Океан никогда не умолкает

      Всё болело. Ньют перевернулся на бок и прижал колени к груди, надеясь, что раздирающая боль скоро пройдет. Он не чувствовал такой боли с тех пор… с тех пор, как Сканнер ворвался в его голову и вошел с ним в дрифт.       — Великолепный план, Ньютон, — пробормотал он, с трудом открывая глаза. — Сломя голову броситься в Разлом, чтобы посмотреть, что будет. Просто гениально.       Даже построенный из воспоминаний Антиверс просто не был создан для человеческого восприятия. Всё расплывалось в остаточные изображения. Ньют смотрел на свои руки и видел только их призрачные образы. Он потер глаза, острая ледяная боль доводила его до безумия.       — Ох, зря это я… — простонал он. Может кайдзю и не защищали эту часть дрифта от него? Может они не пускали его сюда ради его же блага? Он глубоко вздохнул и поднялся, оглядываясь по сторонам.       Прямо над ним стояло нечто похожее на трёхметровое склизкое насекомое со множеством глаз; оно щелкнуло клешнями на длинных тонких лапах.       — ТВОЮ Ж!       Ньют вскочил на ноги и тут же в панике грохнулся на колени прежде чем понял, что вообще делает. Насекомое никак не отреагировало на его попытку побега, лишь продолжало пощелкивать конечностями. Его голова слегка подергивалась вбок в жутковатом тике. Ньют присмотрелся и узнал это существо: он уже видел, как оно — дюжины таких, как оно — собирали кайдзю.       — А ты страшный, — сказал он пришельцу. — И это дерганье совсем не помогает.       Существо снова дёрнуло головой, открыло и закрыло клешни. Между его руками висели полупрозрачные крылья, похожие на складки тонкой ткани; они смотрелись на удивление уместно на создании, похожем на кошмарную помесь насекомого с ракообразным. Ньют обошел его вокруг, разглядывая.       — Боже, я смотрю на пришельца.       Кайдзю, несомненно, выглядели чудовищно, но в их виде было что-то знакомое: крокодилья морда Райдзю, длинное и тонкое гуманоидное тело Карлоффа. Но это создание… выглядело поистине внеземным и пугающим. Кайдзю были их гончими, пока эти существа держали поводки. Ньют поддался дурацкому желанию пнуть пришельца по его тонкой ноге. Он слегка разочаровался, когда его пинок прошел насквозь, не нанеся тому никакого вреда.       — Я знаю как минимум двенадцать человек, которые хотели бы хорошенько тебе врезать, — с горечью сказал Ньют. Существо лишь дёрнуло головой. Ньют оставил его в покое и попробовал сделать пару шагов. Боль начала утихать, и он уже почти привык к остаточным изображениям, но от попыток сфокусировать на чем-то взгляд по-прежнему кружилась голова. Он поправил очки на носу — и когда это он успел их достать? — и пошел вперед.       Он встретил и других пришельцев. Все они смотрели куда-то вдаль. Он очутился на открытой платформе, сделанной из странного, похожего на хитин материала. Платформы соединяли опорные балки, напоминавшие хребты, и Ньют заметил длинные процессии инопланетян, снующих по ним, как муравьи. От этого вида его пробрала дрожь.       — Дурацкая идея, — пробормотал он. — Надо было остаться на причале.       Он проскользнул между замершими пришельцами, стараясь не обращать внимание на их жутковатое подергивание и тонкие, стрекочущие голоса. Как же хорошо, что они были ненастоящие, а значит не могли убить его или начать ставить на нём какие-нибудь опыты.       Ему в голову пришла мысль: что если бы Отачи всё-таки поймала его в ту ночь, когда они с Громилой появились из Разлома. Ганнибал Чау был прав — она искала его, Ньюта. Возможно, она бы просто убила его на месте. Он не мог придумать, как бы кайдзю пронес его обратно сквозь Разлом — разве что если бы она его съела, а затем сплюнула к ногам своих повелителей.       Идя практически на автопилоте, Ньют не заметил, как прошел сквозь одного из пришельцев. Он до сих пор не мог привыкнуть к этому ощущению; он мог только догадываться, почему он просто не падает бесконечно сквозь окружающий его пейзаж, раз всё вокруг ненастоящее, но на всю эту теоретическую чушь у него не хватало терпения. Он отряхнулся и, невольно поёжившись, поднял глаза.       И замер на месте.       Перед ним выстроились ряды за рядами огромных инкубационных капсул. В каждом был заключен кайдзю разной степени готовности; некоторые извивались и рычали, пытаясь выбраться. Но некоторые — и Ньюта чуть не стошнило от этого зрелища — находились в процессе сборки. Они были живы и осознавали происходящее с первой же секунды.       Лишенный кожи кайдзю беззвучно кричал и бился в конвульсиях, пока пришельцы буквально собирали его по кусочкам. Ньют видел, как от усилий напрягаются мышцы на его челюстях, как бешено вращаются в глазницах глаза без век. Выглядело это кошмарно. Кайдзю чувствовали боль, как и все живые существа; он видел достаточно высадок егерей, чтобы понимать, сколько эти громадины могут выдержать, прежде чем умереть. Но его отвращало абсолютное безразличие пришельцев к своим созданиям.       Это они здесь чудовища, понял Ньют. Настоящие, бездушные чудовища. Равнодушны к страданиям, которые они причиняют, и настолько уверенные в своем превосходстве, что они могут брать, что пожелают, и никто не посмеет им сопротивляться. У кайдзю не было выбора кроме как повиноваться, и неизвестно, сколько других миров они поглотили? Неудивительно, что пришельцы так хотели захватить Землю. Для них люди были вредителями, населявшими то, что они хотели заполучить, да ещё и смеющими им перечить.       