и с проворностью ошпаренной кошки занырнул под кровать. — Куда, сучоныш, — кто-то тут же придавил его бедро тяжёлым сапогом. — Думаешь спрятаться? — Оставь — не видишь, он же юродивый. Кончай со старым и пойдём… Ухватившись за топор, Флаке ловко развернулся — так ловко, как мог в тех обстоятельствах лишь человек с его комплекцией, и вдарил лезвием по чужой ноге. Взвыв от боли в рассечённом сухожилии, бандюк, чертыхаясь и причитая, приземлился на одно колено, отбросив ствол и заставив обоих подельников отвлечься от истязаний хозяина. А Тиллю больше ничего и не надо было — лишь мгновение, удобное мгновение, и он его получил. Преодолев немощь, он сумел дотянуться до брошенного раненым ублюдком ствола и сделал три прицельных выстрела. Потом подумал и сделал ещё три. Потом подумал и снова нажал на спусковой крючок. Патроны закончились. Ну кто идёт на дело с полупустым магазином? Когда Лоренц очнулся, вокруг была тьма. Звуки выстрелов настигли его под кроватью, заставив на время впасть в безумие от страха и непонимания происходящего. Когда же он, неуклюже шевеля длиннющими конечностями, наконец выполз из укрытия, вокруг были трупы. Три трупа в лужах крови и Линдеманн. Согнувшись по-стариковски, он расхаживал меж тел, периодически пиная их босыми ногами. — Достань ключи и вызволяй подругу. Да пускай тряпки готовит — мыть много придётся. А я за лопатами. Флаке два раза указывать не пришлось — Сандра, Сандра, что с Сандрой? Бросившись к телу того, что погнался за ней, он, превозмогая отвращение, обшарил его карманы и нашёл ключи. Точно от наручников — Флаке и самого не раз заковывали. Но Сандра… По-геройски, вприпрыжку он бросился к лестнице.***
Услышав выстрелы, Саша приняла каждый из них на свой счёт. В её голове уже рождались картины одна страшнее другой — раздербаненная комната, изуродованное тело хозяина в залитых кровью простынях, раскинувшийся на полу Лоренц… В его лбу зияла дыра, а глаза были широко распахнуты. Как и его рот — Лоренц просто не мог умереть с закрытым ртом. Когда на лестнице раздались шаги, она взмолилась. Возможно — впервые с тех пор, как молилась последний раз — а было то накануне школьного выпускного. Как там говорят — на войне атеистов нет? Это была не её война, но отдуваться придётся именно ей… — Сан, ты в порядке? — Приземлившийся коленом на нижнюю ступеньку Лоренц со знанием дела заковырялся в замке. Щёлкнуло. Подруга свободна. — Погоди, — заботливый братец аккуратно натянул штаны на её задницу. А ведь сама она о них уже и забыла... — Все наверх. — На лестничном пролёте стоял Линдеманн. — Завернём их в ковры. Закопаем где обычно — за ангаром. — А полиция, — всё ещё не верившая в происходящее девушка бросилась к разбитому телефону. — На хрен твою полицию. Я с ними дружбы никогда не водил и сейчас не собираюсь. Наверх, говорю.***
Копали двое. Дама и Лоренц обулись в то, что не жалко — и жадная земля засасывала их, пока они махали лопатами, время от времени прерываясь, чтобы отдышаться и утереть струящийся на глаза пот. Линдеманн стоял в стороне, водрузив ногу на один из ковровых свитков — а всего возле ямы было их три. При нём была лопата, но он ею не пользовался, и все знали почему — у него просто не было больше сил. Сравняв землю на свежей братской могиле, процессия вернулась в дом. Мыть и правда пришлось много, но никто не роптал. Двое работали, хозяин наблюдал. — Мой отец всегда держал ствол под подушкой. Он не доверял никому, даже тем, кто жил в доме. Особенно моей матери. Он боялся её больше всех на свете. Он сам сотворил из неё чудовище — за это я его и ненавижу. Но всё же насчёт ствола он был прав. Ствол в кровати надёжнее топора под кроватью, — Тилль сделал попытку рассмеяться. Вышел влажный кашель с ноткой грустинки. — Они подельники Хелльмана, я слышала их разговор, — зачем-то вставила Саша. — Да похрен. Мне помирать не жалко. Мне барахла не жалко. Мне и вас-то не то чтобы жалко… Но они заикнулись про подвал. Тишина, вновь воцарившаяся в комнате, перемежалась свистящей вознёй тряпок по полу. Саша стёрла коленки на штанах, Флаке — нет. Ему не привыкать к коленно-локтевой… — Никто не знает, что я пишу. Об этом знала моя мать. И то, сомневаюсь, что она в полной мере это понимала. Она многому меня научила, но разум её всегда был слаб, а в последние годы… Я — отродье зверя и ведьмы. И как хорошо, что на мне этот чёртов род наконец прервётся! Линдеманн с шумным выдохом опустился на стул. За ту ночь он постарел на… на всё то время, что ещё у него оставалось. — Только вы знаете, и ещё моя жена когда-то знала. Сложно жить с кем-то под одной крышей и иметь секреты, — он снова прерывисто засмеялся. — Поэтому я и развёлся. Мой дом — мои секреты. И они навсегда останутся здесь, в этих стенах. Вам понятно? Двое ничего не ответили. Им было понятно. Терпеливо дождавшись, когда осиротевшие на ковры и вазу комнаты с этажным коридором засияют пахнущей хлоркой чистотой, Тилль лениво поднялся. — Приведите себя в порядок, и поедем. Сейчас шесть, а контора в восемь открывается. Значит, успеем и пожрать. — Контора? — непонимающе дёрнулся Лоренц. — Шнайдеровская. Кажется, это он у нас завещаниями занимается? Я ж говорю — мне барахла не жалко. А вы заслужили.