Глаза напротив

Арсений вернулся в квартиру Шастуна под утро, хоть время для разговора было еще слишком раннее, но неприятное чувство не давало ему покоя. Бесцельно побродив вдоль зеркал, он нарисовал себе столько вариантов развития событий, что ждать утра не было никаких сил. Сейчас он понимал, что не стоило оставлять Антона без присмотра после такого сильного потрясения, даже корил себя, что не подумал об этом раньше и послушно удалился, оставляя друга наедине с пугающей новой реальностью, ведь она могла свести с ума любого. Из сотни плачевных вариантов Арсений все же выбрал наилучший, надеясь, увидеть спящего, или, по крайней мере, занимавшегося своими делами Антона, но представшая перед глазами картинка заставила сердце больно сжаться в груди. Шастун сидел на полу у самого зеркала и нечитаемым взглядом смотрел куда-то мимо своего отражения. Совершенно жуткий взгляд зеленых, застывших в одной точке глаз, пустил волну мурашек по коже Арсения и, судорожно вздохнув, он опустился на корточки напротив Антона. — Эй, Антош, — Арсений взволнованно помахал рукой, привлекая внимание, но парень не спешил переводить на него взгляд. — Антон, ты меня видишь? Глаза Шастуна лениво скользнули по зеркальной поверхности, с трудом фокусируясь на обеспокоенном лице Арсения. Парень был чертовски пьян, а ведь Попов мог сразу обратить внимание на почти пустую бутылку виски, что стояла на полу у ног Антона. Чуть дальше виднелась полная окурков пепельница и пачка сигарет с зажигалкой. Сколько он здесь просидел? Что он пытался разглядеть в зеркале? Насколько все плохо? Арсению оставалось только гадать. — Шаст, ты чего? — очередная попытка достучаться до Антона. — Аааааарс, — Шаст расплылся в идиотской улыбке, — я думал, что ты больше не придешь, за это надо выпить, — обхватив бутылку длинными пальцами без привычных колец, он прильнул губами прямо к горлышку, заставляя Арсения поморщиться от одной только мысли, что Шастун таким образом вылакал всю бутылку. — Арс, знаешь, как мне херово? — протянул он, все еще улыбаясь, что никак не соответствовало сказанному. — И я сошел с ума, представляешь? Я так сильно тебя люблю, что вижу тебя даже там, где тебя нет, круто, блять, да? — Тох, да не сошел ты с ума, — голос Арсения дрогнул. Самые страшные опасения, что Антон или повредится умом, или же поверит, что у него поехала крыша, оправдались. — Тош, я настоящий, нас-то-я-щий, — по слогам произнес Попов, но Шастун даже не пытался понять его слова. — Если бы признался тебе раньше, наверное, я бы не сошел с ума, но, Арс, я боялся, понимаешь? — Антон опустил голову, видно не выдержав пронзительного взгляда голубых глаз. — Я боялся, что ты мне, блять, просто вмажешь. А теперь я от радости сошел с ума, охуеть. Антон был в него влюблен. До этого момента Арсений отгонял любые мысли, которые касались чувств Шастуна, но, когда он оформил их в слова и они перестали быть домыслами и предположениями, игнорировать стало невозможно. И как он раньше не замечал? Как он вообще допустил такое? Может и сам виноват, что влюбил в себя мальчишку, буквально излучая любовь — по большей части, к самому себе, но и окружающие ведь попадали под удары! А еще Арсений от всей души любил сцену. Себя на сцене. Любил видеть восхищение в глазах зрителей. Оно мотивировало, но было сродни наркотику — чем больше им восхищались, тем сильнее он старался, тем больше хотел получить. К сожалению, этот факт распространялся и на партнеров по сцене, но, если Матвиенко с Позовым никак не выделяли его среди остальных, Шастун всегда слишком бурно реагировал на каждое слово или действие Арсения, а тот, в свою очередь, продолжал играть для него, радуясь его взглядам, как маленький ребенок. Получался замкнутый круг, в котором они увязли оба. Если бы Попов только мог предположить, что восхищение Шастуна перерастет во влюбленность, если бы он предвидел катастрофу… Но смог бы он остановиться? Арсений знал ответ и ему даже было за него немного стыдно, но ведь что сделано, то сделано. Сейчас, в первую очередь, хотелось извиниться перед Антоном за то, что влюбил в себя, за то, что не