Дом с завешенными зеркалами

Тишина оглушает. Она набрасывается со всех сторон и со скоростью бешеного дикого зверя и разрывает мою душу в клочья. Это становится слишком тяжелым для моего и так еле рабочего сознания. Мои руки все еще сжимают заледенелыми пальцами чашку. Знаете, она ведь никак не соответствовала тому стереотипному набору клише, который сложился вокруг личности Майкрофта. И я хочу заявить всем тем старым маразматикам, которые начали распускать грязные слухи сразу же после похорон: Майкрофт Холмс не бездушный монстр. И не безумно точная аналитическая машина, завещавшая свой мозг какому-то университету. Он прежде всего человек. Человек, которого я любил и, который, я надеюсь, любил меня. Да, наши отношения были довольно странные. И странные отношения - это единственная нормальная вещь, которую мы могли когда-либо себе позволить. Иногда Холмс очень сильно давил своей властью. Даже не желая этого, я все равно замечал кое-какие нотки патетизма и надменности. Но я всегда считал Хомса чем-то совершенно удивительным. Несмотря на всю его строгость и официальность, я готов был простить все это, зная, что когда он поздним вечером, после утомительных переговоров поедет домой, то уголки его губ немного нервно дернутся вверх, а в глазах появится какой-то особый блеск, когда он увидит меня уже сидящего на кухне. Возможно, на самом деле все было только ради этого. Не ради мягких, теплых и податливых губ. А ради глаз. Холодных и уставших, но с тем удивительным почти болезненным блеском. Я делаю один шаг назад, пока не упираюсь в холодную стену. Мои глаза невольно закрываются, и я вспоминаю, то, что на самом деле не хочу вспоминать. Я вспоминаю похороны. Толпа людей в черном. Да, именно та толпа, которая будет распускать потом самые гадкие слухи. Люди плывут каждый в своем направлении, и только я один стою недвижно посреди них. Им, на самом деле, нет никакого до меня дела. Да и мне нет никакого дела до них. Я смотрю лишь на одного человека. И этот человек - Майкрофт. Люди возле него тоже куда-то плывут, ничего не замечая. Такое себе море из бездушной толпы в почти одинаковых костюмах. Наверное, потому, что, возможно, его там даже и нет. Он был мертв. А я еще мертвее. Может быть, мы в тот момент оба были фикцией чьего-то больного мозга. Или, вообще, всего этого не существовало. Может быть это просто фантазия. Кошмар, приснившийся мне посреди невозможной череды ночей, когда Холмс не приехал домой из-за какого-то сверхважного совещания. Наверное, сейчас я бы многое отдал, чтобы это действительно было так. Я бы проснулся в темной спальне от своего же крика, а потом упал бы на подушку, прислушиваясь к бешеному ритму своего сердца. И тогда чисто инстинктивно бы проворчал себе под нос: " Да пошел ты к черту, Майк, со своей работой по ночам. Это последний раз, когда я один остался бы здесь ночевать без тебя. " И на следующее утро я бы уже давно забыл и о лестнице, и о смерти, и о похоронах. Я разжимаю руки, и кружка падает вниз, разбиваясь на сотни мелких кусочков. Звук разбитого фарфора разливается по всей кухне волной эхо. Вдруг становится очень холодно. Будто какой-то обезумевший хирург вырвал без наркоза сердце и вставил вместо него огромный кусок льда. Я уже знаю это ощущение. Как тогда, на лестнице, как тогда, когда закапывали в землю гроб. И я больше не хочу это чувствовать. Мои руки, предательски дрожа, закрывают лицо, пока я сползаю по холодной стене. Я сволочь. Я чувствую себя сволочью. Потому, что я все это время врал. Врал прежде всего самому себе. Потому, что в схеме: Скандал. Ссора. Я. Майкрофт. Лестница. Падение. - я пропустил одну очень важную вещь. Я пропустил: Толчок.