nct in da house

«There was simply no room in my heart for anyone but him. He was my impenetrable lover, my muse — my eternal curse».

…       Твое сознание становится шире, когда в твоей жизни появляется человек, совсем отличный от тебя. Следя за его поведением, пробуя жизнь на его вкус, ты перенимаешь часть его, что-то отвергаешь. Ты становишься с ним единым целым, и даже после деления, ты уже не будешь прежним. Ты так и останешься с примесью того самого, которого когда-то впустил. Чем больше будет пересечение ваших границ, тем сложнее их будет вообще увидеть. Все границы становятся размытыми, они стираются с каждым сближением, меняя тебя навсегда.       Донхек потерял голос, когда ему было пятнадцать лет. Его закрыли в подсобке несколько старшеклассников, и именно в тот день в школе случился пожар. Врачи называют это шоковым состоянием, когда пострадавший долго кричит и просит о помощи, но его никто не слышит. Прошло три года с того момента, но он так и не смог издать и звука. Никто не мог слышать его безмолвный крик, его бесшумный плач. В его рюкзаке всегда были блокнот и ручка. Он учился доносить до людей все через почерк, который каждый раз заменял бы произнесенные слова. Тем человеком, который спас его был Джехен. Наверное это и послужило неким толчком к тому, что теперь они не могут друг без друга. …       Эти отношения с самого начала не имели твердой почвы и ясного будущего. Им было сложно понять друг друга в царстве молчаливой меланхолии, которая открывала вид лишь на скромный сад. Этим садом была их любовь. Но пока ты молчишь, сложно понять, что на самом деле ты чувствуешь. А что было делать Джехену, если Донхек всегда молчал?       Донхек любил рисовать, делать множество аппликаций и поделок. Но порой ему было так сложно просто взять и написать на кусочке листа, что он чувствует на самом деле. Джехену казалось, что если бы даже Донхек умел говорить, он бы все равно молчал. И Джехен устал говорить о своих чувствах Донхеку, словно все эти слова были сказаны в пустоту. Они растворялись в воздухе, и Джехен не знал, слышит ли Донхек то, что он ему говорит, и вообще хочет ли слышать. — Я люблю тебя, Донхек… я не оставлю тебя одного. …       Когда долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть на тебя. В итоге, единственный, кто будет страдать — это ты сам. Это лишь сильнее убеждает в собственном бессилии и заставляет медленно умирать. Прекрасные бабочки живут всего лишь день, после чего умирают. Их жизнь состоит из цикла ничтожности. Они живут, чтобы стать красивыми, чтобы вспорхнуть своими крыльями и практически мгновенно умереть. И если все еще кажется, что ничто не спасет, значит просто стоит отрастить крылья и перестать быть ничтожным. Если ты не сделаешь это сам, тебе никто не поможет.       Донхек всегда был слишком ранимым. Немного наивная внешность и ребяческий образ скрывали за собой обыкновенного парня, который хотел любить. И Джехен любил его. Так наивно-преданно, что мерцало в глазах. Любил всецело и без остатка. И это не было чем-то необычным. Джехена всегда тянуло к таким — надломленным, как ходячее абстрактное искусство. Джехен ждал того момента, когда Донхек сможет превозмочь все свои страхи и сказать ему полноценно то, что он чувствует по отношению к нему. Джехен считает, что обязан услышать его голос первым.       Донхека можно было лишь любить, или полностью сломать. Им нельзя было дышать, только задохнуться. Это чувство, подобно чему-то неопределенно-сложному, когда ты настолько обожаешь, что начинаешь ненавидеть за то, что он вообще существует. Неудивительно, что настал момент, когда Джехен не смог больше находиться в этом неведении рядом с ним и просто пропал. Исчез из его жизни, будто никогда не существовал. …       Донхек отверг людей, поэтому люди отвергли его. Когда он потерял Джехена, смысл жить пропал тоже. В этом мире нет ничего правильного и мы сами определяем эту степень. Единственный выход правильности не в том, чтобы следовать правилам, а в том, чтобы самому быть правильным. Это стало для Донхека клеймом, и каждый день он старался не просто издать звук, он пытался сложить определенную комбинацию, которая в своем полноценном звучании дала бы ему это сладострастное имя 'Джехен'. — «Может быть, тогда он вернется», — думал Донхек, — «если я его позову».       Джехен ушел не потому что Донхек был неполноценен. Джехен всегда говорил ему это, и это было правдой — Донхек в это верил. Верил, пока Джехен не уехал, оставив его одного. Донхек знал, что Джехен не мог остаться, поскольку сложно любить, не получая слов любви в ответ. Каждый раз, пытаясь написать 'останься' и 'я тоже тебя люблю' у него не получалось. Рука дрожала и было чувство обременения, которое мешало бы Джехену жить. Донхек не мог так поступить с человеком, который спас ему жизнь.       И даже, когда Донхек привык молчать, ему хотелось кричать. Донхек боялся, что если не сможет никогда произнести слов, Джехен снова исчезнет. Но сколько раз бы они не расставались, они встречались в точке возврата и снова стирали свои границы сознания. …       Его поцелуи всегда были сахарно-ватными, такими воздушными и нежными, что хотелось упасть — сорваться куда-нибудь вниз и разбиться о прибрежные скалы. Эти медвежьи объятия, которые он дарил, Джехен не забудет никогда. Это невозможно забыть. Чем дольше Джехен находился с ним рядом, тем больше понимал, что становился зависимым. Больше всего Джехен боялся однажды услышать, что Донхек ему просто благодарен. Джехен всегда сдавался первым и уходил. Но время в разлуке было неизменно жестоким испытанием для них двоих. Джехен каждый раз клялся, что не оставит его одного. И каждый раз был как первый. Джехен всегда бросал, чтобы не бросали его. …       Эти белые стены давили морально, крошили на миллиарды крошечных частиц, которые не воссоединялись после. Это было подобно дроблению души, разрыву сердца вспышкой боли. Крупицы воспоминаний из наслаждения превратившиеся в тленность и бесконечность. Донхек проживал жизнь в ожидании Джехена. — Он всегда был странным, — говорит Донхек в пустоту, выдыхая холодный воздух в своей крохотной комнате. Не без боли в его сознании появляется образ человека, которому он посвятил долгие годы своей никчемной жизни. Донхек уже давно смог превозмочь себя и научиться заново говорить. Донхек ждет, когда Джехен вновь вернется, чтобы все ему рассказать. Он был тем, кого всегда оставляли догорать как сигарету, которая превратившись в пепел, развеется по ветру от плохо закрытого окна. Джехен умел дарить надежды и практически мгновенно ломать. — Такой обманщик, — говорит Донхек, закрывая окно и укутываясь в одеяло, — обещал не бросать, но ведь оставил…       Как долго они смогут на этот раз обойтись друг без друга, никто не знал. Но в этот раз донхек скажет эти несчастные горькие три слова. Если он вернется.