заметил, за то, что заставлял страдать. Да и, по-хорошему, неплохо было бы извиниться и за двойника, которого он выпустил на свободу, сделав все только хуже. Во-вторых, хотелось обнять этого дурака, утешить, объяснить, что с ним все в порядке, что его психика цела и невредима. В-третьих, хотелось его защитить. Попов не мог объяснить этот порыв, но он определенно присутствовал. И всё вместе, собравшись в одну огромную волну, с грохотом разбивалось о стекло, разделяющее ребят друг от друга. От отчаяния зудели кулаки и Арсению с трудом удавалось сдерживать очередной приступ агрессии, направленный на единственную преграду — не стоило пугать и без того подавленного Шастуна бессмысленными ударами по стеклу. Осознание, что Антон ему дорог совершенно не как друг, накрыло неожиданно, да так, что Арсений охнул, отпрянув от зеркала. — Нет, нет, этого не может быть, — прошептал он, рассматривая поникшего Антона за стеклом. — Нет, это все двойник, это не мои чувства! Но раз поселившись в голове, мысль не желала исчезать. Теперь Попов видел свое поведение, каждый свой шаг, каждое свое слово, сказанное Антону, совершенно в ином свете. А ведь шипперы, черт бы их побрал, рассмотрели все гораздо раньше, чем дошло до него самого. Все эти непростительно долгие взгляды, все яркие улыбки, адресованные друг другу, ненужные прикосновения, когда руки неосознанно сами тянутся друг к другу, всё это говорило, нет, даже кричало о том, что Арсений слепой идиот. Он не замечал даже очевидные симптомы влюбленности, как учащенное сердцебиение или необъяснимую эйфорию, которая появлялась только в присутствии Шастуна. — Но ведь я не гей! — привел Попов последний аргумент в споре со своим подсознанием, но подсознание усмехнулось и ядовитым голосом двойника ответило: «Шастун тоже не гей, но вы оба поддались искушению». И как, спрашивается, тут дальше спорить? Арсений совершенно по-шастуновски спрятал лицо в ладонях, только не учел, что от себя не скрыться. Обреченно подняв взгляд, Арсений, как никогда, пожалел, что в его зеркальном мире нет никаких предметов –бутылка даже самой отвратительной водки пришлась бы кстати, не говоря уже об отменном вискаре, к которому Антон в очередной раз приложился, высасывая последнюю каплю и подставляя ей свернутый трубочкой язык. Захватывающее зрелище, чего уж кривить душой. И если раньше он бы сказал, что засмотрелся на янтарный напиток, стекающий по стеклу, потому как сам всеми фибрами души желал напиться до беспамятства, то сейчас, когда все встало на свои места, Попову оставалось только произнести вслух то, что давно уже томилось на задворках сознания. — Пиздец, — заключил он, нервно хихикнув, — я влюблен в Шастуна. Легче не стало. Между ними все еще была преграда, да и исчезни она, что бы предпринял Арсений? В отличии от своего двойника, он точно бы не кинулся с поцелуями на нетрезвого коллегу, хоть теперь и принимал идею, что давно был не прочь отведать пухлые губы на вкус. — Неужели он делал то, на что я бы никогда не решился? — очередное открытие заставило Арсения подорваться с места. — Неужели он — все-таки я? Какая-то часть меня? Антон поднял взгляд на беснующегося Попова, и тоже, немного покачиваясь, встал на ноги, все еще сжимая опустевшую бутылку в руке. — Аааарс, — позвал он, слишком грустным для Шастуна голосом, от которого сердце обливалось кровью, — почему я вижу тебя? Арсений не стал пересказывать всю историю — какой был смысл, в очередной раз повторять одно и то же? Все равно Антон был не в состоянии ему помочь, особенно сейчас, да и спрашивал он, скорее всего, не об этом. — Наверное потому, — Арсений приложил обе ладони к стеклу и посмотрел виноватыми глазами на раскачивающегося Шастуна, — что ты меня любишь. А я люблю тебя. Антон подался вперед, путаясь в длинных ногах, наступая в пепельницу и окончательно теряя равновесие. — Осторожно, — только и успел выкрикнуть — как обычно, беззвучно — Попов, прежде чем увесистая бутылка встретилась с зеркалом и по стеклу поползли кривые трещины, искажая картинку и кромсая на куски образ Антона с испуганными глазами. И Арсения поглотила темнота.