Незаконченный кайдзю наконец обрел голос, когда его создатели принялись облачать его в толстый панцирь. Его крики были полны агонии. Пришельцы окружили его, и кайдзю притих, когда сборка завершилась. Его очистили и перенесли в другую капсулу. Ньют понял, что смотрит на Скиссарэ. Видеть его, в какой-то степени, было честью, ведь именно его нападение на Сидней привело к появлению программы «Егерь».       — Ты помог нам спасти мир, — сказал Ньют. — Как бы.       К счастью, кайдзю не ответил. Ньюту хватало и постоянного бубнежа Сканнера у него в голове. Ему не нравилось, что тот так надолго затих, но в то же время он был рад передышке. Притихший Сканнер означает, что он что-то задумал, и Ньют не хотел даже думать, что это могло быть. Его и так вытеснили из собственного тела, так Сканнер ещё и занял его место.       Он ушел от линий сборки и несколько часов — а может и минут — просто бродил. Неспособность замечать течение времени оказалась метафизической занозой в заднице, но с этим ничего нельзя было поделать. Он продолжал идти, иногда вскарабкиваясь на новые платформы, и всегда избегая контактов с пришельцами. Многие люди всё бы отдали, чтобы увидеть то, что он здесь лицезрел: другая вселенная, совершенно новая раса — хоть они все и ублюдки — но вскоре его стало донимать одиночество. Ньют даже посочувствовал Сканнеру. Совсем немного. Быть совершенно одному это просто ужасно.       Он прошелся вдоль края платформы, глядя в бездну внизу. Звёзды горели тёмно-красными угольками, на черном небе висели желтые и оранжевые облака газа. Так просто — сделать шаг вперед и позволить себе упасть. Он не умрет; ничто здесь не может его убить. Но он упадет. Может быть достигнет дна и провалится в другое воспоминание.       Может он снова окажется в своих воспоминаниях. Может он снова окажется дома.       Ньют подошел ближе к краю. Его переполняли страх, усталость и одиночество. Он хотел домой. Он хотел проснуться в своей комнате в Шаттердоме, или в своей старой квартире в Бостоне. Он хотел проснуться в окружении настоящих людей, а не теней воспоминаний о них.       Так просто — упасть.       Ньют глубоко вздохнул и отошел от края, качая головой. Это место сводит его с ума, и он не намерен ускорять этот процесс. Он вздрогнул от одной мысли о том, что только что чуть не сделал. Он развернулся и направился прочь, даже не стараясь обходить пришельцев, вместо этого проходя сквозь них.       Его шаги ускорились. Он перешел на бег. Он запрыгнул на одну из соединительных балок и побежал по ней, пробиваясь через марширующие ряды этих мерзких существ. Они копошились повсюду, словно саранча. Ньют понял, что за его отвращением к ним скрывалась ненависть. Он ненавидел их за войну, что они начали, за ущерб, что нанесли Земле, за каждую смерть, которую причинили эти бессердечные твари. Пентекост. Чак Хэнсен. Йенси Беккет. Братья Вай Тен. Кайдановские. Родители Мако.       И, неожиданно, кайдзю. Они не просили, чтобы их создавали. Они рождены будто лишь страдать.       Ньют остановился и наклонился перевести дыхание. Ему пришлось сесть, вытирая пот со лба и морщась, когда от него покалывали глаза.       — Черт, — выдохнул он. — Черт, черт, черт.       Он быстро восстановил силы — он что, правда бежал всё это время? — и поднялся. Он бросился в дебри инопланетных сооружений и заблудился; перед ним словно из-под земли появилась башня, уходящая высоко в огненное небо.       Что ж, идти ему больше некуда.       Ньют зашел в громадные ворота башни и очутился в абсолютной темноте. Такая смена обстановки его обрадовала — он уже устал блуждать среди красных звёзд и толп насекомых — и какое-то время он просто бродил во тьме. Странно, что он всё ещё мог видеть себя, несмотря на отсутствие света, но он не стал об этом задумываться.       Прошло много времени, прежде чем Ньют снова остановился. Он осмотрелся, но со всех сторон его окружала только чернота. Прислушавшись, он услышал какой-то звук. Тихие ритмичные удары, похожие на сердцебиение. Он недоуменно приложил руку к груди. Нет, не его. Чем больше он концентрировался на звуке, тем громче он становился, пока до него не дошло, что это целая сотня ударов, раздающихся подряд.       Ньют поднял глаза и понял, что темнота перестала быть абсолютной. Его окружали огромные силуэты, освещенные слабым серым светом.       — Вот черт, — прошептал он.       Удары слились воедино, и в одну секунду вокруг него открылись сотни глаз.       — Вот черт. Боже мой, какой же я тупица.       Как он мог подумать, что он здесь один? Как он мог забыть, что кайдзю — коллективный разум? Множество сознаний, сжатых и заключенных в одном разуме, а не раскиданных по естественной сети. Их глаза смотрели на него с некой угрозой и любопытством, но его появление не осталось незамеченным.       Ньют забрел в самое сердце коллективного разума.       Он нервно кашлянул и усилием воли заставил себя не убежать прочь в неизвестном направлении.       — Э-эм… всем здрасти.